евреи и совок - Public forum of MSU united student networks

мне чото кажется на всех квоты были
а может, и есть до сих пор
иначе зачем при поступлении в мгу я заполняла бумажку про национальность

В ответ на:

За столиком с названием "Философский факультет" сидел довольно пожилой
мужчина в белой рубашке с грозно закатанными рукавами. Никто не толпился
возле этого столика, и тем безудержней я пересек это пространство, как бы
выжженное философским скептицизмом.
     Я подошел к столику. Человек, не шевелясь, посмотрел на меня.
     - Откуда, юноша? - спросил он голосом, усталым от философских побед.
     Примерно такой вопрос я ожидал и приступил к намеченному диалогу.
     - Из Чегема, - сказал я, стараясь говорить правильно, но с акцентом.
Я нарочно назвал дедушкино село, а не город, где мы жили, чтобы сильнее
обрадовать его дремучестью происхождения. По моему мнению, университет,
носящий имя Ломоносова, должен был особенно радоваться таким людям.
     - Это что такое? - спросил он, едва заметным движением руки
останавливая мою попытку положить на стол документы.
     - Чегем - это высокогорное село в Абхазии, - доброжелательно
разъяснил я.
     Пока все шло по намеченному диалогу. Все, кроме радости по поводу моей
дремучести. Но я решил не давать сбить себя с толку мнимой холодностью
приема. Я ведь тоже преувеличил высокогорность Чегема, не такой уж он
высокогорный, наш милый Чегемчик. Он с преувеличенной холодностью, я с
преувеличенной высокогорностью; в конце концов, думал я, он не сможет долго
скрывать радости при виде далекого гостя.
     - Абхазия - это Аджария? - спросил он как-то рассеянно, потому что
теперь сосредоточил внимание на моей руке, держащей документы, чтобы вовремя
перехватить мою очередную попытку положить документы на стол.
     - Абхазия - это Абхазия, - сказал я с достоинством, но не заносчиво.
И снова сделал попытку вручить ему документы.
     - А вы знаете, какой у нас конкурс? - снова остановил он меня
вопросом.
     - У меня медаль, - расплылся я и, не удержавшись, добавил: -
Золотая.
     - У нас медалистов тоже много, - сказал он и как-то засуетился,
зашелестел бумагами, задвигал ящиками стола: то ли искал внушительный список
медалистов, то ли просто пытался выиграть время. - А вы знаете, что у нас
обучение только по-русски? - вдруг вспомнил он, бросив шелестеть бумагами.
     - Я русскую школу окончил, - ответил я, незаметно убирая акцент. -
Хотите, я вам прочту стихотворение?
     - Так вам на филологический! - обрадовался он и кивнул: - Вон тот
столик.
     - Нет, - сказал я терпеливо, - мне на философский.
     Человек погрустнел, и я понял, что можно положить на стол документы.
     - Ладно, читайте. - И он вяло потянулся к документам.
     Я прочел стихи Брюсова, которого тогда любил за щедрость звуков.

     Мне снилось: мертвенно-бессильный,
     Почти жилец земли могильной,
     Я глухо близился к концу.
     И бывший друг пришел к кровати
     И, бормоча слова проклятий,
     Меня ударил по лицу!

     - И правильно сделал, - сказал он, подняв голову и посмотрев на меня.
     - Почему? - спросил я, оглушенный собственным чтением и еще не
понимая, о чем он говорит.
     - Не заводите себе таких друзей, - сказал он не без юмора.
     Все еще опьяненный своим чтением и самой картиной потрясающего
коварства, я его не понял. Я растерялся, и, кажется, это ему понравилось.
     - Пойду узнаю, - сказал он и, шлепнув мои документы на стол,
поднялся, - кажется, на вашу нацию есть разнарядка.