Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 тт. / сост., вступит. ст. и коммент. Ю.Т. Лисицы. ? Москва: Русская Книга, 1993?1999.
|
|
 |
Т. 8: [Большевистская политика мирового господства: Планы III Интернационала по революционизированию мира; Взгляд в даль: Книга размышлений и упований]. ? Москва: Русская книга, 1998. ? 576 с
|
Содержание:
Большевистская политика мирового господства: Планы III Интернационала по революционизированию мира: Предисловие; Введение; Гл. 1: Завоевание мира; Гл. 2: III Интернационал; Гл. 3: Программа; Гл. 4: Стратегия Коминтерна; Гл. 5: Борьба за массы; Гл. 6: Обработка рабочих; Гл. 7: Забастовочное движение; Гл. 8: Партия и ее вспомогательные организации; Гл. 9: Женщины и дети; Гл. 10: Молодежь; Гл. 11: Среднее сословие и крестьянство; Гл. 12: Колонии; Гл. 13: Нелегальная работа; Гл. 14: Армия; Гл. 15: Вооруженное восстание; Гл. 16: Война и гражданская война; Гл. 17: Нападение на Советский Союз; Заключение; Список литературы; Источники; Персоналии.
Взгляд в даль: Книга размышлений и упований: Предисловие: О новом человеке; I. Раны: 1. Жизнь без святыни;
Комментарии. |
|
|
ВЗГЛЯД В ДАЛЬ Книга размышлений и упований
Моей жене в творческом духовном единении
О новом человеке Навстречу духовному обновлению идет современный мир. Но одни, должно быть, еще не видят этого, потому что непомерно велик трагизм эпохи, который поглощает все их силы; другие, возможно, и почувствовали необходимость обновления, но не видят пока надежного пути и не знают, куда податься. Однако обновление неизбежно начнется, начнется как бы само собой и начнется тогда, когда прежние источники исчерпают себя, когда человеческие страдания станут невыносимыми. Вот почему столь важно для нас предвосхитить ход событий и уразуметь, что делать. Ведь недостойно человека плыть по воле рока: важно предугадать свою судьбу и заняться ее совершенством. Каких только испытаний, смут и бед не посылает Всевышний на человека, чтобы тот одумался, пришел в себя, вспомнил о том, что он свободный созидатель, открыл в себе глубинные духовные пласты и уже оттуда, изнутри, начал свое обновление ? вольно, дерзновенно и настойчиво. Поразмыслим прежде всего над тем, что мы утратили. Человечество попыталось создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести; и вот налицо несостоятельность ее и распад. Люди не захотели больше веровать, потому что убедили себя, что вера есть нечто ?противоразумное?, ?ненаучное? и ?реакционное?. Отреклись они и от сердца, потому что сердце показалось им помехой для инстинктов, ?глупым?, сентиментальным, лишающим человека деловитости, в то время как ?умный? человек жаждет оставаться эгоистом и ?дельцом?. Отринули люди и созерцание, потому что их холодный ум отметает ?беспочвенную фантазию?, считая ?прозу? самым важным в жизни. Вытеснили они из себя и совесть, потому что ее живые увещевания не укладываются в контекст трезвой оборотистости. А за всем этим скрывается ложный стыд предстать бедным и незаметным, прослыть ребячливым и смешным ? неудовлетворенное честолюбие и страх перед ?общественным мнением?. Этот ложный стыд будет преодолен великими страданиями эпохи, ибо страдания есть истинная реальность, есть ?бытие? реальное настолько, что человек забывает о своем желании ?казаться? или ?прослыть?. Но это означает, что ему придется еще долго терпеть и, может быть, даже в неизведанных им прежде формах гнета и унижения, и терпеть до тех пор, пока не угаснет в нем все кажущееся, условное и мертвое и пока не вырвется наружу победоносно исток внутренней реальности и творческой силы. Человек должен снова почувствовать настоятельную необходимость в подлинной реальности, субстанции бытия и жизни. Только тогда взыграет в нем душа, только тогда он свободно и решительно предастся сердечному созерцанию и, обретя при этом Бога, примирится со своей совестью и начнет творить новую культуру ? новую веру, новую науку, новое искусство, новое право и новую социальность. Когда именно начнется это осмысление и когда наступит этот творческий прорыв, предсказать трудно. Но мы должны уже теперь всевозможными способами и со всевозможных точек зрения попытаться установить правильный диагноз современного духовного кризиса и нащупать верные пути обновления. К этому особенно призвана философия как любовь к мудрости, как созидательная потребность в божественных содержаниях, как воля к очевидности в делах сопредельных и предельных; и философия поступит правильно, если посвятит себя такой задаче. Тогда она прежде всего узрит духовные раны современной культуры, и начав исследование причин осквернения жизненных святынь, заглянет в бездны зла. Вслед за тем ей придется установить духовный диагноз нашего кризиса, дабы показать, до какой степени современное человечество переоценивает чувственную жизнь, как оно вызывает к жизни бессердечную культуру и погружается в хаос земного мрака. Направив свой взор на пути духовного обновления, философии придется обратиться прежде всего к проблеме воспитания, чтобы указать на его важнейшие, упущенные современной эпохой задачи, а именно: будить духовное уже в детском инстинкте, укреплять в человеке собственную предметную силу суждения, волю к духовной цельности. Надо дать верную оценку тяготам земного существования, которые мы на себе несем, и в социальном плане найти естественные и праведные пути облегчения их. Чрезвычайно важно осмыслить и проникнуть в суть творческой жизни людей. Это ? грандиозная задача грядущих поколений. Структуру культурного акта надо обновить до самой глубины и из самой глубины, и притом во всех сферах деятельности, во всех областях духа. А чтобы достигнуть этого, человек должен снова встать на путь первооснов жизни: научиться заново ценить свободу, дать расцвести в себе добру, проникнуться дарящим силу смирением, склониться пред божественной тайной мира, отдаться случайному созерцанию, научиться радости благодарения и таким образом в истинной религиозности обрести первоисточник жизни. А то, что он затем будет излучать в мир, освятит всю его жизнь и выведет культуру навстречу истинному христианству.
1. Жизнь без святыни
Жизнь без святыни есть первое большое бедствие нашего времени. Незаметно лишается наша жизнь святынь. Порой мы даже не подозреваем, когда это начинается и как это происходит; мы как-то забываем об этом, совершенно не думая об опасности, и вдруг ? свершилось. Многие из нас этого не замечают. А если вдруг замечают, то немало удивляются и даже печалятся, так как никто не хотел этого и не может сказать, как стал этому виной. А вина-то как раз заключается не в деянии, а в небрежении и упущении: мы не сумели, не захо-тели взлелеять в себе противоположное ? духовную полноту и глубину жизни. Ведь наша земная жизнь имеет свой сокровенный, высший смысл. Он ? не на поверхности повседневности и мелочной суеты. Он не притязает и не принуждает. Он хочет быть желаемым: свободно сформулированным, искомым, найденным, обладаемым и тщательно оберегаемым. Он требует от нас непринужденного признания и решительного предпочтения. Только тогда он раскроется нам легко и щедро, наполнит собою нашу жизнь. Если же мы не удовлетворим этому требованию, не отзовемся на его запросы, искания и надежду на поддержку, тогда ускользнет от нас высший смысл жизни и наступит незаметно осквернение ее. И не потому, что она станет бессмысленной сама по себе, а потому, что мы начнем жить так, как если бы она была бессмысленной. В реальности все останется прежним, точнее ? извечным. Все ? от капли дождя до грациозной серны, от птичьего щебета до тихой материнской любви, от северного сияния до геройской смерти исповедника ? все остается полным смысла, дивно устроенным, субстанционально насыщенным, проникнутым Божиим дыханием. Все в самом себе укоренено, все останется Божественным текстом, начертанным священными письменами; все есть Божья ткань, сотканная из нитей мудрости; все суть таинственная музыка, выдержанная в чистой тональности и раскрепощающей душу гармонии. Но мы, уже не знающие более об этом, а точнее ? не желающие знать, ведем себя так, словно сорвались с цепи и пустились во все тяжкие. Мы уже не разбираем этот текст; мы разорвали эту вечную ткань; мы стали глухи к этой музыке. Результат стал очевидным: мы извратили наше существование. И вся наша жизнь стала пугающе фатальным недоразумением, ?трагедией ошибок?; стала субъективно бессмысленной, пошлой и мертвой, уподобляясь то прозябанию жалкого существа и отродья, то вялому сползанию вниз, то полному банкротству, то хаотической свалке. И уже ничто для нас божественная предначертанность природы и истории; ничто светящаяся глубина духовной культуры, теперь она для нас то же, что ?сущий мрак?; все для нас никчемно и невесомо, как опавшая сухая листва, как летающий по ветру уличный сор. Мы становимся жесткими и бесплодными, но высокомерными и одержимыми страстями; нами же лишенная Божественности Вселенная кажется нелепой, издевательски насмехающейся над нами... Следовательно, существует своеобразное ?качество? человеческой жизни и соответственно ему ? своеобразное ?измерение? ее, масштаб и критерий, с которыми мы должны считаться. Этот критерий никоим образом не адекватен таким критериям как религиозная правоверность, мораль, искусство, истинность знания, лояльность закону. Его скорее следовало бы назвать критерием духовной значительности, в данной случае ? пустоты, осквернения жизни. Это свойство можно охарактеризовать и поточнее: оно зарождается там, где духовный принцип в человеке засыпает или иссякает, и означает, таким образом, бездуховность жизни. Оно начинается там, где человеческое легкомыслие, и не подозревающее пока о глубокомыслии, наивно и безответственно скользит по житейским волнам. Оно начинается там, где мелочность жизни становится, во всей ее близорукости и плоскочувствии, сувереном. Таким образом, оно начинается с религиозной тупости и усиливается тогда, когда это религиозное отупение становится самоуверенным и надменным, окончательно укореняется в человеке и обретает отпечаток само-апологии. Тогда оно воспринимает себя как нечто само собой разумеющееся, единственно верное и умное, выстроенное в определенное ?мировоззрение?. Это мировоззрение не просто безбожно ? в религиозном аспекте оно тупо и вызывающе. Не зная ничего о духе, оно издевается над ним. Оно неромантично, иронично, сухо, бесцветно; словом ? пустыня. А еще о нем можно сказать, что оно донельзя трезво, механично, материалистично. Если же вглядеться в его картину мира, то получается такое ощущение, что все краски Вселенной поблекли и стушевались; что пташки умолкли и замертво свалились на землю; что над универсумом гуляет нескончаемый, вечный самум, который замел все глубины таинственного, лишил святого все существующее. И в этом пустынном, заброшенном Богом пространстве началась упорная, жестокая ?bellum omnium contra omnes? (война всех против всех), которой не видно конца. Значит, жизнь осквернена, и эту скверну придется изжить до конца. Чаша полна яду, но должна быть выпита до дна. Эта лишенная святого пошлость может ко всему примазываться, во всем укореняться; а там, куда она проникает и где ширится, вырождается все ? как в отдельном человеке, так и в жизни целых поколений. Овладевает она, к примеру, душою верующего. Тогда его религиозность постепенно мельчает, становится педантичной, амбициозной, суеверной, лицемерной, ? уподобляясь психозу насилия и страха, богоотвергнутому ханжеству. Проникает эта пустота в искусство ? и оно тут же забывает о своем высоком и глубоком призвании; его провидческое созерцание тускнеет, его мудрость угасает; оно потворствует пошлому зуду вожделений, покорствует формалистическому снобизму, становится служанкой в политической сфере жизни. Измельчавшая наука обретает чрезмерную самоуверенность, считая, что все на свете можно объяснить механистичным способом, и тем самым опускается до немыслимого уплощения, до крайнего упрощения*. Лишенная священного покрова мораль становится сухой, принудительной, бессердечной и лицемерной. Лишенная священного политика превращается в погоню за личным успехом и властью, в открытую войну интересов и очень скоро становится безыдейной, творчески бессильной и тоталитарной. Так проявляется в жизни лишенная святыни пошлость. Добро становится мелким, скудным и бессильным. Нейтральное становится двусмысленным, холодным и опасным. Зато зло становится претенциозным, мощным и вредоносным. Добро лишается корней, становится неустойчивым и негероическим. Нейтральное становится абсолютно безразличным, легко устранимым, продажным и предательским. Зло ? разнузданным, бесцеремонным и безудержным. Все кажется как бы Богом покинутым, Богом обессиленным, готовым к неизбежному концу. Это осквернение охватывает все сферы человеческой жизни. Но особенно опустошительно оно в любви. Бездуховность человеческой любви превращает ее в элементарную потребность естества, самовольно заявляет о себе, своенравно ?требует?, бесцеремонно и бесстыдно действует и безответно угасает. Бездуховно заключенный брак не сулит ни верности, ни счастья, ни жизнестойкости, ни здорового воспитания. Лишенный святости брак начинается с мальчишеских проделок, терпим или даже поощряем в публичных домах и находит свое завершение в открытом распутстве и распаде семьи. Лишенная святости мышление становится зыбким, скользящим по поверхности вещей. Оно уже не ищет целесообразности, уже не имеет ?убеждений?. Истинность и достоверность ему уже не свойственны абсолютно. Вместо этого оно культивирует выгоду и ударную аргументацию своих возможностей ? как это было свойственно когда-то греческим софистам или римской риторике. Для ученых такого сорта мысль ? не служение, а скорее способ достижения личного успеха, ставка на выигрыш в азартной игре ? за деньги получишь и власть. Это лишенное корней мышление придает всей жизни оттенок авантюры и по сути своей аморально. О настоящей реальности оно и знать не желает, а потому в своем мелкотемье безответственности и релятивизма доходит до цинизма и нередко, увы, до примитива. Лишенная святости воля ? это социально опасная сила. И чем сильнее эта сила в личности, тем опаснее человек. Несдержанный и развязный стремится к власти любой ценой, использует все способы, исходит все пути, пуская в ход все средства, вплоть до лицемерия, клеветы, лжи и массовых казней. И чем тоньше носитель этой воли, тем изощреннее его борьба за жизнь, тем ярче его способность обойти препоны уголовного права, тем успешнее манипулирует он пробелами и недочетами правопорядка, тем ?выше? поднимается он по ступенькам жизни, тем ущербнее его влияние. Именно эта дурная воля подрывает и подтачивает демократию, именно она измыслила и провела в жизнь идею тоталитарного государства. Но своего последнего слова эта лишенная святости воля пока еще не сказала. Незаметно наша жизнь утрачивает священное. И процесс этот начинается с незначительных упущений и небрежений и заканчивается грандиозными кризисами и потрясениями. Первоисточником же этих опасностей является бездуховное воспитание детей.
Чего же они, собственно, хотят ? эти властолюбивые люди, о которых нам то и дело вещает история? Чего же жаждут они в качестве награды и воздаяния за свои извечные усилия и труды, за свою неизбывную напористость и риск? Что сулит владыке власть? И вправду ли она столь велика и всеохватна?.. На первый, поверхностный, взгляд, власть одного человека над другим кажется довольно могущественной, если не безграничной. Все властителю по силам. Он может подданным все дать и все у них отнять, сделать их счастливыми или несчастными, может мучить их и унижать, дарить им жизнь или посылать на смерть. И даже более того: он может людей, всех людей и целые народы, заставить плясать под свою дудку или ползать на коленях; он может по-ве-ле-вать, и согласно его повеленью строятся и разрушаются города, развязываются и утихают войны, вводятся новые порядки, новые силы, новая мода, создается новая музыка, изобретаются новое оружие и орудия пытки. И все это есть власть. И все это дает высшее наслаждение: стóит только подумать: ?Мне кажется, что...? ? и мир вертится по моему хотенью! Какое довольство! Какая полнота существования! Может ли быть высшее счастье?.. Сомневаться в том, что существует такая жизнеустановка (как, возможно, ?высшее счастье?) не приходится. То, что она не представляет собой ничего нового (с ней мы встречаемся в различные эпохи и у различных народов), факт как раз непреложный. Примечательным здесь является то, что в основе этой жизнеустановки лежат своеобразные предпосылки, которые каждый из нас должен, однажды помыслив, в себе преодолеть. На такое осмысление и должно быть направлено здоровое воспитание народа. Там, где оно места не имеет, выигрывает слепая химера власти и начинается погоня за ней со всеми ее непоправимыми последствиями: разнузданностью, нравственным разложением и гибелью. В основе такой жизнеустановки лежит наивная, но резко выраженная точка зрения, что человеческая жизнь, как и культура в целом, сводится к внешнему. Следовательно, ?существенное? и ?решающее? есть не внутренние духовно-душевные процессы и содержания людей, а внешне ощутимые движения, слова и дела, независимо от того, что породило их и что стоит за их фасадом в действительности. Здесь ?важны? неукоснительное послушание, строгая дисциплина, покорность, подчинение, верноподданничество; и ?неважны? побудительные причины к тому ? будь это любовь или коварство, убеждение, идущее от сердца, или раболепие, свободная лояльность или расчетливая корысть, простодушие или тонкое коварство. Тут внешнее играет роль: слова, тон, лесть, угодничество. И в этом смысле страх (сковывающий, цепенящий страх) даже ?лучше?, нежели свободное и достойное человека чувство почтения. ?Oderint dum metuant?, ? с цинизмом говорилось в Древнем Риме (?Пусть ненавидят, лишь бы боялись?). Так что жаждущий власти жаждет и послушания. Тут он и прав, и не прав. Прав, поскольку внешняя власть в основном вполне довольствуется этим. Не прав потому, что она недооценивает и упускает из виду остальное. Власть одного человека над другими людьми имеет определенные пределы: она кончается там, где начинается свободная любовь, спонтанная активность, творческий дух. Где подступаются к последнему, глубинному, существеннейшему в жизни и культуре, там внешняя власть, пасуя, отступает ? со всеми ее претензиями, угрозами и шантажом, со всем ее насилием, застенками и пытками. Гонители веры могут демонстративно запретить соблюдение внешних атрибутов, взрывать храмы, распускать приходы, сжигать церковные книги, ссылать верующих и казнить. Но как им удастся лишить их внутренней, молчаливой, сосредоточенной молитвы? Добиться внутреннего отречения от того, во что они верят? Запретить им творческое восприятие Божественного светового луча? Откуда знать гонителям веры, что, может быть, как раз самый отчаянный богохульник в тихие часы ночи, в уединении, в очистительных слезах раскаяния обращается к истинной вере. Вот почему гонитель может быть уверен в том, что он в своей стране против воли вызывает к жизни качественно новый слой религиозных людей; что он концентрирует веру, очищает человека, заставляет светиться внутренним светом, но помимо того ? развязывает руки ханжеству и грубой силе. Во внутреннее же царство веры входа для него нет. И наступит момент, когда он неизбежно погибнет от своего же собственного, столь тщательно культивируемого им безбожия. Извращающее или подавляющее человека насилие, парализующее свободу творческих исследований и их результатов и тем самым как бы ставящее на колени национальную академию, может вызвать к жизни только лженауку. Результаты исследований по приказу суть ничто, суть заказная ?конструкция?. Истины силой не добиться; истину не исказить: чуть попытаешься это делать ? она тут же и ускользнет; и мнимо ученый хватается за пустоту теней. Тогда смолкает мощный глас науки, академия превращается в погост, и более поздние поколения с ужасом или с улыбкой сожаления думают об этих временах. Безнадежное дело создавать по приказу и подлинное искусство. Еще не найден пока рецепт, по которому можно выращивать одаренного художника наподобие гомункула в реторте. Истинное вдохновенье по приказу не создать. Художественная идея приходит к мастеру нежданно; художественный образ вынашивается им свободно. По заказу можно делать только вывески да предметы украшения. Кто думает иначе, тот в истинном искусстве не понимает ничего и готов любую мало-мальскую безвкусицу ремесленника принять за подлинное произведение. Все истинно художественное внешней силе чужеродно и неподвластно. И чем притязательнее и последовательнее проступает в жизни эта сила, тем безнадежнее ее потуги. Гораздо в большей степени, чем искусства, сказанное касается сферы чувств и морали. Стоит только властителю сделать попытку принудить себя к истинной любви, к истинному почитанию, к истинному поклонению, как он сразу же поймет, что цветы сердца распускаются только по собственному органически свободному, глубоко сокровенному почину и что без этих цветов свободы не может быть ни счастья, ни культуры на земле. По заказу сердце человеческое не распахнешь. Добродетель угрозами не задашь. Еще ни одному тирану не удалось силой вызвать в мире добро. Здесь есть предел. Hic Rhodus ? hic saltus <Здесь Родос ? здесь прыгай! (лат.) В басне древнегреческого баснописца Эзопа говорится о хвастуне, похвалявшемся необыкновенными прыжками, которые он якобы совершил на острове Родосе. При этом хвастун ссылался на свидетелей. На это один из слушателей сказал, что если это правда, то свидетели не нужны, прибавив: ?Здесь Родос ? здесь прыгай?. ? Ю.Л.>. И всякая культура, раскрывающаяся под давлением нетворчески ? и мнимая, и пустая. А как обстоит дело в области правосознания и политики? Можно ли здесь добиться рыцарской верности методом страха и угроз? Можно ли вызвать любовь к Отечеству по приказу властей? Свободная лояльность всегда была истинным источником правопорядка, мощнейшей скрепой государства, благороднейшим мотивом к подчинению и исполнению долга. Зажим властей унижает человека. Они посягают на его достоинство и самоуважение. Лишенная же достоинства креатура лишает этого качества и все вокруг; она преуспевает только в сфере продажности и лицемерия... Где же проявляются ?безграничные возможности? власти извне, особенно если учесть, что ей больше приходится иметь дело с твердо установленными, непересекаемыми границами? Самого драгоценного в человеческой жизни, самого превосходного в светской культуре ? органического, свободного, вдохновенного, таинственно-спонтанного: молитвы, очевидности, любви, добра, верности духа, всех нитей потустороннего, всех путей к Божественному ? ей не дано; все это для нее недостижимо. Внешняя власть только для внешней власти и хороша. При максимальном, всепроникающем давлении гнета она может рассчитывать только на ударную силу внешней организации. И когда она пытается внешнее сделать достоянием внутреннего и путем впечатляющего внушения укрепиться в духе, то внушаемые ею же настроения и содержания оказываются на поверку до того механистичными, поверхностными и противными свободе и природе, что все самое ценное и самое цельное в человеческой жизни замыкается в себе и никак не проявляет себя. Тогда властителю ничего не остается, как пойти на шантаж, запугивание и мучительство людей. Нерон поджигает Вечный Город, чтобы полюбоваться грандиозным зрелищем и после ? воспеть его. Калигула может бросить под ноги своего коня достоинство римского Сената, а своей бабушке с угрозою сказать: ?Помни: я могу все против всех!?*. Что же, однако, означает это нелепое и вероломное ?могу?? Удручающе мало и ничего положительного. Вот это и есть то, что должно внушить человеку всякое здоровое воспитание. Это и есть то, что должен каждый из нас преодолеть в себе как ложное воззрение и соблазн. На первый взгляд, внешняя власть ?может? необычайно много, на деле же ? крайне мало. Переоценка ее покоится на иллюзиях, на плоском жизневосприятии, на материалистическо-механистических предрассудках, согласно которым все можно изъять ?изнутри? и воплотить ?вовне?. Все эти иллюзии, если их в себе не преодолеть, если пойти у них на поводу, в конечном счете приводят к тягчайшим разочарованиям и вызывают величайшие катаклизмы в мировой истории. ?Ибо вот, Царство Божие внутрь вас есть? (Лук. 17.21).
Когда |