Рикер П.

Для овладения безмерностью космического времени и быстротечностью людской жизни человечество создало символические структуры.

(Рикер П., цит. по: Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990, с. 12).

У Августина нет чистой феноменологии времени, возможно, ее никогда не будет и после него. Под чистой феноменологией я подразумеваю интуитивное постижение структуры времени, которое не только может быть отделено от процедур аргументации, используемых в феноменологии для разрешения апорий, унаследованных из предшествующей традиции, но и не расплачивается за свои открытия новыми, более дорогостоящими апориями. Мой тезис состоит в том, что подлинные находки феноменологии времени нельзя окончательно избавить от апоритичности: мы придем к совершенно кантианскому тезису, что время нельзя наблюдать непосредственно, что время в сущности своей неуловимо. В этом смысле бесконечные апории чистой феноменологии времени станут расплатой за любую попытку обнаружить само время.

(Рикер П. Время и рассказ, т. 1. М.-СПб. 2000. С. 102).

Аналитическая философия истории исключает - как принцип и как гипотезу - :философию истории гегельянского типа. Она приписывает этой философии притязание постичь историю в целом, и это справедливо; но это притязание она интерпретирует следующим образом: говорить об истории в целом - значит создавать общую картину прошлого и будущего; высказываться же по поводу будущего - значит экстраполировать на будущее конфигурации и связи прошлого; а эта экстраполяция, являющаяся, в свою очередь, составной частью предсказания, заключается в том, чтобы говорить о будущем в терминах, соответствующих прошлому. Но здесь не может быть истории будущего (а тем более, как мы увидим, истории настоящего) в силу самой природы повествовательных предложений, которые переописывают прошлые события в свете событий последующих:

Не существует истории настоящего: Она могла бы быть лишь предвосхищением того, что напишут о нас будущие историки. Симметрия между объяснением и предсказанием, характерная для номологических наук, нарушается на уровне самого исторического высказывания. Если бы такое повествование о настоящем могло быть написано и узнано нами, мы смогли бы, в свою очередь, опровергнуть его, делая противоположное тому, что оно предсказывает: Утверждение Пирса, что 'будущее открыто', означает следующее: 'никто не написал истории настоящего'. Это последнее замечание приводит нас к: внутренней границе повествовательных высказываний.

(Рикер П. Время и рассказ, т. 1. М.-СПб. 2000. С. 167, 171).

Я не думаю, что прошедшее будущее и будущее прошедшее категориально сходны; наоборот, отсутствие симметрии между ними порождает то, что Минк весьма верно называет 'мучительным характером исторического сознания'. Затем, определенность прошлого не исключает своего рода ретроактивных изменений значения: Именно на уровне исходных случайностей некоторые события обладают статусом бывших будущих, если принять во внимание ход действия, реконструированный ретроспективно. В этом смысле даже онтология времени должна отвести место будущему прошедшему времени:

(Рикер П. Время и рассказ, т. 1. М.-СПб. 2000. С. 183-184).

От Августина до Хайдеггера любая онтология времени ставила целью отделить чисто хронологическое время от временных свойств, базирующихся на последовательности, но несводимых одновременно и к простой последовательности, и к хронологии.

(Рикер П. Время и рассказ, т. 1. М.-СПб. 2000. С. 186).

Открытие большой длительности может выражать забвение человеческого времени, которое всегда требует ориентира в настоящем. Этих губительных последствий можно избежать лишь при условии сохранения аналогии между временем индивидов и временем цивилизаций: аналогии роста и упадка, созидания и смерти, аналогии судьбы.

(Рикер П. Время и рассказ, т. 1. М.-СПб. 2000. С. 257).