Путевкой в лагерь меня наградили за победы на
олимпиадах по математике. Лагерь был показательным - что-то вроде
мини-Артека... Располагался он в чудесном месте, среди высоких сосен. Упругие
колючие ветки норовили ткнуться в лицо, царапнуть острой пощёчиной: идешь по
лагерю - и то и дело отводишь, раздвигаешь ершики на змеистых голых
ручках.
Кроме обязательных развлечений: манной каши, муштры на линейках и игры в
настольный теннис, меня встретили и дополнительные радости общения с
перезревшими верзилами, которые обитали в нашей спальне. Для них поездки в
лагерь были привычным и вполне наскучившим занятием. Как дети начальства
они, верно, имели более глубокое представление о жизни - и поэтому целыми
днями не сползали со своих кроватей: валялись, как морские котики на лежбище,
и иногда, в повышенной тоске, трубили песни басовитыми голосами. Особенно они
любили песню про дубы. Как я теперь понимаю, песня эта посвящена экологии,
может быть, поэтому "котики" пели ее с особенным пристрастием:
Лукоморья больше нет.
От дубов простыл уж след...
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили все дубы на гробы!
Ты уймись, уймись, грусть-тоска,
У меня в груди -
Это только присказка,
Сказка - впереди...
Поначалу было даже интересно: "котики" играли в карты, пели, иногда исчезали
куда-то - но я не помню, чтобы встречал их на территории лагеря - жизнь их
была окружена веской тайной... Один из них мне казался вполне симпатичным -
здоровенный детина, словно богатырь из сказки, - тот, который лежал на печи,
не находя себе дела достойного, куда приложить силу богатырскую. Пару раз мы
играли с ним в мелкие походные шахматы. Думал он с большой натугой,
проигрывал, но не терял привычного, чуть тоскливого благодушия, так что я
почти влюбился в него - ведь игра в шахматы не входит в джентльменский набор
русского богатыря, а все остальное он делал с победительным спокойствием, от
него веяло силой...
Два прочих "котика" были побеспокойнее. Один - жилистый и длинный, с
волосатыми ногами (это он вопил, дергая гитару за струны), другой - квелый,
блеклый весь, словно сделанный из пыльной ваты, с мутным блеском в глазах.
Он "пас" вертлявых пионеров, которыми была засыпана спальня. В ход шли
ехидные приколы, обмазывание зубной пастой, пропажа вещей - в общем,
небогатый набор забав, который мог прийти на ум скучающему остолопу. Все эти
мелкие гадости портили атмосферу спокойного безделья, бездумья, которым можно
было насладиться в лагере.
В таком безделье у меня начали зарождаться новые ощущения - вот, например,
девчонка в шортах сегодня так мило и благосклонно посмотрела на меня, и
сладко было вспомнить, представить вновь этот взгляд и голос, задающий мне
вопрос, располагающий к общению, беседе... О чем бы с ней поговорить? И я,
закрыв глаза, начинаю проигрывать возможные фразы, разговоры... И эту
звучащую материю блаженства, которую я ткал, растянувшись на кровати в
"мертвый (ну и названьице!) час" - эту материю разорвал серый ватный нахал:
он встал с кровати, неслышно подкрался ко мне - и ухватил за нос!
Черт дери! Я в неистовстве бросился на него с кулаками, а он обхватил
лапищами своими мои кисти и утробно захохотал:
- Что, кайфовал, парнишка?
Так они меня кликали - "парнишка". Действительно, хотя я далеко не карлик, но
был раза в полтора меньше, чем каждый из трех гигантов, соединённых какой-то
тайной связью, - видно, у таких больших людей столь же великие проблемы. И
даже тот, что был мне симпатичен, партнер по игре в шахматы, на чью помощь я
втайне рассчитывал, отворачивался от меня в тяжелую минуту - наверное, защита
мелких одиночных людишек не входила в задачи богатыря: вот если бы сразиться
с чудищем поганым - он бы себя показал.
Тогда я понял: помощи ждать неоткуда. И решил: если ещё раз такое случится,
уйду из лагеря. До дома далеко - километров триста, но я что-нибудь
придумаю.
Но вот опять день, снова каша и купание, и заманчивые кружки кинофотоспорта,
опять я встречаю девочку в шортах, мы интересуемся одним и тем же кружком,
фотографируем друг друга, сосны и цветы снимаем на кинокамеру, и говорим...
Она внимательно слушает меня - так это все странно...
И снова "мертвый час"...
Мутный гигант опять прицепился ко мне. Он присаживается на край постели и
заводит разговор о моей половой полноценности. Видно, эта гадина
подглядывала за мной и заметила девочку в шортах.
- Давайте поглядим, все ли у него на месте...
Внезапно он наваливается на меня и рывком стаскивает штаны...
- Червяк, голый червяк! - он отпрыгивает от моей кровати и носится по
палате, орет, как сумасшедший...
Я натягиваю штаны и плачу.
Богатыри обсуждают особенности моего волосяного покрова.
- Да он же совсем голый! - кричит мутная образина. - Как червяк!
Я одеваюсь, выхожу из корпуса в дремлющий день, пролезаю через дырку в заборе
и по горячей улице поселка направляюсь в дальний край. Здесь, в тени
соснового леса, стоит избушка с табличкой "Почта". Я беру бланк телеграммы и
вывожу печатными буквами:
ПАПА ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА ЖИТЬ ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО
Я вывожу адрес дома, плачу по шесть копеек за слово и выхожу. И вдруг ощущаю,
что все это я больше никогда не увижу: и эту дорогу на песке, и стройные
корабельные сосны, посаженные здесь по указу Петра Первого, сосны, из которых
делают мачты для кораблей. И вот стоят здесь тысячи мачт, раскачиваются:
хотят уплыть, мечтают о море... Словно тысячи кораблей зарыты впритык друг к
другу, кораблей-призраков, которые сошлись вместе и образовали мачтовый лес
- остров погибших кораблей среди степи. Или нерожденных? Загадочное это
место - и красивое, но мне приходится отсюда уезжать, расставаться с кашей,
кинофотоспортом, девочкой в шортах...
Остаток дня и следующее утро я слонялся по лагерю, отводя от лица ершистые
ветки сосен. Жаль, что не получилось у нас с тобой, лагерь, - да, видно, не
судьба. И даже пионеры, суетящиеся на своей линейке, казались мне милыми, но
какая-то завеса уже отделяла меня от всех...
К обеду явилась старшая сестра: прилетела на маленьком
самолете-"кукурузнике". Я вошел в палату, где проходил их мертвый час, взял
чемодан... Все смотрели на меня с удивлением:
- Как, ведь прошло всего два дня - лагерь только начинается, все впереди?
- За мной приехала сестра. Сейчас у нас самолет, мы улетаем.
Вмиг отношение ко мне переменилось - какие веские слова: "сестра, самолет".
- Прощайте, - сказал я безразлично, обводя палату последний раз
невнимательным взглядом, никак не выделяя ни мелких пионеров, ни хмурых
богатырей.
Ты уймись, уймись, грусть-тоска,
У меня в груди -
Это только присказка,
Сказка - впереди...
В этой песне я не понимал многих слов - например, про жлобов. Это кто такие -
жлобы?
А дальше, и вправду, как в сказке - мы пришли на поле, поросшее плотной
травой, влезли в маленький зеленый самолетик, похожий на кузнечика, он
застрекотал, задребезжал, побежал, раскачался как следует, подпрыгнул, и -
полетел. Я летел первый раз в жизни. В круглой дырке иллюминатора остался
строй сосен, и лагерь, и там, в корпусах - совсем мелкие жлобы на кроватях.
