'Розы' (Париж: Родник, 1931) - первая поэтическая книга, созданная Г. Ивановым после отъезда из России, включает 41 стихотворение, большинство из которых ранее было опубликовано в эмигрантской периодике ('Звено', 'Современные записки', 'Последние новости', 'Числа' и др.).

Лирические миниатюры 'Роз' внешне сохраняют преемственность с поэтическими произведениями его предыдущих сборников: в большинстве своем их отличает строгое изящество формальной отделки, отсутствие внешних эффектов и метрических вольностей, неяркость рифм, напевность стиха, гармоническая упорядоченность синтаксиса, 'прекрасная ясность' языка и образного строя. В то же время они демонстрируют отход поэта от игриво-декоративной лирики петербургского периода с ее нарядной вещественностью и достаточно узким идейно-тематическим диапазоном. В 'Розах' Г. Иванов преодолевает тематическую ограниченность прежней акмеистической манеры (не столько порывая с ней, сколько преобразуя ее изнутри, наполняя 'ветхие меха' выработанного стиля новым содержанием). По-новому осмысляя традиционно-романтические темы 'вечной любви', двоемирия и эмигрантскую тему ностальгии по канувшей в небытие дореволюционной России, он осложняет их мотивами одиночества, апатии и усталости от 'сумрачного земного существования', душевной опустошенности, влекущей за собой мысль о самоубийстве (отсюда и сквозные мотивы полуобморочного забытья, беспамятства, сна-смерти) либо выливающейся в нарочито-циничный и эпатирующий нигилизм: 'Хорошо, что нет царя, / Хорошо, что нет России, / Хорошо, что Бога нет:'.

В эмоциональной палитре 'Роз' господствует чувство безысходного отчаяния и экзистенциального ужаса, окрашенного в тона горькой иронии и лишь изредка просветленного музыкой надежды и хрупкой веры в 'счастье нам от Бога данное'. Лирический герой Иванова - человек кризисного времени, с болезненной остротой переживший крушение некогда незыблемых и общезначимых ценностей, потерявший не только родину, но и внутреннюю цельность, вкус к жизни, веру в собственную творческую силу, способность 'соединить в создании одном прекрасного разрозненные части'. Не случайно через весь сборник проходит тема бессмысленности и беспомощности искусства, девальвации поэтического слова, неспособного преобразить 'свинцовый мрак' жизни: ':И касаясь торжества, / Превращаясь в торжество, /Рассыпаются слова / И не значат ничего' ('Перед тем, как умереть:').

В соответствии с новым мироощущением изменяется и образный мир ивановской лирики: он последовательно дематериализуется, утрачивает предметную конкретность и живописную красочность. Окружающая лирического героя действительность предстает дробной и фрагментарной; одухотворяясь и разуплотняясь, она сливается с его внутренним миром и превращается в эмоционально окрашенный 'пейзаж души'. Немногочисленные реалии внешнего мира, попавшие в поле зрения автора и представленные стертыми поэтизмами книжно-романтического стиля - розы, звезды, ветер, сияние, лед, весна, сумрак, закат, - приобретают значение емких и неисчерпаемых символов, соответствующих различным настроениям и психологическим состояниям лирического героя. Ключевой символический образ всей книги - музыка, являющаяся для поэта единственной точкой опоры в распадшемся здании бытия, единственным блаженным островом посреди 'ледяного океана печали'. Музыка - это и сквозной образ-символ (его можно истолковать как отблеск некоей идеальной сущности бытия, прозреваемой лишь в редкие минуты наивысшего душевного подъема), и главный эстетический принцип лирики Г. Иванова, в которой пластическая выразительность и 'предметность 'воздушных мелочей' уступают место высокой неясности беспредметного бормотанья' (Гуль Р. Одвуконь. Нью-Йорк, 1973. С.71), суггестивности, стихии напевности, размывающей предметно-логическую наполненность слова, завораживающей выразительности ритма и мелодичности интонации.

Наследуя (хотя и творчески переосмысляя) поэтические традиции А. Блока - '<:> у него блоковский динамический синтаксис с глаголами движения, сильные аккорды уже в первой строке, <:> блоковские образы, в особенности из циклов 'Страшный мир', 'Возмездие', и цвета у него блоковские - синий, черный' (Иваск Ю. Георгий Иванов // Новый журнал. 1970. ?98. С.140), - Г. Иванов сумел с обнаженной искренностью передать 'душевную тревогу и трагический скептицизм своих современников' (Терапиано Ю.О поэзии Георгия Иванова // Литературный современник. Мюнхен, 1954. С.240), выявив кризисное мироощущение целой эпохи.

Появление 'Роз' стало главным событием в поэтическом мире русского Парижа 30-х годов. Тираж книги - около 500 экземпляров - полностью разошелся в течении месяца - рекордный показатель для эмигрантской литературы 'первой волны'. Сделавшись своеобразным 'поэтическим бестселлером', сборник нашел восторженный читательский прием далеко за пределами русского рассеяния во Франции, о чем имеются многочисленные мемуарные свидетельства современников, представлявших весьма отдаленные от Парижа очаги русской культуры.

За исключением В. Вейдле, неохотно признавшего 'поэтическую безукоризненность' стихотворений Г. Иванова, однако усмотревшего в них 'налет какой-то очень тонкой подделки' и эпигонской подражательности В. Ходасевичу (Возрождение. 1931. 12 марта), 'Розы' были высоко оценены критиками эмиграции: 'В своем отрицательном мирочувствии Георгий Иванов внушителен и убедителен. Ему веришь <:>. Стихи для него - не размеры, не рифмы, не внешнее убранство, не словесная акробатика. Это исповедь, притом смелая <:>. 'Розы' - книжка настоящего поэта' (Пильский П. // Сегодня. 1931.19 мая); 'Кто магии этих стихов не почувствует, тому, значит, дверь поэзии закрыта навсегда' (Антон Крайний [Гиппиус З.] // О розах и о другом // Числа. 1931. ?4. С.154); 'Розы'<:> - не только прекрасные стихи, редкие по своей музыке; это - глубокая и страшная книга, быть может, одна из действительно страшных книг последних лет. Под 'невинными сладкими звуками' скрыта большая горечь, и отчаяние, и надежда <:>. Рядом со стихотворениями Г. Иванова многие другие стихи, порой очень искусные, кажутся надуманно сухими, только отбивающими ритм' (Терапиано Ю. // Круг. 1937. ?2. С.161); 'От маленькой книжки стихов Георгия Иванова, столь мало похожей на его прежние книги ('Сады', 'Вереск'), исходит пронзительная, трудно изъяснимая, трудно поддающаяся анализу, разложению на составные части, прелесть. Прелесть подлинной поэзии' (Струве Г. Заметки о стихах // Россия и славянство. 1931. 17 октября).

Своим трагическим пафосом и утонченной простотой стихотворной формы 'Розы' повлияли на становление 'парижской ноты', придав ей 'чрезвычайно убедительную форму', найдя 'соответствующие слова для ее выражения' (Терапиано Ю. О поэзии Георгия Иванова: С.241), и в то же время во многом определили 'общий тон значительной части довоенной зарубежной поэзии' (Там же). С точки зрения некоторых критиков, эта книга стала 'наивысшим достижением' поэта (Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С.322).

 

Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940). М., 1999. Т.3 . Часть 2. С.39-42.