| |
* * *
Нормальное распределение
'' p(x) = exp(-x2/(2×s2))/((2×p)1/2×s) ''
К.Гаусс
Рассматривая колокол гауссианы,
я вижу, как она прочна и высока
над серединой человеческого клана,
где вероятность быть нормальным - велика.
Я думаю о том, как тяжело, однако,
наш купол давит на края, свою опору,
на тех, кто вытеснен или отмечен знаком,
кто чересчур велик иль низок, кто не впору.
Кариатидами, держащими карниз,
они подхватывают этот свод недаром,
чтоб он не грохнулся на твердь земных абсцисс
со звонким апокалиптическим ударом.
И раз, Господь, на оба края давит кладь,
и отрицательность - опора бытия.
Так не давай же недалеким отрицать
необозримые далекие края.
Ты видишь там калек, на ближних непохожих,
святых и палачей у жизни на краю,
непонятых творцов? Ты им подаришь, Боже,
Тобой забытый дом под лаврами в раю?
(1990, 2006)
* * *
На стыке разума и тьмы
Есть грань, где связь еще возможна,
Где можно очень осторожно
Слагать стихи и петь псалмы.
Там можно петь, там жить нельзя,
Там преломляется стезя
В холодном омуте лучей,
Залитом воском от свечей.
* * *
Сплетения
Я так тренируюсь - учусь говорить
На этом чудном языке подсознанья,
Распутывать, скручивать, складывать нить
В узор архетипов, как в петли вязанья.
Как в петли сплетения нити, ведущей
Меня в лабиринты моих же ответов,
Где всем отраженьям предметов присущи
Первичные качества этих предметов.
Крючок, как клюка, тянет нить Ариадны,
Уставшей бродить по пещерам сознанья,
Где стены двоятся, ступени прохладны,
И все это - входы в подвал мирозданья.
Язык подсознания - рифмы и ритмы,
Там ритмы и рифмы, подвал и прохлада.
Мой тренинг кончается, плотно и слитно
Закроются петли последнего ряда.
* * *
Тень подушки от слабенькой лампочки
развалилась, как сонная мидия,
я ходила в пижаме и тапочках
и врага своего ненавидела.
Я чертила его цветом свастики,
доводила до нужной тональности
и стирала мифическим ластиком
его абрис с картины реальности.
Это было приятным занятием,
только я уже подпись поставила
под каким-то бездонным понятием,
под туманным евангельским правилом.
И поэтому ненависть вздорную
я схватила за локти с усилием,
а она вырывалась, проворная,
белоглазая, злая и сильная.
Вырывалась и глухо скандалила,
а потом как-то странным движением
обернулась и зубы оскалила,
и в меня же вцепилась, с шипением.
* * *
Хрустальным словом изогнув,
Ладьей изящной и узорной
Я мысль пущу по полотну
Спокойной прелести озерной.
Я отпущу, она плывет,
Плывут ладьи, их отраженья,
Удваивая странный флот,
Скользят по глади настроенья.
Немного в жизнь, немного вдаль,
Плывут, звеня стеклянной снастью,
Плывут, лелея свой хрусталь,
Скорее к миражам, чем к счастью.
Плывут, о цели не спросив,
Плывут прозрачно и красиво
Не чувства, боже упаси,
А так, оттенков переливы.
* * *
Для тверди, влаги, ветра и огня,
Ласкали и лелеяли меня
Хорхе Луис Борхес
Искрится сородич угля и графита
Не хуже стихии огня золотого,
У гномов отбитый во мгле кимберлита
Алмаз огранили для перстня простого.
Прозрачная жилка Земли, представитель
Незыблемой тверди в стихии воздушной,
Подземного мира мерцающий житель
Стал 'чистой воды' безделушкой послушной.
Сокровище гномов, усердных и честных,
Горит, отражая в себе неизменно,
Четыре стихии, четыре известных
В цветном уравнении нашей Вселенной.
За гранями камня, за бликов движеньем
Мерцание сути его холодеет,
Он мир отражает кристально-блаженным,
Каков он и есть в aбсолютной идее.
* * *
Шавасана
Сыплется светлый песок
В колбе песочных часов,
Ветер в положенный срок
Поднял вуаль облаков.
Лежа на ветхом ковре,
Вижу под веками тьму.
Небо спустилось ко мне,
Я поднимаюсь к нему.
И в глубине голубой
Прану вселенскую пью,
И соглашаюсь с судьбой
На золотую ничью.
Лотос раскроется в срок
В чаще прозрачных лесов.
Сыплется мелкий песок
В колбе песочных часов.
* * *
Осень
В осеннем сумрачном начале
есть утешение и шанс,
оно таит в своих печалях
какой-то болдинский нюанс.
Струятся творчество и дождь.
В концерте лучше, чем в лесу,
где надоедливая дрожь
мешает трогать красоту.
Как королева-мать, вдова,
хозяйка золотых концессий,
ведь осень, в сущности, права
в жестокости своих депрессий.
И как ее ни славословь,
она брюзжит и сеет сплин.
Спасает верная любовь,
варенье, книги и камин.
* * *
Тень подушки от слабенькой лампочки
развалилась, как сонная мидия,
я ходила в пижаме и тапочках
и врага своего ненавидела.
Я чертила его цветом свастики,
доводила до нужной тональности
и стирала мифическим ластиком
его абрис с картины реальности.
Это было приятным занятием,
только я уже подпись поставила
под каким-то бездонным понятием,
под туманным евангельским правилом.
И поэтому ненависть вздорную
я схватила за локти с усилием,
а она вырывалась, проворная,
белоглазая, злая и сильная.
Вырывалась и глухо скандалила,
а потом как-то странным движением
обернулась и зубы оскалила,
и в меня же вцепилась, с шипением.
* * *
Стихия воды
Однажды, утренней порою,
луч света, будто взгляд Творца,
упал, скользя, в стакан с водою,
и в нем под зыбью голубою
возникли контуры лица.
Лица, как светлая нирвана,
гасящая любой костер...
И выплыла на край стакана
дитя дождя и океана,
нимфетка голубых озер.
И, озаряясь мягким светом,
любуясь миром и собой,
запела про свои секреты
она, которая планету
окрашивает в голубой.
Она чудесно пела гимны
о таинствах и тайнах вод,
про непостижные глубины,
про испарения и льдины,
про облака и небосвод.
И про небесную доктрину,
как вечный элемент воды
свой флер поэзии и сплина
вплетает в зыбкую картину
предназначенья и судьбы.
И расцветали откровенья,
не оглашенные нигде,
о сути водного крещенья,
о водородном притяженьи,
об атомах в святой воде.
Да что об атомах, о кварках
в Едином поле божества
искрились формулы-подарки,
как жемчуг в ризе патриарха,
как мысль в глубинах естества.
Она не скрыла даже тайну
o том, как ходит по воде
апостол, светлый и печальный,
и как все это не случайно,
как цельно. Вечно и везде.
Потом забормотала быстро
про водомерку, серфинг, кран,
потоп, про чистых и нечистых,
взмахнула ручкою лучистой
и возвратилась в свой стакан.
А взгляд Творца скользил в сияньи,
расковывая волшебство,
и каждой форме мирозданья
давая образ и названье
и оживляя вещество.
* * *
Танго
Когда подлунный мир
залит любовным зельем,
лишь факел поднеси -
и вспыхнувший пожар
собой соединит
и рай, и ад, и землю
и мир объединит
в один волшебный дар.
Прости меня, Господь,
и не завидуй, дьявол.
Душа так красит плоть,
как бриллиант оправу.
В свой час на небесах,
где танго не танцуют,
нам взвесят на весах
сомненья, боль и страх
и сладость поцелуя.
Как будто новый бог
из глины обожженной,
бог танго и огня,
тесней сжимает круг,
и мы вступаем в мир,
огнем преображенный,
пред Богом и людьми
единственный мой друг.
Прости меня, Господь,
и не завидуй, дьявол.
Душа так красит плоть,
как бриллиант оправу.
В свой час на небесах,
где танго не танцуют,
нам взвесят на весах
сомненья, боль и страх
и сладость поцелуя.
* * *
Но восторг мой прожег голубой небосклон,
Я на выси сознанья направил свой бег
Н.Гумилев
Медитация уводила меня все выше и выше.
Сферы сознания, где обитает искусство,
Раскинулись подо мной в необычном ракурсе,
Как облака под лайнером. С высоты и с изнанки
Загадки раскинулись полями разгадок,
Все тайны созидания чудесного и великого
Лежали подо мной раскрытыми
И до счастливого смеха простыми.
И пользуясь ими,
Я сочиняла и запечатлевала, как никогда.
А когда я спускалась и проходила таможню,
Пограничные ангелы
Отобрали душевные рукописи
И засветили пленки сознания внутренним светом.
Потому что нельзя.
Так скряга, видя во сне
Сундуки, полные сапфиров и бриллиантов,
Старается как можно больше набить ими карманы.
И просыпается без них,
Но с улыбкой.
* * *
|
