Наука и квазинаука с методологической точки зрения

(c) Василий Петров

1. Проблема демаркации науки и не-науки.

В методологии науки так называемая "проблема демаркации", т. е. проблема разграничения науки и других форм культуры, исторически возникла и рассматривалась прежде всего как проблема разделения науки и метафизики. При этом способы ее решения, предлагаемые как логическими позитивистами, так и их постоянным оппонентом Карлом Поппером, предусматривали сведение этой проблемы на "атомарный уровень": был предложен методологический критерий, с помощью которого можно было отличить "научное высказывание" от "метафизического высказывания". Иначе говоря, наука и метафизика не анализировались как целостные структуры, как формы "общественного сознания" и т.д. К ним был применен формальный логический подход: и то, и другое рассматривалось просто как совокупность утверждений о мире. "Критерий эмпирической значимости", предложенный логическим позитивизмом, требовал от научных предложений "эмпирической проверяемости", то есть возможности быть верифицированными опытными данными. Метафизические же предложения не удовлетворяли этому критерию: их в принципе нельзя было верифицировать. Причины этого могли быть разными: от неосмысленности входящих в такие предложения терминов (абсолют, дух и т.п.) до грамматически неправильной конструкции таких предложений ("Ничто ничтожествует"). Критерий же фальсифицируемости, выдвинутый К. Поппером как альтернатива позитивистскому, требовал от научных высказываний принципиальной опровержимости. Отсутствие потенциальных фальсификаторов, предполагавшееся у метафизических предложений, также должно было вывести их за пределы науки.

Как известно, эти критерии оказались "слишком простыми", чтобы быть достаточными. Логико-методологический анализ, осуществленный самими логическими позитивистами в рамках их доктрины, показал, что теоретические утверждения (законы науки) не могут быть окончательно верифицированы, а соответствующие исследования по истории науки опровергли догматический фальсификационизм: фальсифицированность научных гипотез и теорий (их несовместимость с известными эмпирическими фактами) не ведет к их автоматической элиминации из корпуса научного знания. Истинность и ложность научных утверждений не является функционально зависимой от процедур их верификации или фальсификации. Более того, сами эти процедуры не носят безусловный характер, а, с одной стороны, содержат конвенциональные элементы, а с другой - не являются полностью независимыми от любого вида теоретического знания. Тезис о нейтральности языка наблюдения, выдвинутый позитивистами, по-видимому, невозможно защитить в его первоначальной безоговорочной формулировке.

Одним из следствий методологической неудачи исходного решения проблемы демаркации науки и метафизики явилась проявившаяся в исследованиях по философии и методологии науки второй половины XX века тенденция сближения науки с другими формами духовного творчества: метафизикой, религией, мифологией. Конечно, не только неудачная попытка решения проблемы демаркации повлияла на изменение точек зрения и смещение интересов исследователей проблем методологии науки. Существенную роль сыграли также и результаты анализа других важнейших философских и методологических проблем науки. Прежде всего это относится к анализу двух взаимосвязанных ключевых проблем: проблеме развития науки и проблеме истинности (обоснованности) научного знания.

Одним из основных выводов, к которым пришла методология науки во второй половине XX века, является положение о том, что развитие науки не представляет собой непрерывного кумулятивного процесса. Новые научные теории не обязаны быть простым расширением прежних теорий. Очень часто они несовместимы по своему содержанию или даже несоизмеримы, если базируются на различных онтологических допущениях. В этом смысле процесс смены научных теорий включает в себя моменты выбора системы онтологических допущений. Однако подобный выбор не может быть оправдан только рациональными аргументами, поскольку неоспоримые преимущества новой теории перед старой проявляются значительно позднее момента выбора. Это показывает, что рациональное обоснование науки на любом этапе ее развития является недостижимым идеалом, поскольку подобное обоснование неизбежно ограничивается наличием нерациональных компонентов в истории развития той или иной научной дисциплины. Более того, несовместимость старых и новых научных теорий означает, что содержание старых теорий включает в себя ложные утверждения. Следовательно, научное знание в этом смысле не может оцениваться как безусловно истинное. Но признание относительности (точнее, условности) научных истин, приводит нас к заключению, что и современные научные теории будут также пересмотрены и отброшены, как и их предшественницы.

Таким образом, научная деятельность, как деятельность, направленная на поиск истины, не может рассматриваться как образец рациональной деятельности, поскольку конечная ее цель принципиально недостижима. Кроме этого, сами основания научного знания оказываются во многом произвольными допущениями, выбранными интуитивным образом, а не в результате строгого критического анализа. В результате наука предстает перед нами как трижды нерациональная форма духовной деятельности: она нерациональна в своих основаниях, нерациональна по способу своего развития и нерациональна по своей конечной цели. В таком случае у нас нет никаких причин относиться к ее результатам с наибольшим доверием, а тем более предполагать, что она обладает какими-либо преимуществами по сравнению с мифологией и религией в том, что дает нам адекватную картину мира. Известная методологическая позиция Пола Фейерабенда, представленная им в сочинении "Против метода", является, по-видимому, наиболее показательной реализацией подобного подхода к анализу научного познания.

Хотя такой позиции нельзя отказать в определенной последовательности и, кроме того, она является до некоторой степени закономерным итогом эволюции философии и методологии науки в XX веке, тем не менее ее нельзя рассматривать как наиболее "обоснованную" (всем совокупным опытом исследований по истории науки, а также неудачным опытом логического позитивизма и критического рационализма в их попытке создать нормативную методологию науки) и даже, по-видимому, как приемлемую.

Дело в том, что ее последовательность и внешняя прочность достигаются за счет слегка замаскированной непоследовательности в применении интерпретативных процедур, которая проявляется как при анализе структуры научного знания, так и при анализе его развития. А именно: во-первых, доказывая зависимость значений эмпирических терминов от теории, внутри которой они функционируют (так называемую "теоретическую нагруженность" эмпирических терминов), сторонники подобного подхода как бы "забывают" то обстоятельство, что сама научная теория получает интерпретацию, используя те же самые эмпирические термины; во-вторых, рассматривая процедуру смены научных теорий как результат субъективного в своей основе выбора ученого, они, как правило, опускают в своем анализе все моменты, связанные с такими до конца не формализуемыми, но вполне рациональными факторами, как цели создания новой конкретной теории, а также оценку эффективности и плодотворности ее методов решения проблем и возможные концептуальные связи с остальным корпусом конкретно-научного знания.

Иначе говоря, убедительность "нерациональной" интерпретации научного знания обеспечивается прерыванием методологического анализа на подходящем шаге.

Аналогичный прием применяется и в том случае, когда производится сближение науки с другим формами культуры, также содержащими определенную картину мира - мифологией и религией. Поскольку обоснованность научного знания уже поставлена под сомнение предыдущим анализом, постольку научную, религиозную и мифологическую картину мира мы можем рассматривать как равноправные - все они в конечном счете оправдываются верой человека в истинность их основоположений. А эта вера, формирующаяся прежде всего под воздействием социально-культурных факторов, таких как воспитание, образование, коллективные представления и т.д., является реализацией фундаментальной потребности человека гармонизировать свои отношения с миром. Здесь также анализ не является свободным от философско-антропологических установок исследователя, поэтому он прекращается уже на ранней стадии сравнения всех этих форм культуры и подменяется спекулятивными рассуждениями о способностях и потребностях человека, являющихся конечными причинами их возникновения.

Несмотря на то, что подобная тенденция в методологии науки не способна стать доминирующей, ее существование и определенная популярность ее идей требуют, на наш взгляд нового обращения к проблеме демаркации научного знания с учетом накопленного опыта анализа науки и вовлечения в круг рассмотрения кроме метафизики еще и других вненаучных форм культуры, в том числе и таких специфических образований, как квазинаучные формы знания.

Предварительно можно выделить следующие уровни этой проблемы:

1) холистический (верхний уровень); на этом уровне задача состоит в выявлении специфики науки как формы духовной деятельности по сравнению с другими аналогичными интегративными формами - искусством, религией и т.п.; 2) дисциплинарный: на этом уровне должна решаться проблема демаркации научной дисциплины и ее квазинаучного двойника, например, психологии и парапсихологии, 3) теорийный: кроме подлинно научных, внутри научной дисциплины могут зарождаться и функционировать и ненаучные, например, метафизические, теории; 4) атомарный: проблемой этого уровня является разграничение научных и ненаучных предложений; 5) антропологический: человек науки может действовать как ученый или не как ученый в зависимости от принятых им на момент исследования целей и установок.

Естественно, что каждый уровень проблемы демаркации содержит на самом деле совокупность взаимосвязанных проблем, да и сами эти уровни не могут быть отделены друг от друга непроницаемой границей. Так, на атомарном уровне одной из проблем является проблема разделения эмпирических научных высказываний и эмпирических высказываний естественного языка (в философском плане эта проблема выглядит как проблема формирования научного факта), проблема взаимосвязи эмпирического и теоретического познания оказывается сквозной проблемой для всех уровней демаркации и т.д. Вполне возможно, что не на всех уровнях проблема демаркации может иметь удовлетворительное решение, но тем не менее подобное разбиение выглядит достаточно перспективным.

Далее мы более подробно остановимся на проблемах разграничения науки и квазинауки, а также научных и ненаучных теорий. Для анализа этих проблем нам, однако, потребуется хотя бы схематичное решение проблемы демаркации на верхнем уровне. К счастью, оно не является затруднительным. Существует множество специфических признаков науки, отличающих ее от других форм культуры. Среди существенных признаков науки мы для наших целей выделим следующие: направленность на поиск достоверного знания; специфический способ организации поиска этого знания - "научное исследование"; принципиальная незавершенность научного знания (возможность его совершенствования); универсальность науки - возможность применения исследовательских методов в любой области реальности; наличие особого субъекта научной деятельности - научного сообщества, характеризующегося специфической организацией и собственными законами функционирования и воспроизводства. Разумеется, не все эти признаки являются равноправными по своему статусу. Часть из них при детальном раскрытии их содержания оказывается результатом эмпирических обобщений. Другая же часть получена на основе философского анализа науки. Остановимся прежде всего на последних.

Цель науки - достижение истинного знания о мире. Это означает, что, во-первых, мы имеем представление о том, что является истиной (или по крайней мере о том, что ей не является); во-вторых, существование истин подразумевает существование определенного типа реальности, к которой собственно и относятся эти истины. Эта реальность должна быть дана исследователю до всякого исследования, должна сохраняться после исследования и должна быть (главное) независимой от исследователя. Предпосылка существования независимой от исследователя реальности, как известно, считается основным условием для развертывания научного познания. Независимость реальности от субъекта исследования есть просто конкретизация убеждения, формируемого всем жизненным опытом любого человека - существование реальности в целом не зависит от наших действий в ней и представлений о ней. Существуют некоторые элементы реальности, которые мы можем в ней изменять, но мы не способны ее создать и уничтожить (любая солипсистская позиция есть результат рассуждений, а не опыта). Именно такая реальность становится предметом исследования, и описанием именно такой реальности являются научные истины. Иначе говоря, отправной точкой научного исследования является непосредственно данная реальность, которая в целом индифферентна к существованию исследователя и его процедурам: она не уничтожается ими и, в принципе, не уничтожает самого исследователя в процессе его деятельности.

Теперь вернемся к научным истинам. Все истины, получаемые в результате научных исследований, является истинами ограниченными. Эта ограниченность состоит в следующем: они относятся только к фрагментам реальности, и получены в результате исследования конкретных ее частей. Это объясняется указанной выше незавершенностью науки и гарантирует эту незавершенность. Кроме того, само понимание истины в науке несомненно связано с ее пониманием в обыденном жизненном опыте человека, накопленном во взаимодействии с окружающей его областью реальности. Изменчивость повседневного опыта и эволюция Вселенной не дают истинам стать окончательными.

Перейдем теперь ко второму выделенному выше признаку науки: ни одно утверждение не принимается на веру, каждая научная истина есть результат соответствующего проведенного исследования. На наш взгляд, именно понятие исследования является ключевым в решении проблемы демаркации. Охарактеризовать научное исследование таким образом, чтобы получить его строгое определение, здесь невозможно. Но для наших целей требуется найти лишь некоторые существенные его черты, причем не обязательно они должны присутствовать во всех случаях без исключения.

Каждое научное исследование представляет собой предприятие, где успех не может быть гарантирован никому и ни при каких обстоятельствах. В то же время, хотя личные усилия исследователя почти всегда приводят к результатам, где субъективность его позиции практически неотделима от интерсубъективности научно значимых итогов исследования, тем не менее, общий массив научного знания, как правило, нивелирует все личностные компоненты и предстает перед нами как система безличных истин. Этот эффект достигается не только и не столько в силу статистических закономерностей, устраняющих воздействие случайных причин, сколько в силу общепринятой методологической научной конвенции: любое исследование должно быть воспроизводимо. Это означает не только возможность перепроверки экспериментальных результатов в естественных науках, но и возможность перепроверки и критического рассмотрения всех рассуждений, осуществленных в том или ином экспериментальном или теоретическом исследовании. Иначе говоря, все имевшие место в ходе исследования мыслительные и практические действия должны быть представлены в соответствующем отчете об исследовании (сообщении, статье, монографии и т.д.). Конечно же, на практике это требование выполняется весьма приблизительно, общепринятые и общеизвестные положения опускаются. Но все это допустимо только при условии, что все пропуски могут быть однозначно восстановлены в полную картину, что является необходимым для возможности повторного проведения исследования и доказательства объективности полученных результатов. Собственно, сам процесс исследования строится таким образом, чтобы его результаты могли расцениваться научным сообществом как обоснованные. Иначе говоря, обобщая одно из известных требований индуктивной логики, можно сказать, что между исследованием и его результатами должно быть по крайней мере отношение подтверждения.

Воспроизводимость не является единственным требованием, обеспечивающим научность исследования. Еще одно необходимое условие - научность поставленной исследователем цели. Проблема, на разрешение которой направлены его усилия, должна быть признана имеющей научную значимость. Механизмы такого признания могут быть различными и исторически изменчивыми, но их наличие несомненно, так как они призваны связывать отдельных исследователей в научное сообщество путем выработки общей онтологии для той или иной научной дисциплины.

Еще один существенный признак научного исследования, характерный для науки, находящейся на парадигмальной стадии развития, - применение специфических методов, разработанных и апробированных в соответствующих научных дисциплинах. В этом смысле даже наблюдение, проводящееся ученым, отличается от наблюдения, проводящегося дилетантом, поскольку оно детерминируется соответствующими целями исследования и его результаты фиксируются в стандартизованном научном языке (где как раз и проявляется "теоретическая нагруженность терминов наблюдения").

Наконец, последний момент, интересующий нас в контексте проблемы демаркации, - интерпретация полученных результатов. Как правило, она также осуществляется в рамках той или иной научной теории, но возможна ситуация, когда исследователь имеет дело с аномалией, не вписывающейся ни в одну из научных теорий. В таком случае результаты могут получить интерпретацию на более абстрактном - метафизическом уровне. Если используемая исследователем метафизика не противоречит описанным выше онтологическим допущениям научных исследований, то можно считать, что и исследование в целом не вышло за пределы науки.

Очевидно, что все указанные специфические признаки научного исследования не позволяют сконструировать его эффективное определение, позволяющее для каждого случая установить, имеем ли мы дело именно с научным исследованием, или же с чем-то иным. В спорных ситуациях этот вопрос сам будет нуждаться в проведении специального исследования. Тем не менее, по-видимому, можно утверждать, что указанные признаки являются ориентировочными критериями для вынесения суждения о научности производимых исследований.

Теперь мы можем произвести краткое сопоставление науки с другими формами духовной культуры, также претендующими на обладание знанием о реальности и выполнение определенных познавательных функций. Начнем с науки и религии. Прежде всего, кажется очевидным, что две эти формы культуры реализуют совершенно различные духовные потребности. Если наука удовлетворяет потребность в истине (от природы все люди стремятся к знанию, как сказано в "Метафизике" Аристотеля), то религия удовлетворяет потребность в бессмертии и высшей справедливости. Но нас сейчас не будут интересовать вопросы социально-культурной роли науки и религии в истории и современном обществе. Мы обратим внимание на другой факт: внутри религии может существовать особая форма познания, претендующая на научный статус - теология. В какой мере теологическое познание можно считать научным, нам и предстоит сейчас рассмотреть.

Теология, как и всякая другая научная дисциплина, имеет свою область изучения, свои приемы получения знания, свое специфическое сообщество исследователей, даже свои собственные факультеты в университетах. В этом отношении она сходна с любой другой академической фундаментальной дисциплиной. Но, несмотря на эти и другие многочисленные сходства, между теологией и наукой есть глобальное различие: они исследуют разные типы реальности. Реальность, к которой обращается теолог, не дана непосредственно. Это сверхъестественная реальность. Более того, если бы не существовало истин откровения, она так и осталась бы недоступной для познания. В силу этого фундаментального различия исследуемых реальностей методы и результаты теологии отличаются от методов и результатов любой другой науки в следующем существенном отношении. Любая наука стремится к созданию наиболее глубокой теории, описывающей исследуемый фрагмент реальности и служащей базой для объяснения всех происходящих в данной области явлений. Теология в создании такой теории не нуждается. Ее исследование не может завершиться обретением новых истин, превосходящих по глубине исходные положения. Наоборот, самые главные ее истины уже даны ей до всякого исследования, а нахождение других наиболее значимых истин запрещено сутью сверхъестественной реальности - нельзя узнать судьбу мира и отдельного человека, как она предопределена божьей волей (неисповедимы пути господа). Вытекающее из этого другое отличие науки и теологии состоит в том, что теология содержит утверждения о естественной реальности в целом, причем по своему статусу эти утверждения относятся к истинам откровения. Это обстоятельство вполне объяснимо: для теологии естественная реальность не является всей реальностью, более того, она не является подлинной реальностью. События естественной реальности для теологии не имеют самостоятельного значения, они только проявления иной, высшей реальности, при этом для науки само существование такой высшей реальности является недостоверным. Таким образом, теология оказывается за пределами науки в силу иной онтологии, хотя все остальные признаки, присущие науке, в ней могут быть обнаружены.

Сравнение науки с мифологией по вышеописанным критериям также приводит к вполне очевидным результатам. Миф как смысловая целостность, по-видимому, может сопоставляться только с научной теорией. Но, в отличие от теории, он не является результатом проведенных исследований реальности, а является антропоморфным ее осмыслением (вообще говоря, осмысление реальности и ее познание - это разные акты, но анализ их различения не входит сейчас в нашу задачу). Кроме этого, если творцом научных знаний является более или менее четко выделяемый субъект - научное сообщество, то мифология, как правило, результат анонимного творчества и именно на доисторической анонимности зиждется ее авторитет. Реальность, описываемая в мифах, также не является непосредственно данной реальностью. Хотя человек и ощущает себя частью подобной реальности, но эта реальность не безразличная к человеку, а проявляющая свою волю. Здесь не может быть речи о воспроизводимости результатов воздействия на эту реальность. Можно сказать, что во власти человека здесь создать необходимые условия для достижения определенного результата, но он никогда не может сделать их достаточными. В силу этого при мифологическом способе восприятия реальности субъект не в состоянии выстроить свои действия и рассуждения в такую структуру, которую можно было бы назвать научным исследованием. Обратим внимание также на следующий момент: как наука, так и мифология выполняют важную в мировоззренческом плане функцию - объясняют происходящие в реальности события. Но мифологическое объяснение является слишком сильным в логическом смысле. Ссылка на действия мифологических персонажей способна объяснить любые события. Именно эта пригодность для ответов на любые вопросы типа "почему?" делает излишними любые возможные исследования. Наконец, отметим еще одно существенное различие науки и мифологии - невозможность развития мифологии таким же способом, как развивается научное знание. Миф нельзя заменить другим мифом - улучшенным и более точно отображающим реальность, поскольку миф - это и есть сама реальность. Мифология как целостное мировосприятие не способна совершенствоваться. Попытки ее усовершенствования, систематизации, как показывает история античной культуры, приводят к ее распаду, превращению в собрание литературных произведений, которые уже не выполняют никаких познавательных функций по отношению к внешней для человека действительности.

Таким образом, мы видим, что наука, научный способ отображения реальности вполне может быть отдифференцирован от других форм ее восприятия, осмысления и изучения. Попробуем теперь спуститься на уровень ниже и рассмотреть проблему демаркации как бы внутри самой науки, между научными и квазинаучными дисциплинами.

Из всех квазинаучных дисциплин уфология, пожалуй, пользуется наибольшей известностью и популярностью. В некотором смысле ее уже некорректно называть квазинаукой, поскольку в 1994 году ВАК РФ принял решение о включении уфологии в номенклатуру научных специальностей и о присвоении соответствующих ученых степеней. Однако подобное конституирование, хотя и является показателем серьезности и респектабельности научной дисциплины, тем не менее не может служить решающим аргументом при рассмотрении вопроса по существу. В конце концов, ученые степени присваивались и по специальности "научный коммунизм", что не сделало это дисциплину наукой и не препятствовало ее исчезновению.

Вполне естественно, что уфология возникла именно в XX столетии, с началом эпохи космических полетов. В настоящее время уфологи имеют целую сеть научно-исследовательских центров практически во всех развитых странах мира. Они издают свою периодику, проводят конференции, симпозиумы и семинары. По своим социологическим характеристикам сообщество уфологов, по-видимому, в настоящее время практически не отличается от любого другого научного сообщества.

Главное отличие уфологии от других научных дисциплин, на наш взгляд, состоит в том, что основная задача любого уфологического исследования заключается в определении, имела ли место в том или ином случае встреча с неопознанным летающим объектом как с порождением внеземной цивилизации, либо же это была какая-либо природная или техногенная аномалия. Иначе говоря, уфологи выступают в качестве неких сортировщиков, которые пытаются среди огромного количества наблюдений необычных происшествий в атмосфере обнаружить такие явления, которые не могут быть объяснены естественными земными причинами. Процент подобных феноменов по разному оценивается сторонниками и противниками уфологии. Если один из наиболее известных отечественных уфологов В.Г. Ажажа считает, что таковых около 25 %, то скептики склоняются к величине на порядок меньше. По их мнению, только 2-3% аномальных явлений такого типа можно считать необъяснимыми с позиций современной (неуфологической) науки. Такой разброс в оценках свидетельствует не только об идеологических различиях между уфологами и их противниками. Он говорит также и об отсутствии единой методологии исследования подобных явлений, в силу чего любое наблюдение в небе неопознанных летающих объектов можно интерпретировать с противоположных идейных позиций.

Именно наблюдения, причем наблюдения, произведенные в основном случайными очевидцами событий, являются источником всех эмпирических данных о неопознанных летающих объектах (или неопознанных атмосферных явлениях - НАЯ). Наука, построенная исключительно на данных наблюдения, наука, в которой невозможны эксперименты, наука, в которой даже наблюдения нельзя производить систематически, является единственной в своем роде дисциплиной. Это - наука о "неизвестном". Очевидно, что она не может иметь собственный предмет исследования, который характеризовался бы какими-либо сущностными положительными признаками и при этом обладал бы единой природой. Кроме того, наблюдения неопознанных атмосферных явлений в своем большинстве осуществляются без специального оборудования. Это - неспециальные наблюдения, поэтому отчеты о них, даже сопровождающиеся фото- и видеоматериалами, требуют соответствующей интерпретации "специалиста", который хотя и не был очевидцем события, но способен сопоставить его с другими событиями подобного типа, отчеты о которых ему известны. Ясно, что вследствие неполноты исходной информации, а также особенностей восприятия очевидцев, такие интерпретации нельзя осуществить без упрощений и искажений, степень ошибочности которых невозможно оценить.

Необходимо отметить, что уфологи осознают подобную специфику своей дисциплины и связанные с ней слабые стороны ее эмпирического базиса. Следствием этого является создание специальных инструкций для очевидцев, наблюдающих НЛО. В них говорится о тех действиях, которые желательно совершить в момент наблюдения НЛО и после него. В перечень таких действий входит поиск других свидетелей, способных подтвердить данное наблюдение, наведение справок о подобных явлениях в соответствующей литературе, использование фотоаппарата и видеокамеры, причем без попыток фотоувеличения объекта, запись по свежим следам своих комментариев относительно внешнего вида и поведения НЛО, установление связи с группой уфологов и т.п.

Очевидно, что выполнение всех этих рекомендаций направлено на повышение степени правдоподобия зафиксированных данных наблюдения и на отбрасывание недостоверных сообщений. Уфологи вынуждены обращаться к подобным способам сбора информации, поскольку в уфологических изысканиях отсутствует важнейшая черта научных исследований, отмеченная нами выше, - их нельзя повторно воспроизвести. Причем эта невозможность является не столько методологической, сколько логической. В самом деле, если мы способны воспроизвести неизвестное атмосферное явление, то тогда оно перестает быть неизвестным, а тем самым перестает интересовать уфологию. Аналогична ситуация и в том случае, если вдруг будет установлен контакт с внеземной цивилизацией и будет выяснено, к каким именно неопознанным атмосферным явлениям она причастна. Тогда эти явления можно будет воспроизвести (скажем, повторив полет инопланетного космического корабля в данном месте) но тогда они также перестанут быть неопознанными и не будут больше привлекать внимание уфологов.

Естественно, что имея несистематические отрывочные эмпирические данные в качестве исходного материала для выдвижения и проверки гипотез, уфология оказывается областью научного фантазирования, ограниченного только личностными установками исследователей. Если речь идет о вмешательстве в земные события инопланетной цивилизации, находящейся на гораздо более высокой ступени научного и технического развития по сравнению с нами, то можно предполагать использование ими каких угодно закономерностей, в том числе и не известных нам, и прямо противоречащих нашим фундаментальным представлениям о физическом мире.

С другой стороны, если исследователь верит в то, что зафиксированному событию можно найти естественное объяснение и продолжает искать его несмотря на неудачи остальных, то в конце концов может найтись совершенно неожиданное простое истолкование для наблюдения загадочных событий. Показательный случай описан в книге Дж. Рендлз "Паранормальные явления".

"...Ирвин Вейдер решил еще раз исследовать классическую фотографию, сделанную одним безупречно честным микробиологом в Уильяметт-Пасс (Орегон) и ставившую уфологов в тупик с 1966 года. Линзообразный объект на глазах автора взмывал ввысь от покрытых снегом верхушек деревьев, засасывая за собой шлейф снега. Но вместо одного смутного образа. Который наблюдал свидетель, пленка зафиксировала три отдельных силуэта. Предположили, что НЛО, каким-то образом нарушая известные законы физики, поочередно то дематериализуется, то материализуется вновь, успевая появиться и исчезнуть несколько раз за долю секунды, в течение которой был открыт затвор фотоаппарата.

Но Ирвин Вейдер обнаружил, что старый дорожный указатель на горной дороге дает на фотоснимке изображение, чрезвычайно похожее на тройной НЛО, если фотографировать этот указатель, проезжая мимо на большой скорости. Уфолог реконструировал внешний вид, который мог иметь в 1966 году этот старый знак и, используя ту же скорость и тот же объектив, получил снимок, настолько похожий на знаменитую фотографию НЛО, что практически не осталось места для сомнения. А ведь раньше никто и не подозревал, что этот многообещающий случай окажется на поверку банальным дорожным знаком! Работа Вайдера прекрасно демонстрирует необходимость нетрадиционного мышления и упорства в ходе исследования".

Несмотря на то, что для многих загадочных явлений и фотоснимков находятся вполне естественные объяснения, вероятность того, что в некоторых случаях мы действительно сталкиваемся с аномальными и необъяснимыми средствами современной науки явлениями, все же весьма высока. Конечно, отнюдь не всегда они имеют искусственное, а тем более внеземное происхождение (последнее вообще не может быть доказано до установления Контакта или равносильного с ним по убедительности события). Но иногда, в случаях так называемых катастроф или падений НЛО места таких предполагаемых падений могут обследоваться специалистами-уфологами. Как правило, в таких случаях проводится геофизическое и геохимическое исследование местности, выявляются возможные аномалии электромагнитных полей и радиационного излучения, проводится анализ пород и оплавленных остатков небесных тел (если таковые находятся) и т.д. Но даже в таких случаях добиться воспроизводимости не удается. НЛО "падают" обычно в труднодоступных местах, куда невозможно быстро попасть без специально снаряженной экспедиции. Аномальные величины приходят в норму спустя какое-то время (при следующем посещении данного места), следы катастроф исчезают, и всегда существует подозрение, что исследователям активно мешают военные и спецслужбы. Последний аргумент действует на читателей безотказно.

Вообще, апелляция к общественному мнению, к массовому сознанию, является достаточно характерной для квазинаучных дисциплин. Не выдерживая серьезного профессионального спора, сторонники уфологии, парапсихологии и подобных культурных образований стремятся сделать арбитром публику, спекулируя, во-первых, на загадочности и таинственности обсуждаемых явлений, во-вторых, на недоверии к ученым и государственным структурам, которые они представляют (оппоненты либо не являются независимыми в своих суждениях, либо являются "материалистами-догматиками", отстаивающим не истину, а определенную идеологию), а в-третьих, на сложности теоретических представлений современной науки, которые оказываются раздражающе недоступными для непрофессионалов.

Таким образом, мы видим, что уфология, также как и астрология, не обладает необходимыми свойствами, которые позволили бы ей стать подлинно научной дисциплиной. Отсутствие определенного предмета исследования и невозможность его ограничения порождает невозможность построения какой-либо базовой научной теории, описывающей и объясняющей явления выделенной предметной области. Отсутствие такой теории (или класса теорий) обусловливает ограниченность исследовательского арсенала уфологии: подавляющее большинство эмпирических данных получено в результате наблюдений. Редкость и аномальность изучаемых явлений заставляет обращаться к наблюдениям случайных очевидцев, что приводит к использованию описаний, чья достоверность сомнительна, а качество и точность неудовлетворительны. Наблюдение явлений, которые удалены от наблюдателя на многие километры, и которые очень часто не оставляют материальных следов своего существования на месте события, конечно же, неспособны обеспечить исследователей такими же точными количественными данными, какие могут быть получены и зафиксированы приборами в результате лабораторных экспериментов. Тем самым уфология вынуждена оставаться качественной дисциплиной, использующей для объяснения тех или иных эффектов ad hoc гипотезы, при этом ее нельзя отнести ни к фундаментальным, ни к прикладным наукам. По способам решения своих задач она скорее ближе к расследованию преступлений, чем к естественнонаучным исследованиям. Это сходство не случайно и связано с двумя особенностями уфологии: 1) признанием принципиальной возможности искусственного характера наблюдаемых явлений как результата деятельности субъекта, имеющего земное (секретные разработки) или внеземное (космические пришельцы) происхождение (этот субъект - аналог преступника в криминалистике); 2) наличием чрезвычайно широкой области допустимых гипотез, объясняющих тот или иной аномальный эффект (см. пример с дорожным знаком). Поскольку данные наблюдения, как правило, не позволяют отделить существенные свойства аномальных явлений от случайных, постольку для их объяснения могут применяться сколь угодно сложные комбинации гипотез, а поскольку все эти явления исследователем невоспроизводимы, постольку достоверность всех этих объяснений остается на низком уровне.

В тех случаях, когда речь идет об аномальных явлениях, наблюдаемых в атмосфере (а НЛО именно таковы), мы имеем дело с ситуацией, когда, в отличие от астрологии, наука о регулярных явлениях в этой области существует. Это - метеорология. Однако, локальные видимые эффекты, которые не оказывают воздействия на остальные метеорологические процессы, остаются вне ее интересов. С другой стороны, такой раздел физики, как физика атмосферы (физика газовых сред) имеет к подобным явлениям более непосредственное отношение. Но, в отличие от уфологии, физика будет занята поиском ближайших естественных причин, вызывающих те или иные наблюдаемые аномалии. Вопрос о причинах самих этих причин, были ли они в данном случае естественными или искусственными, физику занимать не будет. Таким образом, можно заметить, что уфология как бы надстраивается над некоторыми научными дисциплинами, заимствуя часть их содержания. При этом собственные уфологические теории и гипотезы являются результатом интерпретативных спекуляций, и вовлекают в обсуждение идеи, эмпирическое содержание которых не поддается проверке обычными естественнонаучными методами. Необходимо отметить, что уфологи не разрабатывают, да и не могут разрабатывать какие-либо специфические методы исследования, не применяемые учеными, исследующими земную поверхность и атмосферу. Это является следствием как отсутствия четко очерченного предмета исследования (постоянного, а не фантомного), так и стабильной теории, описывающей исследуемые явления хотя бы на приемлемом качественном уровне. По-видимому, такая теория может появиться в уфологии только в силу внешних причин, например, если будет осуществлено какое-либо серьезное открытие (или ряд открытий) в физике атмосферы.

Возникновение и развитие (или распространение путем привлечения все нового и нового числа сторонников) каждой из квазинаук, конечно же, нельзя считать просто следствием случайных отклонений с магистрального пути развития научного познания, либо результатом личных заблуждений исследователей, которые недостатки аргументации компенсировали энергичной пропагандой своих идей среди неспециалистов. Причины, разумеется, лежат глубже. Существование квазинаучных форм культуры обусловлено не только социальными факторами, оно имеет под собой и философские основания. Но если оставаться в рамках методологического способа рассмотрения проблем, связанных с квазинаукой, то можно предположить, что процесс становления подобных дисциплин в настоящее время связан с процессом внутринаучного соперничества конкурирующих гипотез и теорий. В случае победы и признания научным сообществом одной из них, другие не обязательно исчезают со сцены. Альтернативные гипотезы или теории могут обладать и некоторыми преимуществами по сравнению с победившими соперницами. Эти преимущества могут заключаться, например, в большей простоте и эвристичности, или же в объяснительной силе в отношении некоторых явлений. Подобные гипотезы и теории могут в том или ином виде возрождаться на новом этапе развития исследований в тех областях, для которых они создавались. Но возможно и другое. Если неприемлемая теория обладает среди прочего еще некоторыми специфическими чертами, то она может стать основой для зарождения квазинауки. На наш взгляд, среди таких специфических черт можно выделить три: очень большая объяснительная сила, возникающая вследствие допущения новых сущностей, относительная изолированность этой теории от остального корпуса научного знания, затруднительность независимого подтверждения этой теории и одновременно введение новых правил интерпретации, позволяющих истолковывать эмпирические данные в выгодном для этой теории свете (что, собственно, и может порождать эффект большой объяснительной силы, защищающий теорию от прямой фальсификации).

Можно было бы предложить следующую схему, реконструирующую процесс возникновения уфологии. При наблюдении за атмосферными явлениями регулярно отмечались случаи появления движущихся объектов, которые, однако, вели себя не в соответствии с известными нам физическими закономерностями. Их появление, как и исчезновение, всегда являлось неожиданным, их форма могла иметь разнообразные очертания, их поведение было непредсказуемо, но все же они производили впечатления материальных тел. Поскольку все это не удавалось объяснить ни оптическими эффектами, возникающими в атмосфере в определенных специфических условиях, ни какими-то другими известными физическими процессами, которые могли порождать подобные визуальные феномены, была выдвинута гипотеза, что наблюдаемые "неопознанные летающие объекты", которые, кстати, фиксировались не только непосредственным наблюдением, но и на экранах радаров, являются космическими кораблями, созданными внеземной (или внеземными) цивилизациями. Эта гипотеза на качественном уровне объясняет все возможные особенности поведения таких объектов: их высокую скорость передвижения и недоступную земным транспортным средствам маневренность, их неуязвимость для земных воздействий, отказ технических устройств в присутствии НЛО и т.п. Эта гипотеза обладает богатыми эвристически возможностями, причем не только в области собственно научной, но и, например, в сфере политики. Она позволяет найти объяснение многим описаниям странных небесных явлений, зафиксированных в древних исторических хрониках. "Пылающие щиты", которые видели проплывающими в небе древние римляне, тоже могли быть космическими кораблями пришельцев. Хотя и существует принципиальная возможность независимой проверки этой гипотезы, тем не менее, ее реализация остается весьма затруднительным делом опять же в силу неуязвимости космических кораблей пришельцев и их отказа от каких-либо официальных или хотя бы достоверно зафиксированных контактов с нашей цивилизацией. Гипотеза о пришельцах, наконец, является иррелевантной по отношению к подавляющему большинству других научных теорий, поскольку не подтверждается и не опровергается ими. В силу того, что эта гипотеза обладает достаточной простотой и убедительностью, соответствующей определенным общественным настроениям, она обрела популярность и завоевала достаточное большое число сторонников, что позволило ей стать основанием для возникновения "новой науки" - уфологии.

Эту схему можно было бы счесть приемлемой, если бы не два обстоятельства. Во-первых, наблюдения, на основании которых была выдвинута гипотеза, не были сделаны в рамках какой-либо научной дисциплины вследствие проводившихся в ней исследований. Это были, как уже не раз говорилось, наблюдения случайных очевидцев. Тем самым мы не можем назвать научную дисциплину, внутри которой была выдвинута и развивалась гипотеза о внеземном происхождении наблюдаемых феноменов. Во-вторых, данная гипотеза не является побежденной и отброшенной в результате развития науки. Напротив, у нее нет конкурентов, сравнимых по простоте и объяснительной силе. Любые альтернативы охватывают более узкий класс явлений и способны объяснить далеко не все наблюдаемые эффекты. "Квазинаучность" уфологии обусловлена в данном случае не этими особенностями ее исторического развития. Следовательно, вышеизложенная гипотеза о возможных путях формирования квазинаучных дисциплин является по меньшей мере неполной и ни в коем случае не универсальной. Она не учитывает современную специфику научных исследований. Многие из них в настоящее время носят междисциплинарный характер в силу сложности изучаемых объектов. Многие новые научные дисциплины возникли именно таким образом, как принято выражаться, "на стыке наук". Гипотезы, рождающиеся в таких исследованиях, могут, по-видимому, достаточно серьезно расходиться со сложившимися в "исходных дисциплинах" представлениями и, в силу этого, оценивать их содержание сравнительно труднее. Это обстоятельство объективно благоприятствует квазинаучным построениям, так как представители смежных научных дисциплин вынуждены быть осторожными в своих суждениях относительно гипотез такого рода, поскольку могут ощущать себя недостаточно компетентными в той области исследования, для которой была выдвинута соответствующая гипотеза. Таким образом, квазинаучные гипотезы получают необходимый запас времени для укрепления своих позиций путем наращивания "защитного пояса", для приобретения сторонников и для расширения сферы исследований, призванных обеспечить им эмпирическую поддержку.