Astronet Астронет: И. С. Шкловский/РФФИ Разум, Жизнь, Вселенная
http://variable-stars.ru/db/msg/1174018/1_6.htm
И.С.Шкловский "Разум, Жизнь, Вселенная"
Оглавление | Воспоминания

Ученый, художник, человек

Доктор физ.-мат.наук, профессор В.Г.Курт (ФИАН)

Любые воспоминания или мемуары являются всегда субъективными. Часто они пишутся больше о себе и своих переживаниях, чем о человеке, которому посвящены. Вместо "Он и Мы" читатель получает "Я и Он". Наверное, я тоже не избегу этого порока и заранее прошу простить мне его. Читатель должен будет провести некоторую умственную работу, чтобы отфильтровать ту часть моего сочинения, которая касается Иосифа Самуиловича Шкловского, а не меня. Я, однако, старался писать честно и искренне, хотя, быть может, и не обо всем. Меня так много связывало с И.С.Шкловским, в наших отношениях, не всегда безмятежных и простых, было так много нюансов, что я не смог все это описать на нескольких маленьких страницах.

Да я и не знаю, все ли бумага терпит, можно ли на нее выплеснуть всю свою боль и отчаяние, не оставляющие меня со дня его смерти, хотя прошло уже больше десяти лет. Я до сих пор говорю: "Его стол, его комната, его книга....." . Иногда мне даже кажется, что я его вижу, идущим по коридору в Институте или навстречу мне на улице.

Я познакомился с И.С.Шкловским, тогда профессором ГАИШ МГУ, в 1952 году, когда учился на втором курсе Астрономического отделения мехмата МГУ. Шкловскому тогда было 36 лет, много меньше, чем мне сейчас. Занимались мы в старом здании МГУ на Моховой, а астрономические курсы слушали в старом же здании ГАИШ на улице Павлика Морозова дом 5, что на Красной Пресне поблизости от Трехгорной мануфактуры. Сейчас она вновь переименована в Предтеченский переулок. Тогда Иосиф Самуилович заканчивал свой цикл работ по Солнечной короне, писал свою первую книгу, принесшую ему мировую славу и скандальную известность среди поборников старой, "холодной" модели короны. Я был сразу покорен его выступлениями на семинаре ГАИШ и выигранными баталиями с "реакционерами", сторонниками "холодной" модели. Потом, лет через 20, опять появится "холодная" модель, но уже для Вселенной, и "горячая" модель, как и тогда победит. Естественно, что я попросил у него тему курсовой работы по этой тематике, и два года занимался вычислениями и подготовкой аппаратуры для наблюдения солнечного затмения летом 1954 года в Невинномыске, на Северном Кавказе. Учился я практически на все пятерки, и мой руководитель был мною доволен, хотя никаких талантливых идей я не высказывал. На четвертом и пятом курсе И.С.Шкловский читал нам два курса - "Квантовую механику" и "Радиоастрономию". Это было прекрасно! Стиль, содержание, художественное оформление лекций - все было на высочайшем уровне, даже выше любого уровня, не хуже, пожалуй, чем у признанного великого лектора всей Москвы незабвенного Андрея Петровича Минакова, читавшего нам "теоретическую механику". На лекции А.П.Минакова сбегалось пол-Москвы, включая актеров столичных театров. До лекций Иосифа Самуиловича я настоящую физику (теоретическую) знал, прямо сказать, плохо, учили нас по- мехматски, был лишь курс "Общей физики", который читал Анатолий Болеславович Млодзеевский (сын известного русского математика конца прошлого века Болеслава Корнелиевича Млодзеевского), старомодно построенный курс, но с отличными демонстрациями опытов, особенно по оптике, которые ставил сын другого великого русского физика Умова. Под влиянием Иосифа Самуиловича я ходил на лекции для физиков, которые читал сам Ландау. Читал он плохо (для меня, по крайней мере), я мало что понимал, хотя подготовка по математическим предметам у меня была неплохая. Наконец, наступило затмение 1954 года, моя первая экспедиция. Мы ехали поездом вместе с ним вдвоем, и на вокзале я представил ему Лиду, свою будущую жену, с которой он сохранил до самой своей смерти самые лучшие отношения. Экспедиция в Невинномыск - первое мое круглосуточное общение с шефом. Это было замечательно, лучше любых лекций и семинаров. Запомнилась его фраза, которую он произнес, сразу сойдя с поезда и зайдя в пристанционный продмаг: "Уровень жизни города становится ясен после посещения любого продовольственного магазина". В магазине был лишь стандартный набор тех лет: хлеб, крабы "Chatka" и гора шоколада. "Все ясно, - сказал шеф, - это вам не Рио де Жанейро". А ведь за семь лет до того он и впрямь был в Рио и знал, о чем говорил. Тогда он тоже ездил на свое уже второе затмение (первое было в Рыбинске в 1945, кажется, году.) Затмение кончилось для всех нас печально, в момент полной фазы лил дождь и гремел гром (совсем как в Бразилии), так что мы вернулись домой не солоно хлебавши. Как автору замечательной книги о теории Солнечной короны хотелось увидеть эту корону! И как на зло, опять дождь! Почти через десять лет он все-таки ее увидал во всем блеске и зарисовал карандашом на листе ватмана. Это затмение мы уже не пропустили: Солнечную корону наблюдали с высоты 11 км на недавно появившемся реактивном самолете ТУ-104, специально переделанном для нас на фирме А.Н.Туполева. Кажется, что мы были первыми при наблюдениях с реактивного самолета Солнечного затмения. На летнюю практику шеф отправил меня в Алма-Ату наблюдать Солнечную корону и хромосферу с внезатменным коронографом Лио, который я начинал строить для вновь открываемой ГАИШем станции в горах под Алма-Атой на высоте 2500 метров. Так я на много лет пристал к высокогорным солнечным станциям: в Алма-Ате и Кисловодске. Это были лучшие годы в моей жизни: горы, коронограф, наука и наш шеф. К этому времени мы c Петей Щегловым и Валей Есиповым окрестили его именем "доктор". Это привилось, и он сам не обижался на такое уважаемое имя. Он был единственный и неповторимый "доктор". Начиналась эра радиоастрономии. Туда в лучезарную страну Радиоастрономию ушли Н.С.Кардашев и Ю.Н.Парийский (теперь они оба академики), Н.С.Соболева, а потом и В.И.Слыш. Я остался при "Солнечной короне", В.И.Мороз получил в подарок все планеты Солнечной системы со спутниками в придачу, а Ю.И.Гальперин был определен к Валериану Ивановичу Красовскому в ГЕОФИАН (потом разделившейся на ИФА, ИПГ и ИФЗ). Как сказала Т.М.Мулярчик: "Он предусмотрительно развел вас всех по разным комнатам, чтобы вам не было тесно и чтобы вы не сталкивались лбами". Так все и вышло. Дружба с В.И.Красовским (он был оппонентом моей кандидатской диссертации) сыграла в моей, да и не только в моей, жизни выдающуюся роль. Именно он познакомил нас с академиком Аксель Ивановичем Бергом, заместителем Министра Обороны Союза, адмиралом, директором Института и просто с очень интересным и колоритным человеком. Его биография вполне заслуживает отдельной книги. А уже Аксель Иванович Берг познакомил "доктора" и всех нас с С.П.Королевым, тогда еще не академиком - в дальнейшем - СП. Визит СП в ГАИШ прекрасно описан в мемуарной "гаишевской" литературе, и я не буду здесь его повторять. Я запомнил особенно лишь повергший нас в ужас вопрос тогдашнего директора ГАИШ профессора Д.Я.Мартынова: "А вы, простите, чем занимаетесь?". Занимался же в это время СП созданием баллистической ракеты с ядерной боеголовкой и запуском первого искусственного спутника Земли. А мечтал о полете человека в космос и о запусках к Луне, Марсу и Венере. Начинался второй этап моей и моих товарищей по ГАИШу жизни. Впереди маячил и светился Космос. Был 1957 год.

Я закончил Университет в 1955 году и после жутких переживаний, когда меня с моей женой в конце 1955 года чуть было не распределили на Сахалин "в отдел народного образования Области", был оставлен в любимом ГАИШе в высокой должности старшего лаборанта с окладом в 83 рубля в месяц, для чего доктору пришлось ходить к декану мехмата - академику А.Н.Колмогорову. Все решил тогдашний директор проф. Д.Я.Мартынов, взяв меня в ГАИШ. За это я был ему всю жизнь благодарен и защищал его перед доктором, отражая его шутливые нападки и нелицеприятные высказывания в адрес Дмитрия Яковлевича. В нашем отделе Радиоастрономии ГАИШ тогда не насчитывалось и десяти сотрудников. Появились Н.С.Кардашев, П.В.Щеглов, В.Ф.Есипов, В.И.Мороз, Б.М.Чихачев (на пол-ставки), В.М. Процеров, Татьяна Лозинская, Г.Б.Шоломицкий, несколько инженеров и лаборантов. Я получил высокий пост заместителя заведующего отделом и находился в этой должности до нашего ухода из ГАИШ в Институт Космических Исследований (ИКИ) АН СССР. Судьба сделала нам подарок - из аспирантуры ИЗМИРАНа перевели в ГАИШ В.И.Слыша, так что окружение доктора было завершено: Н.С.Кардашев, В.И.Мороз, В.И.Слыш и я. В этой команде мы и проработали рядом всю свою жизнь.

Года два или три мы занимались по заказу СП оптическими наблюдениями ИСЗ, вначале с помощью фотографии, а потом стараясь внести в это направление новый дух "электроники". Астрономы старой школы не разделяли наших устремлений. Помню, как на очередном совещании в ГАИШе директор Пулково, интеллигентнейший академик А.А.Михайлов сказал: "Ерунда это все, в электричестве сидит бес !". Лидером в этой работе был, конечно же, В.И.Мороз. Я продолжал заниматься еще и Солнечной короной, сдавал кандидатские экзамены по философии и английскому. Помню, как доктор по телефону сказал Лиде: "Чего там готовиться к философии, знать надо всего-то, кто депутат (Шейдеман), кто ренегат (Каутский). Что проходит красной нитью через марксизм? (Учение о классовой борьбе) и Советский Союз стоит как? (Правильный ответ - Как утес). Вот и вся наука". Жизнь была прекрасна.

В начале 1958 года СП поставил перед доктором новую задачу - сделать видимой в оптике ракету, запускаемую к Луне. Родился проект "Искусственная натриевая комета", также описанный в мемуарной литературе достаточно подробно. Я перестал наблюдать Солнечную корону и увлекся докторской блестящей идеей создания рукотворной кометы размером с Земной шар. Подготовка велась на фирмах СП и акдемика Грабина в Подлипках под Москвой. На мне "висела" вся техническая часть - создание испарителя натрия и разработка специальных телескопов с элетронно-оптическим преобразователем для установки их на обсерваториях Советского Союза и на самолетах фирмы академика А.Н.Туполева - дальнем бомбардировщике дореактивной эры ТУ-4 (отечественный аналог американского Б-29). Решено было испытать всю конструкцию на ракете. СП предложил ракету Р-5 ("пятерку" на нашем жаргоне) с высотой подъема 430 км. Запуск должен был состояться в августе- сентябре 1958 года, место запуска - ракетный полигон Капустин Яр на Волге. Все было бы чудесно, если бы не секретность. Помню, как меня вытянули на полигоне из кино: "Курт, на выход!", посадили в машину и увезли в КГБ. А все из-за моей телеграммы, отправленной доктору с поздравлением ко дню рождения (1 июля) и вопросом о дате его прилета с аппаратурой. Надо было писать "с вещами". Перед отлетом на полигон нас предупредили, чтобы мы не возили оттуда черепах, ящериц и "сексуал" (офицер КГБ имел в виду сучья саксаула), дабы не разглашать тем самым место расположения полигона. Пуск состоялся ночью 19 сентября 1958 года. Доктор прилетел вместе с СП , его замами и другими начальниками. До этого пуск отложили на месяц из-за визита на полигон Никиты Сергеевича Хрущева. СП меня даже представил ему! В связи с прилетом сотен начальников, Генеральных конструкторов и их свиты, нас с доктором выселили из гостиницы и поселили в казарме с двухэтажными кроватями, а в нашей комнате поселили А.Н.Туполева. Деревья красили белой краской и солдаты мели улицы каждый день. Н.С.Хрущев произнес речь в доме офицеров.

Пуск "кометы" прошел на ура. После старта минут через пять в зените расцвело апельсинового цвета облако размером в 30о. Пуск первой в нашей жизни ракеты, (сколько их потом было), полный триумф идеи и расчетов доктора. Прямо на старте доктор обнял меня и закурил большую, толстую сигару, подаренную ему незадолго до этого не кем-нибудь, а Ван де Холстом. Ван де Холст - это и О21 см и Солнечная корона! Тут же на полигоне доктор придумал мне тему кандидатской диссертации: "Диффузия паров натрия в верхней атмосфере Земли", которую я через полтора года успешно и защитил в ГеоФИАНЕ у В.И.Красовского.

Начались пуски станций к Луне с нашей натриевой "кометой". Успех в наблюдениях выпал на долю В.И.Мороза и В.Ф.Есипова. Они его вполне заслужили. Так как часовой механизм на Лунной станции слегка запоздал (минут на 10), то я выключил аппаратуру, тогда как В.И.Мороз и В.Ф.Есипов терпеливо ждали. Их терпение было вознаграждено. "Комета" сработала превосходно. Доктор получил Лауреата Ленинской Премии, я - кандидатскую степень. Радиастрономы нашего отдела осваивали антенны Центра Дальней Космической связи в Евпатории. Шли наблюдения в оптике, в инфракрасной части спектра, отдел рос и цвел. Начался наш Семинар. На него сбегалась вся Москва, да и не только Москва.. На докладах Доктора конференц-зал ГАИШа бывал всегда набит до отказа. Что творилось на семинаре по СТА-102, на семинаре о искусственном происхождении спутников Марса! Внеземные цивилизации влекли тогда многих: Н.С.Кардашев, В.И.Слыш, В.И.Мороз, Г.Б.Шоломицкий - все отдали дань этой "моде". Бюраканский семинар по цивилизациям был триумфом доктора и его учеников. Лучшим помощником доктора стала Надежда Слепцова. Она подбирала ему библиографию, печатала статьи, устраивала встречи с нужными людьми. Самым замечательным выступлением доктора был его доклад о связи планетарных туманностей и красных гигантов, что позволяло заново переопределить шкалу их расстояний и по-новому представить их эволюцию и происхождение. Я и сегодня считаю, что это одна из лучших его работ. Нам казалось, что лучше ГАИШа ничего и не может быть. Все стали кандидатами, на пороге были докторские диссертации. ГАИШ стал нам тесен.

Надо прямо сказать, что отношения доктора с "директорами" всегда не складывались. Он был слишком яркой личностью, а любой директор - администратор с бюрократическими замашками. Явных скандалов не случалось, но трения не проходили. Зато отношения с ректором МГУ академиком Иваном Георгиевичем Петровским были самыми наилучшими. Хотелось иметь экспериментальную базу, делать бортовые астрономические приборы, наблюдать на своих больших оптических и радиотелескопах. Д.Я.Мартынов, наоборот, вовсе не стремился в космос. Он строил Алма-Атинскую и Крымскую станции. Это было не просто и казалось ему вполне достаточным. Наверное, он был прав. Крымская станция ГАИШ до сих пор наша опора и надежда, а Алма-Ату и Майданак "съели" новые суверенные Среднеазиатские Республики. Им там сейчас, конечно, не до астрономии. Маячит зеленое знамя ислама.

Надо было искать место под Солнцем, а точнее, под звездами. Доктор даже съездил в Академгородок в Новосибирск, но там ему не понравилось: "Не для белого человека!", - сказал он после приезда. Координация всех космических исследований велась тогда через Совет по Космосу, возглавляемый Президентом АН СССР, академиком Мстиславом Всеволодовичем Келдышем. Почти еженедельно мы заседали в Отделении Прикладной Математики (ОПМ) на Миуссах, и Доктор блистал в окружении Генеральных Конструкторов. М.В.Келдыш его высоко ценил и часто поручал ему экспертизу предложений перед их реализацией на ИСЗ и АМС. Достаточно вспомнить его отличную новеллу об "антивеществе академика Б.П.Константинова".

Доктор, В.И.Мороз и я приняли участие в распутывании интересных, но по началу совершенно непонятных результатов плазменных измерений К.И.Грингауза (его уже тоже нет в живых много лет). Были и другие поручения, приключения и истории. Лучше всех доктор их сам описал в "Эшелоне".

А жизнь шла своим чередом. Все женились, обзаводились детьми. Кое-кто разводился. Он доставал многим прописки, квартиры, ходил к ректору МГУ, академику Ивану Георгиевичу Петровскому, по этим неприятным делам. А "ставки", которые он доставал для всех нас: вначале мнс, потом старших научных сотрудников, потом зав. лабов. Все свои жизненные невзгоды и радости мы несли в ГАИШ к Доктору. Он был самым почетным и самым желанным гостем и тамадой на всех свадьбах и днях рождения, защитах диссертаций и юбилеях. Никто лучше него не командовал праздничным столом, многие события отмечались в ГАИШе. Работа была продолжением дома, дом плавно переходил в ГАИШ.

Новая глава нашей жизни называется ЯБ. Для непосвященных поясняю: ЯБ - это трижды Герой Социалистического Труда, один из создателей нашего ядерного оружия академик Яков Борисович Зельдович. Великий физик нашей страны, автор десятка книг по всем направлениям теоретической физики и астрофизики. Оставив "объект", он в 1967 году появился в Москве, а вскоре после этого и в ГАИШе. Переехав в Москву, он решил заняться астрономией и выбрал космологию. Должность зав. отделом ему выделили в ИПМ на тех же Миуссах, где директором был Президент М.В.Келдыш. ЯБ был энергичен и быстро набрал себе отличных ребят: И.Д.Новикова, А.Д.Дорошкевича, Г.Б.Бисноватого- Когана, Б.В.Комберга (потом появились аспиранты Дима Компанеец и Андрей Илларионов, Миша Баско) и остальных весьма талантливых сотрудников. Все давно уже доктора-профессора, а Игорь Новиков даже директор Института в Копенгагене (Дания). Несколько позже в этой группе появился аспирант Рашид Алиевич Сюняев (теперь он академик РАН). Работа закипела у них невиданными темпами. Прежде всего ЯБ учился астрономии сам. Почти каждый день в 6-7 часов утра раздавался его телефонный звонок. Вопросы были кратки и четки: "Какая средняя плотность газа в Галактике? Какое расстояние до центра Галактики? Какова масса Солнца и т.д. Спасибо, привет!" Я - по натуре "сова" и вставал часов в 8, а ЯБ - всегда в 5 или 6 утра. Но Лида бодро отвечала ему: "Конечно, встал, уже работает". До 10 утра ЯБ работал дома за столом, а потом уезжал на своей "Волге" в Институт. Когда бы я ни приходил к нему домой, там уже всегда кто-то работал с ЯБ: Ю.П.Райзер, И.Д.Новиков, Р.А.Сюняев. Часто он вызывал меня к себе домой к 6 утра, когда и добраться-то на городском транспорте было невозможно. Жил он на Ленинских горах в здании рядом с институтом Химфизики. Я был заворожен этой бурной деятельностью, демократизмом ЯБ, его шутками. Никогда до этого не занимаясь чистой теорией, мы с Р.А.Сюняевым написали с десяток статей и одну большую серьезную работу с самим ЯБ. Работу доложил в Штатах (на Техасском симпозиуме) Доктор, и она вызвала большой интерес. Самого ЯБ никуда не выпускали. Дружба ЯБ и доктора расцвела, и наш семинар стал Общемосковским объединенным астрофизическим семинаром (ОАС). Сделать доклад на семинаре считалось весьма почетным. План семинара составлял его бессменный секретарь в течение 15 лет, сотрудник Я.Б.Зельдовича из Института Прикладной математики, выпускник ГАИША Б.В.Комберг (давно уже тоже доктор наук). Присоединился к семинару и академик Виталий Лазаревич Гинзбург - наше третье светило, зав. теор. отделом ФИАНа после Игоря Евгеньевича Тамма. Впрочем, для него Семинар не стал самым важным делом в мире. Для нас же это был рай земной.

Доктор все годы ужасно переживал то, что его не выбирали в члены- корреспонденты АН СССР. Все-то знали, что он первый, но не выбирали. А тут ЯБ и Виталий Лазаревич сплотились с физиками, да и выбрали его. Банкет был в "Москве". Казалось, что скоро мы все там будем. ЯБ, доктор и Виталий Лазаревич - сила непреодолимая. Надо только порядок проведения всех нас в член-корры написать и реализовывать по одному из каждой группы каждые три года. В три приема всех и проведем! Помню, как на этом банкете моя жена Лида сидела рядом с академиком-секретарем нашего отделения Львом Андреевичем Арцимовичем, и он советовал отговорить нас переходить в ИКИ. Доктор тогда же высказал замечательную философскую мысль: "Когда меня выбрали с шестого раза, я не испытал и сотой доли той радости, с какой рвался в Академию. А вот если бы опять не выбрали, то как бы я это все переживал. Выбрали и ладно, так и должно было быть". Я потом много раз ловил себя на том же. Став член-корреспондентом, И.С.Шкловский все равно остался для нас "доктором". Традиции - великая вещь. Мы ведь работали вместе уже почти 15 лет. ЯБ очень много сделал для меня лично. Он благословил меня на докторскую диссертацию и был моим оппонентом, приглашал домой обедать. Наверное, доктор это видел и морщился, но никогда мне ничего не говорил. Лишь один раз он спросил меня: "Что, с экспериментами все покончено? Будем на машине считать и формулы писать?" Я все понял и сделал свой выбор. Родителей и шефа не выбирают и не меняют. Они даются на всю жизнь один раз.

Мы медленно дифундировали из ГАИШа в ИКИ АН СССР: сперва я, потом Н.С.Кардашев и В.И.Слыш, потом В.И.Мороз и, наконец, сам наш шеф. Все было согласовано между ректором МГУ и М.В.Келдышем. Перевод отдела во вновь организуемый Институт. Директора у него, правда, пока еще не было. Зато был зам. директора, и не кто-нибудь, а сам Геннадий Александрович Скуридин. Энергичный, молодой с колоссальными связями в промышленности и в Академии Наук. Он был ученым секретарем при Комиссии по космическим исследованиям, председателем которой был М.В.Келдыш. В ИПМе у него на приеме министры сидели строем, дожидаясь поручений, заказов на научную аппаратуру. Он делил деньги, заводы, институты. Ему Келдыш и поручил создать наш Институт - ИКИ АН СССР.

В ИКИ наш отдел был первым по числу сотрудников и по своей роли. Номер у него был третий. Что такое первый отдел и второй - все и так знают. Отдел был большой, и каждый из нас стал зав. лабораторией, а я еще и зам. зав. отделом. Мы пригласили в отдел профессора Валентина Семеновича Эткина, который до этого работал в Педагогическом институте, а затем получили в наследство и весь отдел "Космических лучей", так как его заведующий - профессор Н.Л.Григоров не рискнул переходить из НИИЯФ МГУ в ИКИ АН СССР. Шеф сказал: "Возьмем их всех, но с условием заниматься лишь частицами с массой покоя, равной нулю". Появился и директор - академик Георгий Иванович Петров. Мы много и успешно работали. Так как основные усилия Института были направлены на изучение Венеры и Марса (почему - особый и не столь простой вопрос), то доктор согласился и благословил В.И.Мороза выделиться в отдельный "Отдел планет". В последствие он также выделил В.С.Эткина в самостоятельный отдел. Собственно, увлечение Г.И.Петрова планетными исследованиями (в первую очередь, Венерой) и явилось причиной наших разногласий с директором, человеком интеллигентным, добрым и порядочным. Мы же хотели заниматься "большой астрономией", галактиками, Сверхновыми, космологией, рентгеновскими источниками. С нашей же подачи в результате этих разногласий в ИКИ появился молодой и талантливый академик Роальд Зиннурович Сагдеев, бывший до того зав. отделом в Новосибирске в Институте Ядерной Физики у академика Г.И.Будкера и ректором Новосибирского Университета. Что-то у него на заладилось там с Г.И.Будкером и он уехал в Москву. И.С.Шкловский с ним вполне сдружился, и при очередном конфликте с Г.И.Петровым Р.З.Сагдеев был назначен директором ИКИ. На Ученый Совет представлять его привез академик-секретарь нашего Отделения академик Л.А.Арцимович. Начинался последний акт пьесы "Мы и ИКИ". Как всегда, первые годы работы И.С.Шкловского и Р.З.Сагдеева были самыми успешными. Р.З.Сагдеев пригласил ЯБ с сотрудниками перейти в ИКИ, и возник новый отдел теоретической астрофизики с двумя лабораториями, одной заведовал И.Д.Новиков, другой - выросший за это время молодой и талантливый Р.А.Сюняев (в те годы мой и моей жены лучший друг). Все было прекрасно до того времени, когда отдел ЯБ разделился на два: в одном остался Р.А.Сюняев, во втором - все остальные. ЯБ четко занял позицию поддержки первого. Часть очень способных физиков и астрономов пристроили в ИТЭФ, часть еще раньше осталась в ИПМ, а большинство, во главе с И.Д.Новиковым, мы взяли к себе в свой 3-ий отдел. Все его сотрудники были специалистами высшей квалификации и являлись абсолютно честными людьми, что для И.С.Шкловского было очень важно. Мы все активно поддержали нашего шефа в этой его позиции. С этого и начался конфликт И.С.Шкловского с директором ИКИ академиком Р.З.Сагдеевым. В конце концов, вскоре после смерти Иосифа Самуиловича наш отдел был вынужден перейти в ФИАН, найдя там себе друзей и единомышленников. Кажется, что Иосиф Самуилович предвидел такой исход.

Не могу сказать, что у доктора был легкий и покладистый характер. Он был вспыльчив, часто нервничал, мог накричать и натопать ногами, но потом отходил и признавал свою неправоту. Вечером он сам звонил мне практически каждый день и, если не упоминал о громком разговоре на работе, то это значило, что обида на меня забыта. Я же не мог и подумать о том, чтобы обижаться на него. Во всю расцвел его художественный талант рассказчика. Он стал писать свои новеллы- рассказы и приносил их к нам в Институт, иногда давал прочесть, иногда сам выразительно читал. Почти все его новеллы были опубликованы после его смерти. Их печатали в "Химии и жизнь", вышла отдельная книга "Эшелон"(1991 год), а в США - "Five Billion Vodka Bottles to the Moon. Tales of a Soviet Scientist" с его замечательными рисунками и предисловием известного американского астронома Герберта Фридмана - пионера рентгеновской астрономии. Сам он никогда не верил, что их можно будет когда-нибудь публиковать. "Ну, что вы, скажет хозяйка, бояться автору нечего, он умер сто лет назад", пел он Галича. Было несколько новелл, которые как-то задевали ЯБ и Виталия Лазаревича Гинзбурга. Они становились известными "в широких кругах" астрономов и физиков. Доктор и не скрывал свои новеллы от читателей, даже печатал в стенной газете ГАИШ "Владилена". (Есть такая малая планета- астероид). Как и с выборами в члены-корреспонденты, повторялась история с выборами в академики. Его не выбирали, хотя все, я думаю, знали, что он по "Гамбургскому счету" является астрономом "номер 1" в нашей стране. Его выбрали в Американскую Академию Наук, Членом Королевского Астрономического Общества Великобритании, он получил очень престижную золотую медаль Тихоокеанского Астрономического Общества им. Брюсс. Но нет пророка в своем отечестве. Семинар наш в ГАИШЕ - плод его многолетних трудов, стал уже не нашим. Оставались книги, и он их мастерски писал. Помимо профессиональных "Солнечная корона", "Космическое радиоизлучение", "Физика Солнечной короны", "Сверхновые звезды", И.С.Шкловский написал три блистательных научно- популярных книги "Популярная радиоастрономия", "Звезды - их рождение, жизнь и смерть" и "Вселенная, жизнь, разум". Все книги выдержали несколько изданий и были переведены во многих странах мира, включая Китай.

Доктор всю жизнь воспитывал нас, прививая хороший вкус к литературе, поэзии, живописи, кино. У него был замечательный нюх на истинное искусство. Именно он открыл нам Александра Исаевича, Орвелла, Максимова, Автарханова, Конквиста, Войновича, Фазиля Искандера, словом, "самиздат". Все годы совместной работы мы непрерывно обменивались книгами. Очень любил современное кино и на время Московских кинофестивалей полностью выключался из работы. Будучи сам художником, он всегда водил нас в музеи, пояснял "трудные" картины и рисунки в тех городах, где мы бывали с ним вместе. Пожалуй, лишь серьезная музыка осталась вне его интересов. Второй или третей его специальностью, я пишу это всерьез, были история, в особенности средневековая история Китая и Японии. Очень любил географию и прекрасно ее знал. Мог наизусть перечислить всех сгунов, начиная с XVII века, или назвать все 50 штатов США с их столицами. Знал все притоки Амазонки и тысячи других вещей.

Шкловского всегда окружали интересные и талантливые люди: астрономы и физики, писатели и поэты, историки и литературоведы. Именно он познакомил меня с двумя людьми, ставшими для меня примером и символом астронома, ученого и гражданина. Я имею в виду Соломона Борисовича Пикельнера и Самуила Ароновича Каплана. Именно они и составляли вместе с доктором троицу лучших астрономов нашей страны, хотя расставлять баллы и ранги - дело неблагодарное. С.Б.Пикельнер был его учеником и коллегой с 40-х годов, товарищем по Симеизской обсерватории. Он ценил его как лучшего астрофизика в академии. Более доброго, внимательного и отзывчивого человека я не знал за всю свою жизнь. Он безропотно читал и правил все мои статьи. После его переезда в Москву до самой его трагической смерти в 1975 году от банального аппендицита в Москве, мы работали в одной комнате, вместе ездили отдыхать в Прибалтику, в его родной Симеиз. Вторым моим и моей жены близким другом стал Самуил Аронович Каплан, автор замечательных книг, написанных совместно с С.Б.Пикельнером. Он всегда жил у меня, когда приезжал в Москву из Львова, а затем из Горького. Я же неделями жил в его доме. Мы написали с ним несколько статей, он писал мне отзыв на докторскую диссертацию. С.А.Каплан был очень неординарен: отлично знал историю Востока, воевал на Ленинградском фронте, был замечательным лектором и популяризатором астрономии. Его перу принадлежат великолепные книги и статьи. Лучших научно-популярных книг я не читал. Как и Соломона Борисовича, С.А.Каплана не избрали в Академию Наук, что Шкловский считал чудовищной несправедливостью. Он много сделал для выборов С.Б.Пикельнера, но все было напрасно. Выбирали почти всегда не самых талантливых, а директоров и главных конструкторов больших "ящиков". С.А.Каплан погиб под колесами поезда, возвращаясь из Ленинграда в Горький после оппонирования диссертации. Гибель С.Б.Пикельнера Иосиф Самуилович остро переживал. Он написал лучший его некролог и сделал эскиз памятника на его могиле...

Как всякий большой ученый, Шкловский выше всего ценил личную свободу и остро переживал ее отсутствие. В одну из антисемитских компаний его чуть не уволили из ГАИШа. 17 лет по невыясненной причине КГБ не пускало его за рубеж, хотя никогда никакой секретной работой (как, например, ЯБ и Андрей Дмитриевич Сахаров) он не занимался. Это было одним из самых серьезных его переживаний. Хорошо помню, как во время его первого инфаркта в 1969 году он лежал в Академической больнице, и я почти каждый день его навещал. Однажды, 5 марта, мы с женой Лидой вспомнили об этой дате, зашли в гастроном Универмага "Москва" и за 12 рублей купили бутылку французского коньяка "Наполеон". Доктор сразу отреагировал. "День смерти тирана - праздник" - сказал он и попросил достать еще две медицинские склянки для лекарств. Мы втроем разлили коньяк и выпили тайком от медсестры за будущую свободу. "Первый шаг мы сделали 5 марта 1953 года" - поднял он тост. "А без первого шага не бывает и последнего", - добавил я.

К себе он был самокритичен и яснее, чем кто-либо из нас, понимал смысл всего вокруг происходящего. В 1970 году в дни 100-летия со дня рождения В.И.Ленина он прочитал в Райкоме КПСС лекцию о философских трудах юбиляра и современной астрономии. Когда впоследствии за столом он подшучивал или критиковал кого-либо из нас за участие в не очень, по его мнению, этичных поступках (например, систематическое хождение на овощную базу или чистку улиц ото льда и снега, поездки в подшефный совхоз "Виноградово" на уборку урожая кормовой свеклы), Лида доставала пригласительный билет на этот его доклад и, как судья в футболе молча показывала ему "карточку". Он всегда смеялся и говорил: "Признаю, виновен, каюсь".

Он с громадным уважением и любовью относился к А.Д.Сахарову, с которым был знаком с 1941 года, когда они в одной теплушке эвакуировались с физфаком из Москвы в Ашхабад. Этот сюжет описан им в новелле "Квантовая теория излучения" в его книге "Эшелон". Доктор звал его Андрей (на "ты"), а Андрей Дмитриевич егo - на "вы" и по имени отчеству. Во время их знакомства доктор был уже аспирант, а Андрей Дмитриевич - студент. Когда КГБ арестовало диссидента Кронида Любарского - астронома, выпускника ГАИШ, Андрей Дмитриевич попросил Иосифа Самуиловича подписать письмо в Прокуратуру с просьбой ознакомить подписавших с делом Кронида Любарского. Он, естественно, поставил свою подпись под этим письмом, что ему дорого стоило. После этого акта "государственной измены" его опять на много лет отлучили от международного общения, прекратив выпускать за границу. Даже к дочери, жившей в Болгарии, не пускали.

После второго инфаркта, когда он лежал в той же Академической больнице, одновременно там же проходили лечение А.Д.Сахаров и его жена Е.Г.Боннер. Вечером они собирались в палате доктора и часами разговаривали, переходя от науки к политике и опять возвращаясь к науке, пока дежурный врач не уговаривал их ложиться спать.

Его жизнерадостность и спортивный дух заражали всех нас. Он и в науке любил спортивный азарт, любил быть первым, лидером в своей области. В науке тоже ценил результат, "забитые голы", а не финты и мастерское владение мячом. Не отрываясь смотрел хорошие футбольные матчи и боксерские соревнования. Очень любил поговорить "за футбол" с профессионалами, за которых считал академика В.В.Соболева и моего сотрудника Леву Титарчука (ныне профессора Годдардовского Космического Центра НАСА в США). Переживал, что плохо плавает, хотя очень это дело любил. Много лет мы с ним ходили в бассейн МГУ. И.С.Шкловский на всю жизнь привил нам любовь к Симеизу, Крыму, к морю. В 1956 году он первый раз привез меня в Симеиз (вместе с В.И.Морозом, Таней Мулярчик, П.В.Щегловым и В.Ф.Есиповым). До этого он много лет работал там по нескольку месяцев в году и считал директора Симеизской обсерватории академика Григория Абрамовича Шайна сво-им учителем наравне с Николаем Николаевичем Парийским. Мы много плавали в Голубом Заливе, тогда абсолютно пустом, играли на берегу в подкидного дурака и в шахматы, ходили на весь день в горы. Помню, как испугалась и возмутилась старожил Симеиза, астроном Эмма Семеновна Бродская, когда мы, "аспиранты-лаборанты", взяли профессора "за-руки-за-ноги" да и выкинули в море в одежде за прегрешения в карточной игре. Сколько счастливых дней мы там провели за почти 40 лет, прошедших с той поры. Тогда ему было всего 40 лет, а нам по 25! Так что нечего особенно пенять на жизнь, в ней были хорошие минуты.

Шкловский был совершенно равнодушен к вещам и собственности, к одежде, всегда всем помогал деньгами, зная о чьих-либо трудностях и проблемах. Уже будучи член-корром, он купил на станции Вельяминово по Павелецкой дороге дачу и последние годы жизни лето проводил там. Часто приглашал нас к себе, оставляя ночевать. Были у него там кот и собака. Любил вкусно и с толком поесть, не торопясь выпить хорошего красного вина (больше всего ценил "Мукузани" и "Киндзмараули"). А до этого отдыхал, как теперь говорят, активно. Много ходил в походы, любил байдарку и совершил несколько трудных походов даже по Лене. Никогда не пропускал интересных конференций в Средней Азии, на Байкале, на Кавказе, не говоря уже о заморских странах. Последняя конференция, на которой я был с ним, происходила в Австрии, в Граце. После нее у нас было два дня отдыха в Вене. Приехав туда, мы пошли смотреть этот чудный город. В.И.Мороз стал собирать компанию желающих пойти в музей. Музей там, конечно замечательный. Однако доктор сказал: "Что вы, Вася, посмотрите вокруг, Солнце, небо голубое, Венские дамы, а вы в музей, смотреть потемневших от времени старинных живописцев. Жизнь кругом, чистота, цветы всюду, музыка играет." Мы пошли с ним вдвоем в парк, сели в тени, купили отличного мороженого и стали смотреть на венцев. Оркестр играл вальсы Й.Штрауса (как было написано, по оригинальным авторским партитурам), вокруг прогуливались пожилые дамы и старики с собаками. Осталась фотография, последняя в его жизни, которая у меня есть. Таким я его часто и вижу во сне.

И.С.Шкловский, А.Д.Сахаров и С.Б.Пикельнер покоятся на одном и том же Востряковском кладбище. Их могилы расположены в сотне метров друг от друга.

В начало страницы

Доктор физ.-мат.наук Т.А.Лозинская (ГАИШ)

И.С.Шкловский руководил двумя отделами: радиоастрономии в ГАИШ МГУ и астрофизики в ИКИ АН СССР. Второй сразу сложился как большой отдел в составе большого института. В нем, как в любимом предмете исследований И.С. - старом остатке вспышки сверхновой, "уже практически несущественны индивидуальные особенности взорвавшейся звезды". Отдел радиоастрономии ГАИШ собирался "по крупинке" и в гораздо большей степени сформировался под влиянием личности И.С.

То, что отличало наш отдел, можно сформулировать очень четко. "Рабский труд непроизводителен" - эти слова И.С. повторял очень часто и неукоснительно им следовал. Я не помню случая, чтобы И.С. кого-нибудь обругал (а он умел это делать) или хотя бы пожурил за отсутствие на работе в рабочее время. Помню другое. Как-то я, закончив большую работу и очень устав, решила прогулять пару дней и, естественно, позвонила И.С. Разговор буквально был такой:

Я: - И.С., можно мне два дня погулять?

И.С.: - А что случилось?

Я: - Ничего, просто ужасно устала и хочу на волю, в лес.

И.С.: - Но что случилось, почему Вы меня об этом спрашиваете?!

Такая атмосфера в отделе была естественным следствием другого. Своей главной задачей как руководителя И.С. считал необходимость поставить перед каждым интересную и злободневную научную задачу. Причем будучи теоретиком, И.С. ставил чисто экспериментальные задачи и очень хорошо чувствовал их перспективность. Уже 20 - 30 лет назад ученики И.С. Шкловского были "расставлены" так: В.И.Мороз - ИК-астрономия, Н.С.Кардашев, В.М.Слыш - радиоастрономия, В.Г.Курт - внеатмосферная астрономия, П.В.Щеглов - оптическая интерферометрия, В.Ф.Есипов - оптическая спектроскопия, Л.М.Гиндилис - внеземные цивилизации и строительство радиотелескопа. И никто из них не сошел с намеченного пути, хотя зачастую тогда это был еще не путь, а слабенькая тропинка!

Первые 4-5 лет после окончания МГУ я работала под руководством Коли Кардашева - обрабатывала данные наблюдений в радиолинии 21 см. Это было интересно, с первых же шагов мы получили новые результаты - деформация газового диска Галактики, спиральный узор, отличный от оптического. Потом был некоторый перерыв, недолгий, может быть, лишь несколько месяцев, когда наши наблюдения в линии 21 см кончились, в отделе началось изготовление радиометра на другую частоту, я сделала две небольшие "случайные" работы... И как-то после обеда, вероятно, не выспавшись из-за болезни маленького сына, под громкий разговор задремала на нашем любимом черном диване. Дима Курт прикрыл меня своим пиджаком. В это время в комнату вошел И.С.

- Что это?

- Танька спит.

- По-настоящему?! - я вскочила.

Реакция И.С. была бурной и неожиданной. Как-то И.С. вызвал меня в свой "кабинет" и сказал: "Танечка, я знаю, что я у вас в долгу - давно надо дать Вам свое, настоящее дело."

Через два дня, посоветовавшись с Петей Щегловым и Валей Есиповым, И.С. предложил мне заняться исследованием кинематики остатка вспышки сверхновой IС 443 с помощью интерферометра Фабри - Перо с ЭОП. Это было в 1965 г., и все, что я сделала с тех пор, было развитием и продолжением этой маленькой задачи. И я благодарна судьбе, что за всю жизнь у меня не было дня, когда бы мне казалась неинтересной моя работа.

В начало страницы

Новелла о докторе

Доктор физ.-мат.наук В.И.Мороз (ИКИ)

"Вася, почему Вы не пишете новеллы? Попробуйте!" - как-то сказал доктор. "Новеллами" он называл короткие рассказы о разных событиях своей жизни и вокруг. Большая часть новелл вошла в его последнюю, изданную посмертно, книгу "Эшелон". Сейчас я как раз в том же возрасте, в котором он начал их писать (точнее записывать), и попробую последовать совету. Пусть это будет рассказ о нем самом.

Итак, год 1948, мне 17 лет, я стою на ступеньках старого физфака и слушаю байки студента-старшекурсника - из тех, кто в охотку возился со школьниками - кружок, олимпиада, и т.п. "Можешь себе представить. Вселенная наполнена радиоволнами, они идут от Солнца, звезд, отовсюду. Я был в Крыму, на конференции по радиоастрономии, там Шкловский делал доклад о радиозвездах. Я мало что понял, но он говорил так увлекательно. Это рождение новой науки!".

Я не собирался заниматься астрономией, но имя запомнил.

Судьба распорядилась по-своему, через два года я учился на астрономическом отделении МГУ и ходил время от времени на заседания кафедры астрофизики. И.С. Шкловский был тогда единственный доктор наук на этой кафедре, но заведовал ею другой ученый - Г.Ф.Ситник - толковый экспериментатор и хороший человек, которому я тоже очень обязан. Кафедра была маленькая, но профессиональный уровень по тому времени был приличный, учили нас пристойно.

Астрономия в МГУ представлена двумя переплетающимися структурами: астрономическое отделение и ГАИШ (Государственный Астрономический Институт им. П.К.Штернберга). И.С.Шкловский был тогда старшим научным сотрудником ГАИШ. Тот факт, что он был единственным доктором наук на кафедре, и послужил причиной появления сохранившейся на всю жизнь "партийной клички" Шкловского - Доктор. Кажется, это произошло с легкой руки Натальи Борисовны Григорьевой - секретаря кафедры, женщины доброй, остроумной и несчастливой, отдававшей душу студентам.

Начиная с 3 курса, Доктор читал теоретическую физику для студентов астрономического отделения. Он не получал за эту нагрузку ни копейки: Доктор был в составе научного, а не профессорско-преподавательского штата. В МГУ таким сотрудникам охотно дают возможность читать лекции, но ничего за это не доплачивают. И.С.Шкловский был звездой советской астрономической науки, однако о профессорской позиции тогда не мог и мечтать: еврей, беспартийный, из молодых да ранних. Более того, он несколько лет, вплоть до смерти Вождя народов, был на волоске от увольнения и удержался, наверное, только благодаря ректору - И.Г. Петровскому, который прекрасно разбирался, кто есть кто.

Студентов-астрофизиков нас было всего 5 человек на курсе, пропускать лекции было не принято, а при таком лекторе и не хотелось. Я вообще-то плохо воспринимал лекционный материал со слуха, но лекции Шкловского были редким исключением. Лекции мы слушали в старом здании ГАИШ, таком музейно-уютном и милом. ГАИШ того времени заслуживает отдельного рассказа и, может быть, не одного, кое-что о нем есть в "Эшелоне".

Весной 1952 года я защищал курсовую работу. Заседание кафедры еще не кончилось, но Доктор отозвал меня на задние скамьи: "Василий Иванович (от обращения по отчеству мне стало как-то жарковато), я хочу Вам предложить новое дело: радиоастрономию. Но должен Вам сказать, что для этого нужен допуск, так как технические средства - закрытые". Ответил я мгновенно и отрицательно: мой отец сидел по 58 статье и не впервые, а только что умершая в ссылке на 101 км мама тоже имела ее в своем печальном "послужном" списке. Вождь народов был еще жив, и надежд на перемены не предвиделось. Высказал я все это прямым текстом. Доктор как-то сжался и отсел в сторонку. Но потом я понял, что именно тогда между нами протянулась невидимая ниточка, никогда более не обрывавшаяся.

Жизнь в старом ГАИШе была патриархальная, тихая. Помню, как все хохотали, когда был вывешен приказ с выговором И.С.Шкловскому и П.И.Бакулину за посещение бани в рабочее время. Павел Иванович Бакулин заведовал службой времени, благодаря которой Институт знала вся страна: три гудка по радио несколько раз в день сопровождались сообщением, что передаются сигналы точного времени из Института им. П.К.Штернберга.

И.С.Шкловский работал по совместительству в Крымской Астрофизической Обсерватории и каждое лето уезжал туда, в солнечный Симеиз, светясь от радости и нетерпения. Уже за неделю до отъезда не в состоянии был ни о чем говорить: "У меня чемоданное настроение". Потом что-то произошло, И.С. ушел из КрАО, но был приглашен тут же совместительствовать в Геофизический Институт в отдел верхней атмосферы, которым командовал Валериан Иванович Красовский. Их свела работа по инфракрасному спектру свечения ночного неба, который Красовский первым наблюдал, а Шкловский - отождествил с полосами гидроксила. Валериан Иванович мечтал о внедрении электронно- оптических приборов в астрономию. Его первые шаги в этом направлении произвели на Шкловского сильное впечатление, показав, что революция в астрономии должна охватить в скором времени все диапазоны; радиоастрономия - это только начало.

Доктор, видимо, не думал всерьез о том, чтобы создать школу, окружить себя учениками, вплоть до начала 50-х. Эта забота пришла, когда открылись беспрецедентные возможности, связанные со строительством нового здания МГУ. Под новое здание можно было получить многое: площади, штаты, новую структуру, уникальное оборудование. Шкловский был назначен заведующим отделом радиоастрономии ГАИШ. И первое время был единственным его сотрудником. Надо было что-то делать! Воспитывать молодых теоретиков? Но Доктор привык все свои работы делать сам, ему просто не нужны были помощники такого рода. С другой стороны, по делу нужны были в первую очередь наблюдатели, а точнее говоря, экспериментаторы, способные создавать приборы для исследований в нетрадиционных диапазонах (радио, ИК, УФ, рентген), ставить задачи, наблюдать, самостоятельно интерпретировать результаты.

Замысел Шкловского состоял в том, чтобы собрать вокруг себя молодых людей, способных стать именно такими астрофизиками. И это произошло - благодаря стечению нескольких счастливых обстоятельств: темперамента И.С., способности увлекать, обаяния большого ученого, сильных студентов на кафедре в этот период (опыт показывает, что это бывает далеко не каждый год), и, наконец, удивительного ощущения невспаханного поля, на котором ты стоишь один и знаешь, что можешь начать хоть с этого края, хоть с того, никто тебе дорогу не перебежит. Это ощущение, совсем немыслимое сейчас, и, тогда, в сущности, было обманчивым, но как оно вдохновляло! Молодые парни брали на себя целые направления. В команде Шкловского самостоятельность всячески приветствовалась: молодой ученый должен чувствовать себя хозяином своей судьбы. И поменьше соавторств - у Шкловского почти нет статей, совместных с его сотрудниками! "Вы - selfmademan, человек, который сделал себя сам", - сказал он как-то, и это была очень высокая оценка в его устах.

Свои новые работы Шкловский докладывал и обсуждал в те годы на заседаниях кафедры. Запомнилось два таких доклада - о диссипации планетных атмосфер и о спектре Крабовидной туманности. В обсуждении диссипации участвовал академик В.Г.Фесенков. Работа Шкловского мягко говоря, не "стыковалась" с космогонической концепцией Фесенкова, и было очень забавно наблюдать за "битвой гигантов" - старого и молодого. Василий Григорьевич надувался, сердился, не хотел признавать поражение, а Иосиф Самуилович дожимал - очень почтительно, сдерживая характер. Он потом почти не вспоминал об этой статье, а ведь в ней была впервые изложена идея гидродинамической диссипации - процесса, без которого немыслимы современные представления о ранней эволюции планетных атмосфер. Вторую из упомянутых работ - о Крабовидной туманности - Доктор очень ценил и вспоминал всю жизнь, он считал ее своим "звездным часом" - одно из его любимых словечек.

С осени 1952 года И.С. начал читать спецкурс "Радиоастрономия". Конференц-зал полон, студенты растворились среди "взрослых" - сотрудников ГАИШ, Астросовета, ФИАН. Вся астрономическая Москва собиралась слушать эти лекции. Значительная их часть вошла в монографию "Космическое радиоизлучение". То, что рассказывал Доктор, было, однако, больше, чем радиоастрономия, скорее это было введение в новую, всеволновую астрофизику. Лекции одновременно слушали две астрофизические группы: четвертый (П.Щеглов, Т.Мулярчик, Н.Стефанович, Ю.Кварацхели, В.Мороз) и третий курс (Н.Кардашев, Ю.Парийский, Л.Гиндилис, В.Курт, Ю.Гальперин, Н.Шефов, Ю.Зонов, С.Потаюк, Т.Казачевская). Все мальчики, кроме Юры Кварацхели и, быть может, Ю.Зонова, буквально прилипли к Шкловскому; я, честно говоря, раздваивался между ним и Г.Ф.Ситником, который со второго курса дал мне удивительно пророческую наводку на инфракрасную астрономию - науку еще более молодую, чем радиоастрономия. Вот эти-то мальчики и стали ядром команды Доктора. Не все они остались в отделе радиоастрономии, но почти все нашли свое призвание и сделали в науке кое-что интересное.

Спецкурс подходил к концу, пора сдавать экзамен. П. Щеглов и я решились первыми и договорились на 5 марта. Накануне вместе готовились у меня дома на Кузнецком. Утром выглянули в окно и увидели, что улица перегорожена плотной стеной военных грузовиков в два ряда. Включили радио (рупор из плотной черной бумаги - основной источник информации тех времен): траурная музыка. Все было ясно. Умер Сталин. Попытки дозвониться в ГАИШ безуспешны. Принимаем мужское решение - идем в ГАИШ, если пропустят. Пропустили легко, но транспорт не работает. Топали через весь город, да еще в обход центра: Кузнецкий - Сретенка (Неглинка перекрыта) - Садовое кольцо - Красная Пресня. В ГАИШ народ на рабочих местах: тогда с опозданиями, а тем более с прогулами, было строго. Пришли к Доктору. Лицо печальное, удивился, насупился: "Ребята, какой экзамен, когда вся страна скорбит!" Мы были к этому морально готовы, важно было не нарушить, о чем договорились, ведь мы Доктору обещали и слово сдержали. Потом, когда я рассказал эту историю, многие не могли поверить, как это Шкловский, демократ и уж, конечно, не сталинист, так вот среагировал. А это как раз и характерно для того времени, можно было не верить и даже ненавидеть, но обязательно притворяться, что Отца всех народов любишь беззаветно. Было бы дико, если бы Доктор раскрылся перед мальчишками-студентами. Каждой студенческой группе полагался сексот, свой, так сказать, Павлик Морозов.

Кроме того, в этот исторический день чувствовали себя не в своей тарелке и те (а их не так много), кто очень не любил - вроде меня. Ведь кто мог знать, не станет ли еще хуже. Пахан дал дуба, но ведь банда от этого не сгинет!

К счастью, все-таки пришла оттепель. Как это было прекрасно - не бояться больше случайного слова, знать, что эта проклятая анкета уже не так сильно влияет на твою судьбу (как-то влияла она еще долго). Я окончательно прикипел к Доктору, когда настало распределение. "Вы останетесь у меня, я все для этого сделаю, лягу на рельсы!" Это "Лягу на рельсы" тоже из его словаря. Проблема была серьезной, анкета все еще работала. Меня распределили на комиссии в Алма-Ату, в институт В.Г.Фесенкова, а могли и учителем в Тьмутаракань. Доктор пошел к ректору и от него в комиссию пошла записка: перераспределить в ГАИШ. Но секретарь комиссии (инспектор курса), исправив запись в одной бумаге, забыл это сделать в другой. Пришел вызов в Казахстан. Шкловский в отпуске, ректор тоже, зав. отделением проф. Б.В.Кукаркин говорит: "Мужайтесь, вам надо ехать в Алма-Ату". Там еще много чего было вокруг этой глупой истории, но ведь рассказ то не обо мне, я многие детали опускаю. Короче говоря, проработал я в Алма-Ате у Фесенкова два года, и совсем об этом не жалею. ГАИШ за это время переехал в новое здание на Ленинских горах. Сменился директор, им стал Д.Я.Мартынов. Доктор не забыл обо мне, представил меня Мартынову, и взяли меня в ГАИШ старшим лаборантом отдела радиоастрономии. Прошло несколько лет, и снова Шкловский пошел к Петровскому просить за своих ребят. На этот раз принес в клюве две ставки старшего научного сотрудника для недавно защитившихся кандидатов - Мороза и Щеглова. Такой должности иногда дожидались десятилетиями.

В начале октября 1957 года мы часто дежурили ночью в ГАИШ - наблюдали первый искусственный спутник Земли. В.Г. Курт сказал тогда что-то очень пророческое в том смысле, что это событие сильно повлияет на наши судьбы. Так оно и было. Началось, в сущности, с пустяков - с попыток усовершенствования методов наблюдения спутников: первые опыты были удачными, но мы все это вскоре бросили. Главный результат был "политический": Шкловский стал бывать на заседаниях таинственной "комиссии по объекту Д" у М.В.Келдыша, в задачи которой входила организация и координация научных исследований при помощи спутников и ракет.

В ГАИШ нашей своре становилось тесновато. Возникла глухая конфронтация Мартынов-Шкловский. Крен в сторону космических исследований давал надежду на независимость. В один прекрасный день в ГАИШ приехал С.П.Королев с просьбой придумать что-нибудь для фотографирования ракеты, летящей к Луне, на большом расстоянии от Земли. И Доктор придумал действительно остроумную вещь: надо поставить на ракете контейнер с некоторым количеством натрия и испарить его на нужном расстоянии. Образовавшееся облако будет рассеивать солнечное излучение в резонансной линии натрия. Это полный аналог механизма излучения, действующего в кометных атмосферах. Шкловский так и назвал свой метод: "Искусственная комета". Его реализация была целой эпопеей: разработка и изготовление специальных электронных телескопов, создание наблюдательной сети и т.п. За эту чисто прикладную и вскоре ставшую ненужной (из-за появления других средств) работу Доктор получил Ленинскую премию. За астрофизические работы никогда бы не дали, сказал он, так пусть это будет как бы косвенное их признание.

Рывок в освоение космоса зажег интерес Доктора к совсем новой теме, оставшейся близкой навсегда: есть ли жизнь и, в особенности, разумная жизнь в других уголках Вселенной, возможно ли установить связь с "братьями по разуму", одним словом, проблема CETI или SETI. В 1964 году вышла его поистине потрясающая книга "Вселенная, Жизнь, Разум". Мне повезло стать одним из ее первых читателей: Доктор отнес ее в редакцию, отвалил в отпуск, а меня попросил быть его "личным представителем" - снимать редакционные вопросы. Их было немало, и я провел несколько полных рабочих дней в Лаврушинском переулке, пройдясь по всей рукописи после т.н. литературной правки, которая, как известно, способна изменить смысл текста на 180 градусов по причине непонимания литредактором сути дела. "Вселенная, Жизнь, Разум." - книга одновременно научно-популярная и исследовательская, я других таких не встречал. Писал он ее на зависть быстро. Создавалось впечатление, что рукопись у него в голове, и он ее только переносит на бумагу, строча по 30 страниц в день убористым почерком почти без поправок: очень "дисциплинировал" опыт тридцатых годов - тогда с бумагой было плохо.

У Шкловского много ярких работ, но поучительны не только его успехи, но и неудачи. От новой идеи так иногда дух захватывало, что не удавалось оценить трезво все за и против. Огорчался этому, конечно. Не раз говорил, что ученые супер- класса ошибочных работ не делали: "У Эйнштейна было всего около ста статей, ошибочных среди них не было ни одной".

В ГАИШ после эпопеи с искусственной кометой наше положение стало потверже, но Доктор очень обрадовался, когда в 1965 году было принято постановление правительства о создании Института космических исследований. Шкловский был приглашен на работу в новый институт одним из первых, и туда ушли вместе с ним многие из его сотрудников. В ГАИШ остались те, кто занимался наземными наблюдениями. У Доктора теперь стало два отдела - один в ГАИШ, другой в ИКИ. Совмещать две научные должности тогда было нельзя, но И.Г.Петровский легко решил эту проблему, предоставив ему такое, когда-то столь желанное звание профессора. Юмор положения состоял в том, что профессор должен читать лекции студентам. А студенты попались какие-то вялые, читать им было неинтересно, а, возможно, Доктор и вкус к этому делу потерял. Одним словом, попробовал несколько раз, а потом вспылил: "Не стану метать бисер..." И дальше многие годы шла тягомотина - назойливые упреки Мартынова в том, что Доктор не отрабатывает свои жалкие "пол- профессора", даром, дескать, ест университетский хлеб! А Шкловский по- прежнему искал и находил талантливых ребят, а найдя, как и прежде, нацеливал их на эксперимент.

Очень важно для нас было, как Доктор с нами держался - разговаривал обо всем на свете, был в курсе наших личных дел, помогал встать на ноги. Когда в начале шестидесятых появилась возможность строить кооперативные квартиры в рассрочку, он дал мне взаймы на первый взнос и научил, как заработать (переводами), чтобы долг отдать. Позднее по его предложению был создан в отделе фонд для аналогичных целей, куда внесли деньги не только он, но и другие. Сейчас, в "послеперестроечную" эпоху, квартира для молодой семьи, если она не из "новых русских" - неразрешимая задача. История с этим разберется через какое-то время, но как быть моим ученикам - здесь и сейчас?

Мы часто встречались в нерабочее время, устраивая веселые вечеринки то по домам, а то и в ГАИШе. Доктор обожал сухие вина, особенно Мукузани, легко пьянел. Видел себя неотразимым сердцеедом, и не без оснований. Любил петь в компании - что-нибудь бесхитростное, вроде:


Гей вы хлопцы под вагоны,
кондуктор сцапает вас в раз,
едем мы от пыли черные,
а поезд мчит Москва - Донбасс.

Это из беспризорного фольклора двадцатых. А потом пошли песни Окуджавы, Высоцкого, Галича.

Какое-то время увлекался армреслингом. Нас клал всех без исключения. Но вдруг проиграл Д.Я.Мартынову и (не помню, в тот же вечер - был МАС 1958 года - или другой) австралийцу Миллсу. Больше на поединок никогда никого не вызывал - терпеть не мог проигрышей. Наверное, из-за этого бросил и шахматы.

Научные контакты Доктора шли как бы в двух средах: отдел - это мы, и маститые: Г.А.Шайн, С.Б.Пикельнер, С.А.Каплан, В.Л.Гинзбург, позднее Я.Б.Зельдович. Особенно близкие и сердечные отношения были с Пикельнером и Капланом. Г.А.Шайна почитал как отца. "В нашей стране три великих астрофизика: Шайн, Моня (Пикельнер) и ... (скромная пауза)" - сам не слышал, но говорят, так было сказано однажды. В 1966 году И.С.Шкловский был избран членом- корреспондентом АН СССР. Нам тогда сказал: "Такие чувства испытывал Пушкин, когда его произвели в камер-юнкеры." Но это, скорее, было шуткой: конечно, обрадовался. В полные академики тоже хотелось, но все попытки были неудачны: "Я - шансонетка" - в смысле, что шансов нет. "Вася, скажите честно, чего Вам больше хочется, права (водительские) получить или стать членкором? - Права, конечно. - Ну, ни за что не поверю!" Но он ошибался: я был такой стопроцентной шансонеткой, что не было смысла и хотеть. А "подавал" сначала по наивности, потом по инерции. Тема выборов в Академию блестяще раскрыта в соответствующей новелле Шкловского - тут не убавить и не прибавить.

Есть едва ощутимая, но реальная грань, разделяющая астрономию и физику. Физики-теоретики высшего класса, пришедшие в астрофизику и много в ней сделавшие, но астрономии не учившиеся, вероятно, улавливают это, и ощущают себя не вполне комфортно. Мне кажется, что здесь находится глубинная причина разлада между В.Л.Гинзбургом и Доктором. Он тяжело переживал его, но никогда в адрес Виталия Лазаревича ни одного дурного слова не сказал и не написал, наоборот, всегда отзывался о нем с симпатией и уважением (см. опять же "Эшелон").

Один из мистических законов, управляющих жизнью, - это правило концентрации пакостей: беда не приходит одна. Цепь неприятностей, обрушившихся в тот период, привела к инфаркту. Доктор лежал в отдельной палате Академической больницы, в двух шагах от ГАИШа. Мы его часто навещали. Я знаю случаи, когда после инфаркта человек становился совсем другим, но этот вариант был не для Доктора: прошло несколько месяцев, и - перед нами такой же острый, порывистый и вездесущий Шкловский, как и раньше.

Трудной для Доктора была проблема "отцов и детей": мальчики выросли, жизнь не стояла на месте. Мудрый Валериан Красовский сам выталкивал своих птенцов из гнезда. Доктор не мог: умом понимал, что так надо, а сердце не принимало. Каждый "отлет" переносил болезненно. Неизбежный процесс пошел с приходом нового директора в ИКИ: интеллигентнейшего, но как директора довольно беспомощного, Георгия Ивановича Петрова заменил Роальд Зиннурович Сагдеев - тогда самый молодой среди полных академиков. К космосу не имел никакого отношения, но очень быстро освоился и, как говорится, оседлал ситуацию. Институт многим ему обязан, работать с ним было порой не просто. Шкловский способствовал его приходу к власти, отношения вначале были прекрасными, а потом стали ухудшаться. Еще в период "прекрасных отношений" произошел первый раскол: Сагдеев предложил мне новый отдел - планетный. К этому шло еще при Петрове. Предложение было принято. "Вася скурвился, будем думать, как жить дальше", - сказал Доктор. На самом деле научные интересы наши уже почти не пересекались, я в эти годы занимался, главным образом, планетами - тематика, к которой он был более чем холоден. "Скурвился" - это формулировка, выданная за глаза; Иосиф Самуилович, браня кого-нибудь из нас последними словами в отсутствии виновника, немедленно смягчался при его появлении.

Отдел радиоастрономии ИКИ был в последние 10 лет, оставшиеся Доктору, в довольно трудном положении: откололось еще несколько групп, руководителям которых прямо давали понять, что будут поддержаны, если уйдут, а если нет, то пусть пеняют на себя. Шкловский, переживая эти передряги, схватил еще один инфаркт.

В Академической больнице в соседней палате лежал А.Д.Сахаров. Они были знакомы и раньше. Однажды Андрей Дмитриевич попросил Доктора вместе с ним подписать обращение в "органы" - с просьбой ознакомить их с делом К.Любарского, астронома, арестованного за активное участие в диссидентском движении. Шкловский признавался, что предпочел бы этого не делать, но Андрею Дмитриевичу отказать не смог.

Кара была не жесткой и вполне обычной для "подписантов" того времени: Доктор, которого только совсем недавно стали выпускать за рубеж, снова стал невыездным. Мы горячо сочувствовали диссидентскому движению, зачитывались самиздатом, слушали "голоса", но ... - дальше фиги в кармане дело не шло. Генетический страх перед властью сковывал нас, как и многих-многих других. Стыдно, что и говорить. Но хоть в КПСС-то мы не вступали. Поразительно, как эта самая Власть вдруг рухнула, совсем по Ильичу: "Стена, да гнилая, ткни и развалится". Ах, как жалко, что Доктор не дожил!

Мы его не уберегли от своего собственного эгоизма. Будем смотреть правде в глаза: кое-кто из тех, кто приходит дважды в год на могилу Учителя и в дом его вдовы - Александры Дмитриевны - не подумали, что имеют дело с уже очень немолодым и нездоровым человеком, и не защитили от столкновения своих амбиций. Другие, вроде меня, просто были уж очень заняты своими делами.

В последние годы жизни Доктора раз или два в неделю в конце дня я приходил к нему в кабинет: "Поехали домой?" - и вез его туда, на Ленинский проспект 69, радуясь возможности хоть немного еще и еще раз поговорить с Учителем.

Уже чувствуя, видимо, приближение дня X, он привел в порядок листочки своих новелл и отобрал то, что хотел бы опубликовать - за рубежом, тогда другого выхода не было. "Вася, найдите, пожалуйста, надежную машинистку, надо перепечатать начисто". Я уносил толстую папку, Доктор проводил меня до лифта и как-то необычно помахал рукой на прощание. Сердце сжалось. Текст вскоре был готов. Но Иосифа Самуиловича Шкловского уже не было на свете.

В начало страницы

Кандидат физ.-мат.наук Т.А.Мулярчик (ИКИ)

Мне кажется, что я знаю Иосифа Самуиловича всю жизнь. Мы увидели его впервые в 1952 г. В аудиторию вошел очень молодой, очень черный и очень живой человек (всплыла ассоциация с Пушкиным). Он должен был читать нашей группе студентов-астрономов 3-го курса лекции по теоретической физике. С первой лекции он стал - и остался до сих пор - нашим кумиром. Еще ярче воспоминания о его лекциях по радиоастрономии, которые читались по горячим следам событий. Возникало удивительно сильное и острое ощущение сопричастности - большая наука развивалась у нас на глазах, и рассказывал нам о ней один из ее творцов.

В 1953 г. в Московском университете проходила космогоническая конференция, и перед ее началом Иосиф Самуилович подробно описал нам действующих лиц и их позиции. После этого легко и увлекательно было следить за дискуссией. До сих пор стоят перед глазами молодые, веселые, оживленные Иосиф Самуилович и Виталий Лазаревич Гинсбург и полный разгром, который они учинили Терлецкому. Во время конференции Иосиф Самуилович спросил одного из корифеев нашей группы: "Ну как, до среднего студента доходит?". Очень все хорошо дошло до среднего студента и поэтому мне кажется, что это была самая интересная конференция в моей жизни.

То же ощущение кипучей битвы и "блеска меча" чаще всего возникало и от его замечательных устных рассказов. Его поразительная память и дар наблюдателя позволяли ему из разрозненных кусочков составлять интереснейшие новеллы. Помню много своих именин ("татьяниных дней"), когда мы целыми вечерами слушали Иосифа Самуиловича. У нас захватывало дыхание от крутых поворотов сюжета, а его жена, Александра Дмитриевна улыбалась и с сомнением качала головой. С радостью увидела я опубликованными некоторые рассказы.

Грустно сознавать, что не услышать нам больше ни блестящего доклада, ни веселой истории. Со смертью Иосифа Самуиловича для его учеников окончилась целая эпоха.

В начало страницы

Доктор физ.-мат.наук И.Д.Новиков
(ФИАН, ин-т Теоретической Астрофизики, Дания)

Наиболее яркой и поразительной чертой Иосифа Самуиловича, как ученого и человека, мне представляется его безошибочное чутье на самые "горячие", актуальные именно сегодня, точки научного исследования. Подобного я не встречал ни у одного из ученых. Иосиф Самуилович признавал только конкретную теорию астрофизических наблюдений. Он не признавал абстрактных моделей, которые не имели приложений к объяснению того, что реально наблюдается, или не дающих предсказаний для постановки конкретных наблюдений.

Он всегда выявлял сам (и требовал от окружающих того же) самое основное в протекающем явлении - ведущий процесс или важнейшую причину, безжалостно отбрасывая все остальное и в наблюдениях, и в теории. С этим была связана и его легендарная нелюбовь к слишком сложной ("заумной") математике и его знаменитое самоограничение от захлестывающего потока часто совершенно бесполезной информации. (Например, он часто прерывал какое-либо изложение словами: "Игорь, остановитесь, а не то собьете с мысли").

Если проследить за областями астрофизики, в которых Иосиф Самуилович в разные годы работал особенно интенсивно, то они неизменно были наиболее актуальными.

Когда я только вступал в науку (начало 60-х годов), космология не была еще сколь-нибудь "горячей" точкой - не хватало конкретных наблюдений. Абстрактные модели Вселенной действительно часто были пустыми абстракциями. Это теперь мы знаем, что некоторые из них отражают реальность, а про все остальное мы сегодня (почти) забываем.

Иосиф Самуилович в самых решительных и нелицеприятных словах предупреждал меня тогда об опасности похоронить себя в дебрях "красивой" математики, хотя я тогда и не был прямым его учеником. Тем, что этого не случилось (хотя я и опубликовал несколько "изящных" работ, не имеющих ни малейшего отношения к реальной Вселенной), я во многом обязан суровой критике Иосифа Самуиловича, которая тогда мне казалась излишне прямолинейной. Но примечательно, что критически относясь к тогдашней космологии в целом, Иосиф Самуилович сделал работу о фотометрическом парадоксе в радиообласти, относящуюся к конкретной наблюдательной космологии.

В последующие годы положение космологии в ряду астрофизических дисциплин быстро менялось. Она превращалась из "математической философии" в обычную ветвь астрофизики, основанную на прямых наблюдениях. Менялось и отношение И.С.Шкловского к этой науке и к людям, ею занимавшимся. И.С.Шкловский вместе с Н.С.Кардашевым выполнили в 60-ые годы одну из первых работ, относящихся к наблюдательной космологии и использовавших быстро накапливающиеся наблюдения квазаров.

Огромная роль данных об этих объектах в развитии наших представлений о Большой Вселенной всегда подчеркивалась Иосифом Самуиловичем.

В последние годы несколько неожиданным для меня был глубокий интерес И.С.Шкловского к сугубо теоретическим сложным проблемам начала расширения Вселенной и квантовой космологии. Он опубликовал по этому поводу статью, отражающую его точку зрения на возможность существования "других вселенных", на сущность антропного принципа. Этими вопросами он очень интересовался и обсуждал их до последних дней своей жизни. Обсуждал их бурно, неистово, как и все, что он делал. Высказывания его были прямы и категоричны, он не терпел расплывчатости. Интерес И.С. к проблемам "рождения Вселенной" подчеркивает актуальность этих вопросов сегодня.

И еще об одной вещи необходимо сказать. И.С. ценил настоящую науку, даже если эта деятельность была в то или иное время несколько в стороне от его прямых интересов. Он всегда оказывал помощь ученым, занимающимся именно наукой, даже если это было трудно и неблагоприятно для него. Делал он это прямо и решительно, без иносказаний, как и все в жизни. Впрочем, он и отказывался и критиковал тоже прямо. Когда группе релятивистов-теоретиков, к которой я принадлежу, пришлось очень плохо, и коллективу, создаваемому долгие годы, грозил вынужденный административный распад, И.С. решительно взял нас в свой коллектив.

Тем, что мы успешно продолжаем работать в области науки, которой нас обучили, и в которой мы имели опыт и навык, мы обязаны Иосифу Самуиловичу.

В начало страницы

Академик РАН, Ю.Н.Парийский (САО)

Эмоциональность, с которой И.С. относился к науке, заражая молодежь, была поразительной и вызывала когерентные волны активности у окружающих. Не доучившись в Московском институте связи по специальности "радиотехника", я перешел в МГУ на астрономическое отделение мехмата МГУ с твердым намерением заниматься радиоастрономией, о которой слышал в семье.

Тот же Иван Георгиевич Петровский, через которого Ник.Ник.Парийский восстанавливал уволенного из ГАИШ'а И.С., помог мне оформить переход, несмотря на мое "полутемное" прошлое, из-за которого меня уволили из МИФИ (тогда ММИ) в связи с осуждением по статье 58.10 моей сестры Аси.

Удивительными были курсы И.С. по радиоастрономии 1953 - 1954 гг. Дело было не только в новизне предмета, но и в форме его преподавания. Во- первых, И.С. впервые в замкнутом виде представил практически весь наблюдательный материал по радиоастрономии, демонстрируя через эпидиаскоп "живые" наблюдения того времени. Во- вторых, и это сейчас кажется удивительным, он не только перечислил все попытки объяснить наблюдения, но и дал свое, более глубокое объяснение, на ходу создавая то, что потом начали называть "радиоастрономией" в широком смысле слова.

Помню, в 1955 г., я, уже аспирантом С.З.Хайкина , а Н.Соболева - в качестве активного наблюдателя радиоизлучения Солнца в Пулкове - поехали в отпуск в Крым, в Симеиз, откуда собирались ходить по горам. Там нам И.С. дал рукопись лекций, уже оформленную для печати в виде монографии "Космическое радиоизлучение". Убежден, что более удачного и своевременного никто не написал за все последующие годы. У меня был грипп, и под его флагом я никуда не ходил и круглосуточно читал рукопись как самый увлекательный роман.

В моем представлении, конечно, И.С. создал раздел науки "Радиоастрономия". Опуская ранние этапы, считаю "золотым веком" период дружной работы трех групп, ведущих мировую радиоастрономию: И.С.Шкловский, В.Л.Гинзбург, Я.Б.Зельдович.

Никогда не мог понять, как и почему произошел не только распад, но, более того, возникла их полная несовместимость. Помню позорный провал моей попытки устроить встречу их с доктором Хейем, первооткрывателем "радиозвезд", которому поручили написать историю мировой радиоастрономии.

Когда Хей попросил меня рассказать о развитии радиоастрономии в СССР (дело было на Генеральной Ассамблее МАС, Брайтон 1970 г.), я предложил вместо этого переговорить с "первоисточниками" - И.С., В.Л. и Я.Б. Решили, что он позовет их на ужин и переговорит с ними. Но - о, ужас! - когда я передавал это приглашение одному из троих, он сначала говорил: "Да", затем, спросив, кто еще будет,также решительно говорил: "Нет". И это - все, и И.С., и В.Л., и Я.Б. Пришлось говорить "поштучно". К сожалению, как мне рассказывал в замешательстве Хей, каждый из них имел совершенно разное представление о предмете и о своей роли в истории.

Будучи президентом комиссии по Радиоастрономии МАС, я для каких-то целей составлял статистики публикаций работ по радиоастрономии в различных странах и ее динамику по годам. Оказалось, что до 1958 г. 50% работ в мире были отечественными! После этого периода доля наших работ стала растворяться в общем мировом потоке. И.С. охотно принимал точку зрения, по которой резкий скачок в объеме публикаций совпадал с точностью до года с моментом выхода английского варианта его монографии "Радиоастрономия".

Книга (а ранее - лекции) не только знакомила читателя с радиоастрономией, а целиком погружала его в суть проблем и призывала к действиям.

В начало страницы

Доктор физ.-мат.наук В.А.Разин
(НИРФИ, Нижний Новгород)

В марте 1955 г. состоялось Пятое совещание по вопросам космогонии. Это была первая в моей жизни конференция, на которой мне предстояло выступить с докладами. Совещание проходило в ГАИШе. Там я и увидел впервые Иосифа Самуиловича Шкловского. Он произвел на меня незабываемое впечатление своими глубокими докладами, активным участием в дискуссиях и очень добрым отношением к начинающим радиоастрономам.

В последующие годы мне посчастливилось много раз встречаться с Иосифом Самуиловичем. Эти встречи оставили неизгладимый след в моем сознании и оказали большое влияние на мою жизнь и научную работу. Расскажу здесь только о двух эпизодах.

Июнь 1956 г. Я готовлюсь к защите кандидатской диссертации. В коридоре НИРФИ встречает меня официальный оппонент (не специалист в радиоастрономии) и говорит: "Зайдите ко мне. У Вас в диссертации написана такая чушь, что я ничего понять не могу". Беседуя с оппонентом, я узнал, что "чушь" - это фарадеевское вращение плоскости поляризации радиоволн в звездной среде, влияние плазмы на спектр синхротронного излучения, методы модуляции резонансной частоты и ширины полосы пропускания приемника, использовавшиеся в моих исследованиях линейной поляризации галактического радиоизлучения и т.д. Мне стало немного легче. Однако, несмотря на все мои разъяснения, угроза получить отрицательный отзыв не исчезла. Удрученный таким разговором с оппонентом, я пошел звонить Иосифу Самуиловичу. Он меня выслушал и веселым, как мне показалось, голосом ответил: "Скажите, что я написал сугубо положительный отзыв. Все будет в порядке. Не горюйте".

Еще более драматическая обстановка сложилась для меня накануне защиты докторской диссертации в марте - апреле 1972 г. Стараниями некоторых лиц вокруг предстоящей защиты была создана крайне нездоровая атмосфера, делались попытки сорвать защиту (прошло уже много лет с тех пор, но я и сейчас не совсем понимаю мотивы, которыми руководствовались эти люди). Я опять обратился к Иосифу Самуиловичу. Приехал к нему в ГАИШ, рассказал обо всем. Иосиф Самуилович помрачнел. стал очень серьезным и решительным. Таким я его еще никогда не видел. Не колеблясь ни мгновения, он подтвердил свое согласие быть оппонентом и сказал: "Вы понимаете, конечно, что поездка в Горький мне нужна, как щуке зонтик, но я поеду. И если эта публика не угомонится, мы нанесем ей сокрушительное поражение". Такая позиция Иосифа Самуиловича, его приезд в Горький на мою защиту возымели действие: "оппозиционеры" вынуждены были воздержаться от дальнейших неблаговидных поступков...

Иосиф Самуилович был исключительно интересной, многогранной личностью. Уместно процитировать В.Шекспира: "Он человек был, вот что несомненно". И добавить: имя его в истории науки всегда будет в ряду имен крупнейших астрофизиков XX века.

В начало страницы

Н.Ф.Слепцова (ИКИ)

Писать и говорить о таком ярком и необычном человеке, как И.С., да еще кратко, по-моему невозможно и страшно - напишешь блекло и скучно, стыдно перед его памятью. Как будто спросит: "Неужели я такой зануда? Или ты совсем дурочка?" Одно утешает - многие пишут, а вместе не так страшно.

Что больше всего меня поражало в нем? Прежде всего, на редкость честное отношение к делу (к своему делу - науке). В какое уныние и тоску впадал он иногда, жаловался: "Голова пустая уже целую неделю"(!) Уж тогда все плохо - здоровья нет, люди вокруг - сплошные зануды, погода дрянь и т.д. Вот уж кто никогда не жил по принципу - день прошел, и ладно. Так он жить просто не мог. Это вовсе не значит, что он с утра до ночи писал статьи. Нет, он работал "импульсивно", как он выражался. Как-то я стала причитать, что вот-де один наш сотрудник не может написать диссертацию, потому что на работе черт-те что, а дома и того хуже. Он слушал, слушал, подперев голову рукой, а потом тихо так сказал: "А ты не жалей его. Он не ученый. Что бы ни случилось - дети больны, голодный ты, в автобусе толкают, а мысль проклятая в голове сидит, и никакими силами ее не выгонишь. Ночью просыпаешься, глядишь, как дурак, в потолок и мучаешься, пока не блеснет что-то. Радостно засыпаешь и опять вскакиваешь - а вдруг до утра все исчезнет?". А в какую панику иногда впадал перед докладом! "Слушай, заболеть бы! Как же я поеду на симпозиум - ни одной мысли в голове. Вот срам какой!". Тут надо делать очень скорбное лицо, вселять надежду, что мысль появится. А про себя думаешь: "Может, притворяется, уж сколько раз так было - накануне паника, а завтра блестящий доклад!". А это просто такая требовательность к себе, и ничего больше.

Как трудно было печатать его статьи! Лист исписан плотно с 2-х сторон (привык экономить бумагу со времен войны), миллион восклицательных знаков, подчеркиваний, кавычек, междометий - ни одна редакция не примет. Надо как-то ровнее, спокойнее; все это выбрасываешь и боишься - а вдруг заметит и рассердится?! Сколько же души и страсти вкладывал человек в свою работу! Так жить - быть счастливым, хоть он себя таковым не считал.

Что еще было удивительно - любил талантливых людей. При всей сложности своего характера он был безоружен перед талантом, мог простить этому человеку все. Потому около нашего доктора всегда было так много способной молодежи.

Мне кажется, что с возрастом люди теряют способность удивляться, краски вокруг как-то тускнеют. А вот И.С. это было совсем не свойственно. Куда бы он не ездил, как бы плохо себя не чувствовал - после поездки можно целый день слушать, что он увидел; а расскажет так, будто ты сама там была и все это видела (на самом-то деле он видел больше всех). Его нетривиальность и эмоциональность проглядывали всюду, даже в самых скучных делах. Если скучное заседание - все листки будут изрисованы портретами; даже отчет о командировке будет написан не так, как у всех. Если прочитал интересную книгу - большому числу людей даст на 1 день: это чтобы скорее прочли и обсудили с ним. Я часто возмущалась: "Дома дел полно, книга Ваша, жалко Вам что ли?" "Ну, ладно, даю на 2 дня, не больше!"

Память у И.С. была исключительная. Я не видела у него "ежедневников", бумажек со списком дел - все в голове. Иногда попросит: "В таком-то журнале лет десять назад была статья (автор такой-то). Месяц, кажется, апрель. На стр., кажется, 187, во втором абзаце сверху есть оценка массы. Не могла бы ты пойти посмотреть, а то я боюсь соврать". Находишь журнал - и все точно; даже как-то не по себе, как это все в одной голове помещается? Если он рассказывал о прочитанном - имена героев, даты, события - такое впечатление, будто вчера читал. Когда я пришла к нему в больницу (первый инфаркт), увидела страх в глазах - "Вчера читал Стругацких, и ничего не помню. Как же жить мне на свете?". Я подумала: "Многие так живут - и ничего!". А через несколько дней был счастлив: "Ты была права - это от успокаивающих средств, которыми меня напичкали по самую макушку. Теперь все хорошо!".

Как-то И.С. сказал: "То, что прожил я, на десять жизней хватит". Только теперь я поняла, как он был прав!

В начало страницы

Лучшая работа Шкловского

Доктор физ.-мат.наук В.И.Слыш (ФИАН)

Она была опубликована И.С.Шкловским в "Астрономическом журнале" в 1960 году, и в ней было сделано предсказание об уменьшении потока радиоизлучения Кассиопеи А - самого мощного источника радиоизлучения на небесной сфере - на 1,9% в год и предложен экспериментальный метод, позволяющий измерить такую сравнительно малую величину. Уже в следующем, 1961 году, в журнале "Нейчур" появилась статья английских радиоастрономов Хогбома и Шейкшафта, в которой сообщалось об обнаружении предсказанного уменьшения методом, предложенным И.С.Шкловским. Хогбом и Шейкшафт измерили отношение потоков Кассиопеи А и Лебедя А - другого мощного радиоисточника - и сравнили его со старыми измерениями 1948 и 1957 годов, проведенными на том же радиотелескопе, и нашли, что за 12 лет это отношение уменьшилось на 15%, что приблизительно совпадает о оценкой И.С.Шкловского.

Столь эффектное предсказание и блестящее подтверждение является, конечно, редким, если не уникальным, случаем в истории радиоастрономии. Вывод, сделанный И.С.Шкловским, закономерно вытекает из того, что уже было известно о природе Кассиопеи А. Открытый в 1948 году как яркий радиоисточник английскими радиоастрономами Райлом и Смитом, этот объект через 3 года был отождествлен Бааде и Минковским с пекулярным оптическим объектом, который оказался остатком взрыва сверхновой, произошедшего в конце ХVII века. Его очень сильное радиоизлучение генерируется релятивистскими электронами, вращающимися в довольно сильном магнитном поле оболочки, сброшенной звездой при взрыве сверхновой.

Эта оболочка расширяется со скоростью около 8000 км/с, что является причиной уменьшения потока. И.С.Шкловский предположил, что релятивистские электроны пленены внутри оболочки; по мере расширения оболочки число релятивистских электронов остается постоянным, но их энергия уменьшается точно так же, как при адиабатическом расширении происходит охлаждение газа. Магнитное поле при расширении также уменьшается при сохранении неизменным магнитного потока. Применив формулы синхротронного излучения, И.С.Шкловский получил чрезвычайно простую формулу для годового относительного уменьшения потока F

$\Delta$F/F=2$\gamma$/T,

где $\gamma$ - показатель степенного спектра релятивистских электронов, T - возраст ($\gamma$=2,6, T=300 лет для Кассиопеи А). Сегодня этот вывод может показаться тривиальным. Но 25 лет назад потребовались глубокая убежденность И.С.Шкловского в правильности синхротронной теории радиоизлучения и его поразительная интуиция в оценке часто противоречивых и весьма несовершенных данных наблюдений для того, чтобы сделать верное предсказание.

В дальнейшем развитая И.С.Шкловским теория векового изменения потока радиоисточников была успешно применена при интерпретации результатов наблюдений других остатков сверхновых, а также переменности радиоизлучения более грандиозных объектов - квазаров и активных ядер галактик.

В начало страницы | Оглавление | Воспоминания

Rambler's Top100 Яндекс цитирования