А.В.Докучаев

ГРАЖДАНСКИЕ ДВИЖЕНИЯ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ В ФРГ

(Конститутивный смысл 'нетрадиционной активности' в германской политологии)

Эволюция западногерманской политической системы последних десятилетий неотделима от широкого и постоянно пульсирующего поля разнообразных гражданских движений, составляющих важнейшую часть общей структуры социального протеста. тематически эти движения шире существующих идеологических доктрин и потому мотивация их гетерогенна. Из-за этого, как полагает Н.Луман, и оказываются все время бесплодными многочисленные усилия понять совокупность движений как единство [1]. Тем не менее, со всей очевидностью можно констатировать, что одно обстоятельство, воспроизводящееся в изменяющихся формах протеста, придает им некоторые признаки общности - антисистемный характер движения. В этом смысле непосредственная цель последних определяется как попытка трансформировать общество посредством кумуляции существующих вне институтом инициатив, имеющих дисфункциональные последствия. Следовательно, как отмечает Л.Рольке, шансы движений заключаются в том, чтобы получить определенный эффект в результате конфронтации с социальной системой [2]. Конфликтный подход, сопровождавший отношений власти и 'нетрадиционной ' общественной активности обозначил не только пределы свободы политической системы в принятии решений: отчетливо проявилась парадоксальность самих движений, которые хотя и оказывают влияние на общество, но при этом не делают полученный результат развития конгруэнтным с исходными целями. Эта парадоксальность способствовала возникновению длительной теоретической дискуссии, активно инициируемой политическими процессами в Западной Германии. Как писал Н.Луман, 'в зародыше эти движения содержат возможность радикальной критики общества, далеко превосходящей то, что мог видеть и на что мог осмелиться Маркс. Они действуют на широком фронте, занимаясь множеством последствий взаимной дифференциации функциональных систем, и если позволительно приписать им радикальные намерения, то они состоят в критике функциональной дифференциации. Но это уже границы альтернативности. Общество может представить себе изменение своего принципа стабильности, то есть своей формы дифференциации, своей формы проведения границ системы, только как катастрофу' [3]. Поэтому, полагает Н.Луман, - как некогда критика сословного порядка, так теперь критика функциональной дифференциации остается моральной критикой, неспособной ни к созиданию, ни к указанию на то, что могла бы функционировать вместо этого. Как тогда, так и теперь остается бесспорным, что многое можно сделать лучше. И равным образом снова и снова можно констатировать, что люди виноваты перед другими людьми, такими же людьми, как и они. таким образом, новые социальные движения неизбежно оказываются в вихре актуальных тем. Но при всем том их участники обнаруживают, что они попали в вихрь функциональных замен, всегда уже продуманных, испытанных, и либо подтвержденных, либо отклоненных. Апофеоз собственной моральности, по выражению Н.Лумана, и несколько неконвенциональные средства собственного выражения могут внушить впечатление, что следует быть готовым к перепроверке оценок. Но так или иначе это все равно происходит, и происходит в обществе, а не вопреки ему и не помимо его [4].

Разумеется, гражданские движения, несмотря на их субституируемые достижения, не могут заменить достижения системы. В комплексных обществах социальные движения и общественно-политическая система не образуют функциональную альтернативу. Они образуют дополнение, которое, по мере возрастания комплексности, становится все более необходимым. С другой стороны, общая трактовка моральной критики, точнее ее неспособности к изменению основ функциональной дифференциации, представляется несколько утрированной. От обвинений в 'эстетствующем фарисействе' (Г.Марсель) до активного политического действия вовсе не непреодолимое расстояние. Сопротивление локализации нетрадиционного протеста казалось бы разрешается в концепции 'активного общества', в наиболее законченном виде представленной Ю.Хабермасом. Хабермас считал, что в настоящее время политический процесс протекает почти исключительно в государственных институтах, союзах и политических партиях, ограничивая общественность чисто ролевыми функциями постороннего наблюдателя (в лучшем из вариантов оставляется лишь возможность опосредованного участия). Ю.Хабермас замечает, что на смену 'общественности, представляющей собой частных лиц, пришла общественность, объединенная в организации. Лишь она в нынешних условиях способна действенно участвовать в процессе социальной коммуникации, используя внутрипартийные и внутрисоюзные каналы и на их основе в процессе коммуникации между государством и обществом' [5].

Однако эта концепция в свою очередь наталкивается на ряд существенных возражений. Помимо трудностей практической ее реализации вряд ли можно считать однозначным то, что 'постоянное участие всех во всем' неизбежно ведет к дальнейшей демократизации общества, Р.Дарендорф, разделяя общественность на пассивную и активную делает вывод, что активная общественность является важной и квалифицированной силой в политическом процессе постольку, поскольку 'в функциональном и оценочном плане она представляет собой своего рода элиту', а наличие конкурирующих элит - один из залогов жизнестойкости демократии. Впрочем, радикализация активного меньшинства способна нарушить устойчивость представительного правления, которое, согласно Дарендорфу, является неотъемлемым элементом западной демократии. Конститутивный смысл активной общественности Дарендорф усматривает в функции политического контроля [6]. Как нам представляется, процедурные основания для подобного контроля не менее проблематичны.

История возникновения и развития субкультурных и контркультурных тенденций в процессе формирования инфраструктуры политического протеста выявила не менее принципиальный аспект проблемы, а именно: какими окажутся результаты взаимовлияния институтов представительной демократии и гражданских движений и не произойдет ли ассимиляция последних первыми? Отсюда следует, что наряду с внутренней конструкцией (строением) для движений решающей является интеракционная форма, в которой они вступают в отношения с критикуемой системой. В Федеративной республике были опробованы три модели достижения поставленной цели с помощью политического протеста [7]:

Интеракционные отношения движений и системы

Период	Движение	Отношение к политико-административной системе
1950-е годы	Противники ремилитаризации и атомного вооружения	Сотрудничество с парламентской оппозицией
1960-е годы	Студенческое движение	Мультифронтальная конфронтация со всем государственным аппаратом
1970-е годы	Движение гражданских инициатив, экологическое движение и движение сторонников мира	“Антагонистическое сотрудничество” с партиями, парламентом и администрациями различного уровня

Ранние движения пятидесятых годов ориентировались на образ действий, выраженных в форме прямого сотрудничества. В организационной зависимости внепарламентской оппозиции от парламентской были тем самым прочерчены внешние границы деятельности, так как движения теряют свою координирующую базу в случае, если парламентский союзник теряет свою заинтересованность в использовании политического потенциала протеста. В противоположность этому участники студенческих движений 60- годов ставили на мультифронтальную конфронтацию. Политика и администрация рассматривались как представители системы, и, следовательно, как враги. Тем самым была проверена хотя и динамическая, но в высшей степени нестабильная интеракционная форма, при использовании которой движение в течение очень короткого времени должно было неизбежно пережить стадию дезинтеграции и распада. именно тогда набор мирных провокационных средств был исчерпан, а дальнейшая эскалация конфликта привела бы только к применению силы. С точки зрения стабильности движения, самой эффективной с 70-х гг. оказалась интеракционная модель 'антагонистического сотрудничества'. В то время, как шли поиски одновременно ограниченной конфронтации и критического сотрудничества с прогрессивной элитой системы, наступил период активного развития самого движения. Таким образом, гражданские инициативы и различные альтернативные группы получили возможность экспериментальным путем апробировать различные действия протеста, не подвергая опасности свою стабильность.

Событийные результаты 70-х годов подготовили радикальный качественный скачок в развитии отношений власть - движения. С момента образования в 1972 году Федерального объединения гражданских инициатив охраны окружающей среды происходит целенаправленная организация политизированного спектра движений, приведшая в конечном итоге к формированию в 1980 году политической партии. Разумеется, конституирование организации требовало наличие единой (и в то же время достаточно открытой) идеи. В.-Д.Хазенклевер в своей программной статье 'Экологический гуманизм' пришел к убеждению, что из взаимосвязи гуманистической этики, философии и всеохватывающего понимания экологии как науки действия становится новая руководящая политическая идея, которая должна иметь решающее значение для преодоления проблем будущего [8]. Стремление к участию в сегментации власти, потребность усилить сфокусированную энергию гражданских движений посредством представительных институтов сосуществовали с опасениями потери собственной идентичности, а также вероятной идеологической и организационной перегрузки движений. В 1983 году партия получила 27 мандатов на выборах в бундестаг. Это значительно увеличило возможности и авторитет партии, однако в ней вновь усилились дискуссии о принципах организационного строения и политической деятельности. Еще в начальный период деятельности западногерманские экологисты с осторожностью относились к работе в парламентах, считая участие в выборах одной из многих ненасильственных возможностей, которая не должна оттеснять, а тем более исключать другие. Объявив себя 'антипартией' [9] экологисты попытались закрепить это положение в организационной структуре. Осью структуры послужили следующие принципы:

1) принцип 'базисной демократии', что означало приоритет решений нижестоящих организаций над вышестоящими;

2) принцип ротации;

3) принцип смены руководящих органов партии каждый два года, причем избирались три полноправных председателя;

4) партийный руководитель не может являться одновременно депутатом любого уровня. Принцип несовместимости мандата и должности вводился в целях борьбы с бюрократизацией партийных структур. Деятельность движений и партии должна была опираться на основополагающий принцип ненасилия.

На протяжении всей парламентской деятельности партии в бундестаге проблема развития организационных структур последней оставалась одной из важнейших. Было совершенно очевидно, что превращение в чисто парламентскую партию со всеми ее атрибутами будет означать завершение процесса институциализации значительной части движения. С другой стороны, некоторая организационная и структурная аморфность рано или поздно должна была привести к снижению эффективности партийной парламентской работы. Перед движением встал внешне неразрешимый вопрос - влиться в существующую политическую систему и существовать по ее правилам, либо сохранить дистанцию. И в том, и в другом случае политическое значение новой партии становилось бы все менее устойчивым. С середины 80-х гг. все чаще звучали мнения о том, что экологическая партия фактически превратилась в дополнение политической системы ФРГ, теряя ту оригинальную роль, которая была присуща ей в начале деятельности. неудивительно, что в 1991 г. в бундестаг прошли только восточные экологисты, западные не смогли в очередной раз преодолеть пятипроцентный барьер.

Опыт эволюции гражданских движений продемонстрировал следующую особенность: антисистемные движения своими действиями не просто подточили существующую систему (частично достигнув своей цели), но и поддержали эту же самую систему, в особенности поскольку брали государственную власть и оперировали внутри системы, т.е. политической структуры. Кризис движений состоит в их совокупно возрастающей неспособности трансформировать систему как таковую. Одно из имеющихся ограничений, хотя, разумеется, не единственное, заключается в том, насколько в их собственные аналитические построения оказались включены сегменты идеологии, существующей политической системы.

Таким образом, радикальное переустройство системы не представляется вероятным ни в смысле, ни на основе структуры протеста, оформленного в гражданских движениях. Поэтому многое говорит за то, что движения протеста хотя и остаются постоянными и, благодаря социальному экспериментированию, действенным фактором в политической системе, но как раз не как носитель ее ломки, а как реформирующая сила, которая будет вынуждена все в большей и большей степени проявлять генетическую предрасположенность к гуманистической инновации. Тем самым конститутивный смысл 'нетрадиционной активности' проявляется в том, что она все в большей мере приобретает функцию побуждения к реформаторской и инновационной политике. В этой связи необходимо подчеркнуть еще одно немаловажное (если не решающее) обстоятельство - идеи, потерпевшие неудачу в смысле их политического воплощения, остаются достаточно привлекательными в сфере массового сознания и потому способны олицетворять и катализировать действительно массовое движение.

1. Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества // Социологос. М., 1991. С. 213.

2. Rolke L. Protestbewegungen in der Bundesrepublik. Opladen, 1987. S. 449.

3. Луман Н. Указ. соч. С. 214.

4. Там же.

5. Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der burgerlichen Gesellschaft. Neuwied-Berlin, 1971. S. 252.

6. Зарубежная политическая наука: история и современность. Вып. II. М., 1990. С. 230.

7. Rolke L. Op. cit. S. 458.

8. Hasenklever W.-D. Okologischer Humanismus // Die Grunen: Personen - Projekte - Programme. Stuttgart, 1980. S. 501.

9. Kelli P.K. Die vierte Partei - Eine wahlbare okologishe, gewaltfrei, Soziale und basisdemokratische Anti-Partei // Die Grunen... S. 62-80.