Дневник читателя

Иван Толстой

Прага © «Русская мысль», Париж, № 4332, 14 сентября 2000 г.

Разговоры о том, что «ретрограды зажимают новое», имеют под собой основательную почву. Гораздо меньше говорят о том, сколько возникает новых беспочвенных и антинаучных предположений, сколько оголтелых фанатиков-однодумов осаждают институты, лаборатории и редакции всего мира. Дотошные схемы, глобальные планы, мелким бисером исписанные тонны листов. Почему-то никогда не бывает одержимых изобретателей чего-нибудь простого, какого-нибудь замочка — масштабы у безумцев глобальные.

Среди московских ученых отыскался специалист по дифференциальной геометрии Анатолий Фоменко, почему-то уверовавший, что в Средние века существовал грандиозный международный и межкультурный заговор фальсификаторов, которые непонятно для чего подделали исторические хроники, придумав некое яркое общеевропейское прошлое. Это прошлое мы теперь называем античностью и ранним средневековьем.

Ни древнегреческой философии, ни римской поэзии, ни разнообразных культур вокруг Средиземного моря — ничего этого, согласно авторам «Новой хронологии» А. Фоменко и Г. Носовскому, не было и в помине. Все хитрости 800–900-летней давности.

Вот образчик исторических штудий геометра: «Главное религиозное событие XI века — появление Иисуса Христа. (…) Распятие Иисуса Христа происходит, вероятно, в Новом Риме на Босфоре. В городе, который именно в ту эпоху стал новой столицей Византийской империи. Этот же город называли Иерусалимом, а также Троей».

На все эти и многочисленные другие фантазии А. Фоменко и Г. Носовского аргументированно и терпеливо отвечает книга «История и антиистория». Стоило ли поднимать сыр-бор? Очень даже стоило, поскольку антинаучные идеи «Новой хронологии» не только распространены массовыми тиражами, не только питают лжесхемами своих неустойчивых последователей, но уже преподаются в некоторых вузах и школах. (О «теориях» Фоменко и их распространении несколько раз писал в «РМ» Валерий Сендеров.)

История и антиистория.
Критика «Новой хронологии» академика А. Т. Фоменко.
М., «Языки русской культуры», 2000. 528 с.

Заряжение воды с телеэкрана, снятие порчи по переписке, астрологические прогнозы по биржевым сделкам, переписывание европейской истории — все это элементы большого социально-психологического неблагополучия. И в этой ситуации спокойный разговор специалистов очень к месту.

А. Д. Кошелев, руководитель издательства и составитель сборника, привлек к разговору лингвиста (А. А. Зализняка), журналиста (М. Ю. Соколова), историков (Е. В. Голубцова, В. А. Смирина, А. Е. Петрова, А. Л. Пономарева, Д. Э. Харитоновича, А. Л. Хорошкевич), археологов (Е. Н. Черных, В. Л. Янина), астрономов (Ю. Н. Ефремова, Ю. А. Завенягина), физика (В. А. Дергачева), и математиков (А. Ю. Андреева, М. Л. Городецкого, Ю. Д. Красильникова). И все они показывают: «Новая хронология» представляет собой фальсификацию и подтасовку фактов, использование некритически прочитанных источников и неправильно интерпретированных сведений. Практически во всех областях соавторы «хронологии» (которым, кстати, дали возможность высказаться на страницах сборника — помещены две их статьи) проявили некомпетентность и пренебрежение к «мешающим» аргументам.

Назвали бы А.Фоменко с Г.Носовским свой жанр «фэнтези», и не было бы к ним ни у кого претензий.

Бывший статс-секретарь при императрице Екатерине Второй, сенатор и коммерц-коллегии президент, потом при императоре Павле член верховного Совета и государственный казначей, а при императоре Александре министр юстиции, действительный тайный советник и разных орденов кавалер, Гавриил Романович Державин родился в Казани, от благородных родителей, в 1743 году, июля 3-го числа.

Гавриил Романович Державин.
Записки. 1743–1812. Полный текст.
М., «Мысль», 2000. 336 с.

Так, с характерным третьим лицом вместо автобиографического первого, начал Державин свои «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел». «Записки» эти были написаны рукою самого автора в течение 1812 г., после чего Державин не раз возвращался к рукописи вплоть до самой смерти, но так и не сумел окончательно выправить текст. Поэтому не удивительно, что первый их публикатор П. И. Бартенев отметил: «Иногда Державин повторяет уже сказанное, ошибается в годах, не доканчивает речи и проч.».

Тем не менее читателя не покидает ощущение спокойного величия всего повествования, прохождения истории страны сквозь жизненный путь повествователя — да так, что, кажется, никакой другой истории в ту пору совершаться и не могло.

Академик Я. К. Грот писал о том же: «Немногие государственные люди знали Россию, как Державин, изучивший ее лицом к лицу от Казани до Белоруссии, от низовьев Волги до Северного океана, от крестьянской хаты и солдатской казармы до царских чертогов; немногие так хорошо понимали ее исторические судьбы и призвание… В служебной деятельности своей Державин всегда руководствовался более опытом жизни и практикою, нежели теориею, часто основанной на непригодных для России началах; он не дорожил канцелярскими формальностями и бюрократической рутиной, любил быстроту производства и гласность, во все вносил дух жизни и правды».

Эти деятельные человеческие черты преломились и в языке державинских «Записок». Их явная ориентация на конкретность, жизненную правду, бытовое правдоподобие — все это выдавало не только характер автора, но и произошедшую в течение его жизни смену эстетических установок, прежде всего кризис классицизма. И, хотя «Записки» намеренно внепсихологичны и лишены того тепла и вовлеченности, которые привлекают читателя в мемуарном жанре, они в известной степени предвещают ту простоту и человечность, что отметят грядущую русскую литературу XIX века. Высшей ценностью Державин почитал человека, ценя его и в героических подвигах, и в семейных радостях, и даже в пороках и заблуждениях. «Только тот для него истинный герой, — писал Ю. М. Лотман, — кто не перестает быть при этом простым человеком».

«Записки» Державина в полном виде, без изъятий, переиздаются столетие спустя. В основу издания легла первая публикация, осуществленная П. И. Бартеневым (чьи 40-страничные детальные примечания помещены в конце тома) с учетом уточнений Я. Грота и расшифровки отдельных цензурных изъятий, сделанной 15 лет назад покойным Петром Паламарчуком.

Заканчивая книгу «Державин», Владислав Ходасевич писал о своем герое: «Бог было первое слово, произнесенное им в младенчестве — еще без мысли, без разумения. О Боге была его последняя мысль, для которой он уже не успел найти слов».