М. М. Бахтин и Л. С. Выготский: интериоризация как "феномен границы"

Джон Шоттер

Вопросы психологии. 1996, ?6. Сс. 107-117

JOHN SHOTTER'S HOME PAGE - http://pubpages.unh.edu/~jds
John Shotter is Professor and Chair of the Department of Communication at the University of New Hampshire; he was previously Professor of Social Psychology at the University of Utrecht. He is currently joint editor of the Sage series 'Inquiries in Social Constructionism' with Kenneth Gergen. He is one of the founders of the social construction paradigm in social psychology, through a series of 5 books dating back to 1976 (one co-authored with Alan Gauld (Human Action and its Psychological Investigation, 1977) (see, for example, Conversational Realities: Constructing Life through Language, 1993). In addition to his work in social psychology, John is also recognised as a major interpreter of the philosophy of Wittgenstein.

В сферу интересов автора входит изучение той "пропасти", которую Л. С. Выготский обнаружил между словами и миром, а также этико-риторической природы семиотического "моста", который мы строим через нее. Дальнейший анализ этих вопросов возможен в предложенных М. М. Бахтиным терминах диалогичности лингвистической коммуникации [1]-[3] для формулировки того, что может быть названо нерепрезентативной теорией интеллекта. Согласно М. М Бахтину, такая "пропасть" существует тоже, не только между словами и миром, но и между двумя собеседниками. Таким образом, для него коммуникация никогда не оказывается просто передачей идеи из головы одного индивида в голову другого; скорее, это процесс, при котором лица, участвующие в диалоге, пытаются каким-то образом воздействовать на поведение друг друга. Поскольку человек никогда не может в полной мере оказаться на месте другого (не потеряв при этом своего собственного), двое собеседников никогда не могут вполне понять друг друга; они лишь частично оказываются удовлетворены взаимными репликами. Каждое высказывание вызывает отклик. Таким образом, творческое преодоление каждой "пропасти" вызывает нужду в дальнейшем отклике, и лингвистическая цепь остается ненарушенной. Применительно к индивиду это означает, что "идея интериндивидуальна и интерсубъективна... Идея - это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознании" [2; 294] ^*. Объектом изучения как раз и является то, что это значит для нас как для индивидов, участвующих во множестве различных диалогов.

Значение утверждения, что "внутренняя" жизнь является "феноменом границы"

Несомненно, нам, взрослым людям, представляется вполне естественным, что наши мысли протекают у нас в голове, что мы сначала мыслим, а потом выражаем результат в действиях или словах. Действительно, мы полагаем, что наше мышление происходит в сети нервных связей коры головного мозга. Где же еще, если не здесь? Однако это утверждение со многих сторон было подвергнуто сомнению Л. Витгенштейном: "Никакое предположение не кажется мне более естественным, чем то, что не существует протекающего в мозгу процесса, связанного с мышлением. Я имею в виду следующее: когда я говорю или пишу, можно считать, что возникает система импульсов, исходящих из моего мозга и связанных с моими произнесенными или написанными мыслями. Но почему надо считать, будто эта система распространяется и дальше к центру? Почему не предположить, что этот порядок возникает, так сказать, из хаоса?" [21; 608].

Но если связь между мыслью и словами являет собой живой процесс, а не автоматический - в том смысле, что не существует заранее заданного, упорядоченного постоянного соотношения между мыслями и словами, что это соотношение развивается или формируется при нашей попытке выразить их для других, - то где же нам поместить нашу умственную активность, как не в центре себя? Где поместить наше самосознание? М. М. Бахтин отвечает на этот вопрос следующим образом: "Я осознаю себя и становлюсь самим собой только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого¹... Само бытие человека (и внешнее, и внутреннее) есть глубочайшее общение. Быть - значит общаться... Быть - значит быть для другого и через него - для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе" [2; 186].

Другими словами, в соответствии со взглядами Л. Витгенштейна, то, что мы называем своими мыслями, приобретает форму только тогда, когда мы говорим или пишем; мы не обладаем уже систематизированными и упорядоченными мыслями где-то в центре нашего существа, только кодирующимися в слова при их произнесении. Начинаясь как смутные (хаотические), неупорядоченно рассредоточенные, хотя и не вполне неопределенные "чувства", или "тенденции"², открытые для дальнейшей спецификации, они упорядочиваются только в поэтапном процессе - таком, какой окружающие сочтут понятным и законным. Если нам не удается осуществить такое упорядочение высказываний, если мы не обращаемся к другим так, чтобы это отвечало их ожиданиям, коммуникация теряет всякий смысл и не приходится ожидать, что последует хоть какая-то реакция на наше высказывание [14]. По крайней мере, таков вывод М. М. Бахтина, изложенный в его работах о высказывании, таково центральное, "диалогическое" положение его подхода, рассмотрению чего и будет посвящен следующий раздел.

Высказывания, а не предложения

М. М. Бахтин противопоставляет свои взгляды взглядам Ф. Соссюра. Интересуясь, как взаимодействуют телесные существа, а не только отношениями между словами и концепциями, М. М. Бахтин принимает за основную лингвистическую единицу высказывание, а не грамматически правильно построенное предложение. Высказывание является действительно ответно-интерактивной единицей по крайней мере по двум причинам: оно отмечает границы (или пропуски) в речевом потоке, отделяющие друг от друга реплики собеседников; при своем возникновении высказывание учитывает (имеющий уже определенную лингвистическую форму) контекст, в который должно вписаться. Таким образом, каждое конкретное высказывание является звеном в цепи речевого общения в определенной сфере, в определенной социальной группе, существование которых возможно или имеет место. Таким образом, "высказывания не равнодушны друг к другу и не довлеют каждое себе, они знают друг о друге и взаимно отражают друг друга... Каждое высказывание, прежде всего, нужно рассматривать как ответ на предшествующие высказывания данной сферы (слово "ответ" мы понимаем здесь в самом широком смысле): оно их опровергает, подтверждает, дополняет, опирается на них, предполагает их известными, как-то считается с ними... Поэтому каждое высказывание полно ответных реакций разного рода на другие высказывания данной сферы речевого общения" [1; 271].

Автор целиком солидарен в этом с Л. С. Выготским и М. М. Бахтиным: мы формируем свою внутреннюю жизнь через возможности, предоставляемые нам "другими" вокруг нас, равно как и "аудиторией", интериоризованной нами благодаря функционированию в различных сферах общения или речевых жанрах.

Действительно, когда мы говорим, когда мы формируем высказывания, мы должны принимать во внимание их "голоса"³, т.е. расстояние между тем, что мы хотим сказать, и тем, что сказать в состоянии (насколько это в нашей власти). Эти разнообразные пропуски, расстояния между позициями всех тех, кто может откликнуться на наше высказывание, борьба, к которой они приводят и которая создает "семантический ландшафт", и есть та цель, куда должны быть направлены наши слова. Они - то, к чему мы, даже мысля в полном одиночестве, адресуемся, если, конечно, мы хотим, чтобы написанное нами было понято и вообще имело смысл. Таким образом, как неоднократно напоминает М. М. Бахтин, наша интеллектуальная жизнь не находится целиком под нашим контролем и не заполнена исключительно нашими собственными материалами. Она зависит как от нашей собственной позиции, так и от позиций "других" в созданном семиотикой мире, в который мы "помещены".

Это положение М. М. Бахтина - что мы не имеем собственной внутренней суверенной территории - вытекает из его теории диалогического, нереферентного характера языка. По его мнению, лингвистическая задача человека не совпадает с классическим парадигматическим подходом к коммуникативной ситуации Ф. Соссюра [14], согласно которому нематериальная идея или концепция, возникшая "в уме" одного человека (пишущего или говорящего), пересылается в ум другого, в основном идентичного, но выступающего в роли слушателя или читателя, при помощи материального носителя, такого, как колебания воздуха или пометки чернилами на бумаге (см. М. Редди [13]). С его точки зрения, этот процесс гораздо больше напоминает описанный Л. С. Выготским процесс "инструктирования", при котором один человек "делает" что-то известным другому, обычно сильно от него отличающемуся (как, например, взрослый, обучающий ребенка). Таким образом, самые важные события происходят в промежутках, в зоне неопределенности, так сказать, между высказываниями, на границе между различными и уникальными позициями, присущими всему и всем (см. [7]). Ничто в мире М. М. Бахтина не связано жестко, преобладающим является состояние гибкости.

Речевые жанры, тексты и контексты

Существование промежутков, отсутствие заданных, механистических связей не означает, однако, что ничто ни с чем не связано. Поскольку на каждое высказывание следует ответ, то, что уже сказано⁴, остается, так сказать, "под рукой", образуя контекст (в смысле возможностей и ограничений) для того, что еще может быть сказано. Этот феномен в терминах "совместного действия" обсуждается в [15]. Во многих повседневных ситуациях, когда мы должны свои действия сообразовывать с действиями других и последние в свою очередь определяют наше поведение не менее, чем внутренние факторы, окончательный исход таких контактов не может быть строго отнесен за счет намерений кого-либо из участников. Следовательно, исход не может считаться заранее спланированным; он должен рассматриваться просто как случайное событие, как часть "естественного" внешнего мира. Однако ненамеренные (со стороны любых участников) и испытываемые как проявление "окружения" результаты такого совместного действия все же содержат в себе намеренность в смысле указания на что-то за их границами, предположения. Они формируют реальность, в которой осуществятся последующие возможные действия, и таким образом функционируют как контекст, в который дальнейшие действия должны вписаться, чтобы оказаться уместными.

При общении все его участники должны адресовать свои высказывания или поступки, когда приходит их очередь говорить или действовать, именно в такой существующий в пространстве и времени развивающийся интралингвистически созданный контекст, - для того, чтобы их участие было сочтено остальными участниками соответствующим сложившейся ситуации. Именно характер этой пространственно-временной сети интралингвистических откликов⁵, сети, несущей на себе следы социо-культурной истории индивида, является ключом к дальнейшему пониманию природы психических процессов. Именно здесь, как будет показано выше, бахтинская концепция речевых жанров играет особую роль.

Набор зависимых друг от друга, но постоянно изменяющихся речевых "позиций", среди многих других аспектов существующего социального мира, как раз и возникает при использовании конкретного речевого жанра. Существуют позиции, на которые, с одной стороны, мы ожидаем ответа⁶ и которые, с другой стороны, дают нам возможность достичь определенной степени адресности, т.е. адресовать нашу речь позициям других участников. Таким образом, диалогичность оказывается сочетанием возможности ответа и адресности. Разрешая одни речевые формы и запрещая другие социальные институты, возникшие благодаря речевым жанрам, поддерживаются, обновляются и трансформируются. Любые высказывания в определенной сфере коммуникации, принимающие во внимание (уже лингвистически сформированный) контекст, оказываются наполнены диалогическими реакциями на то, что уже в данной сфере произошло. Под различными сферами коммуникации М. М. Бахтин понимает, например, нашу семью, нашу работу, банк, где мы храним сбережения, почту официальные инстанции, наши интимные отношения. Все эти сферы еще до того, как мы появились на сцене, существовали благодаря непрерывному коммуникативному процессу определенного рода - тому, который придает им их специфический характер.

Например, выбор выражения "совместное действие" (вместо, например, "совместное поведение") определяется знанием истории применения этих терминов в психологии, групп, использовавших их в прошлом, дискуссий, которые были ими вызваны (и которые продолжаются), и групп, употребляющих их теперь. Выбор собственной позиции относительно данных групп, однако, не есть просто вопрос употребления определенных слов; необходимо (по крайней мере, к этому нужно стремиться) использовать подходящий речевой жанр, чтобы написанное или сказанное было воспринято читателями или собеседниками и сочтено ими осмысленным.

В бесконечном потоке коммуникации в котором отражаются различные конкретные формы существования каждое высказывание, таким образом, в определенном смысле является ответом на предшествовавшие. Однако высказывания, помимо соответствия упомянутым выше критериям возможности ответа и адресности, должны быть связаны друг с другом как отклики: ответ на вопрос, согласие (или возражение), принятие (или отклонение) приглашения, выполнение приказа и т.д. Выслушивание тоже должно быть откликом - слушатели должны быть готовы реагировать на сказанное, ведь говорящий не ожидает от них пассивного понимания, которое, так сказать, лишь дублирует его или ее идею в чужом мозгу (как это имело бы место в модели лингвистической коммуникации Ф. Соссюра). Говорящий скорее рассчитывает на то, что слушатель готовит ответ: согласие, проявление симпатии, возражение, отпор (при этом разные речевые жанры предполагают различную ориентацию и планирование со стороны говорящего или пишущего).

Другими словами, высказывание представляет собой реальную социальную психологическую единицу, поскольку определяет границы (или пропуски) в речевом потоке между разными "голосами", разными "семантическими позициями" - как между разными людьми, так и внутри одного индивида. Это не относится к предложениям: "Границы предложения как единицы языка никогда не определяются сменой речевых объектов" [1; 251-252]. Дело в том, что предложение "не имеет непосредственного контакта с действительностью (с внесловесной ситуацией) и непосредственного же отношения к чужим высказываниям... Оно не обладает смысловой полноценностью и способностью непосредственно определять ответную позицию другого говорящего, то есть вызывать ответ. Предложение как единица языка имеет грамматическую природу..." [1; 253].

Достижение лингвистической автономии

По мере того как мы все более и более осваиваем использование различных речевых жанров, восприятие уже существующих интралингвистических сетей как контекста для наших будущих высказываний (а также конструирование наших собственных сетей), мы все более оказываемся способными действовать независимо в данном контексте. Такое развитие означает переход от того, чтобы получать ответ в непосредственном контексте, к получению ответа на нашу позицию в интралингвистически сконструированном контексте, к опоре на сцепление звеньев того, что уже было или может быть сказано. Другими словами, это ослабление отклика на то, что "есть", и усиление на то, что "может быть" - усиление отклика на герменевтически построенный воображаемый мир (см. [17]). В результате то, что говорится, все меньше и меньше нуждается в опоре на экстралингвистический контекст: оно может найти свои "корни" почти исключительно в новом лингвистически сконструированном контексте. Благодаря этому человек может сообщить другим (или показать, дать представление) о ситуациях, не существующих в этот момент.

Рассматриваемая последовательность событий требует, однако, особенно с учетом ожидаемого отклика слушателей, развития методов обоснования (т.е. приведения убедительных доводов) предположений говорящего о том, что "может быть": например, соответствующую роль может сыграть ссылка на то, что такого же мнения придерживаются и другие, или на данные непосредственных наблюдений, или на природу вещей, не зависимую от желания человека. Но изначально говорящий должен стремиться избегать необходимости в таких обоснованиях - благодаря умению говорить с рутинной понятностью: используя принятые идиомы или речевой жанр, свойственный данному социальному окружению [9]. Используя такие методы и процедуры, можно сконструировать свое высказывание как признание, как сообщение несомненных фактов, которые другие воспримут серьезно и не подвергая сомнению; можно научиться говорить в достаточной мере независимо от непосредственного контекста⁷.

Это не означает, однако, что, когда человек говорит подобным образом, его речь становится полностью его собственной. Сама природа речевых жанров такова, что они возникли раньше индивида. Более того, не все жанры в равной мере приспособлены к тому, чтобы отражать индивидуальность говорящего. Как подчеркивает М. М. Бахтин, не существует нейтральных слов или словосочетаний: все они когда-то принадлежали другим, и использовались другими, и несут в себе следы этого использования. "Слово (вообще всякий знак) межиндивидуально. Все сказанное, выраженное находится вне "души" говорящего, не принадлежит только ему. Слово нельзя отдать одному говорящему. У автора (говорящего) свои неотъемлемые права на слово, но есть они и у слушателя, свои права у тех, чьи голоса звучат в преднайденном автором слове (ведь ничьих слов нет)" [1; 300]. Действительно, слово становится "моим собственным" только тогда, когда я использую его для своих собственных нужд, для выражения своей собственной позиции.

И если, как говорит Л. С. Выготский, отношения между высшими психическими функциями были когда-то реальными отношениями между людьми, тогда в момент присвоения важно знать, каковы же именно были (или есть) эти отношения. В частности, мы можем спросить, каковы были (или есть) этические устои⁸, с которыми ежемоментно приходится иметь дело, и как возможно словам быть, так сказать, валютой этики?

Этика в речи и мышлении

В биографии М. М. Бахтина [7] К. Кларк и М. Холквист рассматривают его ранние, незавершенные работы, написанные между 1918 и 1924 гг., объединенные ими заголовком "Архитектоника ответности". На их взгляд, в своих ранних работах М. М. Бахтин отразил ту озабоченность этикой повседневной жизни, которая не оставляла его на протяжении всей жизни. Его интересовал не конечный продукт действия, не результат, а этический поступок в момент его совершения: как в процессе освоения сложных пространственно-временных отношений индивида с другими создается личность, где находится и что собой представляет то, что делает Я уникальным, что определяет своеобразие места или позиции, занимаемой индивидом, и в какой степени индивид отвечает за свою позицию перед другими. Эта категория "авторства", с точки зрения М. М. Бахтина, и отличает человека от других форм жизни, но "авторство" невозможно для человека в одиночку. Таково содержание, по мнению авторов биографии, бахтинского положения: Я - это явление благодати, дар другого.

Но если, как было показано выше, мы обязаны своим существованием тому, как к нам обращаются [16], то, как я адресуюсь к другим в процессе своего "авторства" по отношению к собственной личности, также поднимает этические вопросы. Ведь частью этики "авторства" является и невозможность, создавая собственную личность, подвергать опасности личности других, поскольку я обязан своим существованием именно им. Как с этим справиться, если другие вокруг меня - уникальные создания, природа которых не может быть предсказана?

Разрешение последнего вопроса возможно лишь в момент действия, так сказать, во время фактического совершения коммуникативного акта, создания высказывания. Отсюда и центральное положение, которое занимает в творчестве М. М. Бахтина теория высказывания. Как отмечают комментаторы (см., например, [18]), М. М. Бахтин сформулировал ее дважды, в работах конца 20-х гг. (в основном под псевдонимом Волошинов) и в статьях конца 50-х, подписанных именем Бахтина, хотя различия в них невелики. Центральным положением данной теории, как мы видели выше, является отказ от формального лингвистического анализа предложения, отказ от идеи о существовании стадии пассивного, формального, не предполагающего отклика понимания высказывания до того, как значение высказывания оценено в контексте. Для говорящего, по мнению М. М. Бахтина, важно не существование стандартных нормативных форм в "наборе инструментов" языка (как, например, существуют стандартные инструменты в ящике плотника), но то, что в различных конкретных контекстах эти формы могут применяться в новых, творческих целях. Таким образом, говорящий ценит в слове не столько форму, которая остается неизменной во всех случаях его применения, сколько возможность должным образом использовать его в данном контексте. Для говорящего важно не то, что определенная лингвистическая форма является постоянным и всегда эквивалентным себе сигналом, а то, что она - изменяемый и приспособляемый знак [4].

Однако, если это так, то как может слушатель понять, что имеет в виду говорящий? Разве не должен слушатель сначала распознать примененную форму, чтобы понять вкладываемый смысл?

Нет, это вовсе не так, как показывает обсуждение Л. С. Выготским использования языка детьми, еще не умеющими писать. Овладение грамматическими формами не играет роли в усвоении родного языка, потому что, хотя, по словам Л. С. Выготского, при обучении письму ребенок должен отвлечься от сенсорного аспекта речи и заменить слова их образами [6], в устной речи важен именно сенсорный аспект⁹. Поэтому-то Л. С. Выготский и делает значение слова единицей анализа: оно представляет собой динамическое единство интеллектуальных и аффективных факторов. При этом явно, с практически-моральной точки зрения, для понимания смысла слов, используемых в конкретном коммуникативном контексте, требуется понимание новизны - аффективной новизны слова, того, как оно всколыхнет нас (или других), того, как это высказывание может изменить нашу жизнь, а вовсе не его формальное опознание [4].

Соприкосновение с реальностью

Действительно, если мы, вслед за М. М. Бахтиным, будем рассматривать каждое высказывание в первую очередь как отклик на предыдущие, то слушателю предстоит определить, каким должен быть его отклик: он должен решить, согласен ли он с высказыванием или отвергает его, должен ли он действовать в соответствии со сказанным или почувствовать себя оскорбленным и тому подобное. Короче говоря, перед слушателем стоит двойная задача: во-первых, понять, как сработал (подобно инструменту) выбор слов говорящего, как он отразился на изменяющейся интралингви-стической ситуации, и, во-вторых, "ответить", исходя из вновь возникшей позиции. С этой точки зрения социальное психологическое движение диалогической речи состоит из последовательности пересечения границ. Там, где каждое высказывание вызывает отклик в виде следующего высказывания, каждый говорящий (голос) старается, по Л. С. Выготскому, "развить" подходящие выражения для того, чтобы преодолеть разрыв между тем, что он хотел вложить в свое высказывание, и тем, что уже использовавшиеся другими слова позволяют ему сказать.

Однако как это возможно? Как может выражение быть "развито" слово за словом более или менее рутинным способом и проверено в процессе конструирования на пригодность? Как уже отмечалось, нейтральные словарные определения слов -языка обеспечивают понимание всеми, говорящими на этом языке, друг друга, но употребление тех же слов в живой речи всегда индивидуально и контекстуально по природе. Следовательно, как говорит М. М. Бахтин, "можно сказать, что всякое слово существует для говорящего в трех аспектах: как нейтральное и никому не принадлежащее слово языка, как чужое слово других людей, полное отзвуков чужих высказываний, и, наконец, как мое слово, ибо, поскольку я имею с ним дело в определенной ситуации, с определенным речевым намерением, оно уже проникается моей экспрессией. В обоих последних аспектах слово экспрессивно, но эта экспрессия, повторяем, принадлежит не самому слову: она рождается в точке того контакта слова с реальной действительностью в условиях реальной ситуации, который осуществляется индивидуальным высказыванием. Слово в этом случае выступает как выражение некоторой оценивающей позиции индивидуального человека" [1; 268].

Именно при конкретном применении конкретного слова в конкретный момент времени говорящий может почувствовать, что дает его употребление для достижения желаемого результата. Повторяя приведенные выше слова М. М. Бахтина, можно сказать, что значение слова принадлежит не ему самому: оно рождается в точке контакта слова с тем "движением", которое оно вызвало в данных конкретных условиях.

И именно здесь, в зоне неопределенности касательно того, кто что способен сделать для придания слову значимости, при моей творческой попытке придать иную форму социальной реальности между мной и "другим", я, так же как и другие, могу оказать формирующее влияние на высказывание. Именно это М. Холквист очень метко назвал "зоной военных действий слова" [11]: место, где происходит борьба между степенями свободы говорящего и слушающего. Важность степеней свободы и ограничений, прав и обязанностей, связанных с речевой позицией, того, что они разрешают и что запрещают, не должна быть недооценена.

Выводы: "внутренняя жизнь" на границах

Все вышеизложенное имело целью развить положение Л. С. Выготского, согласно которому все высшие психические функции являются интериори-зованными отношениями социального порядка: "внутренняя" жизнь человека не такая уж частная и не такая уж внутренняя и тем более не упорядоченная и логическая, как предполагалось. Ранее, исследуя социопси-хологическую интерпретацию интериоризации [17], автор старался показать, что Л. С. Выготский говорил об этической трансформации: то, что мы в детстве делаем спонтанно и бессознательно, под руководством взрослого, позже мы способны делать под контролем собственной личности. Как указывает Л. С. Выготский, ребенок начинает применять по отношению к себе те же формы лингвистического поведения, которые раньше практиковались по отношению к нему другими [5]. Мышление, таким образом, оказывается переводом диалога или аргументации во внутреннюю плоскость. Но с точки зрения М. М. Бахтина, живые диалоги невозможны в пределах унифицированной системы лингвистических знаков Ф. Соссюра, допускающей ничем не лимитированное построение предложений. Живой диалог возникает, по большей части, в том или другом речевом жанре, отражающем интересы той или иной социальной группы, так что все высказывания в пределах жанра в определенном смысле являются откликами друг на друга.

Именно здесь мысль М. М. Бахтина оказывается важнейшим дополнением теории Л. С. Выготского. Л. С. Выготский только намекает на сенсорную, или аффективную функцию слова, для М. М. Бахтина же она оказывается центральной. Хотя мы на самом деле не можем "видеть" мысли другого, по тому, как его слова "задевают" нас, мы можем их ощутить, "почувствовать" их форму. Мы можем "интериоризованно" научиться преодолевать пропасть между тем, что лежит в пределах наших аффективных возможностей, и тем, что вне нашего контроля с точки зрения нашей позиции в той или иной интра-лингвистической реальности. Таким образом, мы можем экспериментировать с внутренним диалогом (или спором) и определять, что, как мы чувствуем, было бы нам лучше всего предпринять в данных обстоятельствах.

Мысли такого рода не могут существовать в логическом "уме" в "центре" нашего существа. Действительно, говорить о таком месте бессмысленно (и далеко не все языки, даже если рассматривать только европейские, имеют подходящее для обозначения такого места слово). Такое мышление может существовать внутри нас - исследующих и преодолевающих трудности пути между всеми возможными формулировками, доступными нам при изменениях возможных для нас позиций, внутри того речевого жанра (формы социальной жизни), в котором мы в данный момент вовлечены. Это описание движения ума, близкое к тому, которое дает У. Джемс. Его структура оказывается изменчивой, временной, заключающейся в пересечении границ (преодолении провалов) между разными формами сознания внутри индивида, между ощущениями собственного существования и существования другого. Каждая форма заключает в себе целое, возможную версию нас как существ того или иного типа. Таким образом, то, о чем мы думаем как о себе, оказывается "формой" не единой мысли, а "борьбы". "Во всем, чем человек выражает себя вовне (и, следовательно, для "другого") - от тела до слова - происходит напряженное взаимодействие "я" и "другого": их борьба (честная или взаимный обман), равновесие, гармония (как идеал), наивное незнание друг о друге, нарочитое игнорирование друг друга, вызов, непризнание... Повторяем, эта борьба происходит во всем, чем человек выражает (раскрывает) себя вовне (для других)" [2; 194-195].

К такому выводу мы приходим в результате переформулировки нашего понимания "внутренней" жизни в терминах семиотического процесса, используя понятия этического отклика, социокультурного развития знака. С точки зрения Л. С. Выготского, такие знаки играют роль психологических инструментов и делают возможной "внутреннюю" жизнь; для М.М. Бахтина, однако, социоэтическая природа этих знаков делает невозможным для "меня" знание, на чьей "я" стороне. Движение моей "внутренней" жизни полностью мотивировано и структурировано моим непрерывным пересечением границ; тем, что происходит в этих зонах неопределенности, где "я" (говоря одним из моих голосов с одной из позиций в диалоге) общаюсь и реагирую на "другого" в другой позиции.

Все сказанное предназначено для того, чтобы ввести в современную психологию понятия довольно революционного характера, которые могут полностью подорвать популярные концепции когнитивной психологии, моделирующие наши предположительно "внутренние психические процессы" по тому, что может быть названо "бесспорно рутинными процессами передачи информации". Если бы это было принято всерьез, нам пришлось бы создать совершенно иной подход к изучению познания.

---

^* Автор приводит цитаты из работ Л. С. Выготского и М. М. Бахтина по их изданным на английском языке переводам. В настоящей публикации они даются в оригинальном виде: соответствующие источники включены в список литературы. - Примеч. ред.

¹ Интересно сравнить это высказывание с формулировкой Л. С. Выготского: "Таким образом, мы могли бы сказать, что через других мы становимся и что это правило относится не только к личности в целом, но и к истории каждой отдельной функции... Личность становится для себя тем, что она есть в себе, через то, что она представляет для других" [5; 196].

² У. Джемс говорит о работе мысли в терминах "ощущения тенденции", часто столь расплывчатом, что его невозможно идентифицировать. Термин "ощущение" ни в коем случае в этом контексте не должен расцениваться как относящийся к эмоциям. Он описывает восприятие чего-то вне нас, а не переживание внутренних состояний.

³ Концепция "голосов" является центральной для диалогической теории языка М. М. Бахтина. Она играет в его философской антропологии овеществленной мысли такую же роль, какую "ум" играет в некоторых философиях просвещения. По словам К. Эмерсона, М. М. Бахтин визуализирует голоса, он воспринимает их как занимающие место в пространстве и взаимодействующие тела. Голос, как постоянно говорит М. М. Бахтин, это не просто слова или идеи, собранные вместе: это "семантическая позиция", точка зрения на мир, одна личность, находящая свое место среди других личностей в определенной области. Звучание голоса определяется положением человека, тем, что он "видит" и, можно добавить, что он чувствует.

⁴ Хотя диалогическое использование слова представляется неоспоримым, последователь М. М. Бахтина сказал бы, что это так лишь в рамках формы социальной жизни, уже заданной теми речевыми жанрами, в которых это слово употребляется.

⁵ М. М. Бахтин в [1] дает наименование хронотопов упорядочивающим структурам, развивающимся в рамках форм литературы и устного общения в различные исторические периоды.

⁶ Поскольку предложение является всего лишь формальной структурой, к нему неприложимы понятия возможности ответа и адресности (см. [3], [7]).

⁷ Дж. Верч в своих работах [19], [20] демонстрирует совершенно иной подход к тому, как формы мысли и речи взрослого человека могут стать не связанными с контекстом, используя грамматически и синтаксически правильные предложения как основные единицы семиотической медиации. Здесь уместно будет сказать, что автор не согласен с таким подходом: соблюдения синтаксических правил недостаточно для тематически организованной речи.

⁸ Они, в зависимости от того, соблюдаются или не соблюдаются, воспроизводят (или нет) отношения власти у рассматриваемой формы жизни.

⁹ Автор драматически столкнулся с этим фактом, когда, при попытке овладеть датским языком по учебнику, спросил у трехлетней дочери коллеги, бегло говорившей на языках обоих родителей, о значении некоторых фраз из книги. Ответ был: "Я еще не умею читать!". "Тогда откуда же она знает, что говорит?" - подумал автор.

---

1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.
2. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Киев: Next, 1994.
3. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худ. лит., 1975.
4. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. М.: Лабиринт,1993.
5. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М.: Изд-во АПН РСФСР, I960.
6. Выготский Л. С. Мышление и речь. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1956.
7. Clark R., Holquist М. Mikhail Bakhtin. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1984.
8. Emerson С. Editor's preface // Emerson C. (ed. a. trans.) Problems of Dostoevsky's poetics. Minneapolis, MN: Univ. of Minnesota Press, 1984.
9. Garfinkel H. Studies in ethnomethodology. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1967.
10. Giddens A. The constitution of society. Cambridge, U.K.: Polity Press, 1980.
11. Holquist М. Answering as authoring: Mikhail Bakhtin's trans-linguistics // Critical Inquiry. 1983. N 10. P. 307-319.
12. James W. Principles of psychology. L.: Macmillan, 1990.
13. Reddy М. The conduit metaphor // Ortony A. (ed.) Metaphor and thought. L.: Cambridge Univ. Press, 1979.
14. Saussure F. de. Cource in general linguistics. L.: Peter Owen, 1974 (original work published I960).
15. Shotter J. Social accountability and selfhood. Oxford, U.K.: Blackwell, 1984.
16. Shotter J. Social accountability and the social construction of "you" // Shotter J., Gergen K. J. (eds.) Texts of identity. L.: Sage, 1989.
17. Shotter J. Vygotsky: The social negotiation of semiotic mediation // New Ideas in Psychology. 1993. N 11. P. 61-75.
18. Todorov T. Mikhail Bakhtin. The dialogical principle. Manchester: Manchester Univ. Press, 1984.
19. Wertsch J. V. Vygotsky and the social formation of mind. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1985.
20. Wertsch J. V. The semiotic mediation of mental life // Merz E., Parmentier R. J. (eds.) Semiotic mediation: Sociocultural and psychological perspectives. L.: Acad. Press, 1985.
21. Wittgenstein L Zettel (2nd ed.). Oxford, U.K.: Blackwell, 1981.

Перевела с английского А. В. Александрова