Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.phys.msu.ru/rus/news/latest/brandt_GM.doc Дата изменения: Fri Jun 25 13:20:32 2010 Дата индексирования: Mon Oct 1 22:17:40 2012 Кодировка: koi8-r

Выступление профессора Николая Борисовича Брандта на Ученом совете
физического факультета 29 апреля 2010 года

Мне очень трудно говорить о Великой Отечественной войне, потому что
сейчас вышло огромное количество литературы о войне, объём которой всё
время растёт. В то же время надо учитывать, что по последним данным в
России осталось только 60 тысяч человек, которые непосредственно
участвовали в боевых действиях. Число непосредственных участников войны
неуклонно уменьшается, и поэтому представляет интерес не только описание
общих событий, которые хорошо известны, но и личное восприятие этими людьми
событий и тех операций, в которых им пришлось участвовать.
Я окончил школу в 1941 году и в декабре 1941 года был призван в армию,
как раз в разгар нашего наступления под Москвой, когда был отдан приказ: не
дать противнику закрепиться, и гнать его как можно дальше от Москвы.
Поэтому на фронт бросались все резервы. Но я должен сказать, что после
первых дней удачного наступления, немцы создали несколько мощных
оборонительных линий под Москвой, поэтому начались затяжные кровопролитные
бои, в которых мы несли большие неоправданные потери.
Меня сразу же направили в маршевую роту, которая формировалась под
Москвой. Наша рота формировалась из таких же школьников, как и я, и лиц,
которых раньше не призывали по разным причинам. Таким образом, это была
совершенно не обстрелянная публика. Было сформировано три маршевых роты. Я
получил винтовку. И, кроме того, я должен объективно сказать, что основным
нашим оружием была одежда: мы были тепло одеты. Ватные брюки, телогрейка,
шинель из серого материала, валенки, шапка и трёхпалые рукавицы. И это
спасло мне жизнь.
Все три маршевых роты были направлены под Можайск. Командиром роты у
нас был младший лейтенант - единственный человек, который что-то понимал в
военном деле. Большинство, а может быть и все бойцы, никогда в жизни не
стреляли из боевой винтовки, в том числе и я.
Морозы в то время были 30-35 градусов. Мы шли по просёлочным дорогам.
Был жуткий холод. Территория, по которой мы шли, была полностью лишена
каких-либо теплых помещений. Ночевали в лесу, практически спать было
нельзя, поэтому у меня эти первые дни наступления и первый бой, в котором я
участвовал, окутаны какой-то туманной дымкой.
Когда мы стали подходить к линии фронта, я обнаружил, что у моей
винтовки не открывается затвор. Я обратился к командиру отделения, он
сказал, что затвор замёрз. Я попытался его открыть, но безуспешно. Командир
взвода, к которому я затем обратился, направил меня к командиру роты. А
командир роты сказал, что в моей винтовке затвор стоит на курке, его надо
оттянуть назад, повернуть вправо, и тогда он легко откроется. И для меня
это была первая военная радость, когда я ощутил, что моя винтовка находится
в боевой готовности.
Я помню первое наступление. Мы расположились на опушке леса. Перед нами
находилось белое снежное поле. По полю вилась плохо наезженная дорога.
Окопов никаких не было, не было предварительной артиллерийской подготовки.
И, когда был дан приказ наступать, мы цепью вышли в это белоснежное поле и
двинулись в указанном направлении. Противника никто не видел. Поскольку
снег был выше колен, я подумал: зачем идти по этому снегу, надо выйти на
дорогу. Я вышел на дорогу, поэтому опередил всех остальных. Потом я увидел,
что все остальные тоже начали стягиваться к этой дороге, и мы начали
двигаться по дороге в сторону, где находился противник. Было сумрачно. И
вдруг передо мной возникла яркая вспышка, свист осколков. Затем еще
несколько вспышек было где-то сзади. Как я сейчас уже понимаю, немцы брали
нас в вилку. Командир роты крикнул: «Бегом вперед». Это была правильная
команда, потому что при миномётном обстреле осколки летят настильно, так
что и лежать бесполезно: всё равно может убить. Надо просто быстро выйти из
зоны обстрела. Я бросился бежать вперед. Потом слева что-то вспыхнуло. Был
страшный удар в левый бок, меня отбросило с дороги в канаву. На какое-то
время я потерял сознание. А потом, когда открыл глаза, продолжался обстрел.
Я только отчётливо помню, что после каждого взрыва мины, в воздух летели
серые хлопья ваты, куски серой материи, из которой были сделаны наши
телогрейки.
Пока я шёл, у меня страшно замёрзли ноги, а тут я почувствовал, что у
меня в правом валенке ноге стало очень тепло, возникло приятное ощущение
теплоты. Когда обстрел прекратился, я попытался подняться, но тут же рядом
свистнули пули и взвились вверх фонтанчики снега. Видимо, немцы
развлекались, и снайперы стреляли из винтовок по нашим бойцам. Стрелять,
лежа головой к немцам, было нельзя, так как снег был очень глубоким.
Приподниматься тоже было нельзя, и я всё время думал, как же я буду
стрелять, сейчас же, наверное, немцы пойдут на нас в атаку. Поэтому я
повернулся в сторону немцев ногами, а винтовку прижал к плечу, чтобы можно
было стрелять, когда немцы подойдут близко. Однако никто не появился.
Правая нога у меня не функционировала, валенок пропитался кровью и весь
заледенел. К вечеру мне удалось выбраться в тыл, на рубеж, с которого мы
начали.
Потом меня отправили в полевой госпиталь, который находился в сарае.
Раненые бойцы лежали на соломе. А рядом находилась палатка с буржуйкой, в
которой хирурги проводили операции. У меня из ноги извлекли осколки. Через
какое-то время меня направили на распределительный пункт, откуда направили
в 396-й стрелковый полк, который формировался в Коломне. Там я окончил
полковую школу и получил звание сержанта. Когда полк отправлялся на фронт,
вдруг пришла заявка на 12 человек из Рязанского пехотного училища. Меня
направили в Рязанское пехотное училище, которое я окончил, получив звание
лейтенанта, и был оставлен работать командиром взвода курсантов. Но меня
страшно угнетала тыловая обстановка. Я написал заявление с просьбой
направить меня в действующую армию. Командир училища генерал Горузский не
хотел этого делать, но, в конце концов, он махнул на меня рукой, возбудил
ходатайство, и меня вызвали в отдел особых поручений Генерального Штаба
Красной Армии в Москву. Там мне сообщили, что сейчас в Сельцах под Рязанью
формируется польская армия. А поскольку к этому времени под Катынью были
уничтожены все польские офицеры, фактически был уничтожен весь польский
офицерский корпус, причем было расстреляно не то число, которое называют
сейчас, а было уничтожено около 10000 польских офицеров, то нужны были
офицеры. Офицеров не было. Мне предложили такие условия: за 3 месяца в
спецшколе я изучаю польский язык, затем мне присваивают звание капитана, и
направляют командиром батальона в 1-ю Польскую дивизию 1-й Польской армии.
Я с радостью согласился. За 3 месяца, как сейчас говорят «методом полного
погружения» довольно быстро изучил польский язык, литературу, некие данные
из истории Польши. Но поскольку акцент у меня был не чисто польский, то по
легенде я происходил из города Жешева - это восточное воеводство, которое
граничит с Россией, и у живущих там акцент был не чисто польский. Очень
интересно, что в моем батальоне в подчинении у меня был Ярузельский,
который, когда стал Премьер-министром Польши, как мне передавали, несколько
раз меня вспоминал и говорил, что нужно Брандта пригласить, я с
удовольствием с ним вспомню старые времена.
По легенде я был чистым польским офицером, и вскоре вместе с батальоном
и с 1-й польской армией мы выдвинулись на фронт. Первый бой, в котором я
участвовал, был бой за Перемышль. Я был командиром первого отдельного
батальона. Это означает, что я подчинялся непосредственно командиру
дивизии, а не командиру полка. В батальоне у меня было около 800 человек,
он был хорошо оснащен современным оружием. Это уже было классическое
наступление с артподготовкой. Должен откровенно сказать, что у меня
никакого опыта руководства боевыми действиями не было, и моя роль в этом
наступлении тождественно равна нулю. Я не оказал никакого воздействия на
позитивный исход этого сражения. Все двигались общей цепью, рвались
снаряды, свист, дым. Я ничего не помню, и ничего не сделал. Но мы победили,
захватили Перемышль. Так было еще два раза. Потом я получил задание со
своим батальоном взять какой-то населённый пункт. Я собрал командиров рот,
и вдруг у меня внутри что-то произошло. Я понял, что я действую совершенно
бездарно, и действовать надо не так, так нельзя командовать. Бой это
шахматная игра, играют разные игроки, поэтому нужно изобретать разные ходы,
обманывать противника, нужно предвидеть действия противника. Нужно знать,
где у него расположены опорные огневые точки, откуда противник может
перейти в контратаку, где у него резервы и т.д. Это был первый бой, который
я организовал по своему разумению. Кроме того, к тому времени я пришёл к
мнению, что использование противотанковых ружей против танков очень
малоэффективно, особенно против тяжелых танков. А вообще их запрещали
использовать для других целей. Но, тем не менее, я стал их использовать для
подавления дотов, в стрельбе по амбразурам дотов и подавления других
огневых точек. Я создал команду из отборных стрелков. Это было
исключительно эффективно, потому что броня пулеметов прошивалась пулей
противотанковых ружей как папиросная бумага. Иногда с одного выстрела
удавалось подавить огневую точку противника. Впервые я в этом бою
использовал этот метод, и потом всегда им руководствовался.
А теперь я хочу рассказать про бой, который в истории Отечественной
войны является в какой-то мере уникальным. После освобождения Кракова,
когда мой батальон сильно потрепало, потому что надо было быстро наступать,
а это всегда влечет за собой большие потери, нас отозвали в тыл, на вторую
запасную линию, на переформировку. Мы расположились на берегу реки на
опушке леса. Перед нами было поле, но укреплений не было, окопов не было.
Несколько дней мы отдыхали. Но вдруг ко мне приезжает офицер связи от
командира дивизии и говорит, что немцы колонной танков и бронетранспортеров
прорвали первую линию и двигаются прямо на мой батальон. Поступил приказ,
во что бы то ни стало, задержать немцев, потому что, если они прорвутся в
тыл, они могут нанести огромный ущерб Красной Армии. Как выяснилось, там
было 14 «Тигров» и около 25 бронетранспортеров. Причём «Тигры» двигались
клином и закрывали собой бронетранспортёры. Стрелять в «Тигров» из простого
оружия просто смешно. Противотанковой артиллерии у меня не было, было
только 12 противотанковых ружей и станковые пулемёты. И я не представлял,
как смогу выполнить этот приказ. Но потом я сообразил, что в километре от
меня стоит батарея «катюш», которая была придана нашей дивизии. Причем
«катюшами» командовали командиры Красной Армии. И я подумал, что
единственная возможность выполнить задание это уговорить командира батареи
«катюш» помочь нам в этой ситуации. Я приехал к нему на мотоцикле и
попросил командира выстрелить прямой наводкой по колонне противника. Он
сказал, что стрельба прямой наводкой категорически запрещена. «Катюши»
тогда использовались в момент артиллерийской подготовки. Я был убежден, что
это малоэффективно, потому что, если противник находится в укрытии, а
стрельба не прицельная, то вероятность поразить противника крайне мала. Я
сказал, что беру ответственность на себя и могу написать письменный приказ,
если надо, подпишу его у командира дивизии. А сейчас времени нет. И либо
придется взрывать установки («катюши» считались секретным видом оружия, все
машины были заминированы), либо выполнять моё распоряжение. У меня возникло
ощущение, что ему тоже было очень интересно посмотреть, какой будет эффект
от стрельбы прямой наводкой. Причем, как оказалось, в батарее «катюш» были
термитные снаряды с разделяющейся головкой, т.е. головка снаряда при
попадании разрывалась на части, и части тоже разрывались. Таким образом,
один снаряд покрывает горящим термитом большую территорию.
Мы договорились, что командир батареи «катюш» отправляет со мной
корректировщика, и по сигналу красной ракеты даёт первый пристрелочный
выстрел.
Мы расположились на опушке леса, и я увидел, что колонна немцев
движется прямо на нас, а у нас нет никаких средств защиты. Нас бы просто
смешали с землей. Я выстрелил красной ракетой, но никакой реакции не
последовало. Я стал думать о том, что надо прощаться с жизнью. Но в этот
момент раздался низких рёв, и снаряды на высоте 7-8 метров устремились к
противнику. После первых двух залпов картина была фантастическая, я
запомнил её на всю жизнь. Всё поле пылало в огне, танки горели,
транспортёры горели, вокруг них метались горящие фигурки немцев. Поскольку
они вылезли из танков, я тут же отдал приказ стрелять по противнику. Из 12
станковых пулемётов мы открыли фронтальный огонь, а с правого и с левого
флангов начали наступать. Несколько минут немцы оценивали ситуацию, а потом
повернули назад. Но надо сказать, что они оставляли вооруженные заслоны,
которые сильно затрудняли наше преследование. Но немцы вынуждены были все
время перемещать заслоны на запад, так как мы обходили их с флангов.
Это был какой-то странный бой. В батальоне у меня было убито 37 человек
и около 66 человек было ранено. Это очень малые потери в таком бою. У
противника было всего около 20 танков, и многие из них были уничтожены.
После этого с боями мы дошли до города Бёитена в Восточной Германии, и
там война для меня закончилась.
После этого я был один месяц комендантом Вавельского дворца в Кракове,
когда проходили переговоры между Верховным командованием Польши и нашей
Красной Армии. Поскольку на территории Польши хозяйничали отряды армии
Крайовой и бандеровцы, предполагалось, что возможна диверсия во время
проведения этой конференции. Мне был дан приказ обеспечить безопасное
проведение этой конференции, что и было сделано.
Что значит опыт ведения боя? Это какое-то шестое чувство, иногда оно
носит даже мистический характер. Начинаешь чувствовать, что именно отсюда
сейчас противник начнёт атаку. И не успеешь об этом подумать, как через
несколько минут или даже секунд оттуда начинается атака. Или чувствуешь,
что сейчас в этом месте разорвётся снаряд, и надо где-то скрыться, и
действительно, через несколько секунд взрывается снаряд. Необходимо умение
быстро оценивать обстановку, перестать думать о себе. К сожалению, этот
опыт невозможно передать молодому поколению. Это чувство рождается и
умирает вместе с человеком.
Мне хочется сделать несколько общих замечаний, остальные вещи чисто
личного характера. Меня не отпускали сначала из Польской армии, потом не
отпускали из Красной Армии. Я не мог так просто поступить на физический
факультет, но это уже личные дела.
А что касается войны, то я просто не могу не подчеркнуть следующее
обстоятельство. Мы понесли фантастические потери. На захваченных немцами
территориях до войны жило около 40 миллионов человек. Мы понесли
колоссальные людские потери. В первые годы войны было захвачено только
пленными несколько миллионов человек. Мы понесли колоссальные материальные
потери - мы потеряли всю индустрию, всю военную технику на территории
Украины. Потеряли сталелитейные заводы, военные заводы на территории
Белоруссии, в Европейской части России. При таких условиях, когда немцы
захватили огромную территорию, ни одно государство, ни один народ не смогли
бы устоять. Только великий народ смог выстоять в таких условиях, и не
только выстоять, но и создать мощную военную промышленность на Урале,
которая к концу войны производила вооружения больше, чем все сателлиты и
Германия вместе взятые. Причём некоторые образцы были значительно более
высокого качества. Более того, мы смогли дойти до Берлина и водрузить знамя
Победы.
Когда я бываю за границей в составе ветеранских делегаций, ко мне
обращаются с утверждением, что мы слишком дорого заплатили за Победу. Я
считаю, что это неправильно. Потому что Победа не имеет цены. Победа
бесценна. Поэтому те десятки миллионов людей, которые отдали свои жизни за
Победу, отдали свои жизни не зря. Они спасли Россию, спасли Москву, спасли
Московский университет и нас с вами.
Если бы мы не победили, не существовало бы ничего на российской
территории в соответствии с немецким планом «Ост». Я думаю, что люди,
которые погибли и отдали свои жизни, подарили всем, кто остался в живых
большое счастье жить и любить, работать и воспитывать детей на нашей родной
русской земле.