ЗЛОДЕЯНИЯ ДЖОНА АПДАЙКА

В англоязычном литературном мире Джон Апдайк стойко ассоциируется с 'мейнстримом' 'серьезной' американской литературы и считается если не классиком, как Фолкнер или Хемингуэй, то, по крайней мере, наивернейшим претендентом на этот почетный титул. Для многих американских критиков Апдайк - это не только автор, олицетворяющий собой 'чисто американский реализм', но и 'единственная фигура, сочетающая мудрость, интеллект и утонченность < > со способностью хотя бы изредка прорываться в список бестселлеров, < > наиболее достойный среди писателей США кандидат на очередную Нобелевскую премию по литературе'[1].

Нобелевскую премия Апдайк, будем надеяться, рано или поздно получит - как уже получил все мыслимые и немыслимые литературные награды США (включая Пулитцеровскую премию и Премию национального общества литературных критиков), пожалованные ему за роман 'Кролик разбогател' (1981). Однако ни громкое литературное имя, ни колокольные статьи авторитетных критиков - ничто и никто не в состоянии поколебать непреложную истину: нельзя без ущерба для эстетического качества своих произведений до бесконечности эксплуатировать некогда плодородную, а теперь уже порядком истощенную почву социально-бытового романа, не внося туда ничего существенно нового - как в плане формально-композиционном, так и идейно-философском, - не пытаясь расширить собственный художественный и духовный горизонт, по-своему переосмыслить сложившиеся литературные формы, найти нетривиальный подход к жизненному материалу.

Именно на эти размышления наводит одиннадцатый по счету роман Джона Апдайка 'Иствикские ведьмы' (1984) - его перевод сравнительно недавно вышел в издательстве 'Вагриус'. (Выпустив 'не первой свежести' апдайковский роман издательство, видимо, рассчитывало, что на книжном рынке он повторит успех, которого в конце восьмидесятых на видеорынке добилась его вольная экранизация Джорджа Миллера, с участием Джека Николсона, Шер, Мишель Пфайффер и Сьюзен Сарандон.)

Справедливости ради отметим: в этом произведении писатель, по всей видимости, честно пытался выбраться из накатанной до мертвенного лоска колеи пейзажно-постельно-кухонного реализма, сдобрив пресное бытописание американской провинции специями инфернальной фантастики и уксусом сатиры. К сожалению, выйти за пределы давно облюбованной литературной делянки и кардинально обновить свой художественный арсенал, дав тем самым импульс к развитию далеко не изжившей себя традиции, у Апдайка не получилось.

Правда, на первый взгляд 'Иствикские ведьмы' существенно отличаются от предыдущих апдайковских романов - хотя бы тем, что в качестве центральных персонажей здесь выступают представительницы прекрасной половины человечества - три 'зрелые, разведенные, лишенные иллюзий женщины', глазами которых показано унылое, хотя и внешне благополучное существование провинциального городка Иствик в эпоху сексуальной революции, вьетнамской войны и рок-н-рольного бума. Пытаясь воплотить женскую точку зрения на мир, автор с дотошной обстоятельностью исследует сознание (порой неотличимое от подсознания) своих героинь, почти полностью растворяясь в нем, 'изнутри' показывая его связь с природной стихией и иррациональным началом жизни. При этом в центре авторского внимания оказывается и феминистская идеология, которую исповедуют его протагонистки, твердо убежденные в том, что 'мужики - абсолютное дерьмо', а брак - один из главных инструментов подавления женской свободы и индивидуальности.

Расставшись со своими ничтожными мужьями, они самостоятельно зарабатывают себе на хлеб: пышнотелая блондинка Александра лепит из глины незамысловатые статуэтки, сбывая их неприхотливым туристам в качестве сувениров; сексапильная Сьюки (Сьюзанн) репортерствует, собирая слухи и сплетни для местной газеты; темпераментная брюнетка Джейн играет в иствикском оркестре и дает уроки музыки - хотя 'зрелище грязных детских ручонок, калечащих на ее чистейших клавишах из слоновой кости какую-нибудь бесценную простенькую мелодию Моцарта или Мендельсона', каждый раз вызывает у нее 'желание схватить метроном и колотить его основанием по этим пухлым пальцам так, как давят в ступке бобы'.

Не слишком утруждая себя воспитанием детей (благо есть школа и телевизор), апдайковские ведьмы ведут довольно разгульный образ жизни - соблазняя женатых мужчин (разумеется, только из чувства снисходительного сострадания и благотворительного побуждения 'исцелить, поставить припарку покорной плоти на рану мужского желания') и частенько наведываются к поселившемуся на окраине Иствика подозрительному типу Даррилу Ван Хорну, который устраивает в своем пахнущем серой особняке шумные оргии - с кощунственным пародированием евхаристии, хороводами, танцами и бурными сексуальными забавами на черных простынях. Как можно легко догадаться, иствикские ведьмы связались с дьяволом (персонаж - немыслимый ранее в фотографически жизнеподобных романах Апдайка).

И все же несмотря на инфернальность главных героев и инъекции антифеминистской сатиры (мстительные и раздражительные ведьмы, способные из чувства ревности навлечь на соперницу рак или забавы ради умертвить белку, на поверку оказываются ничуть не лучше бездушных 'шовинистов'-мужчин), 'Иствикские ведьмы' практически не выделяются на фоне предыдущих апдайковских романов, чья фактура 'с раздражающей легкостью улетучивается из головы, прежде чем успеваешь ее ухватить, и сливается с серыми будничными банальностями, которые составляют столь монотонный фон нашего повседневного бытия, что сознание инстинктивно отвергает их, как не стоящие запоминания'[2].

Как и прежде у Апдайка, повествование 'Иствикских ведьм' страдает сюжетной анемией и самодовлеющей описательностью (лишь слегка окрашенной скучноватыми рассуждениями о жестокости природы); фантастика же парализована здесь назойливым авторским вниманием к 'микроскопическим доподлинностям' (апдайковское выражение) быта и нравов ничем не примечательных американских обывателей - не обремененных особым интеллектуальным багажом, не раздираемых неразрешимыми нравственными коллизиями, неспособных избыть скуку своего сытого существования ни черной магией, ни любовными интрижками.

В одном из интервью Апдайк признавался, что как писатель он 'любит искать и находить интересное в самом банальном'[3]. Похоже, в 'Иствикских ведьмах' он чересчур увлекся поисками. В результате фантастика у него вышла бескрылой, приземленно-петрушевской, лишенной метафизической глубины.

Колдовские проделки иствикских ведьм, как правило, настолько тривиальны, по-бабски мелочны и неостроумны (то одна наколдует, чтобы у досаждавшей ей старухи рассыпалось жемчужное ожерелье и порвались ремешки на туфлях; то другая в сердцах пожелает, чтоб ее новый шеф сломал себе ногу - и во время гололеда он доставляет ей эту радость; то все вместе делают так, чтобы у ненавистной им городской активистки изо рта лезла всякая дрянь - соломинки, перышки, насекомые), сам Ван Хорн, с его утомительными разговорами о поп-арте и получении вечного источника энергии, до такой степени бесцветен и скучен, что автор при первом удобном случае оставляет своих протагонистов и удаляется в густые заросли пейзажных описаний, поглощающих и без того зачаточную фабулу.

Зато в этих зарослях Апдайк чувствует себя превосходно и резвится вволю, демонстрируя читателю редкую в современной литературе приметливость по отношению к явлениям внешнего мира. От его внимания не ускользает ни одна мелочь. Если уж он берется описывать, скажем, иствикский пляж, будьте уверены - сделает это с исчерпывающей полнотой: зорко приметит поблекшие цветные наклейки на беспорядочно разбросанных банках из под пива и упаковках от тампонов, и белый пушок на гладких девичьих ногах 'карамельного цвета', и 'остатки кострищ из принесенных водой обломков древесины, и осколки термоса для охлаждения вина, и презервативы, похожие на маленьких сушеных медуз'; проницательно различит на песке 'рядом с треугольным узором лапок чаек более тонкие следы куликов и пунктирные каракули крабов'; с точностью заправского ботаника перечислит названия увиденных растений: вот мышиный горошек, чуть дальше - мохнатая гудзония и виргинский вьюнок, а во-о-он там, смотрите внимательно, - Ammophila breviligulata ('Аммофила короткостеблая', - сообщает в примечании добросовестный переводчик).

Реализуя свои незаурядные живописные способности Апдайк достигает воистину потрясающих результатов: читатель оказывается буквально погребенным под лавиной подробностей (порой совершенно излишних и невыразительных), а действие размазывается, словно холодная манная каша по тарелке.

Спору нет, бесчисленные описания подаются Апдайком в роскошной стилистической упаковке. Правда, время от времени чувство меры начинает ему изменять, и тогда необузданное буйство пышных метафор и сравнений начинает напоминать безумную фантазию кондитера, вознамерившегося соорудить торт из одних жирных кремовых розочек.

Изредка свою посильную лепту вносит и переводчик ('Умирающий декабрьский день пощипывал лица и ноги в легких теннисных туфлях' - ср. с оригиналом: 'The dying December day nipped at their faces, their sneakered feet'[4]), хотя в подавляющем большинстве случаев он не повинен в том, что вытворяет его подопечный: '...Смешные струи спермы как крики детеныша животного в когтях ястреба' ('These comic jets of semen, like the cries of a baby animal in the claws of a hawk'[5]); 'На кривых тротуарах, местами очищенных от снега, виднелись узоры, отпечатанные ботинками, они были похожи на грязные следы на белом печенье' ('The not-quite-straight sidewalks of Dock Street, shoveled in patches, manifested patterns of compressed bootprints, like dirty white cookies with treads'[6]).

Впрочем обилие тяжеловесных, плохо перевариваемых метафор и неудачных сравнений, приторно-подробные описания - это еще не самые страшные злодеяния Джона Апдайка. Куда неприятнее половодье нескончаемых, пустопорожних диалогов, составляющих, как в самом настоящем бульварном романе, где-то около половины текста. Согласен, некоторые из них выполняют определенную функцию: с их помощью нам сообщается об основных событиях романа. О прибытии в Иствик Ван Хорна и о преобразованиях в купленном им особняке, о гибели священника унитарной церкви Эда Парсли (бросившего семью ради молоденькой любовницы, связавшегося с левыми экстремистами и подорвавшегося на собственной бомбе), о смерти Дженнифер - избранницы решившего вдруг остепениться дьявола (ее-то и сглазили ревнивые ведьмы), наконец о бегстве Ван Хорна из города (несмотря на разглагольствования о современном искусстве и грандиозные планы найти источник вечной энергии, он оказался всего-навсего мелким жуликом, скрывающимся от кредиторов) - об этих и других происшествиях мы узнаем из кухонного трепа и телефонных разговоров трех подруг, так что пересуды и словоохотливое перемывание косточек ближним являются, по сути, главным механизмом раскручивания фабулы.

Подобный композиционный прием с приятной легкостью позволяет переделать роман в киносценарий (как мы помним, по роману Апдайка был снят легковесный 'ужастик' с участием целой россыпи голливудских звезд), только вот вряд ли он идет на пользу романному повествованию: привкус сплетни и заливистой телефонной болтовни обесцвечивает и опошляет даже самые трагические и ужасные события. К тому же многие диалоги и вовсе не несут в себе никакой полезной нагрузки и оставляют впечатление, будто они вставлены в текст едва ли не для того, чтобы заполнить пробелы между цветистыми авторскими описаниями. Вот типичный образчик подобного композиционного балласта - выдержка из разговора иствикских ведьм и Дженнифер во время вечеринки у гостеприимного Ван Хорна:

¨ Мне нравится быть женщиной, - сказала Сьюки.

¨ Но я и в самом деле так чувствую, - настаивала Сьюки.

И такое вот 'райское блаженство' - на протяжении всего романа, десятками страниц!

Не хочу сказать, что в этом произведении все так беспросветно плохо. Имеются в романе и яркие, оригинальные образы, и удачные эпизоды, и даже по-настоящему смешные сцены (в частности, описание парной игры в теннис, по ходу которой ведьмы - в духе диснеевских Тома и Джерри - устраивают друг другу мелкие пакости, превращая теннисный мячик то в жабу, то в сырое яйцо, то в кусок цемента); есть в нем и дивные пейзажные медитации, и запоминающиеся характеры второстепенных персонажей (особо отметим одного из любовников Сьюки - духовно выпотрошенного скептика и неудачника Клайда Гэбриела, в припадке ярости убившего постылую жену, а затем хладнокровно покончившего с собой) - есть многое, что позволяет назвать Апдайка первоклассным профессионалом, и все же нет главного: нет ощущения того, что автор стремится к глубокому, творчески самобытному постижению мира, к тому, чтобы достучаться до читателя, поделиться с ним выстраданным и наболевшим, заставив 'мыслить и страдать'.

Как это ни печально, роман Апдайка производит впечатление вымученности и ненужности. Неслучайно, убрав Ван Хорна из Иствика, автор, словно не зная, что делать дальше, комкает повествование и трафаретно завершает его свадьбами всех трех героинь. Для полного счастья не хватает только финального поцелуя, как в типовом голливудском фильме былых времен, да резюме в духе гоголевского Хомы Брута - им-то мы и завершим скорбный перечень злодеяний иствикских ведьм и их создателя: 'Много на свете всякой дряни водится! А страхи такие случаются - ну...'

[1] Рэмптон Д. 'Другое мое я' : неожиданный наследник Уитмена // Иностранная литература. 1996. ?10. С.258, 260.

[2] Олдридж Дж. После потерянного поколения. М., 1981. С.154.

[3] Галактика Джона Апдайка // Огонек. 1988. ?29. С.17.

[4] Updike J. The Witches of Eastwick. Harmondsworth. 1985. P.185.

[5] Ibid. P.142.

[6] Ibid. P.206.