Роддом

Когда родились мои дети, мне велели открыть глаза, посмотреть и сказать вслух, кто у меня родился, чтобы я потом не спрашивала того, чего не было. При этом акушерка трясла надо мной мо ими бедными малютками, держа их за ноги в двух руках, как цыплят. В тот же вечер у меня сделалась жесточайшая горячка, я впала в бред на много дней, а встала лишь через месяц. Живи я несколько раньше, помереть бы мне родами как пить дать. Мне следовало поставить памятник изобретателю пенициллина, как то сделали испанские торе рос. В бреду мне все чудилось, что летит нечто низко над землей и всем высоким срезает головы. Бред сей не лишен правдоподобия.

Сказки раннего младенчества

После рождения детей меня, как истинного люмпена, или даже провозвестника хиппи, опекают работницы мусоропровода. Они стирают выброшенный иностранцами шерстяной трикотаж, распускают во время своих дежурств, а потом вяжут моим сыновьям носочки и ша почки. У них своя легенда о моем страшном исхуданье во время горячки: "Вот как извелась над детьми. А такая ли была! Любо-дорого!" Я работаю в университетской библиотеке, чтобы купить детям шерстяные костюмы. Наконец, деньги у меня в руках, я еду в детский мир. Стою на автобусной остановке, и вдруг - о, радость! - подходит двухэтажный 111-ый автобус. Я влезаю на второй этаж и от восторга при выходе оставляю там кошелек.

Вот мать едет ко мне в обыкновенном 111-ом автобусе. А надо вам сказать, что на шпиле университета живет сокол, ему там нравится. И вот за 111-ым автобусом летит голубь, преследуемый соколом. Водитель быстро открывает дверь, впускает голубя, но никак не сокола. Голубок поехал, а сокол летел позадь автобуса и клювом бил в стекло.

Развод по-комсомольски

Вот уж я и развожусь, не окончив еще университета. Мать моя при таком известье всю ночь стоит передо мной на коленях, как вдова перед скупым рыцарем. Она то принимается читать по-английски из Байрона на этот случай, то вспоминает вдруг, как меня во чреве ее бодал бычок в деревне Ржавки. Да и цыгане там стояли в то лето, и беременем она каждый день глядела на их кибитки. Приискивает не то объясненье, не то оправданье варварскому моему свободолюбию. Бедная матушка не видит того, что кругом меня все гнет, все стесненье. Что меня вышибет из колеи - было ясно еще в школе. Под утро она проклинает меня и не велит возвращаться домой из общежитья. А комсомольское бюро меня тягает само собой.

Распределение

Никто в жизни, о мой сострадательный читатель, не обижал меня столь сильно, как я сама себя своим махровым неведеньем и упорным нежеланьем руководствоваться чьим бы то ни было опытом, кроме своего собственного. Но все же не бойся, новой Манон Леско из меня не получится, и никто не вышлет меня в колонии. Мне предстоит пройти свой путь, не менее достойный назидательного описанья. И вот я распределяюсь как иногородняя. Коли ты, мой читатель, не знаешь, что такое распределенье, изволь, я тебе объясню. Это предписанье человеку, получившему бесплатное образованье, в обязательном порядке отработать три года там, где ему укажут. Иначе он может быть лишен диплома. В частности, над математиками вечно висела угроза распределенья в так называемые "почтовые ящики" или, как теперь сказали бы, в оборонку - военные организации, коих они избегали, как могли. Меня чуть было не услали в Минск, но в последнюю минуту подобрала нефтяная шарашка, которой я очень благодарна. Обещали дать какое ни на есть жилье. Однако обещанного три года ждут, а пока меня по суду выселяют из общежитья и вешают мне на дверь гигантских размеров висячий замок. Но у меня не заперто окно, и я влезаю в него, благо первый этаж. Иностранные студенты услужливо подают мне детей.

Мои дети будут художники
Для невиданной красоты.
Проницает солнечный дождик
Городского дыма пласты.

Преломляются и раздваиваются
Лучи в стоячей пыли.
Путями лучей взвиваются
И мчатся вокруг земли
Заблудившиеся трамваи
И пьяные корабли.

Меня же любовно держат -
Стократ свободней любой -
Любовь и стихи и дети
И, значит, трижды любовь.

Меня под куполом синим,
Где капли дождя свежи,
Любовно держит Россия
И растреклятая жизнь

Сказано, как отрезано -
Вот твой предел отныне,
И прочие жребии презрены
В рассеянье и гордыне.

А мне эти путы нести без ропота -
Счастлив мой легкий бог.
По мне, пропади оно звонким пропадом -
Распутье других дорог.