Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://herba.msu.ru/shipunov/school/books/soyfer2001_vlast_i_nauka.txt Дата изменения: Thu Feb 16 16:21:04 2012 Дата индексирования: Sun Apr 10 10:21:25 2016 Кодировка: Windows-1251

Валерий Сойфер

ВЛАСТЬ И НАУКА

(История разгрома коммунистами генетики в СССР)

Издание четвертое, переработанное и дополненное

Вашингтон

2001

Valery N. SOYFER

Distinguished University Professor

Laboratory of Molecular Genetics

Department of Biology

George Mason University

Fairfax, VA 22030

COMMUNIST REGIME AND SCIENCE

(History of the Crashing of Soviet Genetics by Communists)

Copyright (c) 2001 by Valery N. Soyfer

Предисловие к четвертому изданию

Открытие далеко не полного доступа в архивы советской державы позволило лучше понять многие критически важные вопросы в истории СССР 1 . Касается это и истории политического диктата в советской науке. Российские ученые, особенно биологи лидировали в научном прогрессе в конце XIX-го и начала XX-го веков. И.П.Павлов и И.И.Мечников были удостоены Нобелевских премий, в генетике работало несколько выдающихся школ ученых. Н.К.Кольцов на четверть века опередил научный прогресс, первым предположив, что в хромосомах находятся одиночные гигантские наследственные молекулы, несущие информацию в генах, С.С.Четвериков создал научные основы генетической изменчивости популяций и тем облегчил понимание эволюции на генном уровне, группа А.С.Серебровского впервые показала экспериментально, что гены имеют внутреннюю структуру. Эти примеры могут быть дополнены множеством других. Однако поддержанный партией коммунистов Т.Д.Лысенко добился запрещения генетики в СССР как науки буржуазной и вредной. Затем О.Б.Лепешинская заявила, что клеточная теория не просто ошибочна, но и вредна для СССР, ученые ей возражали, но по команде из ЦК партии их заставили замолчать, а клеточную биологию в СССР запретили на много лет. К.М.Быков, А.А.Асратян и их сторонники начали разрушать достижения физиологической школы Павлова, и будучи поддержанными ЦК партии, добились своего. В результате СССР потерял приоритет в важных направлениях науки.

Долгое время было принято считать, что все эти уродливые тенденции стали возможными в силу поддержки шарлатанов и проходимцев лично Сталиным. Однако сегодня, основываясь на множестве документов, добытых в архивах бывшего ЦК партии коммунистов и в ряде других архивов, можно утверждать, что нельзя списывать все на личный вклад Сталина в эти процессы, что можно видеть, как другие руководители страны, члены Политбюро ЦК ВКП(б) - КПСС, наркомы и министры правительства создавали то, что принято называть коллективной мыслью и волей партии. Гораздо понятнее стала и роль многих предателей науки в сфере самой науки.

Рассказ об этих событиях важен для понимания динамики развития советского общества. Но этот же рассказ позволяет указать на болезненные явления в сегодняшнем обществе и предостеречь от слишком наивного отношения к неминуемым отрицательным последствиям возрождения тоталитарных методов в управлении, а то, что они возрождаются, видно невооруженным взглядом. К тому же приходится с болью сознавать, что в российском обществе так и не сложилось ясного осознания вреда, нанесенного стране и обществу коммунистическим правлением. Многие так называемые патриоты любят вспоминать про гигантские стройки, про военные победы, про развитие индустрии и полеты в космос. Эти люди приписывают успехи страны мудрости коммунистической партии, поддерживавшей все новое и прогрессивное, державшей в узде врагов внутренних и внешних, приведших к расцвету науки и искусство, театр и балет, музыку и кино. Никто не вспоминает сотни миллионов рублей, выброшенных на ветер в голодной послевоенной стране для Сталинского Плана Преобразования Природы. Эти же люди не упоминают десятки миллионов зэков, строивших Днепрогэс, Беломорканал, изуродованные судьбы гигантов науки Кольцова и Четверикова, недолго отсидевших в коммунистических застенках, но десятилетиями подвергавшихся публичным оскорблениям партийцами. С.П.Королев и А.Н.Туполев так и не избавились до конца дней от страха перед тюрьмой, в которую безвинно и несправедливо попали по лживым политическим обвинениям. Их искалеченные судьбы были не частным делом каждого, страна теряла самых умных и продуктивных, а в это время партия восхваляла других. Как раз на примере деятельности Лысенко можно воочию показать сущность вмешательства коммунистов в сферу, где их участия не требовалось, где они нанесли урон, не преодоленный и сегодня.

Парадоксальной стороной сегодняшней жизни в России стало то, что вред лысенкоизма до сих пор здесь не понят, хотя на Западе пример Лысенко стал аксиоматической формулой доказательства уродливости тоталитаризма. Умиление неоцененными трудами шарлатанов было бы невозможно в цивилизованных странах, но еще находит себе лазейки в обществе российском. Ведь до сих пор в России встречаются люди, публикующие статьи о якобы неоцененном современниками положительном вкладе Лысенко в науку, с напыщенным видом разглагольствующие на эту тему с экранов телевизора. Недавно мне прислали несколько номеров газеты, издающейся сегодня коммунистами в Сибири, в которой без тени юмора автор печатала очерки о якобы великом вкладе в науку некоего Геворга Бошьяна, который в 1949 году вызвал гомерический хохот заявлением, что наблюдал своими глазами превращение частиц вирусов в клетки и распад клеток на вирусы "через стадию кристаллов". Тогда этому супершарлатану, провозглашавшему верность марксизму-ленинизму-сталинизму, удалось втереть очки крупным коммунистическим боссам, и с одобрения Политбюро создать секретные лаборатории в Москве по изучению природы вирусов, в которых несколько сот таких же шарлатанов занимались неизвестно чем. С большим трудом после смерти Сталина ученые убедили власти убрать этот "флюс" советской науки. Но, оказывается, безумная чушь и сейчас находит поддержку и рекламу. К сожалению, еще есть люди, которые злопыхают в адрес генетиков. Так, после публикации в "Огоньке" моей статьи "Горький плод" некто В.Молоканов, указавший свой адрес (Москва, ул. маршала Федоренко, д. 6/2, кв. 44), сообщил в редакцию свое мнение: "Советская контрразведка правильно сделала, что разместила перед войной генетиков по тюрьмам. Они готовились сдаться Гитлеру, а в годы войны они передохли". Эти примеры показывают, что рассказ о том, чем действительно занимались Лысенко, Бошьян, Лепешинская, своевременен, что рано думать, будто бы они ушли в небытие и что современный научный прогресс оставил далеко позади себя лженауку.

Настоящее издание сильно отличается от предыдущих большим объемом новых материалов, что потребовало внести несколько новых глав, изменить структуру прежних и усилить аргументацию по главным линиям повествования. При подготовке настоящего издания я воспользовался помощью Ю.Н.Вавилова, В.А.Драгавцева, Э.А.Жебрака, А.Е.Левина, Н.Я.Крекнина, Л.И.Корочкина, К.О.Россиянова , Т.К.Лассан, Д.В.Лебедева, Джошуа Ледерберга, передавших мне дополнительные материалы к книге или помогших в поиске архивных документов, а также советами Е.В.Аглицкого, Марка Б. Адамса, В.В.Власова, Ю.Ю.Глебы, Ю.А.Жданова, Ю.М.Маркиша, Я.С.Юфика. В своей памяти я всегда буду хранить чувство благодарности ко всем им. Выражаю признательность доктору исторических наук В.Д.Есакову за предоставление в мое распоряжение нескольких журналов и книг, опубликованных им в 1991-2000 годах, а также сотруднице архива ВИР З.И.Михайловой, помогавшей в поиске материалов для данного издания. Частично работа над книгой была поддержана компанией "Айкон Джинетикс", которой я искренне признателен за помощь. Неоценимую помощь оказала мне моя жена Н.И.Сойфер, которая сделала много замечаний по тексту книги.

Март 2001 года, Фэйрфакс (США)

Из предисловия к американскому изданию 1994 года

Обстановка террора, развязанного властями в Советском Союзе сильнейшим образом повлияла на мышление и поведение жителей страны. Все были запуганы безжалостной системой репрессий, к концу 30-х годов люди стали скрытными, закомплексованными и часто лживыми. Слов правды, идущих вразрез с политическими декларациями лидеров, старались не произносить, а постоянная и часто откровенная ложь на страницах главной газеты - будто в насмешку названной "Правдой" - входила в сознание людей, будучи повторенной тысячи раз.

После смерти Сталина в марте 1953 года люди начали осторожно освобождаться от гнета страха. Инициированию этого процесса сильно помогло выступление Хрущева с разоблачениями "культа личности Сталина". Период раскрепощения общественной и индивидуальной мысли был метко назван писателем Ильей Эренбургом "оттепелью". Мое повзросление пришлось как раз на эти годы, и я думаю, что не только в силу личных свойств характера, но и в результате заметных изменений в общественном климате многие из моих сверстников оказались менее запуганными, чем их старшие родственники. Мы еще верили свято в идеи коммунизма и воспринимали как должное поношение капитализма и объявленного властями главного врага советской страны - Соединенных Штатов Америки. Но "крамольных" по тем временам мыслей мы уже от себя не гнали и думали определенно более свободно. Наверное, поэтому я и был открыт для встреч и знакомств, в том числе с людьми, коих ранее многие избегали.

Самой важной встречей, определившей вектор моего будущего развития, стало знакомство с основателем генетики в России - Сергеем Сергеевичем Четвериковым. После ареста по политическому обвинению в 1929 году Четвериков был сослан на Урал, а по прошествии 5 лет ему не разрешили вернуться в Москву. Так он оказался в Горьком (сейчас Нижний Новгород), где стал работать в университете. В 1948 году Четверикова, как и большинство других советских генетиков, выгнали с работы. С тех пор опальный профессор жил в уединении и вскоре ослеп.

Первая встреча с ним произошла в 1955 году, через год после окончания мною средней школы в городе Горьком и поступления в Московскую сельскохозяйственную Академию имени Тимирязева. Один из доцентов Горьковского университета, Петр Андреевич Суворов, привел меня к Четверикову домой, когда я приехал в Горький на летние каникулы. В каждый из моих последующих приездов мы проводили вместе дни и вечера и подружились.

Моральный облик потомственного дворянина Четверикова оказал на меня огромное влияние. Сын миллионера, в молодости разделявший социалистические идеи, от которых сама жизнь его отвернула, Сергей Сергеевич после революции вынужден был познать и бедность, и незаслуженную ссылку, и предательство учеников и друзей.

Четвериков как-то незаметно и в то же время быстро помог мне познакомиться с многими другими выдающимися генетиками. Я думаю, что и для них контакты с молодежью были тогда очень важными - ведь генетика еще так и оставалась в середине 50-х годов наукой запрещенной. Эти люди осознавали, каким тяжелым оказался для Советского Союза груз ошибок Лысенко, поддержанного партийными руководителями страны. Благодаря новым связям, я естественно, без особых с моей стороны усилий, узнавал из первых рук детали разгрома генетики, которые позже так пригодились при работе над книгой.

Одновременно я не мог не видеть, как от навешивания политических ярлыков страдали генетики, как они отстаивали свои научные позиции, как боролись за то, чтобы наравне с другими участвовать в жизни общества, каким благородством были пронизаны их слова и действия.

Противный лагерь - сторонников Лысенко - стал мне приоткрываться в 1954-1957 годах, когда я учился в Тимирязевке. Я описываю в книге мои встречи и долгие беседы с Лысенко, которые мы вели, пока я был студентом. Сам он казался мне человеком малосимпатичным, но по-своему интересным. Его по-крестьянски простецкая речь, логика, построенная на поверхностном сравнении предметов и явлений, разительно отличались от логики генетиков. В то же время он был изощрен в понимании извивов политики коммунистов, то есть в той сфере, в которой многие другие ученые проявляли слабину.

В 1957 году я познакомился с физиком Игорем Евгеньевичем Таммом и с его помощью перешел учиться на кафедру биофизики физического факультета Московского университета, а затем - в 1961 году - в аспирантуру Института атомной энергии. В те годы физики в СССР были в большом почете. Хотя в сталинскую пору нашлись политиканы, требовавшие запрещения в СССР теории относительности и ряда других физических дисциплин, физики избежали участи генетиков или кибернетиков и не были разгромлены, так как могущество государства стало зримо зависеть от атомного оружия, атомной энергии, полупроводников. Именно физики старались возродить в СССР генетику. Будущие нобелевские лауреаты И.Е.Тамм, А.Д.Сахаров, Н.Н.Семенов, П.Л.Капица начали активно поддерживать генетиков.

После защиты кандидатской диссертации я работал сначала в Академии медицинских наук, а затем в Академии наук СССР. В 1970 году меня пригласили в Академию сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ), где я участвовал в создании нового института - Всесоюзного НИИ прикладной молекулярной биологии и генетики. Начиная с 1938 года, ВАСХНИЛ стала почти на три десятилетия вотчиной Лысенко, домом родным для его сторонников. Годы работы в ВАСХНИЛ помогли мне узнать как многих приближенных Лысенко, так и тех партаппаратчиков, которые поддерживали его на самых высоких уровнях в партийных и государственных организациях.

Теперь надо остановиться на том, каким образом у меня появились горы документов и письменных материалов о той поре. Одна из отличительных черт советского уклада жизни заключалась в отсутствии того всепроникающего глаза юристов в любые стороны жизни, который так характерен для сегодняшнего американского общества. В СССР в повседневной жизни люди прибегали к помощи юристов лишь в одном случае - судебном преследовании. Во всех остальных случаях каждый должен был сам строить свою самооборону, а, значит, запасаться справками и копиями разнообразных документов. В результате каждый человек обрастал за свою жизнь солидным архивом, содержащим подчас уникальную информацию. Так и я собирал разные документы, касавшиеся сначала моей собственной персоны, а затем всего, что касалось истории генетики. С 1965 года я стал публиковать статьи, а затем и книги по истории генетики, а это влекло за собой расширение поиска старых документов.

Поскольку я знал многих генетиков старшего поколения, я нередко расспрашивал их о тех или иных событиях, и почти всегда мне удавалось найти кого-то, кто хранил в своих домашних архивах копии протоколов ученых советов, стенограммы выступлений на конференциях и совещаниях, копии приказов директоров институтов и пр. и пр. Таким образом для многих событий, описанных в книге, я смог найти обширные, подчас исчерпывающие материалы и документы, не прибегая к поискам в государственных архивах. Часть материалов я все-таки сумел получить из архивов, прежде всего ВАСХНИЛ и прежнего Министерства сельского хозяйства. Получил я также доступ к архиву Горьковского государственного университета, что было важно для описания судьбы Четверикова. Папки мои разбухали, но времени на выполнение больших проектов по истории советской генетики не было.

Однако в конце 1978 года все мое время стало свободным: власти узнали, что участвую в правозащитной деятельности, у меня сначала возникли трудности на работе, а затем я потерял ее вовсе 1 . Чтобы хоть чем-то себя занять, я решил работать над книгой о Лысенко и лысенковщине.

КГБ, разумеется, знало о том, чем я занимаюсь. В квартирах моих соседей, как я узнал, поставили подслушивающую аппаратуру, всю мою переписку перлюстрировали, значительная часть корреспонденции вообще исчезала. Меня не раз под конвоем милиционеров доставляли на "беседы" с представителями КГБ, где открыто угрожали. Но и я теперь был начеку.

В 1983 году я закончил первую редакцию книги и сумел переправить ее на Запад. Теперь можно было вздохнуть свободнее, и я начал давать читать рукопись кое-кому из коллег. И тут сработала так важная для меня обратная связь. Многие ученые, особенно биологи старшего поколения - В.П.Эфроимсон, В.Я.Александров, Д.В.Лебедев и другие - снабдили меня огромным количеством нового материала. Я засел за вторую, а затем в связи с поступлением все новых материалов за третью, четвертую и, наконец, седьмую редакцию книги. В 1986 году профессор Питер Дэй, руководивший тогда Американским обществом генетиков, взял последнюю редакцию книги и передал ее в Издательство Ратгерского университета в штат Нью-Джерси, США.

В те годы я все более и более активно участвовал в правозащитном движении: собирал информацию о преследованиях в СССР ученых и евреев-отказников, старался передавать эту информацию на Запад, участвовал в "Эмнисти Интернейшионал".

Часто я задавал себе вопрос, почему, несмотря на постоянные запугивания и угрозы ареста, власти этого не сделали? Ведь многие из моих знакомых оказались за решеткой за действия, сходные с моими. Я вижу только один ответ на этот вопрос: за нашей судьбой следили на Западе, и это защитило нас от дальнейших преследований. А связи с Западом у нас в те годы ширились. И ранее, когда я был преуспевающим официальным ученым, и тем более в то время, когда меня по политическим мотивам выбросили с работы, я старался поддерживать контакты со свободным миром, не только с учеными, но со всеми, кто готов был со мной дружить. Именно поэтому я не отказывался от приглашений на приемы в посольства США, ФРГ, Великобритании и Нидерландов. Мы часто проводили вместе время с замечательными дипломатами, работавшими тогда в Москве, и их семьями, у нас дома постоянно бывали корреспонденты газет, журналов, телевидения, американские, голландские, немецкие, английские парламентарии и сенаторы посещали меня в каждый из их приездов в СССР. Власти знали о наших беседах с тогдашним Государственным Секретарем Джорджем Шульцем и его заместителями Ричардом Шифтером и Полом Вульфовцем или многочасовых обсуждениях с Робертом Кэннеди, Джеком Кемпом, Деннисом де Консини, Патришей Шредер и другими.

Первый отрывок из этой книги появился в печати в самиздатском сборнике, посвященном 60-летию Андрея Дмитриевича Сахарова в 1980 году 2 (позже этот сборник был опубликован на многих языках, в том числе на английском 3 ). Собственно говоря, именно эта публикация была использована как один из формальных мотивов для моего увольнения с работы. В 1986 году несколько глав книги были опубликован в парижском "Континенте" 4 . В 1987 году редактор журнала "Знамя" Г.Я.Бакланов подписал со мной договор об издании журнального варианта книги, но тогда КГБ воспрепятствовал этой публикации, и Бакланов с этим смирился. Однако статья о Лысенко, содержавшая куски из книги, была опубликована в журнале "Огонек" 5 , самом читаемом тогда в СССР. В это время на дважды повторенную М.С.Горбачеву просьбу президента Рональда Рейгана разрешить нашей семье выехать в США, наконец-то, был получен положительный ответ, и нас даже начали торопить с отъездом. Главный редактор "Огонька" В.А.Коротич передал мне просьбу М.С.Горбачева обратиться к нему с письмом, в котором я попросил бы сохранить нам гражданство (что я немедленно сделал). Но выяснилось, что моими публикациями недоволен секретарь ЦК партии Е.К.Лигачев, и он оказался сильнее: Хотя в начале, как того хотел Горбачев, нам разрешили уехать с советскими паспортами, через две недели по требованию Лигачева решение о сохранении паспортов было отменено, нас лишили гражданства, и в марте 1988 года мы уехали в США как политические беженцы. Насколько я знаю, это был последний случай лишения гражданства диссидентов в СССР. Но и на этом Лигачев не успокоился. По его требованию "Огонек" был вынужден опубликовать серию откликов на отрывки из моей книги 6 . Вскоре на Х1Х Всесоюзной партконференции, задуманной Горбачевым как съезд, призванный реформировать партию, один из членов ЦК партии - 1-й секретарь Ростовского обкома партии Б.Володин произнес речь, в которой назвал меня предателем родины и дезертиром с битвы за перестройку 7.

Большой отрывок из книги появился в 1988 году в американском журнале "Проблемы Восточной Европы" 8 . В 1989 году британский журнал "Nature" 10 напечатал мою большую статью, основанную на материалах этой книги, другой отрывок из нее появился в мюнхенском журнале "Страна и мир" 9 . Полностью русский вариант книги был опубликован в 1989 году в США под названием "Власть и наука. История разгрома генетики в СССР" в издательстве "Hermitage" 11 . Второе издание на русском языке вышло в свет в России в 1993 году в издательстве "Радуга" 12 . Для настоящего англоязычного издания книга существенным образом переработана и сокращена.

В заключение хочу подчеркнуть, что тяжелое наследие лысенкоизма заключается в том, что во многих российских университетах и институтах работают по-прежнему приверженцы идей Лысенко, что не может не отражаться на уровне преподавания и на воспитании новых биологов. Известно, что труднее всего изменить ментальность людей, и мне хочется, чтобы моя книга способствовала не только сохранению памяти об ушедшей эпохе, но и помогла людям бороться с тенями прошлого. Это так важно в сегодняшней России, повернувшей, наконец-то, к свету демократии и трудной дорогой идущей к тем идеалам, которые в течение многих десятилетий попирались властителями этой великой страны.

Валерий Н. Сойфер

профессор, директор лаборатории молекулярной генетики Университета имени Джорджа Мейсона

Январь 1993 года

Предисловие к 1-му изданию книги на русском языке

Не безнадежное ли это дело - тщиться восстановить не просто события давно минувших лет, а атмосферу ушедших дней? Можно ли надеяться правдиво рассказать о жизни героев тех лет, жизни звонкой, видной - и, одновременно, страшной, кровавой?...

Признаюсь, в начале работы над книгой не о том я заботился, и не эти мысли одолевали меня. Итоги случившегося в СССР и схема событий казались мне ясными, и все время я употреблял на поиск фактов, кои бы наполнили схему содержанием. Я засиживался в библиотеках, вдыхал пыль истлевающих страниц, с жадностью набрасывался на пожелтевшие от старости документы, иногда счастливо попадавшие мне в руки, записывал рассказы очевидцев, которые воспоминали... Их седые головы порой тряслись, но очи блистали, горели яростью. Многие из этих людей жаждали отмщения. Причем роли со временем явственно менялись. История делала очередной поворот, и теперь с обеих сторон слышалось бряцание оружием. Отмщения искали и те, кто был некогда унижен, и те, кто тогда унижал, а теперь терял силу.

Мои папки разбухали от бумаг, выписок, копий документов, фотографий. Главный герой книги - Трофим Лысенко - живой и язвительный, восставал во всем блеске. То он клеймил противников, то хвастался успехами, то излагал свои, далекие от научных, взгляды. Я познакомился с академиком Лысенко лично в ту пору, когда он уже потерял зверскую силу и лишь пытался запугать окружающих своим видом. Мне посчастливилось найти старые фотографии, запечатлевшие моменты, когда Лысенко выступал перед главным коммунистическим вождем Сталиным, когда он объяснял что-то ему: оба были увлечены... Атмосфера тех дней начала материализоваться, герои снова двигались, как живые, - в живой, всамделишной жизни.

И когда я добился этого воскрешения, когда из небытия, из потускневших строк, пыльных страниц, фотографий, кинопленок восстали и академик Николай Вавилов - плечистый красавец с бархатным басом и академик Трофим Лысенко - сухой как жердь, сутулившийся с детства, с его застуженным сиплым тенором, когда задвигались, заговорили, перебивая друг друга, окружавшие их люди, создававшие соперничавшие хоры... вот тогда мне стало совсем трудно, а порой бывало и жутко. Борение страстей заслоняло порой факты, и буквализм исследователя, бесстрашно следящего за развитием действия, естественно уступал место иному стремлению. Тогда я подумал, что может быть было бы лучше отойти от утомительного следования за цитатами и событиями и обратить основное внимание на описание характеров и обстоятельств.

Но потом я понял, что не имею права лишать читателя возможности самому нарисовать желанную картину, самому воссоздать хронику из этих тысяч цитат, что без них я рискую утерять доказательность, утратить доверие читателя, хотя, разумеется, число тех, кто захочет скрупулезно следить за перипетиями борьбы в науке, явно меньше числа тех, кто предпочел бы сюжетное повествование с готовыми выводами.

Для всякого пишущего желание донести свой труд до максимального числа читателей вполне понятно, и все же я решил, что избранный мною первый путь предпочтительнее и что, не потакая нетерпеливым, я допускаю меньший грех.

Вот в таком виде я предаю гласности свой труд с описанием истории партийного буйства в советской биологии.

Октябрь 1987 года. Москва

Введение

"Концлагерями, голодом, войной

Вдруг обернулась Марксова химера".

С.И.Липкин. Современность (1).

"Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все одному. Все рабы и в равенстве равны. В крайних случаях клевета, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов... не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами... их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями... Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства... Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство...".

Ф.М.Достоевский. Бесы (2).

Судьба творческой интеллигенции после революции

После ноябрьского переворота 1917 года, осуществленного коммунистами, в России сложился новый общественный порядок и была укоренена новая система рекрутирования научной и технической интеллигенции из так называемых неэксплуататорских классов.

Наиболее открыто природу этого варварского отношения коммунистов к интеллигенции старой выучки и рецепт формирования "красной" интеллигенции выразил еще до ноябрьского переворота 1917 года вождь нового общества В.И.Ленин (Ульянов). Обдумывая в августе-сентябре 1917 года будущее государственное устройство России, Ленин, повторяя тезисы Маркса, сформулировал свои взгляды в написанной в эти дни книге "Государство и революция". Коммунистический вождь заявил, что никаких хлопот с "господами интеллигентиками" после захвата власти не будет - подразумевалось, что они поголовно и без сопротивления перейдут в услужение новой власти:

"Вполне возможно немедленно, с сегодня на завтра, перейти к тому, чтобы свергнуть капиталистов и чиновников, заменить их в деле контроля за производством и распределением, в деле учета труда и продуктов - вооруженными рабочими, поголовно вооруженным народом.

Не надо смешивать вопрос о контроле и учете с вопросом о научно образованном персонале инженеров, агрономов и пр.; эти господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать еще лучше, подчиняясь вооруженным рабочим. Когда большинство народа начнет проводить самостоятельно и повсеместно такой учет, такой контроль за капиталистами (превращенными теперь в служащих) и за господами интеллигентиками, сохранившими капиталистические замашки, тогда этот контроль станет действительно универсальным, всенародным, тогда от него нельзя будет никуда уклониться, "некуда будет деться".

Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы" (3).

Утопичность ленинского рецепта выяснилась сразу после ноября 1917 года. Большинство представителей интеллигенции не стало "работать еще лучше, подчиняясь вооруженным рабочим". В первые же месяцы коммунисты убедились, насколько они ошибались, надеясь на безропотную поддержку интеллигенцией их власти, ее "имманентную" приверженность к услужению.

"Вспомните, товарищи, - говорил Н.И.Бухарин 23 июля 1926 г. на траурном заседании пленума Московского Совета по случаю смерти Ф.Э.Дзержинского, - что было тогда, когда мы только пришли к власти... Почти вся интеллигенция - служащие, учителя, инженеры, государственные чиновники - отказывались работать" (4).

Бухарин несомненно хорошо знал положение дел и говорил правду. Сходные высказывания можно найти и у Ленина. Но в чем была причина такого поведения интеллигенции? Произошло это не потому, что образованным слоям российского общества была чужда революция. Демократические традиции, вера в торжество разума, законности, уважения человеческого достоинства - укоренились именно в этой части общества. Многие интеллигенты с восторгом встретили переворот. Но первые же действия коммунистической власти показали, что прекраснодушным идеалам нет места в новом правопорядке. Интеллигенция как непролетарская общественная группа была ущемлена во всех правах. В особенности это касалось преподавателей высшей школы, профессоров, ученых. В партийной программе коммунистов было записано:

"Наука есть... орудие организации производства и всего хозяйства. А в обществе классовая наука есть, кроме того, орудие господства высших классов, орудие социальной борьбы и победы классов поднимающихся" (5).

Само выделение понятия "классовой науки" было демонстративным. Приводя эти слова, некто Дегтярев, заведовавший в 1918 году Отделом высшей школы в газете "Правда", продолжал:

"Так определяется наука коммунистами... А в действительности... отчужденной от жизни, далекой от пролетариата, чуждой и равнодушной к его героической борьбе, своей замкнутой жизнью живет Высшая Школа" (6).

Сообщая с возмущением читателям "Правды" о том, что в Московском университете на юридическом и филологическом факультетах так и преподают, как при царе, юриспруденцию и филологию, историю права и лингвистику, якобы ненужные и даже вредные народу, Дегтярев, возможно искренне не осознавая губительности для будущего прогресса общества своего примитивизма, спрашивал:

"Почему в то время, как во всей жизни Республики применяется идея диктатуры пролетариата, участвовать в разрешении политических и экономических вопросов имеют право только трудящиеся, почему в Области Просвещения этот принцип отвергается? Почему введен классовый паек на всякую пищу, а на духовную нет. Или мы так богаты нашими средствами, что можем воспитывать и организовывать наших классовых врагов?... Не лучше ли даже закрыть ненужные факультеты, дающие ненужные знания ненужным людям?... Да здравствует Пролетарское просвещение" (7) 1.

Обострению классовой неприязни коммунисты придавали особо важное значение. Они будили низменные инстинкты в необразованных слоях общества, в полном смысле этого слова - натравливали простолюдинов на "господ интеллигентиков", считая, что только так они создадут опору в обществе для своей власти. Но помимо давления идейного существовало давление и вполне материального свойства. Людям "умственного труда" выдавали самый скудный паек (III-ей группы - по трехступенчатой системе, введенной новой властью), причем часто месяцами не платили даже этого жалованья. Например, М.Лигин в том же номере "Правды" за 1 декабря 1918 года жаловался на то, что учителя школ и зубные врачи попали в такое положение.

"Почему так? - спрашивал он, - учителя не Крезы, а голытьба" (9).

В этих условиях участь творческой интеллигенции и ученых, в первую очередь, стала трагической. Те же, кто пришли к власти, не хотели, да, впрочем, и вряд ли могли понять это. Необразованность большинства новых руководителей страны вынужден был признать даже сам Ленин. В марте 1919 года на VI съезде РКП(б) он сказал:

"Если когда-нибудь будущий историк соберет данные о том, какие группы в России управляли эти 17 месяцев, ...никто не поверит тому, что можно было этого достигнуть при таком ничтожном количестве сил. Количество это было ничтожно потому, что интеллигентные, образованные, способные политические руководители в России были в небольшом количестве " (/10/, выделено мной - В.С .].

Таким образом, обойтись без интеллигенции старой выучки не удалось. Пришлось привлекать ее на службу в широком масштабе