Харрисон М. Стабильны ли командные системы? Почему потерпела крах советская экономика? // Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л.И.Бородкина. Вып. 6. М., 2001. С. 120-141 (Постраничные примечания).
В интернет-версии публикации начало каждой страницы отмечено: {номер страницы}.
{120}
М.Харрисон
(Уорвикский университет,
Великобритания)
Стабильны ли командные системы?
Почему потерпела крах
советская экономика?
Через 10 лет после крушения советской командной экономики, несмотря на продолжительные оживленные дебаты, остаются нерешенными две проблемы. Во-первых, почему советская экономика потерпела крах в конце 1980-х гг., и была ли ее дестабилизация неизбежной или случайной? Во-вторых, являются ли системы, основанные на принуждении, внутренне нестабильными, и что вообще такое стабильность и принуждение?
В данной работе мы обосновываем следующие тезисы. Во-первых, стабильность является характеристикой состояния системы, а не системы как таковой. Экономика, основанная на принуждении, может быть стабильной; даже отношения принуждения сами по себе могут быть стабильными, если выгоды сторон в условиях этих ограничений превосходят издержки. Во-вторых, советская экономика была стабильной вплоть до момента ее краха, но, вероятно, эту стабильность стало трудно и в конце концов невозможно поддерживать. В-третьих, дестабилизация отношений принуждения может произойти из-за отказа одной стороны от принуждения или из-за сопротивления другой. В переменах, произошедших в Восточной Европе, можно было наблюдать и то, и другое, но в случае СССР и теория, и опыт указывают на первое.
Была ли нестабильной советская экономика?
В ходе дебатов относительно причин краха советской экономики четко оформилась поляризация авторов на "эссенциалистов" ("essentialists") и "волюнтаристов" ("voluntarists"). Первые утверждают, что советская система потерпела крах, поскольку она была анормальной по своей сути (essentially abnormal). Стабильность требует "нормальности", а "нормальность" подразумевает согласие; советская же система принуждения исключала согласие. "Эссенциалисты" (см. McNeill (1998), Rutland (1998), Brzeski (1999), Malia (1999), и Pipes (1999)) считают, что природа советской системы сделала ее крах неизбежным и даже предсказуемым. Данную позицию, опирающуюся на фундамент ортодоксальной экономической науки, разделял весьма ограниченный круг специалистов-практиков, предсказывавших крах советской системы (взгляды этого меньшинства отражены, в частно-{121}сти, в работах Birman (1980) и Ticktin (1998)). Большинство же исследователей, включая автора данной работы, скорее согласились бы с тезисом о том, что "предсказания неминуемого краха советской системы следует воспринимать с осторожностью" (Millar (1987)).
Действительно ли прогнозам западных экономистов относительно краха советской экономики недоставало аккуратности? Среди западных экономистов широко распространено мнение (которое разделяется и некоторыми политологами), что советская экономика рухнула вследствие волюнтаристских политических действий, а не многолетних тенденций экономического развития. В.Конторович, например, писал: "Мы стремимся говорить о фактах свершившихся, как о неизбежных, и попытки доказать, что то, что случилось, могло бы не случиться, как правило, отвергаются как неудачные оправдания проигравшей стороны. Но коллапс советской системы был побочным результатом небольшого числа катастрофических решений нескольких человек" (Kontorovich (1993)). Как выразился один из комментаторов, "если бы не болезнь почек Андропова, то коммунизм все еще существовал бы". Подобные взгляды можно найти как у политологов (см. Dallin (1992), Brown (1997)), так и у экономистов (Ellman and Kontorovich (1992); Treml and Ellman (1993), Kontorovich (1998), Khanin (1992), Becker (1994) и Schroeder (1995)).
Современные данные не поддерживают позицию "эссенциалистов" (Ofer (1987), Bergson (1989), Maddison (1995), Easterly and Fischer (1995), Harrison (1998a)). Во-первых, статистические временные ряды за период 1928-1987 гг. свидетельствуют о росте производительности. Во-вторых, тренд ее роста был стабильным в том смысле, что экономика возвращалась к нему после потрясений (которых, впрочем, было много, и иногда они были очень серьезными). В-третьих, наблюдался значительный рост благосостояния: ВВП на душу населения возрос за период 1928-1987 гг. в пять раз. Реальное потребление возросло в меньшей степени: возможное повышение благосостояния, обусловленное ростом предложения товаров и услуг, замедлялось из-за дефицита и ограничений в ассортименте и выборе, а также вследствие неравенства в разрезе общественных групп и поколений. В-четвертых, отдача от инвестиций, хотя и сокращалась (по международным масштабам ее снижение происходило очень быстро, особенно с середины 1970-х гг.), однако оставалась неотрицательной. В-пятых, до середины 1970-х гг. советская экономика реализовывала амбициозную сталинскую идею "догнать и перегнать" развитые капиталистические страны, хотя и слишком медленными темпами. В-шестых, с середины 1970-х гг. рост производительности в Советском Союзе замедлился настолько, что сделал не-{122}возможным достижение упомянутой цели, однако его темпы все же оставались положительными.
Существуют также многочисленные свидетельства поддержки народом советской системы в послевоенные годы. Основным индикатором недовольства служили диссидентство и эмиграция. Исследуя развитие диссидентства в 1970-е гг., некоторые авторы объясняли его узкую социальную базу незаинтересованностью большинства населения в сопротивлении брежневскому режиму (Churchward (1975), Lane (1976)). Б.Силвер пришел к выводу, что во многих отношениях эмигранты эры Брежнева оставались привержены основным советским ценностям (Silver (1987)). Доступны и данные, отражающие преобладавшие ценности и устремления населения во времена Горбачева. Массовые опросы показали, что большинство людей сами выбирали степень своего участия в работе государственных и партийных органов, и чем больше была эта степень, тем более они чувствовали личное влияние на принимаемые решения (Bahry and Silver (1990)). Они ощущали себя более свободными, подверженными меньшей цензуре и испытывали меньшую необходимость в самоцензуре, чем многие американцы и чем большинство черных американцев (Gibson (1993)). Опрошенные по большей части одобряли понятия перестройки и рыночной экономики, но одновременно продолжали демонстрировать поддержку государственной собственности в тяжелой промышленности и государственных гарантий базового дохода и занятости; они отрицательно относились к таким следствиям рыночной экономики, как свободные цены, безработица, появление богатых частных собственников (White (1990), Finifter and Mickiewicz (1992), Bahry (1993), Fleron (1996), Blanchflower and Freeman (1997)).
Таким образом, имеющиеся данные указывают на то, что советская политико-экономическая система была хоть и не слишком динамичной и определенно не беспроблемной, но стабильной и имела необходимые атрибуты легитимности. И все же она потерпела крах. Почему?
Как работает принуждение?
Для ответа на поставленный в заголовке раздела вопрос я использую три идеи из обширной литературы. Во-первых, принуждение имеет оптимальный уровень. Х.Хантер утверждал, что на развивающуюся экономику может положительно воздействовать определенная степень напряженности планирования (Hunter (1961)). При умеренном уровне напряженности происходит мобилизация ресурсов, а это приводит к экономическому росту. По мере возрастания напряженности планов результаты повышаются медленнее из-за увеличения диспропорций и ошибок. В конце концов противоречия достигают точки, когда рост прекращается.
{123} Во-вторых, определенный уровень принуждения может обеспечить поддержку населением той или иной меры экономической политики. В работе Mills and Rockoff (1987) было изучено функционирование карточной системы рационирования продовольственных продуктов в Великобритании и США во время Второй мировой войны. Было обнаружено, что "приемлемость" карточек для населения положительно сочеталась с некоторым принуждением. В Великобритании контроль за рационированием продуктов был более строгим; небольшие нарушения чаще обнаруживались и наказывались. В результате значительных нарушений было меньше, и система рационирования воспринималась как справедливая. В США, напротив, контроль за соблюдением правил рационирования был ниже необходимого уровня. Система пришла в упадок, поскольку нарушение правил оставалось без наказания.
В-третьих, в рассуждениях Н.Макиавелли на тему о том, "почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли", мы обнаруживаем идею, что принуждение может обеспечивать согласие: "...Нрав людей непостоянен, и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой" (Макиавелли (1982). С. 317). Это наблюдение привело его к выводу о том, что попытки реформ путем убеждения обычно будут безуспешными.
Таким образом, принуждение имеет много измерений: оно мобилизует ресурсы (Х.Хантер); его эффективность зависит от контроля, положительных стимулов и наказаний (Дж.Миллз и Х.Рокофф); оно способно обеспечить согласие (Н.Макиавелли). Принуждение может применяться с различной степенью интенсивности: существует, так сказать, "оптимальный" уровень принуждения, но принуждения может быть также слишком много или слишком мало. Наконец, эффективность принуждения должна рассматриваться в историческом контексте - применительно к конкретному проекту развития народного хозяйства, военной ориентации экономики, конституционной реформе и т.д.
Что такое принуждение?
В СССР принуждение осуществлялось в рамках командной системы: плановики отдавали приказы производителям. Объем выпуска в такой экономике зависел от усилий производителей, а пропорции его распределения между плановиками и производителями - от уровня и характера принуждения, применяемого плановиками и не сдерживаемого законом (Горбачев сказал бы по этому поводу: "Пока мы живем в неправовом государстве", а Сталин бы сказал: "План - это закон").
{124} Кто такие "плановик" и "производитель"? Я использую слово "плановик" не в буквальном "советском" смысле (незаметный и низкооплачиваемый сотрудник плановых органов СССР), а в западном: экономический "принципал" (principal), имеющий право отдавать команды производителям и стоящий выше закона. В контексте данной статьи отдельные лица причисляются к плановикам или производителям не в зависимости от их должности и места работы, а исключительно на основании того, прикладывают ли они производственные усилия (effort) или применяют принуждение. Я признаю, что это - сильное упрощение. Мы знаем, что в действительности существовали сложные иерархии плановиков и производителей, причем в некоторых случаях эти иерархии плавно переходили одна в другую.
Какова была мотивация перечисленных категорий субъектов? Рассмотрим производителей, максимизирующих превышение дохода над вложенными усилиями. Для них это - цель, заданная "сверху". Советские плановики еще в 1929-1930 гг. обнаружили, что даже при социализме любовь к труду в отсутствие "кнута и пряника" не достаточна, чтобы обеспечить мотивацию рабочих и управляющих (Kuromiya (1988), Davies (1988), Davies (1996)). Недавно в работе Blanchflower and Freeman (1997) было показано, что уровень удовлетворенности работой в социалистических странах Восточной Европы был в среднем значительно ниже, чем в Западной Европе. В то же время плановики были движимы внутренней мотивацией: они хотели построить новое общество и государство на основе тяжелой и военной промышленности. Для этого им необходимо было извлекать и распределять по собственному усмотрению излишек ресурсов, который мы назовем "рентой".
Принуждение имело три аспекта. Первым была мобилизация : плановики изымали конечный продукт у производителей, возвращая им основной заработок (basic wage), а остальное удерживали в качестве ренты и распределяли в соответствии с целями народнохозяйственного развития и обороны.
Вторым аспектом принуждения был контроль (monitoring); плановики обязывали производителей вести учет затрат и выпуска. Иначе как плановики могли знать, что они получали все? Действительно, если бы не было контроля, то производители использовали бы часть продукции для личного потребления или направляли бы ее на нелегальные рынки. Проблема состоит в том, что осуществление контроля сопряжено с издержками. Плановики не могли получить в свое распоряжение всю валовую продукцию без полицейских мер, связанных с деятельностью органов охраны, транспортной милиции, инспекторов, бухгалтерии на предприятиях и в министерствах, отделов материальных балансов в министерствах и Госплане и т.д. В сущности, плановики не могли даже посчитать объем конечной валовой продукции без агрегирования ее в терминах плановых цен, а показатель {125} "валовой продукции в неизменных (позже сопоставимых) ценах" стал представлять собой инфляционную сделку между производителями и плановиками (Harrison, 1998b). Таким образом, плановики стояли перед выбором: контролировать и нести расходы на контроль, либо не контролировать, а значит, позволить производителям присваивать часть продукции.
Итак, есть первое, есть второе, что на третье? Мобилизации и контроля не было достаточно. Доход плановиков в огромной степени зависел от фактора, не подвластного их контролю - от усилий производителей. Чем упорнее работают производители, тем выше рента. Возможно, плановики не могли ни контролировать, ни непосредственно отслеживать усилия производителей. Если конечный продукт можно было контролировать, неся при этом определенные издержки, то издержки контроля за усилиями производителей были запретительно высокими. Эту идею подтверждает факт систематического накопления предприятиями скрытых трудовых резервов, в то время как ответом властей на подозреваемое утаивание рабочей силы становилось не усиление контроля, а изменение механизмов стимулирования (Dearden, Ickes and Samuelson (1990)).
Механизмы стимулирования, связанные с объемом конечного выпуска, представляют собой третий аспект системы принуждения. Эти механизмы необходимы для мотивации усилий. Людьми, которые руководствуются мотивом личного интереса, движет сравнение выгод и издержек трудовых усилий. Плановики должны были придумать искусственную систему поощрений и наказаний, достаточную для компенсации тягости труда. При наличии такой системы производители могли бы выбирать, прикладывать ли им усилия и получать за это вознаграждения, либо не делать этого и нести наказания. Эта система была "искусственной" в том смысле, что градиент наказаний и поощрений задавался административно, а не автоматически, рыночным механизмом.
Вознаграждения означали дополнительное приращение дохода производителей в денежном или натуральном выражении, наказания - увольнение или принудительный труд. Вознаграждения, вероятно, обходились для плановиков дороже, чем наказания. Эффективное наказание предотвращает то поведение, которое оно призвано наказывать, и поэтому ничего не стоит. Эффективное вознаграждение (т.е. такое, которое успешно стимулирует желательное поведение) должно быть реально выплачено. Эффективные наказания дешевле вознаграждений, потому что в применении действительно эффективных наказаний никогда не возникает необходимости.
Но какова была цена неэффективных наказаний? Ограничимся рассмотрением административных расходов, которые могли быть очень значительными: персонал ГУЛАГа в период его наибольшего развития насчитывал {126} сотни тысяч человек, обеспечивавших надзор за заключенными, их передвижение и охрану. Для возмещения этих затрат трудовые лагеря должны были функционировать на основе самоокупаемости (Хлевнюк (1993)). Принудительным трудом заключенных и спецпереселенцев создавалось их собственное жилье и обеспечивалось содержание как их самих, так и охраны. Таким образом, я допускаю, что административные расходы на наказания полностью возмещались. Неэффективные наказания могли также вызывать потери из-за снижения производительности труда, которые самоокупаемость не могла предотвратить, так как рабочие увольнялись и снова принимались на работу, перемещались на низкопроизводительные позиции или отправлялись в трудовые лагеря. Я не рассматриваю здесь такие потери; их воздействие специально исследуется в работе Harrison (2000).
Низкие издержки эффективных наказаний по сравнению с вознаграждениями должны были привести к оптимальному для плановиков решению: использовать только угрозу наказаний и никогда не предлагать вознаграждения. Все, что требовалось сделать - это установить наказания на достаточно высоком уровне. Однако реальные командные системы всегда сочетали наказания и вознаграждения. Зачем надо было предусматривать вознаграждения? Предположим, что существует максимальный уровень наказаний, который не может быть превышен. С одной стороны, бедные не могут платить большие штрафы; по этой причине положительные стимулы всегда имели значение в ГУЛАГе (Karklins (1989)). С другой стороны, общество может требовать соответствия тяжести преступлений и наказаний, и простое уклонение от рабочих обязанностей (shirking) может не рассматриваться как заслуживающее сурового наказания. Таким образом, если эффективные наказания слишком высоки, чтобы их можно было применять на практике, свобода действий плановиков будет ограничена, и минимальный эффективный уровень вознаграждений должен быть положительным.
Сталинские репрессии 1930-1940-х гг. можно рассматривать как попытку борьбы с уклонением от усилий посредством максимально высоких наказаний. Низкие усилия на производстве именовались "вредительством врагов народа" (Manning (1993)). Жестокие наказания налагались на хозяйственников и рабочих за малейшие неудачи при выполнении заданий. С 1938 г. незначительные нарушения трудовой дисциплины во все возрастающих масштабах рассматривались как уголовные преступления, не взирая на конкретные обстоятельства. Наказанные обычно приговаривались к принудительному труду в учреждениях, работавших на принципах самоокупаемости, где условия содержания были на грани выживания. Посредством таких репрессивных мер власти пытались сформировать ожидания, что неудачи на производстве будут наказаны независимо от того, были ли {127} они случайными или нет. Только успешное выполнение заданий могло обеспечить безопасность. Политическое руководство послесталинского периода пришло к заключению, что такой режим не был эффективен ни с точки зрения стимулирования усилий, ни в контексте более общих целей государства. В результате было воссоздано более сбалансированное сочетание поощрений и наказаний.
Итак, принуждение определяется как командная власть плановиков, не ограниченная нормами права, но и не абсолютная, и обязанность производителей подчиняться решениям плановиков. Но принуждение не означало отсутствие выбора: плановики решали, какой уровень принуждения применить, а производители - сколько вложить усилий. Если бы у производителей вообще не было выбора, то не было бы и необходимости в системе стимулирования.
Равновесие при высоком уровне производства
Перейдем к построению экономической модели. Модель должна показать нам, какие взгляды на крах советской экономики соответствуют известным фактам, а какие нет. По определению, предложенному в работе Bliss (1999), наша модель - "детская" (baby model):
"[...] существует два основных вида экономической теории. Есть чистая теория, сложная и общая, назовем ее теорией общего равновесия. И есть упрощенная, ограниченная, но полезная теория, назовем ее "детской". Модели общего равновесия описывают экономику в точных математических терминах и строго доказывают существование равновесия, используя мощный аппарат топологических теорем. Но проблема заключается в том, что из слишком общих принципов практически ничего не следует. [...С другой стороны,] "детские" модели могут давать аналитически значимые и определенные результаты. Они также формализуют интуитивные идеи и поэтому помогают выявить проблемы там, где все казалось очевидным".
Сущность данной модели представлена на четырех рисунках1. На Рисунках 1 и 2 показано, как производители определяют уровень своих усилий в рамках, заданных плановиками. Рисунки 3 и 4 показывают, как плановики "настраивают" уровень принуждения в соответствии с усилиями, прилагаемыми производителями. Рассмотрим Рисунок 1. По вертикальной оси отложены результаты экономической деятельности в единицах полезности, по горизонтальной - уровень усилий производителей. Пусть плановики установили низ-{128}кий, но ненулевой уровень принуждения, при котором производители присваивают часть ренты. Чистый доход производителей складывается из превышения их основного заработка (basic wage) над издержками, обусловленными затратой усилий, и тех рент, которые они могут присвоить. Чем выше затраченные усилия, тем выше общий конечный продукт, но на основной заработок производителей это не оказывает никакого влияния - все излишки изымаются у них плановиками. Однако, поскольку принуждение находится на низком уровне, объем конечного продукта не контролируется, и производственники могут присваивать часть рент. Объем присвоения не зависит от интенсивности усилий, поэтому чистый доход производителей всегда выше при низком уровне усилий. Плановики получили бы выигрыш, если бы производители повысили уровень усилий, но в данной ситуации плановики не располагают средствами, чтобы обеспечить такой результат.
Рассмотрим Рисунок 2. Здесь, в отличие от предыдущего случая, плановики установили высокий уровень принуждения. При этом плановики должны нести издержки, связанные с контролем, но производители не могут больше присваивать ренты. Так как плановики теперь знают, сколько продукции произведено, они могут вознаграждать производителей за упорный труд и наказывать за недостаточные усилия. Рассмотрим сначала наказания: если производители выбирают низкий уровень усилий, то из их основного заработка будут вычтены большие штрафы, которые на графике поглощают выгоды, приобретенные благодаря сбережению усилий. Однако это всего лишь делает производителей индифферентными в отношении выбора между упорным трудом (приложением высокого уровня усилий) и уклонением от усилий, ведущим к наказанию. Если наказания нельзя увеличить, то плановики вынуждены выплачивать дополнительные вознаграждения. Это побуждает производителей прикладывать высокий уровень усилий. Такой результат благоприятен и для плановиков: если бы усилия были низкими, их чистый доход был бы меньше ввиду более низкого уровня производства. Пока стимулы остаются эффективными (как на Рисунках), этого исхода можно избежать.
Рисунок 1. Производители устанавливают уровень своих усилий в условиях слабого принуждения
Рисунок 2. Производители устанавливают уровень своих усилий в условиях строгого принуждения
Сопоставление Рисунков 1 и 2 приводит нас к важному выводу. Выбор уровня усилий производителями зеркально отражает уровень принуждения. Когда уровень принуждения достаточно высок, чтобы производители предпочли высокий уровень трудовых усилий, снижение принуждения всегда ведет к ослаблению усилий. Как сказал один бывший советский руководитель в интервью британскому журналисту Уильяму Кигану (The Observer. 18 октября 1998 г.): "Мы работали в системе, управляемой командами из центра. Нам говорили, что производить. Теперь нам не говорят, что производить, и мы ничего не производим".
{130} Те же результаты - но с точки зрения плановиков - показаны на Рисунках 3 и 4. Здесь плановики должны выбрать оптимальный уровень принуждения. Мы видим аналогичный важный эффект: плановикам выгодно устанавливать высокий уровень принуждения независимо от того, каковы решения производителей. При условии самоокупающихся наказаний выгоды от контроля (по сравнению с его отсутствием) даже больше в том случае, когда уровень усилий производителей низок. Контроль выгодно осуществлять, когда расходы на него в сочетании с затратами на вознаграждения за высокие усилия не превышают потенциальные потери в виде рент, которые в противном случае были бы присвоены производителями. Независимо от уровня усилий, контроль по меньшей мере удерживает производителей от присвоения рент.
Рисунок 3. Планировщики устанавливают уровень принуждения в условиях низких усилий
Рисунок 4. Планировщики устанавливают уровень принуждения в условиях высоких усилий
Рассмотренные рисунки демонстрируют возможность достижения равновесия при высоком уровне производства: в случае, когда и принуждение, и усилия высокие, ни одна из сторон не выигрывает, "опуская планку" ниже. Если производители сокращают усилия, они теряют вознаграждения и сталкиваются с наказаниями; связанные с этим потери перевешивают выгоды от сокращения усилий. Если же плановики сокращают уровень принуждения, их потери от присвоения рент производителями превышают выгоды от отмены контроля и вознаграждений. Хотя здесь присутствует принуждение, это равновесие стабильное: выгоды обеих сторон превышают издержки.
Динамика расходов контроля
Стабильность при высоком уровне производства зависит среди прочего от издержек контроля. Изменения в производстве, которые усложняют контроль, могут сузить и в конце концов свести на нет диапазон, в котором возможно равновесие при высоком уровне производства.
Если площадь фигуры, соответствующей расходам на контроль (см. Рисунки), значительно увеличится, то контроль станет убыточным и плановики перестанут его применять вне зависимости от того, являются ли усилия высокими (Рисунок 4) или низкими (Рисунок 3). Когда произойдет полный отказ от контроля, производители перестанут прилагать усилия сверх минимального уровня (Рисунок 1).
Прежде чем применить эту модель к объяснению краха советской экономики, рассмотрим проблему расходов на контроль более детально. Плановики несут соответствующие расходы, чтобы предотвратить присвоение рент производителями. Важно иметь в виду, что возможность присвоения рент (т.е. торговли производителями своей продукцией на сторону в ущерб плановикам) увеличивает, а не снижает стимулы плановиков к осуществлению контроля. Для плановиков потеря рент - это плата за отсутствие контроля и обоснование {132} для постоянного использования принуждения. При прочих равных условиях, чем больше возможностей для присвоения рент, тем выше вероятность, что установится ситуация с высоким уровнем принуждения и усилий.
Рост расходов на контроль мог неблагоприятно повлиять на советскую командную систему в послевоенный период. Наблюдался ли этот рост? Расходы на контроль трудно оценить эмпирически. Время от времени осведомленные наблюдатели высказывали опасения, что доходы от роста производства "проедаются" бюрократией. Например, в 1960-х гг. известный аналитик академик В.М.Глушков предсказывал, что при сохранении существовавших тенденций к 1980 г. все трудоспособное население СССР будет занято планированием (цит. по: Ellman, 1969. P. 288). Этого, конечно же, не произошло, и доля советского населения, официально занятого в сфере управления, оставалась в течение многих десятилетий на удивительно постоянном уровне (около 2% всех занятых в общественном секторе экономики). Однако в экономиках стран Запада многие издержки государственного регулирования отражаются в бюджетах регулируемых корпораций, а не непосредственно в бюджетах регулирующих инстанций. Более того, в экономических системах советского типа наиболее важной регулирующей инстанцией являлась коммунистическая партия, а следовательно, одним из индикаторов динамики расходов на контроль могут служить данные о партийных финансах. Нам они недоступны, однако известно, что отношение численности членов партии к совокупной численности занятых стабильно росло: с 1% в начале 1920-х гг. до 3% в 1940 г., 7% в 1956 г. и 11% в 1973 г. Можно предположить, что расходы на содержание партии по отношению к национальному доходу росли теми же темпами. Правдоподобная гипотеза относительно подобной динамики расходов может быть связана с тем, что растущая сложность осуществления точного контроля не компенсировалась совершенствованием его методов, поэтому для поддержания стандартного уровня контроля на единицу конечного выпуска требовалось непрерывное увеличение общих расходов на контроль.
Освоение новых продуктов и технологических процессов подталкивало развитие в том же направлении. Непрерывное расширение ассортимента продукции, постепенное усложнение ее характеристик повышали издержки плановой системы. Измерение объема конечного продукта становилось все более сложным, а это затрудняло измерение производительности труда. Когда новые изделия особого технического или военного значения навязывались производителям сверху по заказам влиятельных министерств, контроль можно было осуществлять непосредственно. Однако многие усовершенствования вводились производителями по собственной инициативе ради увеличения нормы вознаграждений на единицу усилий таким образом, {133} чтобы плановики не смогли этого обнаружить (Berliner (1976), Harrison (1998b)). Эта стратегия производителей приносила им дополнительные выгоды в силу того, что значение качества и ассортимента продукции со временем возрастало.
Переход к гибкому производству также мог повысить контроль производителей над уровнем усилий и информацией о нем. Советская промышленность перешла от ремесленного к массовому производству в период "социалистической индустриализации" не только ради снижения себестоимости продукции, но также и для того, чтобы снизить расходы на контроль (Harrison and Simonov (2000)). Напротив, переход от массового производства к гибкому означал для плановиков угрозу возвращения к высоким издержкам контроля.
Снижение темпов экономического роста в послевоенный период вместе с ростом издержек как контроля, так и отказа от него стало фоном для целой серии экономических реформ в Советском Союзе и в странах Восточной Европы (Schroeder (1972), Schroeder (1979), Schroeder (1982), Hanson (1983), Bornstein (1985), Brus (1986), Kornai (1986), Kontorovich (1988)). Движущей силой этих реформ являлось стремление создать саморегулируемый механизм социалистической экономики. Их общая цель состояла в перестройке системы стимулирования таким образом, чтобы плановики и производители могли взаимодействовать более гармонично, чем в условиях постоянного контроля с традиционными вознаграждениями и наказаниями. Если бы эти реформы оказались успешными, то плановики смогли бы благополучно отказаться от своих регулирующих полномочий и передать их управленцам, деятельность которых не предусматривала бы осуществления постоянного контроля.
Улучшение распределения ресурсов было важной целью экономических реформ. Однако эмпирические исследования показывают, что результаты реформ с точки зрения эффективности распределения могли быть негативными. Эффективность часто падала из-за того, что новые формы стимулирования открыли перед производителями новые возможности борьбы за присвоение рент. Рабочее время сокращалось, дисциплина падала. Для борьбы с этими тенденциями восстанавливались традиционные методы управления. В то же время исходные проблемы так и не получали решения, и в результате возникали циклы реформ и контрреформ. Таким образом, реформы не смогли сдержать рост расходов на контроль, а управление производственной деятельностью по-прежнему продолжало требовать пристального внимания плановиков.
{134}
Что произошло в период "перестройки"?
Коллапс советской экономики в конце 1980-х гг. происходил по трем направлениям: резко сократились усилия и контроль, и почти все ощутили падение дохода. Большинство россиян хотели бы обратить эти тенденции вспять: один из опросов показал, что 48% его участников выступали за возврат к государственному планированию и распределению, а 58% заявили, что было бы лучше, если бы страна оставалась такой, какой была до 1985 г. (The Economist. 18 декабря 1999). Однако возврата к прошлому не произошло.
Чьи действия спровоцировали коллапс - плановиков или производителей? Теоретически падение выпуска могло быть связано с тем, что производители отказались от усилий в ответ на неадекватное стимулирование. Свидетельства времен Брежнева демонстрируют неэффективность системы вознаграждений. Из почти трех тысяч опрошенных эмигрантов (см. Gregory (1987)) три четверти утверждали, что средняя производительность труда падала (хотя это было не так); из них три пятых считали, что неадекватное стимулирование было основной причиной производственных проблем. При Горбачеве летом 1989 г. советские шахтеры предприняли забастовку, требуя повышения вознаграждения за труд (Siegelbaum and Walkowitz (1995)). Однако отказ производителей от усилий при прочих равных условиях должен был привести к усилению контроля, а не послужить поводом для отказа от него, поскольку выгоды плановиков от осуществления контроля (по сравнению с отказом от него) больше в том случае, когда усилия находятся на низком уровне (Рисунок 3), а не на высоком (Рисунок 4).
При прочих равных условиях, за отказом производителей от усилий должно было бы следовать повышение наказаний (Рисунок 2). Однако нет никаких свидетельств того, что в брежневский период происходило ужесточение наказаний за снижение усилий; напротив, наказания, возможно, снизились (Kontorovich (1986)). При Горбачеве бастующие шахтеры не только избежали наказания, но и добились повышения заработной платы. Правда, в период 1983-1986 гг. произошло некоторое укрепление контроля и дисциплины. Однако в этот период не заметно снижения усилий; напротив, усилия, вероятно, возросли, что указывало на повышение эффективности стимулирования.
Постепенное повышение расходов на контроль могло вызвать отказ от дальнейшего содержания контрольного механизма, а следовательно, и отказ от затраты усилий. Если издержки контроля выросли до уровня, при котором они в сумме с вознаграждениями превышали те ренты, которые в противном случае присвоили бы производители (Рисунок 4), то контроль {135} перестал быть выгодным: плановики в этом случае выигрывали, отказавшись и от контроля, и от стимулирования, а это вело к отказу производителей от приложения усилий. Мы знаем, что в отсутствие контроля со стороны плановиков производители всегда предпочитают низкий уровень усилий (Рисунок 1).
Сделаем небольшое отступление. В долгосрочной перспективе, ослабляя контроль, плановики должны были потерять не только те ренты, которые производители стали бы присваивать, но также и ту продукцию, которая перестала бы выпускаться. Предвидели ли плановики такой исход? Если нет, можно было бы ожидать, что они восстановят контроль, как только обнаружится падение производства; благодаря этому спад носил бы временный характер. Если бы плановики делали правильные прогнозы, то указанное обстоятельство дополнительно стимулировало бы поддержание контроля с их стороны; контроль сохранялся бы до тех пор, пока его издержки не превышали стоимость рент, которые в противном случае были бы присвоены производителями, и будущего продукта, который в противном случае вообще не был бы произведен, вместе взятых. Но как только расходы на контроль превысят этот уровень, неизбежен отказ от контроля.
Волна забастовок в 1989 г., вероятно, дала плановикам полезную информацию, хотя и не заставила их отказаться от контроля. Это был тот момент, с которого процесс "конверсии власти" (Mawdsley and White (2000)) путем приватизации партийных и комсомольских структур и предприятий приобрел необратимый характер. Каким образом плановики обнаружили, что контроль стал убыточным? Они убедились в этом, выяснив, что максимальное вознаграждение, которое они могли предложить производителям за высокие усилия, перестало быть эффективным. Потерпев ранее неудачу в снижении расходов на контроль посредством экономической реформы, плановики могли перейти к попыткам компенсировать растущие расходы на контроль и неэффективность вознаграждений посредством усиления наказаний. Это как раз то, что делалось при Андропове и Черненко. Однако при Горбачеве усиление наказаний натолкнулось на общественные и политические ограничения и в конце концов было прекращено. Снижение уровня наказаний могло побудить производителей к требованиям о повышении вознаграждений, как в случае с забастовками 1989 г. Если невозможно было ни налагать наказания, ни увеличивать вознаграждения, то забастовки должны были послужить сигналом для плановиков, что стимулирование потеряло эффективность. В конечном счете именно плановики предали командную экономику, но сигнал о том, что ее время прошло, был подан производителями.
{136} Если нарисованная нами картина верна, можно ли было ожидать сокращения дохода как производителей, так и плановиков? Национальный доход в целом непременно должен был упасть, но распределение убытков могло быть неравномерным. Падение производства в первую очередь должно отразиться на плановиках, но они будут стараться переложить потери на производителей, отменив вознаграждения за высокий уровень усилий. В результате доход производителей сокращается до величины основного заработка, но они могут попытаться переложить соответствующие убытки на плановиков, присваивая ренты. Конечный результат оказывается неопределенным, однако существует вероятность того, что сократятся доходы обеих сторон.
Выводы
Выводы, полученные в данной статье, можно суммировать следующим образом.
Во-первых, нестабильность не является характеристикой, внутренне присущей командным экономикам. Принуждение может создать основу для устойчивого функционирования экономической системы. Стабильность всегда зависит от конкретных обстоятельств, причем могут быть найдены условия равновесия при высоком уровне как производства, так и принуждения. Более того, такие условия могут поставить все стороны в лучшее положение по сравнению со случаем, когда допускается ослабление контроля и усилий. Это, однако, не означает, что при командной системе уровень благосостояния всех сторон должен быть выше, чем при хорошо организованной рыночной системе, которая в России еще не сложилась и нами в данной статье не рассматривается.
Во-вторых, советская экономика была стабильной вплоть до своего коллапса. Возможно, что неблагоприятная динамика расходов на контроль подготовила ее разрушение. Однако эта динамика была экзогенной по отношению к командной экономике. Будущий крах не мог быть предсказан на основе одних лишь системных ее характеристик.
В-третьих, толчком для коллапса стало снижение уровня контроля со стороны плановиков; сопротивление рабочих послужило сигналом к коллапсу, но не его движущей силой. Когда сочетание высокого уровня принуждения и усилий перестало максимизировать выгоды плановиков, они отказались от принуждения; в свою очередь, производители отказались от трудовых усилий. Подобное развитие событий запустило в действие тот процесс конверсии власти, последствия которого мы сейчас наблюдаем.
1 Представленная в данной статье упрощенная, или "детская", модель, обладающая преимуществами наглядности и простоты изложения, базируется на результатах применения теоретико-игрового подхода к анализу взаимодействия плановиков и производителей в условиях советской экономики. Подробнее о специфике данного подхода в контексте рассматриваемой проблемы см. Приложение.
{137}
Приложение
Использование аппарата теории игр
Данное исследование опирается на использование аппарата теории игр для изучения возможных причин коллапса советской экономики в 1980-е гг. В рамках игровых моделей, рассматриваемых экономистами, выигрыши и проигрыши каждого игрока зависят от стратегий, которым следует не только он сам, но и все остальные участники игры. Как следствие, каждый игрок при определении собственной стратегии поведения должен принимать во внимание возможные ответы со стороны других игроков. Теория игр может использоваться для анализа широкого круга явлений - от гонки вооружений и рыночного поведения экономических субъектов до вопросов вступления в брак и развода. Общая черта этих явлений заключается в возможности стратегического поведения со стороны участников, т.е. принятия ими решений с учетом ожидаемого поведения других участников.
Важной характеристикой теории игр является предположение о рациональном поведении индивидов. В данном предположении важен акцент как на "рациональности", так и на ее "индивидуальном" аспекте. Во-первых, теория игр предполагает, что индивиды ведут себя рационально даже в том случае, если с точки зрения внешнего наблюдателя их поведение выглядит бессмысленным. К примеру, репутация неуравновешенного человека может оказаться весьма полезной для запугивания партнеров по переговорам. Теория игр исходит из того, что люди стремятся достичь желаемых целей с наименьшими для себя издержками. Это не значит, что они никогда не допускают ошибок, однако предполагается, что люди учатся на ошибках, чтобы в будущем их избежать (ведь ошибки связаны с издержками, а люди стремятся минимизировать издержки).
Во-вторых, теория игр обычно оперирует гипотезой, что участниками игры являются индивиды или группы людей. Теория игр обычно не рассматривает поведение таких "коллективных субъектов", как организации или нации, и концентрирует внимание на поведении индивидов, составляющих эти коллективы. Организации в рамках теории игр представляют собой всего лишь системы межличностных отношений, структура которых зависит от набора стимулов, создаваемых самими индивидами. Ответ на вопрос о том, разделяют ли индивиды, составляющие ту или иную организацию или нацию, общие интересы, зависит исключительно от того, с какой системой стимулов они сталкиваются, а не от того, к какой группе они принадлежат.
Игра, описанная в статье, очень проста: в ней всего две группы игроков ("плановики" и "производители") и не рассматривается фактор времени. {138} Каждый игрок принимает решения относительно величины одной из переменных модели с учетом решений другого игрока относительно величины другой переменной: плановики принимают решения относительно уровня принуждения, а производители - относительно уровня усилий. Игра имеет несколько возможных исходов, но я рассматриваю лишь два из них: при одном плановики поддерживают высокий уровень принуждения, а производители - высокий уровень усилий, а при другом как принуждение, так и усилия находятся на минимальном уровне.
Прибегнув к элементарным математическим выкладкам, можно построить и другие варианты исходов игры. В частности, в статье Harrison (2000) я показываю, что при определенных условиях плановики могут получать выгоду, угрожая применить более высокий уровень принуждения, чем они намереваются применить в действительности. Благодаря такой стратегии они могут создать у производителей ожидания высоких наказаний за нарушение установленных правил, что будет способствовать повышению стабильности командной экономики. Однако, если они единожды проявят слабость, их репутация будет разрушена, и результатом может стать внезапное скатывание системы в хаос.
Теория игр обеспечивает нас простыми и недвусмысленными определениями "стабильности" и "нестабильности". Исход игры стабилен, если ни один из игроков не имеет стимулов к выбору альтернативной стратегии поведения. Такой исход нередко называют "равновесным по Нэшу" (в честь американского экономиста, который впервые дал это определение). В статье я показываю, что, сделав относительно простые предположения, мы можем рассматривать советскую экономику в период до 1989 г. как стабильную (равновесную по Нэшу). В 1989 г. условия равновесия нарушились, в результате чего по крайней мере один из игроков отказался от своей прежней стратегии.
Принятый в данной статье подход отражает традицию западных экономистов к поиску простых объяснительных моделей. Крах советской экономики был очень сложным историческим феноменом, которому способствовало огромное количество факторов. Однако при его моделировании нет необходимости принимать во внимание все исторические факты и привходящие обстоятельства. На мой взгляд, представленная в статье аргументация может рассматриваться как одно из простейших объяснений коллапса СССР, лишенное ссылок на какие-либо детали и персоналии. Поскольку сам коллапс советской экономики был исторически уникальным событием, тестирование альтернативных гипотез относительно его причин невозможно провести на основе статистических процедур. В подобных условиях общепринятым критерием для сравнения гипотез является их простота в сочетании с объяснительной силой.
{139}
Библиография
Макиавелли Н. Государь // Макиавелли Н. Избранные сочинения. М., 1982. С. 310-378.
Ханин Г.И. (1991) Новый этап кризиса // Коммунист. ? 12. С. 71-83.
Хлевнюк О. (1993) Принудительный труд в экономике СССР. 1929-1941 годы // Свободная мысль. ? 13. С. 73-84.
Bahry D. (1993) Society Transformed? Rethinking the Social Roots of Perestroika // Slavic Review. Vol. 52. ? 3. P. 512-554.
Bahry D., Silver B.D. (1990) Soviet Citizen Participation on the Eve of Democratization // American Political Science Review. Vol. 84. ? 3. P. 821-847.
Becker A.C. (1994) Intelligence Fiasco or Reasoned Accounting?: CIA Estimates of Soviet GNP // Post-Soviet Affairs. Vol. 10. ? 4. P. 291-329.
Bergson A. (1989) Planning and Performance in Socialist Economies: the USSR and Eastern Europe. Boston, MA: Unwin Hyman.
Berliner J.S. (1976) The Innovation Decision in Soviet Industry. Cambridge, MA: MIT Press.
Birman I. (1980) The Financial Crisis in the USSR // Soviet Studies. Vol. 32. ? 1. P. 84-105.
Blanchflower D.G., Freeman R.B. (1997) The Attitudinal Legacy of Communist Labor Relations // Industrial and Labor Relations Review. Vol. 50. ? 3. P. 438-459.
Bliss C. (1999) The Application of Toy Economic Models to the Analysis of Globalization. Nuffield College, Oxford (http://www.nuff.ox.ac.uk/economics/papers/2000/w2/toymodel.pdf).
Bornstein M. (1985) Improving the Soviet Economic Mechanism // Soviet Studies. Vol. 37. ? 1. P. 1-30.
Brown A. (1997) The Gorbachev Factor. Oxford: Oxford University Press.
Brus W. (1986) 1950 to 1953: The Peak of Stalinism; 1953 to 1956: The "Thaw" and the "New Course"; 1956 to 1965: In Search of Balanced Development; 1966 to 1975: Normalization and Conflict // The Economic History of Eastern Europe, 1919-1975. Vol. 3. Institutional Change within a Planned Economy. / Ed. by M.Kaser. Oxford: Oxford University Press. 3-249.
Brzeski A. (1999) The End of Communist Economies // The Collapse of Communism. Ed. by L.Edwards. Stanford, CA: Hoover Institution Press. P. 119-139.
Churchward L.G. (1975) Contemporary Soviet Government. 2nd ed. London: Routledge Kegan Paul.
Dallin A. (1992) Causes of the Collapse of the USSR // Post-Soviet Affairs. Vol. 8. ? 4. P. 279-302.
Davies R.W. (1989) The Industrialisation of Soviet Russia, 3. The Soviet Economy in Turmoil, 1929-1930. London and Basingstoke: Macmillan.
Davies R.W. (1996) The Industrialisation of Soviet Russia, 4. Crisis and Progress in the Soviet Economy, 1931-1933. London and Basingstoke: Macmillan.
Dearden J., Ickes B.W., Samuelson L. (1990) To Innovate or not to Innovate: Incentives and Innovation in Hierarchies // American Economic Review. Vol. 80. ? 5. P. 1105-1124.
Easterly W., Fischer S. (1995) The Soviet Economic Decline // World Bank Economic Review. Vol. 9. ? 341-371.
Ellman M. (1969) Economic Reform in the Soviet Union. London: Political and Economic Planning, PLANNING Broadsheet 509. P. 283-371.
{140}Ellman M., Kontorovich V. (1992) eds. The disintegration of the Soviet Economic System. London: Routledge.
Ellman M., Kontorovich V. (1998) The Destruction of the Soviet Economic System: an Insiders' History. London: M.E.Sharpe.
Finifter A.W., Mickiewicz E. (1992) Redefining the Political System of the USSR: Mass Support for Political Change // American Political Science Review. Vol. 86. ? 4. P. 857-874.
Fleron Frederic J., jr (1996) Post-Soviet Political Culture in Russia: an Assessment of Recent Empirical Investigations // Europe-Asia Studies. Vol. 48. ? 2. P. 225-260.
Gibson J.L. (1993) Perceived Political Freedom in the Soviet Union // Journal of Politics. Vol. 55. ? 4. P. 936-974.
Gregory P.R. (1987) Productivity, Slack, and Time Theft in the Soviet Economy // Politics, Work and Daily Life in the USSR: a Survey of Former Soviet Citizens. Ed. by J.R.Millar. Cambridge: Cambridge University Press. P. 241-275.
Hanson P. (1983) Success Indicators Revisited: the July 1979 Decree on Planning and Management // Soviet Studies. Vol. 35. ? 1. P. 1-13.
Harrison M. (1998a) Trends in Soviet Labour Productivity, 1928-1985: War, Postwar Recovery, and Slowdown // European Review of Economic History. Vol. 2. ? 2. P. 171-200.
Harrison M. (1998b) Prices, Planners, and Producers: an Agency Problem in Soviet Industry, 1928-1950 // Journal of Economic History. Vol. 58. ? 4. P. 1032-1062.
Harrison M. (2000) Coercion, Compliance, and the Collapse of the Soviet Command Economy // University of Warwick, Department of Economics (http://www.warwick.ac.uk/staff/Mark.Harrison/research/Coercion.pdf).
Harrison M., Simonov N.S. (2000) Voenpriemka: Prices, Costs, and Quality in Defense Industry// The Soviet Defense Industry Complex from Stalin to Khrushchev. / Ed. by M.Harrison, J.Barber. Basingstoke and London: Macmillan. P. 223-245.
Hunter H. (1961) Optimum Tautness in Development Planning // Economic Development and Cultural Change. Vol. 9. ? 4. P. 561-572.
Karklins R. (1989) The Organisation of Power in Soviet Labour Camps // Europe-Asia Studies. Vol. 41. ? 2. P. 276-297.
Khanin G.I. (1992) Economic Growth in the 1980s // The Disintegration of the Soviet Economic System. / Ed. by M.Ellman, V.Kontorovich. London: Routledge. P. 73-85.
Kontorovich V. (1986) Discipline and Growth in the Soviet Economy // Problems of Communism. Vol. 34. ? 6. P. 18-31.
Kontorovich V. (1988) Lessons of the 1965 Soviet Economic Reform // Soviet Studies. Vol. 40. ? 2. P. 308-316.
Kontorovich V. (1993) The Economic Fallacy // The National Interest. P. 31, 35-45.
Kornai J. (1986) The Hungarian Reform Process: Visions, Hopes, and Reality // Journal of Economic Literature. Vol. 24. ? 4. P. 1687-1737.
Kuromiya H. (1988) Stalin's Industrial Revolution: Politics and Workers, 1928-1932. Cambridge: Cambridge University Press.
Lane D. (1976) The Socialist Industrial State: Towards a Political Sociology of Stale Socialism. London: George Alien & Unwin.
Maddison A. (1995) Monitoring the World Economy, 1820-1992. Paris: OECD.
Malia M. (1999) The Highest Stage of Socialism // The Collapse of Communism. P. 71-92.
{141}Manning R.T. (1993) The Soviet Economic Crisis of 1936-1940 and the Great Purges // Stalinist terror: new perspectives. / Ed. by J.A.Getty, R.T.Manning. Cambridge: Cambridge University Press. P. 116-141.
Mawdsley E., White S. (2000) The Soviet Elite from Lenin to Gorbachev: the Central Committee and its Members, 1917-1991. Oxford: Blackwell.
McNeill T. (1998) Soviet Studies and the Collapse of the USSR: in Defense of Realism // Rethinking the Soviet Collapse: Sovietology, the Death of Communism and the New Russia. / Ed. by M.Cox. London: Pinter. P. 51-72.
Millar J.R. (1987) An Overview // The Soviet Union Today: an Interpretive Guide. / Ed. by J.Cracrafl. 2nd edn. Chicago, IL: University of Chicago Press. P. 177-190.
Mills G., Rockoff H. (1987) Compliance with Price Controls in the United States and the United Kingdom during World War II // Journal of Economic History. Vol. 47. ? 1. P. 191-213.
Ofer G. (1987) Soviet Economic Growth: 1928-1985 // Journal of Economic Literature. Vol. 25. ? 4. P. 1767-1833.
Pipes R. (1999) The Fall of the Soviet Union // The Collapse of Communism. P. 35-49.
Rutland P. (1998) Sovietology: Who Got it Right, and Who Got it Wrong? And Why? // Rethinking the Soviet collapse... P. 32-50.
Schroeder G.E. (1972) The "Reform" of the Supply System in Soviet Industry // Soviet Studies. Vol. 24. ? 1. P. 97-119.
Schroeder G.E. (1979) The Soviet Economy on a Treadmill of "Reforms'" // U.S. Congress. Joint Economic Committee. Soviet Economy in a Time of Change. Vol. 1. Washington, DC. P. 312-340.
Schroeder G.E. (1982) Soviet Economic "Reform" Decrees: More Steps on the Treadmill // U.S. Congress. Joint Economic Committee. Soviet Economy in the 1980s: Problems and Prospects. Part 1. Washington, DC. P. 65-88.
Schroeder G.E. (1985) The Slowdown in Soviet Industry, 1976-1982 // Soviet Economy. Vol. 1. ? 1. P. 42-74.
Schroeder G.E. (1995) Reflections on Economic Sovietology // Post-Soviet Affairs. Vol. 11. ? 3. P. 197-234.
Siegelbaum L.H., Walkowitz D.J. (1995) Workers of the Donbass Speak: Survival and Identity in the New Ukraine, 1989-1992. Albany, NY: State University of New York Press.
Silver B.D. (1987) Political Beliefs of the Soviet Citizen: Sources of Support for Regime Norms // Politics, work, and daily life in the USSR... P. 100-141.
Ticktin H.H. (1998) Soviet Studies and the Collapse of the USSR: in Defense of Marxism // Rethinking the Soviet collapse... P. 73-94.
Treml V.G., Ellman M. (1993) Debate: Why did the Soviet Economic System Collapse? // Radio Free Europe. Radio Liberty Research Report. Vol. 2. ? 23. P. 53-58.
White S. (1990) Gorbachev in power. Cambridge: Cambridge University Press.