Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.prof.msu.ru/publ/3sums/suhotina.htm
Дата изменения: Fri Jul 9 11:01:52 2004
Дата индексирования: Mon Oct 1 23:39:31 2012
Кодировка: koi8-r
ИСТОРИЯ: ЧТО И ЗАЧЕМ МЫ ЧИТАЕМ?

 

История: что и зачем мы читаем?

    Мой опыт работы с документальными историческими текстами очень скуден и, строго говоря, сводится к чтению учебных пособий для средней школы. Несмотря на это, заявленная тема конференции - "История как культурный конструкт" - с первого взгляда немного меня удивила. Такая постановка вопроса оставляет возможность разговора о некой не сконструированной истории. Я попыталась представить себе, что это такое. Свод фактических знаний, основанных на "вещественных доказательствах", уцелевших от прежних эпох? Но что такое свод знаний, как не искусственно выстроенное связное, даже сюжетное, повествование, не нарратив? Можно ли поделиться накопленной информацией, не превратив ее при этом в текст, то есть в нечто, по определению являющееся конструктом?
    Даже если допустить возможность абсолютно точного, бесстрастного и объективного изложения фактов, эти факты все же в любом случае надо восстановить и представить в виде последовательности событий, объединенных причинно-следственными связями. Эта процедура неизбежна даже тогда, когда речь идет всего лишь об учебнике для средней школы. Таким образом, учебное пособие или узко специальная монография автоматически принимают вид истории мира в каком-то количестве глав (по крайней мере, я никогда не видела ничего другого). Конечно, альтернативой текстуальному рассказу о событиях может служить музейная экспозиция, которая, впрочем, тоже не обходится без подписей и объяснений экскурсовода. Но любую выставку, опять же, нужно составить, сконструировать. При объединении множества экспонатов, вырванных из естественного контекста и помещенных под стекло, искусственность построения особенно сильно бросается в глаза.
    Если свод знаний - это текст, стало быть, необходим какой-то заранее заданный стержень, вокруг которого он будет строиться, пусть этот стержень будет всего лишь потребностью выстроить хронологическую последовательность событий. Уже сама хронологичность, на мой взгляд, может стать своего рода идеологией - как представление о непременной линейности, непрерывности исторического процесса. Неизбежно выбирается какой-то принцип, связующий повествование - следовательно, угол зрения, определяющий его трактовку. Это происходит и при составлении официального научного документа, и при попытках представить альтернативную, "партикулярную" историю в духе Доктороу, или, скажем, Джулиана Барнса. Суть заключается в превращении в текст того, что изначально не было текстом - то есть в попытке интерпретации, позднейшего установления не данных эмпирически связей.
    Если ставить вопрос о критериях, о том, какой текст может быть использован в качестве источника знаний, а какой - не может, на мой взгляд, необходимо прежде всего оговорить, что понимать под словом "знание". С точки зрения общей эрудиции вполне шаблонный роман плаща и шпаги может оказаться ценнее признанного шедевра, если автор этого шедевра позволил себе отклонения от научной версии избранного эпизода. В последнем случае извлечь информацию о фактах возможно разве что методом "от противного" - заинтересовавшись вольно нарисованной картиной эпохи, сходить в архив и, полистав документы, узнать, "как было на самом деле".
    Конечно, в огромном большинстве случаев мы (то есть те, кто не занимается историей профессионально) получаем знания о прошлом из художественных произведений самого разного качества. Признаюсь, мои собственные познания в данной области были собраны в основном именно этим способом. Но я не могу сказать, что читаю художественные тексты исторической тематики с целью накопления информации. Это возможно лишь как побочный эффект, ценный, но не самодостаточный. Фактическая достоверность не является для меня критерием. Правда, боюсь, что я уже плохо представляю себе, как и для чего читают люди, не занимающиеся профессионально филологией. И все же мне кажется, что речь здесь должна идти о каком-то другом типе знания, причем и с позиции читателя, и с позиции писателя.
    В том, что касается автора, обращение к исторической тематике может, конечно, быть коммерческим приемом, уловкой для поднятия спроса. Правда, в этом случае "историчность" тоже зачастую весьма условна и сводится к красивым декорациям и использованию громких имен. Для создания такого антуража совершенно необязательно знакомство с архивами выбранной эпохи - вполне достаточно обратиться к наследию предшественников. Работа, проделанная в свое время Дюма-отцом, до сих пор избавляет от хлопот его благодарных преемников, особенно тех, что трудятся на ниве кинематографа. Речь, опять же, не о том.
    Когда к прошлому обращается большой художник, можно ли с уверенностью утверждать, что им действительно в первую очередь движет желание представить точную картину того исторического периода, который он выбрал? Разумеется, для такого выбора всегда имеются свои причины, свои скрытые мотивы - личные, или подсказанные собственной эпохой. Такие факторы тоже можно изучать в качестве "исторического материала", поставляемого произведением. Но насколько важны эти мотивы, если жизнь книги оказывается длиннее жизней тех, кто мог бы о них догадаться? Это, несомненно, богатый материал для последующих биографических исследований - но тут мы опять вступаем в узко специальную область, причем в область, относящуюся скорее к психологии или к социологии, чем к литературе.
    Дело не в том, какой способ донесения знаний более надежен; даже не в том, какой более доступен и эффективен. Дело в качестве этого знания, вернее, в его применимости, жизнеспособности - сроке годности, если угодно. "Научный" тип подачи информации, очевидно, предполагает построение четкой малоподвижной системы, размещающей факты по раз и навсегда установленным нишам, на манер музейных экспонатов. Принцип "ненаучного" (т.е., эстетического или художественного) исторического знания, напротив, заключается в том, чтобы дать зафиксированным событиям новое истолкование, новую жизнь, новую актуальность - некое вневременное значение. В сущности, здесь можно, наверное, говорить также о разных типах власти: о подкрепленной документами монополии на факты с одной стороны, и о безграничном художническом произволе - с другой. И мне кажется, что человек, обратившийся к одному из существующих способов рассказа о прошлом, интуитивно чувствует, какого знания ищет. Читатель художественного произведения не настроен на то, чтобы получить единственно верную фактографическую версию. Он изначально понимает, что ему предлагается лишь одна из многих возможных субъективных трактовок.
    Оба варианта равно нужны и закономерны - каждый в своей системе. Именно потому едва ли стоит пытаться подходить к одному методу с критериями другого. Это не разные способы передачи некой обшей для них суммы знаний, это два конструкта, представляющих принципиально различные (по функции) типа знания. Разумеется, знание, почерпнутое из художественной литературы, может показаться подозрительным профессиональному историку. Но дело в том, что никакого покушения на чужую сферу здесь не происходит. "Эстетический" тип конструкта не претендует на точность фактографической информации и уж тем более, на роль справочника. Так же, как серьезный исторический труд не претендует на статус шедевра мировой литературы или на успех у массового читателя. Каждый из этих "жанров" - в самом широком смысле слова - преследует свои цели и адресован своей аудитории. Потому едва ли можно всерьез говорить о каком-то соперничестве между ними: они скорее взаимно дополняют друг друга.