'Между помыслом и промыслом души:'

Птичьи права. - М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2008. - 316 с

В поэтическом мире Инны Лиснянской музыка птиц целительна, птичьи молитвы и гнезда воздеты к Создателю: В этом 'вавилонском разноязычье птиц' природный поэтический голос звучит как родственный.

Новая книга И. Лиснянской 'Птичьи права' - избранное из избранного, золотые зернышки 11 житниц, икона-складень. Цельная лирическая книга составлена из стихотворений 11 авторских книг - 'Виноградный свет', 'Дожди и зеркала', 'Из первых уст', 'Воздушный пласт', 'Ветер покоя', 'Музыка и берег', 'При свете снега', 'В пригороде Содома', 'Без тебя', 'Иерусалимская тетрадь', 'Житье-бытье'. Включая в себя многообразие их концепций, новая книга, словно рождаясь из их побегов и прожилок, растит в себе собственную концепцию. Даты создания стихотворений в книге - с 1966 по 2007 гг.

Тексты здесь даны фрагментами книг, по 11 разделам, наименованным 'Из книги ':''. В 'Птичьих правах' видна эволюция как жизни лирической героини, за которой по многим внутренним и внешним приметам, безусловно, угадывается автор, так и поэтического стиля Инны Лиснянской.

Птичьи права, права поэта, права человека - это бесправие ('на птичьих правах'), 'это роскошь, но с грезами радостно бедствовать'. Поэты и птицы у И. Лиснянской бытуют в одном ряду ('певчих птиц имена, имена калик и поэтов'), подобны друг другу ('Если есть Осип Эмильевич - лучший на свете щегол'), растениям ('Желтоперая верба цыплячий разинула рот. / Неужели способен благовестить птенец?'), космосу ('Звездные мне отвечают просторы / Голосом птицы:') и высшим истинам ('под клекоты колоколов'). Птицы пророчески-сакральны: славка 'подбивает итоги', мертвый голубь приносит весть.

Название книги содержит в себе противоположные смыслы, рожденные игрой идиомы и художественного образа, а названия некоторых входящих в 'Птичьи права' книг - оксюмороны ('Воздушный пласт', 'Ветер покоя'). Оксюморон ('На нежной груди херувима / Стального столетья броня') и хиазм ('Защиты жди от слабого, / От сильного не жди') - излюбленные И. Лиснянской троп и стилистическая фигура, нередко поддерживаемые параллелизмом ('Нет ничего свежее древних развалин, / Нет ничего древнее свежих руин', 'Ах, море бурное: / Ах, море тихое:'), градацией ('Ежели к телу ближе своя рубашка, / Значит, к душе ближе своя земля'), метафорой (':вечный сон. А вечность бессонна'), символом ('Что делать? - спросила у Жизни, - сказала: умри! / Что делать? - спросила у Смерти, - сказала: живи!').

Внутренняя зеркальность оксюморона, зажигающая искру третьего смысла на стыке двух чужеродных слов ('горящие слезы'), и внешняя симметрия хиазма, построенного на обратной последовательности его членов ('Не у святых прощения, у грешников проси'), важны для автора, константа мировидения которого - зеркальность и подобия. Нередко у И. Лиснянской встречается многократный зеркальный оксюморон типа:

Смерть твоя - это явь.
Жизнь моя - это мираж.

Хиазм с его симметричными 'крыльями' органичен в 'Птичьих правах', поскольку птицеподобен.

Поэт, как Творец ('в одном ряду у Господа много земных имен'), дает имена сущему. Особого внимания в процессе наименования удостаиваются пространство и время, память. Время / пространство - это 'дух'/ 'прах', 'мотылек' / 'куколка', 'молодость'/ 'старость', память - 'горящая спичка в соломе', 'память есть душа, время - оболочка'. По ходу книги эфирное время оплотневает, уподобляясь 'кожице', 'ткани', 'дереву', 'пружине', даже 'зайцу на роликах', а материальное пространство покрывается туманом, дробится. Называя явление, лирическая героиня осознает его суть и обретает право уподоблять ему другие явления и предметы (море - береговой песок - песочные часы - время) и самое себя ('Я и время - мы так похожи!..').

Лирическая героиня 'трогает дрожко неодушевленные вещи', словно боится испугать их. Ее дыхание и дыхание леса взаимообменно. Как 'скопидомка', она впитывает в себя летом 'горстку зноя', 'облачко жасмина кружевное', чтобы сберечь их в себе к зиме, и в этом похожа на память, хранящую все светлое, теплое.

И. Лиснянская создает взаимопроникновения стихий, особенно огня и воды ('вспыхнет дождь'), играет их метафизическими контрастами ('пекло адово' - 'ливни милосердные', 'то в пекло - то в прорубь'), делает жизнь их подобием и своеобразным посредником одновременно ('жизнь проходит между небом и землею (в промежуточном состоянии? - Е.З.) / Вертикальная и зыбкая, как дождь'). Живое существо, родившееся из воды ('Больше всего привлекает вода - / Это усвоила раз навсегда / Солоноватая память плода') и вскормленное влагой ('молоко неба, которое кропит и овцу и волка'), заворожено 'водной утробой' и счастливо обитать в воде ('хожу по дну, похожему на сад'). Вода - это и дождь, и слезы, и Божья роса. Это наиболее жизнеспособная и жизнетворящая стихия, равная живому.

Лишь море зыбкое живуче
Да папоротник хрупкий.

'Наследственный дар плакальщицы' - и подарок, и бремя. Слезы светлеют до слез покаяния и по воле Божьей высыхают, ведь сам Бог 'плачет светом'.

Подобия и симметрии - уже в названиях отдельных книг в структуре новой ('Дожди и зеркала'). Как зеркало отражением творит подобие, так дождь, просачиваясь в землю, живет и по ту сторону, в земле.

Важность подобий можно не только увидеть, но и услышать в стихах Инны Лиснянской. Плавно, просто и величаво читая свои стихи, И. Лиснянская чуть дольше привычного протягивает гласные звуки, особенно в конце стихотворных строк. Однако пары рифменных созвучий, крыльев хиазмов и прямых линий параллелизмов внутри одного стихотворения произносит одинаково, не модулируя голосом отличие явленных в них истин, а наоборот, маркируя их подобие.

Люди отчуждают лирическую героиню, желая видеть ее 'другой' - безумной ('в смирительных, куда меня вы прочите:'), арестанткой ('каторжанская тропа'). Но она остается самой собой - человечной, жалостливой, надмирной ('Не мучайте меня - умру от жалости, / Мне жалко вас, не мучайте меня'). Лирическая героиня 'с детства приучена прощения просить' и способна 'встать перед миром на колени'. Несмотря на почти непреодолимые препятствия - наветы, коллективное отступничество от Бога (в ранних книгах), потерю самого дорогого человека (в поздних книгах), лирическая героиня продолжает светло чувствовать (':неистребимы надежда, вера и любовь'). И мир воскресает 'игрушкой', ведь 'шедшая в огонь, сжегшая мосты, черная от дыма' - цела. Не просто ощущение родства с людьми или духовное их 'присвоение', но ощущение их в себе ('Но чье-то дыханье во мне остается, / и чье-то во мне разрывается сердце'), срастание с ближними и отождествление их с собой ('Не ищите меня, не ищите, / На себя же наткнетесь в итоге') сопровождают лирику И. Лиснянской.

Лирическая героиня с ее 'одиноким даром' и 'странностью любить людей и избегать людей' допускает к себе только истинно близких. И. Лиснянская с трепетом проводит через книгу 'Птичьи права' дорогих сердцу творческих людей, в первую очередь супруга Семена Липкина, образ которого воссоздан во многих стихотворениях книги. Способы соприкосновения с классиками (А. Ахматова, М. Цветаева, О. Мандельштам) и современниками (Б. Окуджава, А. Солженицын, О. Чухонцев, Н. Иванова, Ю. Алешковский) различные - это посвящение (Муза. Ю. Алешковскому), аллюзия ('Я в замшевых варежках пальцы свои / От смутного страха сжимала'), реминисценция ('У нищих прошу подаяния, / Богатым сама подаю:'), цитация ('в первом 'Камне'), полемика с цитатой ('Стихи из ничего растут, а не из сора'), вовлечение в текст имени или фамилии ('Мы разговляемся в складчину у Ивановой, / Нашей коллеги, живущей через забор'), создание лирического персонажа (сосед-затворник О. Чухонцев, чья 'речь как птичий голос доходчива'). Особая находка - частичная центонность в венке сонетов 'В госпитале лицевого ранения': эпиграфы к сонетам, взятые из Блока, Цветаевой, Сологуба, Некрасова, Случевского, Мандельштама, Лермонтова, Пастернака, Ахматовой, Волошина, Липкина, Баратынского, Тургенева, Ходасевича, вплетаются и в тексты этих сонетов как самостоятельные строки.

Реалии жизни И. Лиснянской (уход за ранеными в госпитале лицевого ранения, 'родные места от бакинской лозы до креста на лесистой московской окраине' - Баку, Москва, Переделкино) конкретны, но сквозь эту конкретику проступает символика ('нет иллюзорней и нету отчетливей'). Так, мотив 'виноградного света' исходит и от корзины с виноградом, которую в детстве лирической героини в Баку, 'как чашу света', везет ослик, и из души лирической героини. Эти сияния сливаются, как сопряжены в книге бакинский ослик и осел из Библии, на котором в Иерусалим въехал мессия, бакинская крепость и священные ворота Иерусалима.

Художественное открытие Инны Лиснянской - чувственная лиризация отношений пожилых возлюбленных, достигающая невероятного подъема в знаменитом 'Гимне', состоящем из 13 озаглавленных, способных бытовать автономно текстов. 'Ничего из любви и в старости не ушло:'. Любовь в преклонные годы, когда 'ноги утратили гибкость лоз', а 'сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз', не обескровлена, ведь она 'появилась Песне благодаря'. Чувственная любовь здесь столь и возвышенна. 'Лишь любовь не прошла, потому что одна она / Суть пространства и времени'.

Явь и символ, как нередко происходит в поэзии Инны Лиснянской, прорастают друг в друга - в ванной комнате лирическая героиня купает возлюбленного 'в своей глубокой любви', фимиам 'пенится, словно шампунь', милый 'стар, как вечнозеленое море': Немолодость любящих столь разительна, что невольно возникает ситуация Эдема как утра их любви.

Я - жена твоя и припадаю к твоим стопам, -
Увлажняю слезами и сукровицей ребра,
Из которого вышла, а ты, мой свет, мой Адам,
Осушаешь мой лоб, ибо почва в лесу сыра.

Много тысячелетий прошло с тех эдемских пор:

Библейские ('Я - твоя Суламифь, мой старый царь Соломон'), а также иные интертекстуальные образы (':говорить тебе о весне, чьи незабудки, как танцовщицы Дега') здесь не случайны. Живописуя любовь пожилых людей, женщина-поэт абсолютно нуждается в ином, символико-мифологическом плане - ведь 'славен духом мужчина, женщина - красотой'. В лексическом поле гимна любящая и любимая уподобляет себя блоковской 'жене' - России ('потому что жена я твоя - Россия твоя').

В 'Гимне' и других гимнах любви запечатлено редкое по силе любви соединение творческих людей - супружеский союз Семена Липкина и Инны Лиснянской. Их отношения характеризует ответ Инны Лиснянской на вопрос в интервью Анне Саед-Шах.

- Вы с Семеном Израилевичем никогда не примыкали ни к каким группам?

- Только друг к другу.

После смерти любимого лирическая героиня (и, безусловно, автор) бытует в трагическом, замкнутом состоянии послесмертия. На время все замирает, живет лишь текст, который у Лиснянской не может не жить. Рождается книга стихов 'Без тебя', направленная к С. Липкину. Обращение к умершему возлюбленному продолжается и в других книгах: 'И вся жизнь предо мной проплывает как некие кадры, где ты жив', 'Скоро год, как нет тебя наяву' (Из книги 'Иерусалимская тетрадь'). Любимый оставил на земле свою половину, чтобы 'величальную пела', и 'подпевают ей птицы'.

Твоя могила станет, как тетрадка,
Где каждая травинка запоет.

Смерть становится частью жизни, она неизбежна, к ней нужно быть готовым, но возможно ль избрать ее? 'Я упаду лицом, / Когда конвойные / Прошьют меня свинцом?!..'. 'Под соловьиный напев блаженно умру / В обнимку с морозом'. Что легче перенести - Голгофу или блаженство Воскресения?.. В 'конвойных' здесь угадывается все то же время, которое похоже с лирической героиней как 'конвоиры и беглецы'.

Умирание отнимает движение у живого ('видишь, сижу я с закушенною губою / двадцать девятые сутки перед окном'), наделяя им мертвого. Возлюбленный растворился в окружающем мире, стал природой, и любящей 'жутко на нее смотреть сейчас'. Но ощущение красоты мира вдруг приходит к лирической героине как откровение ('Мир, до чего ж красив ты!'). 'И неожиданно, как божество, / Лунное млеко. / Кроме любви, и нет ничего / У человека'.

Лирическая героиня 'Птичьих прав' жалеет 'всех ушедших', жука и 'более всех - ангела':

Какое существо между птицей и поэтом - не ангел?.. Мы все горние. 'Тем уж чудесна земля, что небо - есть нимб ее'.