Валентин Бажанов

К оценке влияния Балканского кризиса
на процессы глобализации в России.

Опыт истолкования общественного бессознательного

    Еще Ф. Бродель и Н. Конрад высказывали мысль, что история дает множество оснований утверждать достаточно высокую степень 'синхронизации мирового процесса'. Даже если речь идет об изолированных обществах, как, например, в случае с Америкой, оторванной от Евразийского массива, развитие в определенных аспектах отличалось лишь темпом, своего рода сдвигом фазы, но не собственно его содержанием. Тем не менее, темп развития иногда оказывался решающим фактором, помещавшим общество в авангард, либо в арьергард мирового процесса. Глобализационные процессы, которые уже почти десятилетие являются ведущими в мировом развитии, подтверждают мысль о синхронизации мирового процесса.
    Россия была в значительной степени затронута глобализационными тенденциями. Однако кризис августа 1998 года оказал резко негативное воздействие на укрепление этих тенденций и даже более того - в какой-то мере повернул их вспять. Уровень синхронизации России с мировым процессом явно понизился. Стало очевидно, что темп модернизации страны невелик.
    Не стал ли Балканский кризис весны 1999 года еще одним фактором, который оказал тормозящее влияние на процессы глобализации в России? Почему россияне столь болезненно реагировали на кризис, который, казалось бы, не затрагивал жизненно важных интересов России и подавляющего большинства ее граждан?
    Кризис августа 1998 года имел тяжелые экономические и финансовые последствия для России. Многие вещи, услуги, элементы образа жизни, сопряженные с глобализацией, после этого кризиса стали недоступными россиянам; вместе с падением соотношения рубля и доллара страна упала на уровень благосостояния, несоизмеримый с уровнем стран Запада, задающих ведущие тенденции в глобализационных процессах. Если в США доход семьи в примерно 15500 долларов в год означает ее принадлежность к беднейшим слоям населения, то в России такой уровень дохода возможен лишь для весьма незначительной доли населения, которая считается, пожалуй, более чем преуспевающей.
    Между тем, российские цены на продукты и услуги, непосредственно связанные с развитием высоких технологий (программные продукты, компьютеры, современные средства коммуникации и т.п.), вполне соответствуют мировым, что служит благоприятной питательной средой для нелегальной деятельности, смысл которой состоит в копировании и распространении продуктов высоких технологий. По всей видимости, именно степень их доступности ныне во многом определяет темп приобщения к процессам глобализации. В той мере, в какой оказывается 'успешной' эта нелегальная деятельность, России удается сохранить какие-то достижения и не 'выпасть' полностью из мирового процесса глобализации.
    Средний класс, который только-только начал формироваться в России и пользоваться теми или иными плодами глобализации, пострадал в наибольшей степени. Резко сократился его 'объем', а главное, упала его вера в возможность своего рода сотрудничества с государством и иными общественными институтами. В общественном сознании в целом и в сознании тех, кто мог быть причислен к среднему классу, серьезно пошатнулась вера в совершенство западной экономической системы и ее пригодность для российской действительности. Начался процесс демодернизации, сопровождаемый усилением процессов архаизации и регенерации механизмов, поддерживающих архаичные компоненты российский жизни.
    Понятно, что кризис имел и некоторые положительные последствия - какое-то оживление экономики, большую востребуемость отечественных товаров, увеличение сбора налогов и т.д. Однако должны пройти годы до того момента, как будет достигнут прежний - и ранее-то невысокий - уровень жизни и степень приобщения к глобальным тенденциям и ценностям.
    Определенное стечение обстоятельств в Европе способствовало тому, что на кризис в экономической сфере, совсем не способствовавший сохранению высокого оптимизма россиян, наложился кризис в духовной сфере. Этот - своего рода духовный - кризис и был прежде всего спровоцирован событиями и последующей войной в Косово. Восприятие экономического кризиса оказалось в резонансе с кризисом в духовной сфере; таким образом, они как бы усиливали друг друга. Именно в силу этого усиления реакция россиян на Балканские события оказалась столь острой.
    Одна из характерных черт русского народа, на которую указывали многие мыслители, например, Н.А. Бердяев, - черта контрастности, антиномичности его истории и поведения, которое колебалось от одной крайности к другой - проявилась в полной мере. От увлечения Западом и прозападных установок, маятник общественных умонастроений, особенно среди тех, кто ранее претендовал на вхождение в состав среднего класса, а также среди малообразованных слоев населения, то есть тех, кто наиболее пострадал от августовского кризиса, качнулся в сторону патриотизма советского типа и антизападных настроений. По-видимому, настроения эти касаются некоторого 'воображаемого' образа Запада и западного политика, который якобы par excellence недоброжелателен по отношению к России. Маловероятно, что антизападные настроения могут проявиться и проявляются при непосредственном личностном контакте с представителями Запада - обычными гражданами или даже теми же самыми политиками. Речь идет именно об образе, который аккумулирует в себе дух массовой теле- и радиопропаганды сегодняшнего дня и своего рода подсознательные реминисценции, восходящие к эре холодной войны.
    Вялое течение реформ в России или даже их отсутствие, почти полное сохранение прежних политических элит в Москве и регионах, разочарование в последствиях настоятельных советов МВФ приводили к постепенному размыванию прозападно настроенной интеллигенции. Образ Запада постепенно становился все более и более непритягательным (в отличие от Запада самого по себе).
    Действия же НАТО в Косово вызвали сомнения в искренности гуманитарной составляющей образа Запада и, главное, в способности Запада слушать и услышать Россию, учитывать ее, пусть даже не вполне обоснованные, интересы. Действия НАТО развенчивали самоощущение большинства россиян, привыкших ощущать себя гражданами сверхдержавы и по-прежнему непосредственными участниками международной жизни - ощущение, которое лишь временно было задвинуто на задний план бурными событиями в самой России.
    Причины, по которым россияне воспылали любовью к сербам и вообще к 'братьям-славянам', которые часто не проявляют ответных чувств (в случае Югославии это, например, в высокохудожественной форме описано М. Црнянским), еще предстоит проанализировать социальным психологам. В действиях НАТО, в определенном ракурсе подаваемых телевидением и истолковываемых российскими политиками, давно не демонстрировавшими решительности мировому сообществу, общественное сознание усматривало прямое попрание интересов России. Ее граждане, прежде всего бывший средний класс, внутренне недоумевали: с одной стороны, новое мышление, которое, казалось бы, не только провозглашалось, но и было принято, привело к крушению коммунистической системы как в Европе, так и СССР, к превращению России в небывалое доселе по степени открытости общество; но с другой, НАТО стала расширяться на Восток, а потом, несмотря на возражения России (и Китая - постоянных членов Совета Безопасности), предприняла акцию в Косово. Не последует ли аналогичная акция по отношению к самой России (например, в случае Чечни)?
    Поскольку архетипом общественного бессознательного в советскую эпоху служило ощущение враждебности западного мира по отношению к СССР, чувство нахождения в 'осажденной крепости', готовность дать отпор каждому, кто посягнет хотя бы на пядь нашей земли, пусть и поросшей бурьяном, то действия Запада возбудили такие уровни общественного бессознательного и резонировали в таких его далеких уголках, что кризис в Косово приобрел в восприятии россиян масштабы судьбоносного кризиса, кризиса едва ли не вселенского.
    Образ Запада стал слагаться из нелицеприятных черт: Запад своекорыстен и экспансивен; Запад не склонен считать Россию сверхдержавой и не склонен с ней считаться вообще; Запад не отвечает открытостью на нашу открытость; Запад добился своего и после этого пренебрегает Россией; Запад самодостаточен и эгоистичен.
    Действительно, Запад часто недооценивает меру традиционности и архаичности современного российского общества; действительно, он часто действует согласно нормам (слишком, так сказать) открытого общества. Он склонен судить о всей России по ее первопрестольной - Москве. Нормы, которые естественны в демократиях со 'стажем', далеко не всегда выглядят таковыми в обществах, которые пытаются осуществить переход от тоталитаризма к демократии.
    Прекращение войны в Косово привело к достаточно быстрому спаду такого рода антизападных настроений. Да и сама война стала забываться. Лишь действия российской армии в Чечне, начиная со второй половины 1999 года, и осуждение Западом этой акции будят мысль о двойных стандартах, заставляют проводить аналогии между Чечней и Косово, усматривать симметричность реакции России на югославские события и Запада на чеченские и, таким образом, продолжать держать югославскую тему в поле зрения. Это, тем не менее, не мешает вновь всерьез задуматься о необходимости ускоренной модернизации страны, о жизненной важности иностранных, прежде всего западных инвестиций, о Западе и экономическом подъеме, основанном на идеях либерализма. Возрождение образа сильного государства может сделать особенно притягательной западную модель государства, сочетающего сильную власть с либеральной экономикой. Важно только, чтобы социальный реализм вновь не взял верх над принципами социального номинализма.
    Тем не менее, антизападные настроения вполне могут быть возрождены в едва ли не любой момент, когда вновь разойдутся интересы политической элиты России и стран НАТО. Они дремлют в недрах общественного, коллективного бессознательного. И тогда потребуется меньшее время и меньшие 'усилия' российских средств массовой информации, чтобы такие настроения выплеснулись наружу. Хотя, быть может, они и не будут принимать такие острые формы как весной 1999 года.
    Пожалуй, лишь по мере того, как Россия продолжит свой путь по стезе глобализации, - а это возможно только в условиях существенного экономического подъема, вероятность возникновения и демонстрации такого рода настроений будет снижаться. А гуманитарный образ Запада вновь станет обретать притягательность в прежних масштабах.