Россия осваивала труднопостижимый кавказский мир методом проб и ошибок. Этническая, религиозная, социально-политическая и культурная мозаика оказалась нелегким предметом для изучения и ставила на первый план проблемы взаимной адаптации.

По сравнению с головоломной ситуацией на Северном Кавказе, Закавказье было несколько проще и понятнее для русского восприятия и удобнее в качестве объекта приложения усилий российской дипломатии. Здесь существовали более или менее организованные государственные и общественные системы с вполне сложившимися официальными идеологиями в виде великих религий (христианства и ислама). Наличие трех крупных этнических массивов (грузинского, армянского и тюркского) придавало общеполитическому ландшафту региона определенную упорядоченность, что во многом облегчало задачи России. Вместе с тем, раздробленность, междоусобицы, конфессиональная рознь, усугубленные сначала ирано-турецким со-перничеством в Закавказье, а затем вмешательством России, вносили изрядную долю хаоса в местные дела.

Закавказские правители старались, с одной стороны, выйти из такой ситуации, с другой - извлечь из нее максимальную выгоду, каждый в своих интересах. Это превращало регион в некое подобие шахматной доски (прошу прощения за банальный образ) с внешними игроками (Иран, Турция, Россия) и внутренними (грузинские цари, тюркские ханы, армянские мелики и духовенство). Возникли и правила игры, носившие достаточно классический характер. Слабые искали защиты у сильных или вступали в союзы против них. Сильные использовали слабых в борьбе между собой. При этом торг и лавирование были банальными приемами для тех и других.

Неизменно остро для Закавказья стоял вопрос о том, кто из местных правителей имеет наилучшие шансы занять господствующее положение в регионе. В отсутствие бесспорного фаворита претенденты на лидерство вступали в экзотические союзы, против которых образовывались не менее причудливые контр-союзы. Вчерашние противники становились партнерами, а сегодняшние союзники завтра оказыва-лись соперниками. В эту борьбу - и по приглашению и без такового - вмеши-ва-лись враждовавшие между собой Иран и Турция, что безнадежно запутывало закавказские дела. Фактор религиозной и этнической общности зачастую утрачивал принципиальное значение. Враг моего врага по определению становился моим другом. Друг моего врага - моим врагом. Но на это с виду хрестоматийное правило порой приходилось столько исключений, что оно как бы и переставало быть прави-лом.

Мысль о характерном для истории Закавказья перманентном столкновении различных интересов безупречно верна. И именно поэтому она мало что объясняет. Суть дела ведь не в каталогизации закавказских противоречий - какой бы интересной ни была эта задача сама по себе. И тем более не в выяснении - кто злодей, а кто агнец. Тогда в чем же?

Осознавая всю рискованность любого категоричного ответа на такой вопрос, осмелюсь все же осторожно предположить: в XVI-XVIII вв. историческое проклятье народов Закавказья, если так можно выразиться, заключалось в их объективном бессилии найти способ управления этими противоречиями, иными словами - упрос-тить их до состояния, поддающегося управлению.

Вольно или невольно этого пытались достигнуть 'внешние' игроки-соперники - Иран и Турция - путем разделения Закавказья на сферы влияния, уравновешивавшие друг друга. Таким образом удавалось стабилизировать общую ситуацию внутри и вокруг региона. Но лишь до некоторой степени и на некоторое время. По мере ослабления мусульманских держав все в Закавказье возвращалось на неспокойные круги своя.

Противоборство разнородных и разновеликих сил в регионе напоминало айсберг. Его надводная часть отразила многоцветный мир сложно переплетенных страс--тей, амбиций, социальных чувств и т.д. Подводная же часть преломила картину бо-лее сущностного свойства - конфликт между системным и хаотическим началом в жизни обществ.

Закавказские 'гегемонисты' - грузинские или азербайджанские - безусловно, хотели структурировать региональное политическое пространство в виде некоего порядка. Однако каждый более или менее значительный местный правитель оставлял только за собой и главную роль в устроении такого порядка, и монополию на самый 'правильный' ответ на вопрос - как именно устроить его и устроиться в нем. Стремление к системе насаждало хаос. Не из-за недостатка воли и таланта, а из-за недостатка силы. Этот драматический парадокс получил яркое подтверждение в деятельности такого выдающегося политика, как Ираклий II.

Поначалу появление России в Закавказье лишь усилило неразбериху и смятение. Она была уже достаточно амбициозной и геополитически грамотной, чтобы испыты-вать сознательный интерес к перешейку между Черным морем и Каспием. Но еще весьма слабой и мало искушенной в восточной политике, чтобы решить ис-ход 'боль-шой закавказской игры' в свою пользу. Привести нагромождение региональных проблем к внятному знаменателю ей мешали и субъективные обстоятельст-ва, связанные с тем или иным пониманием внешнеполитических приоритетов государства.

Россию в Закавказье начали воспринимать всерьез лишь тогда, когда она пред-ъя-вила убедительные доводы, не оставляющие сомнений в ее могуществе. Эти доводы действовали безотказно и на благоволящих к ней правителей, и на фрондеров. С ней все теснее связывали свои надежды различные внутриполитические силы региона - от максималистов, претендовавших на доминирующую роль в Закавказье, до минималистов, думавших об элементарном физическом выживании своего народа.

Идея о том, что покровительство северного соседа является средством решения всех проблем, постепенно укоренялась в политическом и общественном сознании местного населения. Единая христианская вера, в случае с Грузией и Арменией, укрепляла этот стереотип. Он был нисколько не чужд и тюркам-мусульманам, отож-дествлявшим Россию прежде всего с институтом единовластия, к которому они всег-да питали глубокое почтение как к гаранту и символу порядка. Примириться с инозем-ным происхождением новой верховной власти помогала этно- и веротерпимость российской имперской администрации в Восточном Закавказье. Это не означало, что в социальных настроениях мусульман и христиан не было, так сказать, антиколониального компонента. Но в конечном итоге не он формировал образ России.

Активизируя политику в Закавказье во второй половине XVIII в., Россия хорошо осознавала неизбежность последствий для ее отношений с Ираном и Турцией. И была к ним готова. Менее ясные представления она имела о том, как наиболее целесообразно использовать закавказскую внутриполитическую ситуацию, чтобы обой--тись наименьшими материальными потерями. Ставка на одного клиента (долгое вре-мя им была Картло-Кахетия) ограничивала возможности привлечения на свою сторону других и провоцировала их на поиск иранского или османского покровительства. Когда это стало очевидным, Россия перешла к более сбалансированной стратегии, о чем свидетельствовали попытки образовать в Закавказье пророссийский федеративный союз. Опираясь на него, предполагалось окончательно вытеснить из региона Иран и Турцию.

Стоило России по тем или иным причинам сократить масштабы своего военного и дипломатического присутствия в Закавказье, как там непроизвольно возрождалась деструктивно-хаотическая модель международных отношений. Вновь разворачивалась традиционная борьба между местными экспансионистами, которые обращались за поддержкой к Тегерану и Константинополю, а тех хватало только на то, чтобы еще туже затянуть клубок закавказских антагонизмов.

Логичный выход из положения виделся в установлении полного господства России в Закавказье, что она и сделала в течение первой трети XIX века. В пользу такой решительной политики можно найти достаточно 'моральных' оправданий. И столько же обвинений предъявить против нее. Воздержимся от сизифовых затрат на составление балансового листа, разграфленного на 'нравственное' и 'безнравст-венное', и подчеркнем, на наш взгляд, куда более важное. Выжидая и лавируя, накапливая силы и воюя, совершая ошибки и исправляя их, Россия к началу 30-х гг. XIX века смогла развязать или разрубить закавказские гордиевы узлы, упростить ситуацию до уровня, позволявшего соединить расщепленное политическое прост-ран-ство Южного Кавказа.

В конечном итоге это было выгодно всем. Закавказское население приняло имперскую власть. Одни - с восторгом, другие - с облегчением, третьи - со смире--нием. Иные - вообще с безразличием. Лояльность грузинских и азербайджанских владетелей удостоилась адекватной компенсации. Еще щедрее был оплачен их 'добровольный' отказ от прежних властных полномочий. А сопротивление неизмен-но наталкивалось на жесткий ответ. В целом, в калейдоскопе местных социальных настроений возобладало более или менее единое восприятие России. Ее признали в нескольких ипостасях: как законного победителя в трудном состязании, пре-взошедшего своей мощью всех, кто претендовал на Закавказье; как державу, способную принести порядок и благосостояние; как третейского судью, стоящего над классами, народами, религиями. Когда случалось, что Россия не выполняла обеща-ний, против нее бунтовали. Но это не мешало вырабатывать историческую привычку жить в империи и под властью империи, которая все же смогла создать на месте битв и раздоров условия для социально-политической и экономической стабильности.

Как это ни странно прозвучит, своей победой в Закавказье Россия невольно угодила Тегерану и Константинополю. Они избавились от непосильного экспансионистского бремени и сосредоточились на проблеме выживания. Их поражения в Закавказье произошли вовремя. Случись это во второй половине или в конце XIX века, последствия, возможно, были бы гораздо тяжелее.

В треугольнике 'Россия - Иран - Турция' велась 'игра с нулевой суммой', где неделимым призом было Закавказье.

* * *

Нынче другие времена и другие игры с заметно возросшим числом участников и размерами ставок. Оттого и действовать надо иначе. Происходящее на Кавказе и по поводу Кавказа сегодня неотъемлемо от глобальных процессов. Их быстротечности, непредсказуемости и взрывоопасности можно противопоставить только трез--во-мыслие. Когда 'чистый' выигрыш одной из сторон достигается за счет 'чистого' поражения остальных, ничего хорошего от такого результата ждать не приходит-ся. Это следует понимать и России, и закавказским государствам, и их южным соседям, и Западу. Вместе с тем, перспективы безопасности Грузии, Азербайджана и Армении напрямую зависят от того, насколько их лидеры готовы признавать особое значение Закавказья для безопасности России.

При всей изменчивости современного мира в нем сохраняются некие постоянные величины. Применительно к России и Закавказью это не только географический фактор, обрекающий их на соседство, но и исторические архетипы взаимовосприятия и исторический опыт взаимоотношений. Речь не о преданиях, которые нужно лелеять сердцем и памятью. Речь о реальности, которую нужно осваивать разумом и волей.

Е.М. Кожокин ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ТРАНСФОРМАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ИНСТИТУТОВ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
А.В. Мальгин 10 ЛЕТ СНГ: ПОПЫТКА ПОДВЕДЕНИЯ НЕКОТОРЫХ ИТОГОВ
И.Д. Звягельская К ВОПРОСУ ОБ УГРОЗАХ БЕЗОПАСНОСТИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Р.З. Мирзоев СОТРУДНИЧЕСТВО КАК ФАКТОР МИРА И СТАБИЛЬНОСТИ
А.Л. Мошес СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ РОССИЙСКО-УКРАИНСКИХ ОТНОШЕНИЙ
А.А. Игнатенко СССР-СНГ: НОВЫЙ ВЫЗОВ -НАВЯЗАННАЯ ИЗВНЕ РЕЛИГИОЗНАЯ ВОЙНА
ОБ АВТОРАХ