Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://ffl.msu.ru/research/avtoreferats/d-7-serenkov_avtoreferat_09.doc Дата изменения: Mon Feb 25 12:56:40 2013 Дата индексирования: Tue Feb 26 12:05:24 2013 Кодировка: koi8-r

На правах рукописи



Серенков Юрий Сергеевич


«АРТУРОВСКАЯ ЛЕГЕНДА» КАК КЛЮЧЕВОЙ ТЕКСТ

В КУЛЬТУРНОМ ДИАЛОГЕ ВЕЛИКОБРИТАНИИ И США XIX-XX ВВ.


специальность 24.00.01 - теория и история культуры




АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени доктора культурологии



Научный консультант:
доктор филологических наук, профессор
Александр Владимирович Ващенко



Москва 2009


Работа выполнена на кафедре сравнительного изучения национальных литератур
и культур ФИЯиР ГОУВПО «Московский государственный университет имени М.В.
Ломоносова»



Научный консультант: доктор филологических наук
профессор
Ващенко Александр
Владимирович


Официальные оппоненты: Серебряный Сергей Дмитриевич, доктор
философских наук, РГГУ (г. Москва),
шифр специальности: 09.00.03 История
философии

Ястребов Андрей Леонидович, доктор
филологических наук, ГИТИС (г. Москва)
шифр специальности: 10.01.05 Литература
народов Европы, Америки и Австралии

Анохина Надежда
Константиновна, доктор культурологии,
СибГИУ (г. Новокузнецк),
шифр специальности: 24.00.01 Теория и
история культуры



Ведущая организация: Российский институт культурологии

Защита состоится «22» декабря 2009 г. в 15 часов на заседании ученого
совета Д 501.001.28 по защите диссертаций на соискание ученой степени
доктора культурологии при Московском государственном университете им. М.В.
Ломоносова по адресу: 119192, г. Москва, Ломоносовский проспект, д. 31,
корп. 1 ауд. 107-108.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке факультета иностранных
языков и регионоведения Московского государственного университета имени
М.В. Ломоносова


Автореферат разослан «10» ноября 2009 г.

Ученый секретарь
диссертационного совета
Е.В. Жбанкова


ОСНОВНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ


Легенда - понятие, часто противопоставляемое мифу. Многие ученые
согласны в том, что легенда - это литературное произведение, опирающееся на
жизнь и деяния предположительно существовавшего исторического лица, либо
событие. Легенда, как правило, содержит элементы мифа, измененные
средствами фольклора в ходе исторического становления культуры народа[1].
Миф, с другой стороны, относится «ко времени до современного миропорядка» и
«мифическая мысль не может измерить глубину реальности»[2], в том числе
реальности исторической.
Корни «Артуровской Легенды» уходят в глубокую древность, ее «герои
действуют на рубеже двух эпох - <.> героической и легендарно-
исторической»[3]. Однако дисциплинарное понятие «Артуровская Легенда» (The
Arthurian Legend) формируется лишь в конце XIX - первой половине XX века
благодаря исследовательской работе кельтологов, мифологов,
фольклористов[4]. Авторы, пишущие об «Артуровской Легенде» (в отличие от
авторов, исследующих легенды о короле Артуре), подразумевают, как правило,
не конкретные текстуальные воплощения, а «культурные смыслы», вкладываемые
в легенды об Артуре разными их историческими «разработчиками»: кельтскими и
бретонскими бардами, хронистами, авторами рыцарских романов, прозаических
эпопей и т.д. Следовательно, «Артуровская Легенда» репрезентирует некий
интегрирующий смысловой элемент, который присутствует во многих легендах.
Этот интегрирующий элемент, позволивший присоединить к «артуровскому» циклу
легенды не об Артуре (легенды о Граале, Тристане Изольде, Гарете и т.д.),
повлиял, по мнению ряда исследователей, на процесс формирования ряда
национальных «культурных констант» в англоговорящих национальных
сообществах, проживающих как внутри кельтско-британского региона, так и за
его пределами[5].
Споры об исконности, истоках, природе и характере американского и
современного британского культурных пластов, связанных с «Артуровской
Легендой», начали заполнять страницы англоязычных научных трудов и
справочных изданий с начала 80-х гг. XX века[6]. Таким образом,
американская артуриана, воплощенная в общественных институтах, книгах,
живописи, архитектуре, музыке, фильмах, потребительских артефактах,
относительно свежа как научная проблема. Труды, посвященные этой проблеме,
нередко полемичны (Pachoda 1971, Girouard 1981, Goodman 1988). Они
содержат, в первую очередь, анализ правомерности и органичности бытия
традиционного, британско-европейского «артуровского» материала в
американском культурном контексте. В этих трудах (как и других
исследованиях различного жанра и различной дисциплинарной направленности -
Knight 1983; Slocum 1992; Lupack and Lupack 1999; Higham 2002)
рассматривается функционирование «артуровского» материала в ходе
американской культурной истории на протяжении XIX и XX вв.; анализируются
формы и результаты взаимодействия легенд об Артуре с американской
мифологией (на национальном и индивидуальном уровнях); раскрывается их
исторический и социокультурный контекст.
Самой традиции освоения Америкой мифа и легенд об Артуре и его
рыцарях уже более 200 лет. Она берет начало в памфлетах времен Войны за
независимость и произведениях фольклорного характера[7]; набирает силу в
контексте литературы периода национальной культурной идентификации;
воплощается в организационных концепциях молодежных сообществ на рубеже
веков; обретает научно-популярный характер в 20-30 гг. XX века и вливается
в лоно массовой культуры во второй половине XX века, находя свое воплощение
в многочисленных «артуровских» фильмах, поп- и рок-музыке, массовой
эзотерике «нью-эйдж». Соответственно, приходит время, когда присутствие
короля Артура в американском общественном сознании, американской культуре,
становится заметным и требует научного объяснения. Осознание этого
долгосрочного присутствия в качестве культурологической проблемы происходит
в исследованиях 1980-х - 2000-х гг. - в связи с изменением понимания самими
американцами их культуры, ее исторического пути и содержания. Дело в том,
что легенда об Артуре отражает опыт древних культур, в частности - культуры
кельтов, а интерес к древним культурам (наряду с интересом к традиционным
культурам) углублялся на протяжении второй половины XX века - в связи с
переоценкой места человека в процессе бытия. Кроме того, американские,
британские и европейские «артуроведы» осознали в начале 80-х гг. прошедшего
века, что поразительное богатство и разнообразие «артуровского» материала в
мире[8] почти не повлияло на методологию его исследований в 1900-1970 гг. В
обозначенный период доминировал исторический подход к «Артуровской
Легенде». Сторонники исторического подхода были солидарны в плане
предпочтения обзоров литературы[9] другим методам исследования. «Общим
местом» работ сторонников исторического подхода является идеализм: и сама
легенда, и литература, связанная с ней, представлены таким образом, словно
они существуют в своем собственном мире, а вовсе не были созданы в те
времена и в том социальном окружении, которые породили и, в конечном счете,
«потребили» их.
Очевидно, подобный литературный идеализм долгое время был
привлекателен для исследователей - он служил своего рода убежищем от
переменчивого мира истории и социума. Но в 80-е гг. XX века мир
гуманитарных наук (как и мир литературы) был уже немыслим (и не
состоятелен) без учета социального фактора. «Новая волна» англоязычных
исследований легенд о короле Артуре отреагировала на методологический
застой в «артуровских» штудиях XX века. Появились новые проблемные
публикации в научной периодике, новые монографические исследования и
справочные издания[10].
В России тоже существует «артуровская» исследовательская традиция,
как в литературоведении, так и в культурологии. У истоков этой традиции
находится раритетный труд А.Н. Веселовского «Где сложилась легенда о Св.
Граале» (СПб., 1900), отразивший характерную парадигму культурно-
исторической школы. В результате многолетнего подвижнического труда, А.Д.
Михайлов создал качественные монографические исследования и статьи,
посвященные произведениям Гальфрида Монмутского, Кретьена де Труа, Томаса
Мэлори. Легенды о короле Артуре становились предметом исследования в главах
ряда литературоведческих работ М.П. Алексеева, Е.А. Мельниковой, И.Г.
Матюшиной, М.К. Поповой, посвященных средневековой литературе. Отражение
американской литературой сюжетных схем традиционной артурианы исследовалось
русскоязычной украинской исследовательницей И.И. Горбачевской;
популяризации «артуровского» литературного пласта способствуют публикации
члена Международного Артуровского общества И. Поповой. «Артуровская
Легенда» обретает новые измерения в сознании исследователей и читателей
благодаря переводчикам - прошедшее десятилетие принесло два российских
перевода валлийского Мабиногиона (В. Эрлихман, Л. Володарская) и два
перевода английского рыцарского романа «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь» (В.
Бетаки, Н. Резникова). В первой российской энциклопедии, посвященной королю
Артуру (Комаринец А. Энциклопедия короля Артура и рыцарей Круглого Стола.
М.: АСТ, 2001) можно найти полные и глубокие тематические статьи,
касающиеся корней, литературных воплощений, топонимики и прагматики
«Артуровской легенды»; в энциклопедии приводится большая тематическая
библиография. Однако судьба «Артуровской Легенды» в США, даже в
описательном плане, освещена там далеко не полно. Культурологический подход
к легендам о короле Артуре прослеживается в мини-исследовании О.М.
Ладыгиной «Легенды о короле Артуре и мифотворчество XX века», выпущенном в
брошюре серии «Библиотека журнала "Образование в современной школе"»
(2000); Е.Г. Кратасюк рассматривала легенды «артуровского» цикла в
культурологической кандидатской диссертации «Репрезентации прошлого в
массовой культуре последней трети XX века», построенном на материале
«артуровского» кино и рекламы (2002). Эти культурологические исследования
заслуживают внимания и уважения, но отражают лишь немногие частные аспекты
феномена «американского Артура».
Сказанное проливает свет на закономерность и своевременность
исследовательского интереса к проблеме американской артурианы: проблема
исследована сугубо недостаточно в целом, и культурологами - в частности. С
этой позиции видится цель исследования: обобщить и проанализировать опыт
зарубежных исследователей легенд о короле Артуре с точки зрения теории и
истории культуры; определить американскую артуриану как культурный феномен
и предложить перспективу рассмотрения интереса к древней британской
легенде в США в рамках междисциплинарного подхода.
Цель определяет задачи исследования, состоящие
- в выявлении культурологической сущности и специфики британских текстов,
послуживших основными источниками традиции «американского» короля Артура;
- в определении роли американской артурианы в становлении и динамике
диалога культур Старого и Нового света;
- в решении вопроса об основных путях освоения традиции короля Артура в США
и роли индивидуального творческого фактора в этом процессе;
- в определении специфики американизированного мифа об Артуре как источника
социокультурной динамики США;
- в выяснении характера связи американской «артуровской» традиции с
идеологией американского нобилитета.
Есть многие основания полагать, что исследования артуровской «новой
волны» (Girouard 1981; Knight 1983; Slocum 1992; Lupack and Lupack 1999;
Higham 2002) были написаны авторами, знакомыми с теорией культурной
интеграции, разработанной в трудах американских культурных антропологов
(также - английских социальных антропологов XX века).[11] Со своей стороны,
мы также сочли возможным при написании исследования опираться на
методологическую базу, состоящую из работ представителей социологической
(Т.С. Элиот, П. Сорокин, Т. Парсонс) и общественно-исторической школ (Н.Я.
Данилевский, О. Шпенглер, А. Д. Тойнби, С. Хантингтон) в культурологии.
Также нами использовались положения и выводы работ, посвященных
исследованию организации форм общественного сознания в индустриальном и
постиндустриальном (информационном) обществе (М. Маклюэн, Г. Маркузе).
Кроме того, в силу сложности и неоднородности фактического материала и
источников, находившихся в фокусе исследования, трудно было обойтись без
заимствования инструментария медиевистов (А.Я. Гуревич, Е. Мелетинский,
А.Д. Михайлов, Д. С. П. Тэтлок, А. Б. Фергусон), мифологов (Д. Кэмпбелл,
Ф.Р.С. Реглан), культурологов (Г. Гачев, А. Генис), представителей школ
семиотики (Ю.М. Лотман, У. Эко) и генетики культуры (У.С. Бейнбридж).
Новизна исследования состоит:
1) в комплексности представления американского культурного пласта,
связанного с «Артуровской Легендой», российскому исследовательскому
сообществу;
2) в переключении исследовательского внимания с литературной традиции,
порожденной легендами об Артуре, на «экстралитературную» традицию короля
Артура в США, включая:
а) «установочную» адаптацию «Артуровской Легенды» к американским
общественно-культурным ценностям (в публицистическом, нравственно-
установочном, рекламном дискурсах);
б) отражение «артуровской» темы в зеркале американского искусства (от
книжной графики до кинематографа);
в) исследование путей использования отдельных мотивов и типажей
легенд о короле Артуре в социальных (групповых и «культовых») практиках
США;
3) в разработке последовательной - по сравнению с зарубежными работами -
хронологической и теоретической направленности исследования.
Актуальность работы состоит в том, что американская культура,
американский менталитет становятся предметом споров и размышлений не только
в самой Америке[12], но и в России - вследствие нового витка в культурных,
экономических и политических отношениях с США. Материалы и выводы
исследования, в свою очередь, проливают свет на важные черты американской
ментальности и дают обширную общую картину мира США в XIX и XX вв., в
котором политические, деловые, эстетические начинания под эгидой
«Артуровской Легенды» служили своеобразными вехами в формировании культуры
всей нации, отдельных социальных групп и субкультур.

На защиту выносятся следующие положения:
1) Становление и пути трансформации легенд об Артуре сопряжены с
возникновением потребности в национальной идентификации; история ее
становления - это история происхождения и переоценок понятий
«валлийскости», «английскости», «шотландскости» и т.д.
2) Американская артуриана выступает в XIX и XX вв. в качестве важного
средства формирования понятия «американизма» - ключевого конструкта в
самосознании Нового света.
3) Американская артуриана дихотомична в ее социокультурном
функционировании. Она служит а) средством легитимизации власти,
инструментом создания оптимистического «фасада» официальной культуры; б)
зеркалом тревог и страхов правящей элиты.
4) Массовая (популярная) артуриана в США представляет миф и легенды об
Артуре и рыцарях Круглого Стола в качестве «аллегорического универсума» -
неиссякаемого источника метафорических сопоставлений мира Артура с
американской современностью.
5) Профессионализм существенной части творцов американской артурианы
достаточно низок; традиция во многом поддерживается усилиями и творчеством
любителей.
6) В американской артуриане XIX века складываются два пути освоения
традиции: «лоуэлловский» (от имени Джеймса Рассела Лоуэлла) и «твеновский».
«Лоуэлловский» путь породил отроческие «Клубы короля Артура» и оказал
существенное влияние на формирование волонтерства и благотворительности как
американских социокультурных констант; Твен породил неприятие Америкой
викторианства и втянул в диалог культур широкие народные массы.
7) «Робинсоновско-элиотовский» путь (от имен Эдвина Арлингтона Робинсона и
Т. С. Элиота) занял доминирующее положение в XX веке; в силу своего
интеллектуального происхождения и аксиологического упора - образы Грааля,
Увечного короля, Бесплодной Земли - он стимулировал интерес к Востоку как
культурной альтернативе «умирающему» Западу и стал одним из истоков
культурной саморефлексии США.
8) Король Артур «возвращался» в Америку в периоды кризиса культурной
идентичности. Это касается, в первую очередь, Войны за независимость и
Гражданской войны, периода «культурной войны» с Великобританией, пиком
которой становится реакция на английское викторианство в конце XIX - начале
XX в.
Апробация содержания предлагаемой работы осуществлялась на протяжении
нескольких лет в форме публикаций в сборниках трудов Новосибирского
государственного университета, Кемеровского государственного университета,
альманахах Ad Libitum (КузГПА); вестниках МГУ, МГОУ, Томского и Тамбовского
государственных университетов; журналах «Обсерватория культуры», «Вопросы
культурологии» и «Социологические исследования»; сборниках материалов
международных конференций в Астраханском, Бурятском и Якутском
государственных университетах; в докладах, сделанных во время работы секций
и «круглых столов» международных конференций на факультете журналистики МГУ
(2001), на факультете иностранных языков и регионоведения МГУ (2008), в
Институте социологии РАН в рамках семинара «Молодежная культура в локальной
(Россия) и глобальной перспективах» (2008), на II Российском
культурологическом конгрессе с международным участием «Культурное
многообразие: от прошлого к будущему» в г. Санкт-Петербурге (2008), в
Российском институте культурологии в рамках международной научной
конференции «Филология - Искусствознание - Культурология: новые водоразделы
и перспективы взаимодействия» (2009); в концепции международной
конференции, проводимой при поддержке РГНФ «Революции и гражданские войны в
России и США: сравнительно-исторический анализ» в 2004 г., организованной
автором. Также - в курсах лекций, читанных в России (КузГПА, курс по выбору
в 2003-2006 гг.) и США (Вашингтон-Джефферсон колледж, г. Вашингтон, в 2001
году).
Цели и задачи обусловили структуру работы, состоящей из введения,
четырех глав и заключения. Текст работы, снабженный тремя приложениями,
расположен на 368 машинописных страницах, библиография состоит из 332
источников.
Во введении раскрывается содержание термина «американская
артуриана»[13]; поясняется концепция социокультурной адаптации создателей
«Артуровской Легенды»[14]. Здесь содержится очерк предшествующих
исследований, проясняется характер и формы североамериканского
«артуровского» материала. В силу того, что широкое распространение
артурианы в Англии происходит - благодаря книгопечатнику Кэкстону - с 1485
г., во введении также рассматриваются понятия «литературной» и «книжной»
культур и намечается вспомогательная (но важная для исследования) концепция
книги как «ключевой метафоры»[15] и основного средства кодификации
культуры. Здесь также комментируется ряд смежных с тематикой исследования
вопросов исторического, социологического, искусствоведческого и историко-
литературного характера, говорится о моделях приспособления «Артуровской
Легенды» к задачам молодой демократии, к идеологии панамериканизма; о
моделях интерпретации национальной психологии в «индивидуальных» артурианах
Э.С. Фелпс, Э. А. Робинсона, К. Паттерсон и др.; о роли граждан США в
сотворчестве «американского» Артура как идеологии.
Глава I, «Социальная прагматика легенд об Артуре в культуре
Великобритании (от норманнов до конца XIX века)», рассматривает
социокультурное функционирование британских текстов-источников, оказавших
наибольшее воздействие на становление артурианы в США и служит прологом к
трем последующим «американским» главам. Раздел I.1, «Оценка культуры
норманнов средствами валлийской традиции в "Истории бриттов" Гальфрида
Монмутского», представляет квазиисторический трактат Гальфрида Монмутского
в качестве самого раннего британского текста, способного оказать влияние на
становление американской артурианы. Со ссылкой на противоречивость как
общее свойство авторских артуриан Д.Р. Лоуэлла, М. Твена, Г.Пайла, Э.А.
Робинсона - «знаковых» фигур американской «артуровской» традиции[16] -
здесь анализируются противоречия книги Гальфрида, написанной на латинском
языке, переведенной на норманнский язык и популярной в норманнских правящих
кругах. Противоречия Гальфрида детально и доказательно объяснялись
умышленным искажением истории общественным классом, заинтересованным в
укреплении веры, а не знания, к которому и принадлежал «архидиакон
Монмутский»; противоречивостью «конкретного историко-культурного
контекста»; полемической природой текста «Истории» как «метанарратива,
создававшегося в недрах специфического этноса и направленного против
Других»[17]. В реферируемом исследовании противоречием определяющего
порядка представлена двойственность установок Гальфрида, льстящего
норманнам и легитимизирующего их завоевание в тексте «Истории», с одной
стороны, и, с другой, деконструирующего авторитет норманнов путем
вычерчивания - средствами замысловатого повествования об Артуре - чуждого
валлийцам культурного «абриса» норманнской властной элиты.
Гальфрид являлся одним из образованных британо-валлийцев, которые
были важны в качестве культурных посредников в годы правления в Британии
норманнов и анжуйцев[18]; средствами «Истории» Гальфрид пытается исполнить
культурную миссию и имплицировать приоритетность кельтской культуры -
культуры не менее развитой и изысканной, чем норманнская. Сначала Гальфрид
симулирует восхищение норманнской культурой. Умышленно следуя традиции
Вергилия, он превращает в древнего захватчика Англии троянца Брута,
несущего культуру более высокого порядка, и тем, по замечанию Д. Линдсея,
«оправдывает норманнское завоевание и создает новую перспективу для его
рассмотрения»[19]; он приписывает королю Кадвалладеру слова «Бог не желает,
чтобы мы (бритты - Ю.С.) правили во все времена»[20]; изображает
великолепие двора Артура в Карлеоне-на-Аске, перестраивая его в угоду
норманнским вкусам XII века (турниры, литургические церемонии, раздельные
пиры для дам и кавалеров); приближает к норманнам - в лингвистическом и
культурном смысле - реалии и персоналии кельтского мира (например, меняет
на норманнский лад имя и, частично, суть легендарного валлийского барда
Миррдина и получает в результате Мерлина[21]). При этом Гальфрид осознает,
что норманнские герцоги, проживая и функционируя на британских территориях,
утратили аутентичную связь с континентальной культурой - «[британская
норманнская - Ю.С.] династия, хоть она так и не приобрела английских манер
и английской речи, приобрела английскую чувствительность»[22] - и уже не
воспринимали безоговорочно франкскую героическую пропаганду, создаваемую на
континенте с опорой на фигуры Карла Великого и Роланда; Гальфрид первым из
образованных валлийских современников распознает надвигающийся
идеологический вакуум, который был обусловлен потерей норманнами франкской
героической модели и навязывает им - в облике Артура - модель британскую.
Дальнейшая стратегия Гальфрида состоит в принижении культуры
норманнов, которое он осуществляет тонко, при помощи намеков и словесной
игры, понять и оценить которую норманны не были способны; соответственно,
Гальфрид амбивалентен в адресации своего текста, так как явно «работает» и
на аудиторию высокообразованных валлийских клириков, владеющих латынью,
древнеанглийским и другими языками. Им он и передавал свое
«антинорманнское» мироощущение[23].
Текст «Истории бриттов» был не только и не столько средством имитации
и иронизации оптимистического «фасада» культуры норманнских завоевателей,
но и средством прояснения страхов и беспокойств как правящих Британией
норманнов, так и британской элиты, помогавшей норманнам в деле правления.
Проблема угрозы стабильности власти норманнов была актуальной. Артур у
Гальфрида и был призван отразить норманнский мир «по ту сторону» славы:
происходящее с ним организовано в тексте «Истории» таким образом, чтобы
мистифицировать и - через воздействие на эмоции - «рассеять» самые
болезненные проблемы королевской карьеры Генриха I. Неожиданная и
загадочная кончина (или исчезновение) Артура является первостепенным
выражением того страха и тех сомнений, которые терзали норманнов. Слава
неожиданно куда-то уходит - ведь и Артур был предан - и сменяется
бесславием. В исторической реальности бесславие норманнов наступает
вследствие гражданской войны, в которой норманнская военная мощь,
устрашавшая других и помогавшая присваивать чужие владения, превращается в
орудие всеобщего уничтожения.
Раздел I.2, «Артуриана Мэлори как нормативная этическая модель
рыцарской культуры», посвящен рассмотрению двух ипостасей короля Артура -
эпико-героической и социальной - в контексте культурного интереса
современников Мэлори, а также ряда культурных концептов предшествующего и
современного Томасу Мэлори рыцарства, апологией которого и является текст
«винчестерской рукописи»[24]. Несмотря на то, что фигура Артура
идеологична для современников Мэлори не в меньшей мере, чем для читателей
«Истории бриттов» в XII в.[25], «костяком» Артура по-прежнему остается
король-герой, а не король-политик. Меч в камне, волшебное оружие, колдуньи-
помощницы - все это указывает на особую, вневременную ценность, которую
Артур мог представлять в качестве «инструмента» разрядки напряженности,
витавшей в воздухе Англии XV века вследствие войны рыцарских орденов. Здесь
в Артуре впервые можно увидеть ясные очертания мифического героя[26],
которые, в конечном счете, объясняют трагичность и фантастичность его
исчезновения в артуриане Мэлори. Артур, благодаря героической схеме, в
соответствие с которой он сконструирован у Мэлори, специфичен: в
художественном пространстве «винчестерской рукописи» он развивается и как
король, и как герой. Эта схема придает Артуру гораздо больший вес, чем
другим рыцарям, каким бы благородным происхождением они ни обладали, и
какими бы доблестными они ни были. С другой стороны, Мэлори не пытается
идеализировать рыцарства, либо рефлектировать его реальный исторический
контекст. Дисциплина и покровительство не наделяются в его текстах
«положительной» или «отрицательной» функциями. В отличие от реально
существовавших в истории 'affinities' - покровительствуемых рыцарских
военных групп - рыцари Мэлори действуют в одиночку, но ради общего блага,
благодаря чему аристократ обретает почести и особый культурный
«иммунитет». Подобное одиночество продиктовано следованием кодексу чести -
понятию, общественному по своей природе, но сугубо личному по способу и
динамике обретения. «Честь», по свидетельству историка М. Джеймса, была
источником многих беспорядков во времена Мэлори[27]. Проблема коренилась в
рыцарском типе ментальности, где «честь» выступала в качестве доминанты.
«Честь», возникшая в длительном процессе становления военной и рыцарской
традиции, характеризовалась, прежде всего, духом соревнования; она
подразумевала то состояние дел, при котором насилие становилось
естественным и оправданным. «Честь» и легитимизировала политику насилия, и
служила средством ее укрепления с позиций морали; посредством «чести»
рыцари учат окружающий мир рыцарской добродетели. У Мэлори среди них
первостепенная роль принадлежит сэру Ланселоту. В условной «Повести III»
винчестерской рукописи, дух соревнования обретают черты Ланселота как
идеальной модели. Условная «Повесть IV» посвящена Гаррету, который
становится воплощенной моделью «славы» в контексте повествования о «славном
неизвестном» (бывшим уже в XIII веке общим местом ряда рыцарских романов,
например «Рыцаря со Львом» Кретьена де Труа). Он - пришелец, сила которого
представляет угрозу двору, поэтому должна быть каким-либо образом
«поглощена», культивирована аристократическим сообществом. «Славный
неизвестный» должен доказать, что он этого достоин; открыть свое имя; стать
вельможей. Лишь после этого с ним желает познакомиться король (Артур), у
которого для «славного» припасена похвала. Ю.М. Лотман писал, что «honneur»
и «gloire», употребляемые «в паре как двуединая формула», глубоко различны
по смыслу, и их «различия <.> сводятся к противопоставлению вещи в знаковой
функции и слова, также выполняющего роль социального знака»[28]. Материал
исследования подтверждает справедливость этого замечания. В «романе» Мэлори
о Гаррете, по сути, разыгрывается в лицах миф о возможности
репродуцирования славы в обход беспорядка и беззакония, определивший формы
проявления американской артурианы в XIX-XX вв., включая организацию
«Рыцарей труда» и юношеские клубы «Рыцарей короля Артура».
Раздел I.3, «"Королевские идиллии" Альфреда Теннисона как отражение
гендерных противоречий в викторианском социуме», построен на анализе самой
дерзновенной и масштабной авторской артурианы британcкого происхождения,
которая стала предметом «культурной войны» Старого и Нового света на рубеже
XIX и ХХ вв., и, по сути, определила пути американской рецепции не только
легенды об Артуре в следующем, XX веке, но - по принципу синекдохи - всего
британского историко-культурного пласта, который принято именовать "The
Matter of Britain". Цикл «артуровских» поэм Теннисона превращается, при
определенном угле рассмотрения, в анализ социокультурных проблем
викторианства, которые Теннисон-оратор видел в «необходимости обеспечения
бедняка жильем и образованием, прежде превращения бедняка в нашего хозяина,
и возможности высшего образования для женщин»[29], а Теннисон-поэт (как и
Теннисон-личность) - в необходимости окончательного осознания женщинами,
что достигнуть своего предназначения они могут лишь посредством мужчины,
помогая ему во всем и принимая патриархальное устройство общества. Социолог
Кейт Миллет остроумно изобличила закодированную в семантическом
пространстве «артуровских» поэм Теннисона идеологию, за которой стоит
беспокойство мужского рода, провидящего эпоху ослабления своей
значимости[30]. Феномен страха мужчин викторианской Англии перед
сексуальностью женщин засвидетельствован в ряде источников[31]. Теннисон
был одним из тех, кто подобный страх испытывал[32]; более того,
современники нетерпимо относились к отношениям Теннисона с его «дорогим
другом» Генри Артуром Халламом[33].
Три поэмы из «Королевских идиллий», каждая по-своему, указывают пути
создания системы безопасности, призванной оградить британскую
патриархальность от женской угрозы. Образ Вивьен из поэмы «Мерлин и Вивьен»
(Merlin and Vivien) можно рассматривать как гротескное отражение
сексуальных отношений, практикуемых в семье, когда жена за свои сексуальные
«одолжения» требует полного доверия мужа. Вивьен - не только женщина,
активная в сексуальном плане; она также требует, чтобы мужчина поделился с
нею своим, «мужским» знанием. Она бросает вызов не только мужской силе, но
и патриархальной мудрости. Исследовано, что английская семья на пути к
викторианству приобрела качество интровертности, когда весь мыслимый спектр
чувств и переживаний локализовался в домашнем «ядре»[34]. В семье подобной
структуры жена обладала реальной властью, потому что ведала домом и
выступала «посредником» в удовлетворении всех физических потребностей
семьи, связанных со здоровьем, едой и сексом. Именно в те времена назревала
необходимость ослабить женскую власть при помощи идеологии; идеологии,
которая позволила бы сохранить патриархальность. Идеология «спонсирует» -
путем создания культурной протекции - произведения, подобные поэме «Герайнт
и Энида» (Geraint and Enid), также включенной в «Королевские идиллии»
версии 1859 года. Суть эротизма этой поэмы состоит не в поэтическом видении
отношения полов, а в мужском нарциссизме. Мужское самолюбование, боязнь
женственности и, как результат, контроль над женщиной - эти составляющие
являются самыми важными для поддержания «нерва» патриархальности.
Нарциссизм иного, нравственного порядка, очевиден в идиллии «Гиневра»
(Guinevere), сосредоточенной на унижении Гиневры, пришедшим вслед за ее
грехом. Сначала Гиневра становится послушницей в монастыре, а затем
обманутый муж (Артур) заставляет ее покаяться. Уникально то, что в поэме
происходит оценка личности Артура исходя из критериев Гиневры, основу
которых составляет оскорбленная женская чувственность. Артур предстает
бесчеловечным и бесчувственным. Гиневра поэмы Теннисона - заблудшая (в
сексуальном плане) жена, которую прискорбные обстоятельства дисциплинируют
и заставляют признать и собственный грех, и правоту мужского авторитета.
Таков подразумеваемый смысл исполненного драматизма визуального образа
Гиневры, простертой ниц у ног Артура. Ее поза напоминает «змеиную» позу
Вивьен, ползущей к ногам Мерлина с целью совращения (поэма «Мерлин и
Вивьен»).
«Королевскими идиллиями» восхищался принц Альберт; Глэдстон,
рецензируя издание «Идиллий» 1859 г., отметил, что ни в истории, ни в
словесности нельзя найти столь «благородное и могучее видение того, чем
может быть человек»: ему, в частности, импонировала «ужасающая суровость»
(awful severity) речей Артура[35]. С этими двумя влиятельнейшими либералами
соглашалась мыслящая Англия викторианских времен: религиозный философ
Макколей, герцог Аргайлшира, редактор журнала "The Times" и многие другие.
Они были голосом той элиты, с мнением которой Теннисон считался; элита
влияла на мнение читательской аудитории, которой владел Теннисон. Для людей
подобного ранга политика сдерживания в области нравственного и политика
патриархальности в отношениях с влиятельными женщинами века выступала в
качестве абсолютной необходимости. Король Артур Теннисона стал эффективным
орудием этой политики.
Глава II, «Инкорпорирование "Артуровской Легенды" в национальную
культуру США», посвящена изучению характера взаимодействия и взаимовлияния
американских артуровских текстов и американского социума. Глава исследует
характерные составляющие культурного спора США с Великобританией как в
работах литераторов (Твен, Лоуэлл), так и в клубных уставах, обращениях к
молодежи, иллюстрированных изданиях для детей и юношества (Форбуш, Бэнкс,
Пайл, Ланир), практике молодежных «артуровских» движений в США конца XIX -
начала XX века (клубы Короля Артура, клубы Достигших Грааля, клубы Королев
Авалона). Раздел II.1, «Диалог прошлого и настоящего в артуриане Марка
Твена», во-первых, проясняет редко акцентируемые черты Твена-культуролога и
Твена-социолога и, во-вторых, позволяет взглянуть через призму твеновской
«деконструкции» британского мира на самосознание западной (в нашем случае -
английской и американской) цивилизации.
Рефлексия сущности индустриальной цивилизации встречается не только у
Твена. «Янки при дворе короля Артура» также не единственное произведение, в
котором цивилизация подвергается критическому осмыслению. Словом
sivilization (sic) Гек Финн, герой бессмертной эпопеи Твена, скептически
обозначает цивилизацию как особую реальность, в которой повсеместно
угнетается свобода человеческих существ. С одной стороны, роман-сатира
«Янки при дворе короля Артура» свидетельствует о специфически
демократическом видении Твеном культур Британии и Америки, о его
тенденциозном понимании основ жизни наций, ставшей нелепой вследствие
содружества - разных по своей сути - социальных систем с монстром
индустрии. В своей сатире Твен охотно использует готовые дискурсивные
формы, найденные в современных политических комментариях, книгах и статьях,
посвященных становлению промышленного производства, книгах по деловому
этикету и подобным образом утверждается в качестве «нового голоса»
артуровской традиции. Этим голосом он высмеивает рыцарские и иные ценности,
культивируемые многоуровневой общественной иерархией королевства Артура;
этот голос является важной составляющей общей «непочтительной» интонации
сатиры. С другой стороны, это непочтительное отношение к Прошлому невелико
в пропорции к нападкам Твена на Настоящее. Первый удар Твен наносит
традиционной, «вневременной» Британии. Иллюстратор книг Твена Д. Биэрдз
замечательно передал это намерение, изобразив Мерлина («дешевого старого
мошенника, бормочущего дурня», в подаче рассказчика) очень похожим на
Теннисона. Комиссуемые Хэнком Морганом знатные «болваны» (chuckleheads)
напоминают Принца Уэльского и кайзера Германии.
Злые деяния Морганы Ле Фей гротескно отражают некоторые из
злоупотреблений, с которыми пытались бороться британские либералы XIX века,
расширяя полномочия местного управления в ущерб влиянию государственного
чиновничьего аппарата. В материале Твена о «драконовых» законах,
регулирующих меру наказания за нарушение границ частных владений и
браконьерства в (якобы) британском и европейском средневековье, британцы
XIX века узнавали современные им «Законы об играх» (Game Laws)[36]. Схожим
образом, нападки Твена на насаждаемые церковью суеверия и «хватку» церкви в
вопросе выгодного использования труда прихожан, касаются не столько обычаев
и практик средневековой католической церкви, сколько «государственной
церкви» (Established Church), которую Твен называет католической всего
несколько раз и как бы вскользь, чем придает его критике более
универсальный и вневременной характер. Другая часть сатиры Твена касалась
нелицеприятных вещей, которые могут ассоциироваться лишь с современной ему
Америкой. Внимание к теме рабства в романе безошибочно указывает на Юг
времен, предшествовавших Гражданской войне. Юг был родиной Твена. Твен-
Клеменс вырос в городе Ганнибал в штате Миссури, где рабство было бытовой
реальностью. В биографии Твена Д. Каплан высказал мысль о том, что Англия
шестого века напоминает довоенный Юг[37], причем не только по причине
рабства. И в Англии VI века, и на довоенном Юге экономика была аграрной; в
Англии VI века и на Юге США существовал свой кодекс рыцарства, причем
кодекс сложный и изощренный[38]; и там, и здесь угадывается противостояние
аграрному комплексу индустриализованной демократии. Старый порядок вещей
разрушен гражданской войной на юге Англии, о котором идет речь в романе; и
в том, и в другом случае можно говорить о чувстве горечи, вызванном утратой
(пусть немногого) прекрасного и ценного, присущего «пропащему» Югу и
погибшего вместе с ним.
В конце XIX века Твен ностальгирует и по старому доброму Югу, и по
Камелоту времен Артура потому, что лишь в ушедших временах можно, например,
встретить обладателей так называемого «наивного благородства» - таких, как
Джим в «Гекльбери Финне» и Артур с Ланселотом в романе «Янки при дворе
короля Артура». Отражая эту ностальгию, герой Твена Хэнк Морган находит
преданного сподвижника в лице средневековой девы Сэнди. Но, пытаясь уйти от
ностальгии, Твен обрушивает тяжеловесную критику на мироустройство
«пропащих земель» средневековой Англии и довоенного Юга США. Рыцарство - и
как институт, и как образ жизни - высмеивается на всем протяжении романа
«Янки при дворе короля Артура». Рыцарство показано в качестве маски, за
которой скрывается зло притеснителей (схожим образом, стилизованное под
старину романов Вальтера Скотта «благородство» семейств, состоящих в
кровной вражде в «Гекльберри Финне» было, по сути, личиной самолюбования и
феноменальной глупости). Здесь, как и в случае с критикой Англии 80-х гг.
XIX века, слышится не столько Твен-культуролог, сколько Твен-идеолог,
говорящий об общих принципах человеческой свободы, о необходимости быть
бдительными и защищать свободы, завоеванные в ходе Гражданской войны ценою
лишений и потерь.
В равной мере радикальное давление ощущается и во второй части главы
33, где Хэнк, отменив торговую пошлину, рассуждает о том, какое
замечательное будущее ожидает рабочего в эпоху трейд-юнионов. В этом
рассуждении слышны отголоски оптимизма Твена по поводу созданной незадолго
до того организации «Рыцарей труда» (Knights of Labor); сам пассаж в романе
близок по духу и вокабуляру к речи «Новая династия», произнесенной Твеном в
марте 1886 года. И Твен, и юнионисты используют метафоры, которые призваны
отобразить притязания рабочего человека на культурную легитимность и
участие в «творении» власти, которая раньше безраздельно принадлежала
аристократии. Таким образом, сатира Марка Твена «Янки при дворе короля
Артура» становится форумом, который позволяет нам увидеть очертания трех
культур (Британия средних веков, викторианская Англия, США эпохи Теодора
Рузвельта) и соответствующих социальных идеологий.
Раздел II.2, «Концептуализация американского нобилитета в теории и
практике организованной молодежной культуры конца XIX - начала XX века»,
посвящен анализу интеграции культурных идей рыцарства в американской
молодежной среде. Подраздел 2.2.1, «Сэр Лаунфаль Дж. Р. Лоуэлла как
прототип американского рыцаря», посвящен пересмотру идеи аристократического
рыцарского благородства на почве американской демократической культуры.
Здесь, прежде всего, ведется речь о ключевом - в данном отношении - тексте
американской артурианы, поэме Джеймса Рассела Лоуэлла «Видение сэра
Лаунфаля». «Бостонский брамин» Д.Р.Лоуэлл, «англичанин в Америке и
американец в Англии»[39], посредничая между культурами Старого и Нового
света, был одним из первых американцев, принятых академической средой
Оксфорда и проявлял немалый интерес к аристократической культуре Англии.
При этом его видение ценностей Старого света отличала особая критичность -
как и видение ценностей янки, формировавшихся на его глазах - поэтому в его
наследии «любой предмет с готовностью сводился к нравоучительности»[40].
Однако важнейшим критерием культурологичности творчества Д.Р. Лоуэлла
становятся его размышления о феномене Природы и осознание ее
«благородства». Вслед за трансценденталистами, Лоуэлл видит в природе
учителя. Милосердие и щедрость, которым должен научиться Лаунфаль
вследствие «видения», навеянного летним сном, сведены в поэме к параллели с
безвозмездной щедростью Бога по имени Природа, бесплатно дарующего человеку
такие уникальные блага, как июньский день. Подобно природе, прозревший
Лаунфаль, малоизвестный герой цикла о короле Артуре, появляющийся на
периферии «артуровского» цикла лишь как один из рыцарей двора[41], впредь
делится с людьми всем, что имеет, бескорыстно и любя. Помимо щедрости,
герой научается милосердию, в силу чего он способен не только бросить
монету нищему, но и проникается к нему (как и любому другому) подлинным
участием. Ассоциирование Лоуэллом благородства с определенными состояниями
природы (как и ее неизменными свойствами), рождает в тектонике поэмы
уникальный понятийный ряд. Леон Говард, автор монографии «Викторианский
странствующий рыцарь: исследование раннего творчества Д. Рассела Лоуэлла»,
рассуждая об умышленном отходе Д.Р. Лоуэлла от «артуровской» традиции,
цитирует предисловие поэта в одном из американских изданий «Сэра Лаунфаля»:
«Сюжет (если я могу назвать сюжетом то едва ощутимое присутствие логики
причин и следствий) разработан мной самим и, вследствие замысла, я не
только расширил круг соперничества ищущих чудодейственную чашу, но и
продлил период происходящего до времен, которые пришли уже после правления
Артура» [(Howard L., 1952:VII)]. Это объяснение показательно в плане
«разлучения» Грааля с Артуром в поэме Лоуэлла. Поэт создает особого рода
«внутренний» комментарий, который дает читателю возможность безошибочно
понять, что действие поэмы происходит не во времена короля Артура. В
результате речь может идти об «артуровской» поэме без Артура и его рыцарей.
Очевидно, подобный подход объясняется тем, что Лоуэлл ставит целью отучить
читателя от ассоциаций, связанных с благородным происхождением рыцарей
Грааля. Подобное разрушение ассоциаций позволяет Лоуэллу изобразить в поэме
северный край, в котором расположен замок Лаунфаля как своего рода особый
мир, либо «мир в себе»; мир, который может стать новым Эдемом вследствие
гения милосердия, явленного Лаунфалю во сне. Это преображающее мир
милосердие и есть Грааль, и такой Грааль не может быть ограничен во времени
какой-либо эпохой, или местом. Схожим образом, «достижение» Грааля не
должно становиться уделом малого числа хороших людей, которых собрал вокруг
себя король Артур. И уж если сэр Лаунфаль смог узреть священный сосуд, то
это, в принципе, достижимо для каждого. Таким образом, в американском
контексте поэмы «Видение сэра Лаунфаля» англо-кельтская мифология сменяется
американской мифологией, что становится решающей вехой в освоении Америкой
британской «артуровской» традиции.
Подраздел II.2.2, «Рыцарские ценности артуровских молодежных клубов
США», рассматривает социокультурный контекст воплощения концепта
американского нобилитета, намеченного в поэме Лоуэлла. У истоков внедрения
принципов нобилитета американского рыцаря заинтересованными деятелями
просвещения и религиозными активистами стоит осознание молодежи как
фактора, угрожающего устоям государства. В этой связи священник Уильям
Байрон Форбуш (William Byron Forbush, 1868-1927) выпустил в 1901 году книгу
под названием "The Boy Problem", в которой писал о том, как легко отрок
может оказаться поглощенным «многими сумасшедшими планами, помыслами о
вредоносных деяниях»[42]. За год до того, педагог и общественный функционер
Альберт Луи Бэнкс выступил с мыслью о рыцарском мужестве как уместном
образце для подражания в период подготовки к будущему, в котором отрокам
«предстоит иметь дело со многими общественными проблемами»[43]. При этом он
отмечал, что не все молодые американцы обладают прекрасным телосложением и
не имеют возможности к дерзостным деяниям, в которых черпали радость рыцари
былого. Но: «еще более благородные дела высокого рыцарства, еще более
честные помыслы, еще более чистое поведение и самоотверженная преданность
делу - в наших силах»[44]. Вскоре психолог Д. Стенли Холл дает такую оценку
современной американской молодежи: «Наши молодые люди скорее прорываются в
зрелость, нежели вырастают до нее»[45]. Это «прорывание» происходит, по
мысли Холла, потому, что Америка «покоряет природу» и «становится
грандиозной материальной цивилизацией», которой присуща «обширная и сложная
организация дела, вбирающая в себя все в большей степени и все раньше
лучшие таланты и мускулы юности». Холл заключает: «Мы все чаще забываем,
что для полного и завершенного понимания своей роли в жизни молодым нужны
передышка, досуг, искусство, легенды, романы, идеалы, одним словом,
гуманизм»[46].
Организованный досуг, искусство, легенды, романы, идеалы стали
доступны американским отрокам в рамках клубов, носящих название «Рыцари
короля Артура», у истоков которых стоял Форбуш. Эти клубы, как считал Д.
Стенли Холл, вобрали в свою ежедневную практику «дух преданности и
добродетельности» легенд о короле Артуре и Священном Граале, став
«уникальным орденом христианского рыцарства для мальчиков»[47]. Помимо
«Рыцарей короля Артура», в США существовало много общественных кружков для
мальчиков/отроков, причем одни из них были основаны на рыцарских
ценностях, другие - нет. «Рыцари короля Артура» пользовались
организационной методологией британских скаутов и жили лагерями, но в их
организации делался упор на братское, эмоциональное и интеллектуальное;
концептуально важным здесь был приоритет духовного, а не «практического».
Если идеальным продуктом скаутского движения были разведчики, проворные
фронтирсмены, то идеальным продуктом «Замков Характера» - местных штаб-
квартир клубов Рыцарей короля Артура - был рыцарь, христианский джентльмен.
План действий, разработанный У.Б. Форбушем в памфлете «Рыцари короля
Артура: как начинать и что делать», был прост, но универсален. Каждый
Замок, писал он, это - «братство, закрытое, но не тайное, самоуправляемое,
но находящееся под присмотром местной церкви. Оно основано на старейшей
английской легенде, легенде о Круглом Столе. Это - возрождение благородной
стороны средневекового рыцарства. Замысел состоит в том, чтобы выполнить
пророчество о возвращении короля Артура, чтобы вновь установить царство
справедливости, чести и набожности»[48]. У.Б. Форбуш предлагает мальчикам
принять имена таких героев Камелота, как Ланселот, Гавейн, Бедивер,
Персеваль, Борс и Гарет. Помимо этого, мальчики могли выбирать имена
святых (Лука, Георгий, Франциск), эпических героев (Улисс, Роланд), а также
имена исторических деятелей (Лютер, Колумб)[49]. Форбуш был убежден, что
«мальчики действительно проживали рыцарские жизни в сообществе, и дух
команды, вместо того чтобы тяготеть к идеалам самого шумного или
«доминирующего» мальчика (а идеалы подобных мальчиков, как правило,
посредственны), поднялись бы до идеалов зрелости в лучшем смысле этого
слова»[50].
В 1902 году была создана женская параллель «Рыцарям короля Артура»,
известная под названием «Королевы Авалона» (The Queens of Avalon). В клубах
мальчиков/отроков советником был Мерлин; девочек/девушек консультировала
Хозяйка Озера (Lady of the Lake). Королевы Авалона, как и Рыцари, прилагали
усилия к возрождению «средневековых» ценностей. Эта организация
«представляла собой сообщество дам королевского двора, которые, в легендах
об Артуре, жили на магическом острове Авалон, земле цветов и плодов, мира и
чистоты, благотворности и исцеления и служили человечеству милосердием и
красотой. Это было царство идеальной женственности»[51]. У.Б. Форбуш так
мотивирует выбор острова Авалон в качестве символа организации Королев:
«ясный, хотя и туманный остров мог бы соответствовать идеализму девочек тем
же образом, что Святой Грааль идеализму мальчиков; если Грааль - это
видение, доступное зрению особо добродетельного рыцаря, то остров
символизирует то состояние общества, которое достигается совместными
усилиями чистых сердец. А это - идеал сугубо женский, ведь женщина - это
сестра милосердия и целитель человечества, что и в молодости, и в зрелости
своей через добродетель правит царством, в котором все мужчины живут в мире
и чистоте»[52]. Таким образом, клубы Форбуша оказались социальным
пространством, определившим дальнейшие динамические характеристики процесса
становления идеи американского нобилитета. Сюжеты артурианы, усвоенные
членами ювенильных клубов в форме игр, коммунальных практик, а также из
иллюстрированных пересказов Мэлори Говардом Пайлом, Сиднеем Ланиром,
Томасом Булфинчем, «разыгрывались» ими во взрослой жизни в реальных
ситуациях, в том числе критических.
Раздел 2.3, «Американизация легенды об Артуре в творчестве авторов и
иллюстраторов молодежных книг», посвящен исследованию тех трансформаций,
которые претерпевали сюжеты и герои традиционной артурианы в продукции
детских авторов-пересказчиков и иллюстраторов. Культурная модель
«нравственного рыцарства», выстроенная и приведенная в действие Форбушем,
Бэнксом и Холлом, нуждалась в перманентном обновлении и поддержке, как
средствами увеличения числа клубов и их членов[53], так и созданием новых
доступных изложений сюжетов традиционной артурианы; брошюры дидактического
и инструкционного характера, выпускаемые Форбушем и его соавторами, не
удовлетворяли этой естественной потребности юного возраста. Поэтому на
смену «брошюрной» артуриане приходит артуриана иллюстрированная. Первой
подобной книгой становится «Король Артур для мальчиков» (The Boy's King
Arthur) Сиднея Ланира; она публикуется в первый раз еще в годы,
предшествующие возникновению молодежных «артуровских» клубов, с
иллюстрациями Альфреда Кэппса (Alfred Kappes); в 1917 году книгу издают с
иллюстрациями Н.С. Уайета (N.C. Wyeth), ученика известного иллюстратора
Говарда Пайла (Howard Pyle). Четырнадцать цветных иллюстраций Уайета
образуют самостоятельную часть книги. Эти иллюстрации покоряют воображение
поколений читателей[54]. Ланир опускает, либо снабжает комментариями
отдельные места пересказа легенд. В предисловии к еще одной своей книге,
«Рыцарским легендам Уэльса», он пишет, что сохранил повествование оригинала
во всех своих книгах для мальчиков, включая The Boy's King Arthur, за
исключением тех мест, где необходимо «поторопить медлительное действие»;
где «требования современной сдержанности обязывают создавать купюры»[55].
Вследствие «купирования», эпизод изнасилования Игрейны Утером Пендрагоном
исключается, и Ланир начинает рассказ непосредственно с рождения Артура,
которого, без всяких объяснений, доставляют Мерлину. Многие другие элементы
романа Мэлори (особенно сопряженные с сексом) также игнорируются как
грубые. Взамен даются новые и новые объяснения - в ситуациях, где рыцари
рискуют утратить блеск героики в глазах юного читателя, который, в силу
возраста, не способен доподлинно «сочувствовать» похождениям обитателей
Камелота, движимых разрушительной страстью. Уайет следует линии Ланира,
создавая зрительный ряд подростковой артурианы в иллюстрациях. Говард Пайл
(Howard Pyle, 1853-1911), проиллюстрировавший свыше двух тысяч изданий,
значим не менее, чем Уайет. Он высоко ценил собственные «рисунки тушью,
украшающие страницы легенд об Артуре» и считал их «наиболее важным вкладом
в мир искусства [иллюстрации]»[56]. В четырех книгах Пайл пересказывает и
иллюстрирует легенду c момента рождения Артура до его смерти. Это книги
«Повесть о короле Артуре и его рыцарях» (The Story of King Arthur and His
Knights, 1903), «Повесть о воителях Круглого Стола» (The Story of the
Champions of the Round Table, 1905), «Повесть о сэре Ланселоте и его верных
товарищах» (The Story of Sir Lancelot and His Companions, 1907), «Повесть о
Граале и уходе короля Артура» (The Story of the Grail and the Passing of
Arthur, 1910). Пайл, в отличие от Ланира, не предпринимает попыток
выстраивать свой текст в зависимости от текста Мэлори. Пайл выходит за
пределы «модели», добавляя воображение к техническому навыку имитатора, и
уже вследствие этого создает запоминающиеся образы. Пайл не сокращает
Мэлори и не вырезает эпизоды; он создает новые версии тех или иных частей
легенды, ориентированные на детей, но лишенные покровительственного тона.
Приняв Мэлори за исходную модель, Пайл также заимствует из валлийского
«Мабиногиона», из французских источников и баллад. Интересно взаимодействие
текста и иллюстраций в его книгах. Оно принимает несколько форм. Иногда
визуальное и литературное приобретают взаимодополняющий характер, особенно
в случае с персонажами, которые мало описаны в тексте (Мордред). В другом
случае текст дополняет иллюстрации, которые передают лишь часть авторского
«намерения». Это касается подачи образов природы (например, иллюстрация
«Сэр Меллегрэнс прерывает развлечение королевы» [Sir Mellegrans Interrupts
the Sport of the Queen]) в «Повести о сэре Ланселоте и его спутниках»)
Гиневра и ее свита изображены на поросшей зеленой травой равнине, но
средствами графики трудно передать ощущение весны, поэтому Пайл, извиняясь
перед читателем за отступление от рассказа, рассказывает о своем, очень
субъективном чувстве красоты природы. Через подобные комментарии Пайл
приобщает и себя, и своих потенциальных читателей к миру рыцарства через
общие «нерыцарские» темы разговора, в частности - тему воздействия природы
на эмоции. Тем же образом, которым Пайл и его читатели могут уподобиться
Персевалю и Сигремору в их любви к природе, они могут уподобиться другим
великим рыцарям и даже самому королю Артуру - если, конечно же, живут и
ведут себя должным образом. Фактически, схема привития нравственности,
которая особенно сильно чувствуется в первой из книг Пайла об Артуре,
предполагает, что каждый может достичь нравственности рыцаря или
королевского величия, что соответствует букве морализма Лоуэлла. В версии
Пайла также ощутима демократизация понятия о благородстве[57]. Таким
образом, писатель и иллюстратор Говард Пайл дает установку на видение
рыцарства вне атрибутики героических времен, таких, как благородное
происхождение, доспехи, физическая удаль, куртуазность чувств. Его рыцари
совершают деяния не только исходя из благих намерений, диктуемых
христианской верой, но и в силу естественной человеческой нравственности,
которая рассматривается в качестве «объективного коррелята», а не продукта
воспитания в рамках определенной ценностной парадигмы. Исправляя
британского Артура и его двор на американский лад, Пайл также старается
максимально устранить эротическую подоплеку отношений между персонажами
мужского и женского пола; здесь можно вести речь о «деэротизации» и
деромантизации мира короля Артура - по сравнению с британской
изобразительной артурианой, дискуссионным воплощением которой являются
книжная графика Обри Бердслея.
Глава III, «От "Заката Европы" к "закату" Америки: вопрос культуры и
цивилизации в "высокой" и "массовой" артуриане», посвящена исследованию
форм дальнейшей социологизации легенд, связанных с циклом короля Артура, в
частности, легенд о Граале, Мерлине, Тристане и Изольде, в контексте
набирающего силу XX века. Разрушительное воздействие I Мировой войны
послужило серьезным импульсом для отхода от романтического видения легенд
об Артуре. Жестокая бойня с применением современного оружия положила конец
«невинности» не только американцев, но и всего мира. Новый опыт,
формирующийся вследствие осознания разрушительной мощи современных
технологий, приводит к особым эстетическим предпочтениям и новым культурным
практикам в социуме. Философское осмысление законов цивилизации,
интерпретация сути кризиса, в котором оказался мир, находит место в
работах, подобных «Закату Европы» О. Шпенглера, назвавшего цивилизацию
конечной фазой бытия культуры; символическая интерпретации кризиса культуры
была предпринята англо-американским поэтом, критиком и социологом Т.С.
Элиотом в поэме «Бесплодная земля». Элиот признавал, насколько он обязан
книге британской фольклористки Джесс Уэстон, исследовавшей миф о Граале в
монографии «От ритуала к рыцарскому роману» (1920); именно благодаря
раздумьям и творческой интерпретации ряда положений этой книги Элиот
приходит к концепции культуры как организма, одушевленного живой энергией.
В разделе III.1, «Американские коннотации мифа об увечном короле в
"Бесплодной земле" Т.С. Элиота», модернистский шедевр Т.С. Элиота
рассматривается как в высшей степени «культурологическая» поэма, в которой
автор исследует «гештальт» сбывающейся судьбы западной культуры и
показывает, в каком отношении культура находится, цитируя Шпенглера, к
«зримой истории, к жизни, к душе, к природе, к духу, в каких формах она
выступает и насколько эти формы - народы, языки и эпохи, битвы и идеи,
государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, правовые
отношения, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие
события - являются символами и подлежат в качестве таковых
интерпретации»[58]. В примечаниях к изданию поэмы 1922 года Элиот пишет,
что «книга [Джесс Уэстон] окажется самодостаточным объектом интереса для
каждого, кто будет пытаться пролить свет на «Бесплодную землю»[59]. Книга
Уэстон действительно приводит к важным прозрениям в понимании значения и
смысла поэмы. В своем исследовании Уэстон отмечала, что «бесплодная земля
является, по сути, самым сердцем проблемы; <.> бесплодная земля является
ключом, который позволит в целости и сохранности пройти через
обескураживающие лабиринты повести, рассказанной до конца»[60]. Элиот,
несомненно, помнил об этом заявлении Уэстон или, по крайней мере, об идее,
за ним стоящей - идее «центральности» Бесплодной земли по отношению к серии
мифов, в которых мотивы бесплодной земли и нужды в восстановлении
цивилизации становятся объединяющими и координирующими. Элиот заимствует у
поэтов-елизаветинцев комплексные метафоры, делая короля и страну
идентичными, взаимно отражающими образами. При этом ему удается добиться
эффекта контраста богатой интеллектуальной и эмоциональной жизни прошедших
эпох с жизнью стерильных, бесстрастных людей настоящего. Важность
«Бесплодной земли» для социокультурного пространства США становится
особенно очевидной, если взглянуть на этот текст через призму ценностей
т.н. «потерянного поколения». При незначительности «артуровского»
содержания, в поэме все же узнаются периферийные образы «артуровского»
цикла, в частности - фигура Увечного короля (или Короля-рыбака, The Fisher
King); он выступает в качестве обобщающего символа бесплодной земли. Элиот
помещает Увечного короля в центр рабочего замысла. В силу основного тезиса
Уэстон, король и земля взаимозависимы: раненый король обозначает землю,
которая остается бесплодной до тех пор, пока рыцарь Грааля не излечит
короля и не «восстановит» землю). Связь между королем и землей позволяет и
«топологии» поэмы, и ее образу-персонажу отражать одно и то же состояние.
Среди прочих персонажей, машинистка и ее страдающий фурункулезом любовник -
два типичных обитателя трансатлантического мира контор в больших городах,
это «офисный планктон» бесплодной земли современности. Такие города и их
обитатели становятся частью общей мифической рамки поэмы, необходимой для
обозначения общности современного человеческого опыта. Все люди в поэме
Элиота принимают участие в бесплодии Бесплодной земли. Соответственно, все
мужчины разделяют увечье Увечного короля. Та же депривация отражается
«землей» - Лондоном и Нью-Йорком, современными Элиоту. Их мир - апатичный,
вялый, истощенный мир, который далек как от мира ритуала, так и от мира
рыцарского романа. Решающим прозрением, которым Элиот, возможно, обязан
книге Джесс Уэстон, является понимание необходимости смещения акцента с
недостатков Рыцаря Грааля на увечье короля как его сугубо личную проблему,
которая не зависит от внешних вмешательств и не подлежит исцелению извне.
Раздел III.2, «Культурная символика Нового света в артуриане Э.А.
Робинсона», посвящен рассмотрению символики социокультурного прогресса в
трех «артуровских» поэмах Эдвина Арлингтона Робинсона. Прямой
предшественник и активный участник «поэтического ренессанса» 10-х гг. ХХ
века, лауреат трех Пулитцеровских премий, Эдвин Арлингтон Робинсон всегда
испытывал глубокий интерес к восприятию британского культурного наследия
своими современниками и соотечественниками. Поэмы «Мерлин» (1917),
«Ланселот» (1920) и «Тристан» (1927) показывают, насколько актуальными
оставались соответствующие легенды в 20-е гг. XX в. не только для Америки
«модернистской», но и для Америки как института уникальной гражданской
культуры.
Робинсон использует короля Артура, Камелот, Круглый Стол не только в
качестве социального фона для создания оригинальных концепций «характеров»
Мерлина, Ланселота и Тристана, но и в качестве символов своей, американской
цивилизации, стоящей, как ему кажется, на непрочном фундаменте. При этом
Мерлин, Ланселот, Тристан - как художественные «конструкты» - воплощают
особые «формулы» для исправления порядка вещей, продвижения мира вперед. В
плане цивилизационных прозрений Робинсона важен Камелот, который он
рассматривает не как идеал, но как ступень в развитии. Робинсон сам считал
наиболее важной линией своих «артуровских» поэм «мир, который достаточно
заплатил за Камелот»[61]. Рождающееся на месте старых идеалов, канонов,
привязанностей, рождается, по мнению Робинсона, к лучшему, потому что
«король» - хозяин положения и «миропорядка» в своем микромире - не способен
увидеть знаки упадка. Камелот Робинсона, «длясь» во времени, тормозит мир.
Таким образом, чтобы мир не впал в фазу перманентного застоя, Камелот
должен «пройти». Следовательно, Робинсон выбирает эволюционную модель жизни
общества. Эфемерность и вред воплощенных идеалов показан в образах Сада
Радости (Joyous Gard) - там Тристан и Изольда наслаждаются кратковременным
эдемическим существованием, - и Бросеалиндского леса, где проходят дни
удалившегося из Камелота Мерлина. Тристан чувствует себя «заблудившимся» в
Саду Радости; Вивьен (любовница Мерлина) считает, что Эдем перестал быть
подходящим местом для идиллического времяпровождения, потому что раньше он
был обителью Мужчины и Женщины, а теперь там находится «Древо Познания».
Таким образом, два «Эдема» поэм Робинсона являются падшими мирами в той же
мере, что и Камелот.
Ланселот из одноименной поэмы также не находит идеала в Камелоте-
государстве и потому вынужден, сам того не сознавая, искать его в ином
измерении и ином контексте, и его жадному, пытливому глазу идеалом видится
Гиневра. Он видит в ней Свет - символ, который, так или иначе, присутствует
во всех трех артуровских поэмах Робинсона. Свет Гиневры остается
наваждением Ланселота, остается чем-то недостижимым. Рассуждая в русле
традиционной артурианы - это свет Грааля. Однако в понимании Робинсона,
Cвет лишен мистических коннотаций, хотя и остается труднодостижимым. Свет,
за которым Ланселот идет в направлении заката, - не религиозный символ, а
символ высшей правды[62].
Два источника света существуют и в образном пространстве поэмы
«Мерлин». Один из них - это «факел женщины» (the torch/ Of woman), другой -
«свет, найденный Галахадом» (the light that Galahad found). Эти два света
«должны однажды озарить весь мир» (Are some day to illuminate the
world)[63]. Сам Робинсон, разъясняя значение этих символов, написал, что
свет Галахада - это свет Грааля, понимаемый как духовное осознание вещей и
их значения; «факел женщины» он предлагал понимать буквально[64]. Если
обратиться к ассоциативной сути факела, то «факел женщины» может указывать
в двух направлениях: 1) женщина как вдохновитель, женщина как генератор
просвещения, знания; 2) женщина как генератор любви, что подвигает
могущественнейших мужчин не только (и не столько) на дела иррационального
порядка, но на «внутреннюю» работу по преодолению собственного
несовершенства. Таким образом, женщина-Свет становится и цивилизующим, и
культуротворческим началом, в ней преодолевается противостояние цивилизации
и культуры.
Формирование видения женщины в социуме и американской женщины в
частности, происходило в работах авторов американской артурианы и до поэм
Э.А. Робинсона. Видение «новой» американской женщины вырабатывалось в
обширном письменном наследии Элизабет Стюарт Фелпс (1844-1911), публицистки
и религиозного мыслителя, активно публиковавшейся в 70-80 гг. XIX века. С
другой стороны, возрождение женской темы в рамках популярной «артуровской»
романистики «фентези» произошло более полувека спустя после публикации
«Ланселота», «Мерлина» и «Гиневры» Робинсона, в 70-80 гг. XX в.
Реконструкции феминистского видения потенциала мифа и легенд об Артуре
посвящен раздел III.3, «Феминистский контекст социологизации мифа о короле
Артуре». В 1873 году в газете «Индепендент» Фелпс публикует эссе «Новое
рыцарство» (The New Knighthood), в котором пишет о «[мужском] кодексе,
таком же старом, как первый поединок, и таком же загадочном, как Круглый
Стол»[65]. Фелпс не притязает на особые права для женщин, в силу которых
они заслуживали бы особого к себе отношения; вместо этого она пытается
бороться с лицемерием «нового рыцарства», ищущего путей удержать женщину в
«традиционном» положении, не распространяя на нее даже привилегии
обходительности, которой она могла пользоваться в рамках кодекса «старого»
рыцарства. С другой стороны, формулы отношений между полами, приемлемые для
Фелпс, очерчены ею в трех социологических этюдах, написанных в форме
новелл. В новелле «Рождество сэра Галахада» Фелпс высказывается по поводу
социальной подоплеки своих сочинений: «Мир рыцарских романов, к которым мы
привыкли относиться, как к обреченной форме эстетического высказывания,
вновь возникает и становится узнаваемым в социальных ролях и событиях
холодящей кровь атмосферы нашей современной цивилизации: отвага не
сморщилась под воздействием пара, телеграф не одолел рыцарства, а
изнурительный труд не упразднил верности; золотой век не почил безмолвно,
как многие склонны думать»[66]. Героиня рассказа «леди» Ребекка Рок
работает на галстучной фабрике, где «кроит на полоски бортовку для шеи
общества, по одиннадцати часов в день». В Ребекку влюблен «сэр» Галахад
Хольт, рабочий с фабрики фисгармоний. При этом, Галахад женат на Мэри Энн,
которая «безумна» и «употребляет опий». Хотя Мэри Энн оставила мужа шесть
лет назад и лишь время от времени захаживает в его квартиру, Галахад не
чувствует себя свободным настолько, чтобы вступить в отношения с Ребеккой.
Врожденное благородство персонажей поднимает их до уровня легендарных
фигур. Рассказ заканчивается браком Галахада и Ребекки на Рождество, но
перед этим событием и Галахад, и Ребекка подвергаются испытанию: они
обязаны жить раздельно до тех пор, пока не умирает жена Галахада. В ходе
этого испытания лэди Ребекка пересиливает смертельный недуг, а сэр Галахад
выносит шестимесячное безденежье, так как он принял участия в забастовке и
потерял работу. Фелпс отклоняется от линии Теннисона, избавляя Галахада от
мук одиночества не видением Христа и святых, а посредством женщины.
Следовательно, женщина служит Граалем Галахаду Хольту. Более того,
рассказчица в «Рождестве сэра Галахада» ставит под вопрос существование
благородства как такового вне оценки этого редкого качества женщиной.
В новелле «Леди Шалотт» повествуется о молодой женщине, которая стала
инвалидом в пятилетнем возрасте, потому что «мать по ошибке сбросила ее с
лестницы - вместо пустой бутылки из-под виски»[67]. Бедственное положение
леди Шалотт у Фелпс обусловлено социальными бедствиями - алкоголизмом ее
матери, законами, которые допускают низкую оплату женского труда,
отсутствием системы здравоохранения для неимущих и ужасными условиями
трущоб, в которых неимущие проживают. Стратегия Фелпс состоит в том, чтобы
привлечь внимание к этим «болезням общества» посредством аналогий со
знакомой (возможно) читателям поэмой «Леди Шалотт» из «Королевских идиллий»
Теннисона и посредством воссоздания на американском материале одного из
наиболее романтичных и наиболее узнаваемых образов английской литературы
XIX в. - леди Шалотт, несомой течением реки к Камелоту.
В своей третьей «артуровской» новелле, «Правдивый рассказ о Гиневре»
(1876), Фелпс недвусмысленно бунтует против фабулы Теннисона - ей
невыносима мысль о том, что Гиневра остается распростертой у ног Артура на
полу женского монастыря - эта сцена воспринимается Фелпс как иконический
знак извращенных отношений между мужчиной и женщиной в обществе. В Гиневре
она видит утонченное, трепетное и импульсивное существо. Артур, каким его
видит Фелпс, связан (можно предположить) с пониманием писательницей
феноменов рыцарского и феодального; помимо авторитарности «безупречного
короля», Фелпс акцентирует его скучность, и эта скучность простирается до
непонимания Артуром элементарных потребностей его жены. Гиневра изменяет
Артуру, проходит через агонию раскаяния; от бремени раскаяния, по мысли
Фелпс, ее способна избавить другая женщина, столь же отвергнутая, прошедшая
ту же духовную школу мук невостребованного человеческого существа. Таким
образом, артуриана Фелпс - это, в первую очередь, инструмент достижения
гендерной справедливости в мире, ориентированном на нужды мужчины.
Тема женщины в социуме, опирающемся на власть мужчины, возникает с
новой силой в массовой литературной артуриане 70-90-х гг. XX в. В романе-
бестселлере Николь Сент-Джон «Дар Гиневры» [Nicole St. John. Guinever's
Gift. N.Y., 1977] Артур, Гиневра и Ланселот вновь помещены в современный
контекст - на сей раз, в «готическом» романе с атрибутом узнаваемых
жанровых условностей. Интересны пересмотренные в подобном контексте
культурные роли Артура, Гиневры и Ланселота. Автор, пытаясь прийти к идее
синтеза между «мужским» и «женским» внутри каждого индивида, видит в
треугольнике Гиневра-Ланселот-Артур «универсальный» миф об
Изиде/Осирисе/Хорусе и триаду Отец-Сын-Святой Дух в качестве христианского
варианта этого мифа. Гиневра, как и Ланселот, вместо поиска идеала друг в
друге, заняты поиском своего «Я». Гиневра - в ходе ее становления -
отражает все аспекты Женского, позаимствованные из разных мифологий,
проходя ступени бестии, негодяйки, святой, девственницы
(Евы/Елены/Марии/Софии). Ланселот/Артур воплощают аспекты Мужского начала,
которое распадается на молодое и старое (Осирис/Корус).
В романе Мэрион Зиммер Бредли «Туманы Авалона» [Bradley, Marion
Zimmer. The Mists of Avalon. N.Y.: Knopf, 1982] легенда об Артуре видится с
точки зрения женских персонажей: Игрейны, супруги герцога Горлойса;
Морганы, их дочери - центральной фигуры романа и повествователя
первостепенной важности; Моргаузы, кровной сестры Игрейны и, позже, жены
короля Лота; Вивьен - Владычицы Озера, кровной сестры Игрейны. Последняя
является жрицей Святого острова Авалон и матерью Ланселота. Противоборство
матриархального Авалона и патриархального христианства становится основным
конфликтом в романе. Cоединяя Круглый Стол и Грааль с неоязыческим
мономифом, Бредли создает рамку феминистского видения легенды об Артуре. В
Моргане можно увидеть воплощение женской силы, а не злобную интриганку;
судьба Гвенифар показательна в плане комментария к феномену утраты женщиной
власти и влияния в западной культуре.
Раздел III.4, «Образы Грааля как отражение гражданских ценностных
парадигм», обобщая ряд положений второй и третьей глав, служит переходом к
исследованию массовой артурианы США в четвертой главе исследования и, кроме
того, освещает и систематизирует формы и содержание креативного
реагирования авторов, сотрудничающих с индустрией чтива, на запросы
массового американского интереса к «Артуровской Легенде», формируемого
нелитературными «медиа» - кино, телевидением, радиопередачами, а также
комиксами, детскими играми, иными потребительскими артефактами.
«Популярный» американский интерес к легендам «артуровского» цикла с 30-х
гг. XX века до наступления третьего тысячелетия - это интерес, берущий
начало в эпохе активного функционирования «артуровских» молодежных
организаций. Рыцари Короля Артура, как и другие «артуровские» молодежные
группы, стали теми самыми поводырями, которые привели массы к пользованию
адаптированной и «американизированной» версией легенды; легенды с
контаминированной фактографией и, следовательно, перерожденной причинно-
следственной структурой; легенды, в которой рыцарский культурный код был
подменен кодом «дерзновенных достижений» Каждого во славу Америки.
Читатели, тем не менее, были воодушевлены на воспроизведение ситуаций этой
«малой» Артурианы в реальной жизни; они передавали интерес к легенде своим
детям. Формы и очертания этого интереса контурно проступают в богато
представленной американской массовой литературе 70-90 гг. XX века, в рамках
которой удалось еще более «демократизировать» легенды об Артуре, в которых
британская, в широком американском понимании, идея врожденной избранности,
постепенно разрушаясь, исчезает полностью; ее место занимает идея
уникальной ценности и скрытых достоинств любого, даже самого заурядного
человека, ядром которой становится идеология американского нобилитета, т.е.
благородства сугубо нравственного характера, не имеющего отношения ни к
физическому совершенству, ни к социальному статусу и, следовательно,
всеобще достижимого.
Диапазон американской массовой литературы об Артуре формируется
многими перспективами, в которых предстает «Артуровская Легенда». Это могут
быть историческая, научно-фантастическая, собственно фантастическая
(фентези), феминистская, эпическая (ди-, три- и квадрологии, сериалы),
любовно-романтическая, детективная либо иная перспективы. Если легенды об
Артуре используется в детективных произведениях, время действия бывает
приближено к американской современности. В подобных рассказах и романах,
типичным образом, ведется поиск какого-нибудь легендарного артефакта,
подобного Граалю. Примером могут служить популярные произведения Ричарда
Бена Сапира, Джеймса Голдмана, Джеймса П. Блейлока[68]. В романе Блейлока
«Бумажный Грааль» речь идет о японском кроки девятнадцатого века. Куратор
музея в Северной Каролине Херолд Бартон открывает тайну «бумажного Грааля»
и, в конечном счете, наследует его от Майкла Грэхема (персонаж, схожий по
«функции» с Королем-рыбаком) и хранит его далее. Грааль - не единственный
загадочный, либо желанный артефакт в произведениях детективного характера.
В романе Джо Энн Стэнг «Тени на Острове Скипетра»[69] богатый промышленник
сэр Эдмунд Литтел, после того, как он узнает об обнаружении свинцового
креста в могиле Артура, вступает в заговор, цель которого - сохранить
национальную чистоту Британии во имя короля Артура. В центре повествования
романа Элизабет Петерc «Камелотские проказы»[70] находится древнее железное
кольцо.
Популярная интерпретация условностей Bildungsroman может быть увидена
в романе «Брат Галахаду» (1963) Гвендолин Боуэрз[71], в котором Хью
Аллейнский покидает свой древний замок Браннлир; он едет в Гластонбери и
узнает там, что приходится родственником Иосифу Аримафейскому; он
становится оруженосцем Галахада в поиске Грааля; он становится свидетелем
поражения Артура; он осознает, что ему необходимо пуститься в собственный
поиск, который приведет его обратно в Аллейн, где он нужен больше всего.
Типичны слова Галахада: «К твоему Граалю ведет другая дорога» (P. 186).
В фантастической книжном сериале Памелы Ф. Сервис «Зима волшебного
возвращения» (1985), «Волшебство завтрашнего дня» (1987), «Волшебник ветра
и камня» (1990)[72] трое подростков помогает Артуру в борьбе за
воссоединение враждующих королевств Британии ради войны с Морганой и ее
полчищем мутантов-пришельцев. Стареющему Мерлину не удается заглянуть в
будущее при помощи Пророчащей Чаши, и Моргана заманивает его в ловушку при
помощи амулета Хитера; злодейка язвит по поводу его старости, слабости и
желания «быть любимым», на что Мерлин отвечает: «Твое могущество - ничто!
Оно обтрепалось, стало рассыпающейся в прах реликвией. <.> ) Твой амулет,
моя чаша - это всего лишь вещи, холодные, безжизненные вещи. <.> Самое
могучее новое волшебство исходит от людей, а не от вещей» (P. 181-182).
Новаторское использование мотива Обетованного Поиска структурирует
сюжет реалистического романа Кэтерин Паттерсон «Поиск Парка»[73],
написанного для юных читателей. Здесь тема Грааля вплетена в сюжет одиссеи
юного героя, задавшегося целью постигнуть, во что обошлась Америке война во
Вьетнаме и что он, будучи американцем, «наследует» в этой связи.
Глава IV, «Образы легенд об Артуре в массовой культуре США XX века»,
носит, по преимуществу, систематизирующий характер; она посвящена
рассмотрению ряда показательных аспектов иконизации «нового», американского
«артуровского» мифа - продукта полуторавековой адаптивной интеграции в
культурном пространстве США. В разделе IV.1, «Артур как идея, герой,
артефакт», рассматриваются три магистральных направления конституирования
короля Артура как "иконического знака" американской действительности XX
века. Во-первых, речь идет о дальнейшем целенаправленном превращении мира
короля Артура в метафору американского благородства, основанного не на
аристократическом происхождении, а на превосходных личных качествах. Так,
двор Артура, Камелот, становится синонимом короткой эпохи Джона Ф. Кеннеди,
тридцать пятого президента США. Идентификация самого Кеннеди как Ланселота
происходит после его смерти вследствие активного содействия средствам
массовой информации вдовы президента, Жаклин Бовье Кеннеди, публициста и
друга семьи Кеннеди Теодора Х. Уайта[74], историка Белого Дома Уильяма
Манчестера. С их подачи, отрабатываемая при жизни Кеннеди концепция «нового
фронтира» (The New Frontier), рассматривалась средствами массовой
информации 60-х гг. в качестве «Мечты Артура» (Arthur's Dream); «Корпус
мира» (Peace Corps) характеризовался в качестве содружества «рыцарей
Кеннеди, каждый из которых отправился в свой индивидуальный Обетованный
Поиск, сражаясь с драконами бедности и приходя на выручку группам
населения, оказавшимся в беде, преодолевая трудности во имя благородных
целей в землях чужих и далеких»[75].
Во-вторых, речь может идти о фольклоризации Артура как неуловимом
процессе, подспорьем которого в США выступает обширная «артуровская»
ономастика и топонимика (название клубов, магазинов, гостиниц, улиц, целых
жилых районов в городах, торговых марок), но далеко не только она. Артур
был частью городской карнавальной традиции Нового Орлеана (шоу "krewe
knights" Ланселота, Галахада, Гавейна в дни фестиваля Марди Гра с опорой на
сюжеты традиционной артурианы; ежегодный бал короля Артура в «Зимнем Дворце
Артура»); в ряде городов Восточного побережья США проводятся конкурсы
красоты, где одной из номинаций является «Гиневра года»). «Иконы» мира
Артура в буквальном смысле слова встречаются в общественных и
образовательных учреждениях, церквях, часовнях. В Принстонском университете
есть витражи с сюжетами из «Смерти Артура» Томаса Мэлори; в зале выдачи
литературы Бостонской публичной библиотеки находится серия фресок «Поиск и
Достижение Святого Грааля» Эдвина Остина Эбби.
В-третьих, речь идет о коммерческой сфере и связанной с нею
потребительской культурой, в контексте которой и «узнавание» Артура, и его
легендарная репутация, и само его имя использовались на протяжении всего XX
века в качестве особого рода марки. «Организующая энергия образа» Артура
постепенно превратилась в «ядро для окружающих его элементов», вследствие
чего образ «достиг высшей степени плотности»[76] - плотности продукта. В
этом отношении показателен процесс «артуризации» американского хлеба[77].
Раздел IV.2, «Использование "Артуровской Легенды" в популярной
эзотерике США», посвящен рассмотрению практик и «предписаний» культа Церкви
Всеобщей и Торжествующей (далее - ЦВТ). Исходя из того, что «религиозные
культы являются в определенном смысле проявлением культуры»[78], можно
предположить, что изучение отдельно взятого американского культа помогает
сконцентрироваться на проблемах, повсеместно присущих американской
культуре; осветить характер функционирования в ней всевозможных движений,
будь они связаны с музыкой, модой или теологией нью-эйдж, которая была
очень распространена в США (и не только) в конце прошлого века. Учредители
культов нередко трансформируют привлекательные элементы популярной
культуры (рок-музыку, потребительские новинки) так, чтобы они становились
полезными и эффективными инструментами для реализации программ и стратегий
культа, сводимых к финансовому порабощению последователей и получению
прибыли. Нечто подобное происходит с ЦВТ, описываемой учредителями в
качестве «передовика новой эпохи сознания, Эпохи Водолея». Культ ЦВТ был
основан Марком Л. Профетом (Mark L. Prophet) на базе религиозной общины
Саммит Лайтхаус (Summit Lighthouse) и, после его смерти, оформлялся под
руководством его вдовы Элизабет Клер Вульф. В 80-е гг. прошлого века
Элизабет Клер Профит опубликовала множество «предписаний», которые якобы
были даны персонажами мифов и легенд, включая и героев легенд о короле
Артуре. В этих предписаниях очевидна модификация элементов различных легенд
с целью подавления полового инстинкта и привития апокалиптического
мироощущения тем, кто предписаниям следует. В расплывчатой,
непоследовательной книге «Владыка Семи Лучей», Профет пишет о себе как
реинкарнации Гиневры (как и Марты, сестры Лазаря и Марии-Антуанетты). При
этой ее покойный муж представлен перевоплощенным Ланселотом, а духовный
учитель Эль Моруа - перевоплощением Артура. Выдавая написанное за
сокровенное знание, Профет заключает, что истинная природа отношений между
Артуром, Гиневрой и Ланселотом была «занижена» легендами и подобное
«занижение» было бы неизбежным вследствие слишком многих реинкарнаций:
«Колдовство, интриги и предательство разрушили Камелот, а не любовь
Ланселота и Гвиневры, как это утверждает женоненавистническое описание Тома
Мэлори»[79]. Профет открыто возлагает вину за разрушение Камелота на тех,
кто вынашивал заговор против Артура и его королевства. Единство, порядок,
цель святы и духовны: они являются элементами, существенными для мифа,
создаваемого культом Профет. Понимание единства здесь близко единству в
фашистской идеологии: оно связано с обещанием мира, в котором рассеется
хаос.
В дискурсе предписаний ЦВТ, обращающемся к историческим событиям,
которые к концу XX века обрели статус мифа, прочитывается ностальгия по
Прошлому. Ту же ностальгию подчеркивают «генеалогии» перевоплощений.
Ключевой фигурой перевоплощений является Эль Моруа, Владыка Пятого Луча,
наделенный даром «веры в волю Божью» и «слов мудрости»; он - так называемый
«Инициатор Горловой Чакры». Начав свою реинкарнационную карьеру в качестве
иудейского пророка Авраама, Эль Моруа затем становится Мельчуаром, одним из
Трех Королей. В V в. Эль Моруа вновь появляется в облике короля Артура,
описанного следующим образом: «воин и гуру мистической школы в Камелоте,
который охранял пламя внутренних учений и поощрял на поиск Святого Грааля
как победы над тиранами, при этом сам величайший из тиранов; Артур - это
идолопоклоннический плотский разум»[80]. Последующие перевоплощения Эль
Моруа имеют некоролевский характер; по «сокровенным» данным Профет, Эль
Моруа перевоплощался в Томаса Беккета и Томаса Мора, который, ее словами,
был «душой Артура и нежными словами, дарами любви всегда затрагивал Мировую
Душу». В конце XIX - начале XX века он, уже в качестве «господина М.»,
финансирует Теософское Общество. Позднее, словами Ланто, «голоса» умершего
Марка Профета, он заявляет: «Будучи любимым многими, я здесь. в
Дарджилинге, здесь в Камелоте. в полноте Света воли Божьей; хотя некоторые
устраняют этот Свет, он непобедим ни на небесах, ни на Земле»[81]. Для Э.К.
Профет Камелот является преходящим местом, существующим там, где находится
«Святой Моруа». В силу подобной логики, ранчо Роял-Тетон, штаб-квартира
ЦВТ, получает название Камелот-Виллидж.
Образ Мерлина «артуровских» легенд важен для рекрутирования
последователей культа ЦВТ и их подготовке к жизне в общине ЦВТ. Поэтому
Э.К. Профет использует психотренинг «вспоминания прошлого» как
идиллического мира, в котором каждому может быть найдено место[82], если
только он/она пойдет «верным путем». При этом Профет цитирует материалы
популярных энциклопедий серии "Time-Life"; в частности, энциклопедию
«Околдованный мир: колдуны и ведьмы». Ее цель, в данном случае, состоит в
том, чтобы показать, насколько Мерлин был популярен уже в Британии кельтов,
о чем свидетельствует само название Британии - Clas Merddyn - «то, что
огорожено Мерлином»[83]. Мерлин, по схеме Профет, превращается в Св.
Германа и, в конечном счете, в американца. Прежде чем совершить такой
переход, он становится философом и францисканским монахом Роже Беконом
(1214-1294 гг.), открывателем Америки Христофором Колумбом (1451-1506 гг.)
и Френсисом Бэконом (1561-1626 гг.), который, согласно Профет, был законным
сыном Елизаветы I и Роберта Дадли, а также подлинным автором произведений
Шекспира. Далее, Мерлин «стоял рядом с Джорджем Вашингтоном на протяжении
всей Революции и призывал к подписанию Декларации Независимости, руководил
написанием Конституции и помазал Вашингтона на должность первого президента
Соединенных Штатов»[84]. Таким образом, эзотерическая мифология ЦВТ
смыкается с американской историей, что является самой важной ступенью
легитимизации культа, основой его коммерческого продвижения.
Раздел IV.3, «"Артуровская Легенда" в американской поп- и рок-
музыке», освещает еще одну показательную сферу целевой иконизации короля
Артура как британской идеи, достойной Нового света. В силу того, что для
профессионального мейнстрима американской популярной и рок-музыки были
характерны свои, «неартуровские» контексты, обращения к легендам об Артуре
носили единичный характер, но и они свидетельствуют о видении ряда
персонажей и мотивов традиционной артурианы в качестве метафор американской
современности. В 1967, 1968 и 1969 гг., на фоне потрясений социального и
политического характера, в рамках молодежного фолк-рока, (кислотного)
психоделического рока и «прогрессивного» рока, становится заметным интерес
к кельтской старине; схожий интерес проявляли субкультуры - огамические
знаки и кельтский орнамент можно было увидеть на одежде хиппи, постерах и
обложках альбомов самодеятельных хиппи-групп. На фоне этого интереса
некоторые рок-музыканты восприняли «Артуровскую Легенду» как благодатный
материал для эстетизации типичных настроений социального протеста,
поруганного идеализма и апокалиптической надежды. Так, трансатлантическое
фолк-рок трио - «Кросби, Стилз и Нэш» превращают королеву Гиневру в
метафору любви, которую нельзя купить, либо заслужить - в одноименном
музыкальном номере; Нейл Янг использует форму средневекового сновидения в
песне-сюите «После Золотой лихорадки» для интерпретации значения сна, в
котором он видел Королеву и пришел к мысли о создании утопического
Королевства на Солнце, в котором не будет места порочной цивилизации. При
разговоре о новом человечестве в рамках музыкальных субкультур конца 60-х -
начала 70-х гг. XX века, распространенной метафорой становится Камелот. Рок-
музыка тех лет, испытывавшая на себе влияние литературы "фентези",
представляет Камелот то Эдемом, то апокалиптическим Городом. Черты обеих
интерпретаций Камелота воплощает крупнейшее событие молодежной
контркультуры - Вудстокский фестиваль в августе 1969 года, превратившийся
уже к середине 70-х гг. в легенду о «молодежи до грехопадения», непорочном
сообществе многих братьев и сестер, которые имели реальный шанс изменить
мир к лучшему. В 60-е гг. одной из действительных предпосылок социальной и
политической активности становится идея о молодежи как носителе
«непреходящих» ценностей и особой позитивной энергии - «добрых вибраций» -
особого волшебства, которое надо почувствовать и «высвободить», - например,
при помощи наркотиков, как предлагает Донован в песне «Путешествие»
("Trip")[85]. Джон Себастиан, автор песен американской рок-группы «Лавин
Спунфул» (Lovin' Spoonful), спрашивал у слушателей: «Вы верите в
волшебство? . Верите в волшебство рок-н-ролла? В волшебство, которое может
освободить вас?» (песня "Do You Believe in Magic"). Легенды об Артуре
очевидно помогли перевести эту предпосылку в термины рок-опыта. Музыкальный
критик Ральф Глисон, сотрудничавший в музыкальном журнале «Роллинг Стоун»,
неоднократно писал о том, что рок-музыка идеально подходит для
высвобождения скрытого, спящего потенциала личности. Легендарный мотив
заточения Мерлина в пещере стал метафорой этой особой силы, ожидающей часа
освобождения из пещеры авторитарности и обывательской ограниченности на
рубеже 60-х - 70-х гг. (The Moody Blues, "Are You Sitting Comfortably;
Тyrannosaurus Rex, "Stones to Avalon"). Таким образом, мир Артура был
возрожден в рок-культуре и как социальная утопия, и как метафора внутренней
непорочности молодежи, которую старшие современники рассматривали в
качестве фактора риска; как апология времен и нравов «цветов жизни»; как
ожидание лучшего мира, который будет изменен при помощи «высокой» и
справедливой энергии, кроющейся в молодежи.
Раздел IV.4, «Образ короля Артура в американском кино», включает
очерк о становлении «артуровского» кино США на протяжении всего XX века. По
замечанию историка американского кино Кевина Дж. Харти, «по крайней мере, с
1904 года заглавные фигуры киноиндустрии - и те, что находились перед
объективом камеры, и те, что не появлялись в кадре - были связаны с кино
об Артуре»[86]. Просмотренные фильмы и изученная литература вопроса[87]
позволяют систематизировать обильный поток продукции американского
кинематографа, имеющего отношение к теме короля Артура и наметить
социокультурные тенденции, которые эта продукция отразила. Эпоха немого
кино занята воссозданием «неамериканской» стороны легенды и отражает, во-
первых, все еще сильное увлечение Теннисоном и интерес к религиозно-
эзотерическому элементу в «артуровской» традиции. Речь идет о фильмах
«Персеваль» (1904, реж. Эдвин С. Портер); «Ланселот и Элейна» (компания
«Витаграф», 1909 г., режиссер Чарльз Кент); «Лэди Шалотт» (компания
«Витаграф», 1915 г., режиссер С. Джей Уильямс);; «Рыцари Квадратного Стола,
или Грааль» (компания «Эдисон», 1917 г., режиссер Алан Крослэнд); «Свет во
тьме» (продукция Хоуп Хемптон и компании «Эй-Эф-Эн», 1922 г., режиссер
Кларенс Л. Браун). В недрах немого кино начинает вызревать интерес к
возможностям киноинтерпретации романа-сатиры М. Твена «Янки при дворе
короля Артура». Начиная с 1920 года, начинают появляться соответствующие
американские фильмы: «Янки при дворе короля Артура» (немой фильм, компания
«Фокс», 1920 г., режиссер Эмметт Дж. Флинн); «Янки из Коннектикута»
(компания «Фокс», 1931 г., режиссер Дейвид Батлер); «Янки при дворе короля
Артура» (киноверсии мюзикла 1949 года, киностудия «Парамаунт», режиссер Тей
Гарнетт), «Янки при дворе короля Артура» (1952, «Уэстингхаус Студио I»,
режиссер Франклин Шафнер) и ряд других. Уже самая первя экранизация романа
Твена (режиссер Эмметт Дж. Флинн, 1920 г.) приобретает черты остроумной
комедии благодаря многочисленным ссылкам на современность, включая
«вольстедский акт» (связанный с запрещением алкоголя), «Тин Лиззиз»
(народное название автомобилей "T-Ford"), сражение у Аргонского леса,
использование мотоциклов в качестве боевой техники. Субтитры фильма
пестрили современным американским сленгом и оборотами разговорной речи.
Фильм Дейвида Батлера производства 1931 года (в роли Хэнка - Уилл Роджерс)
построен на условностях вестерна, а фильм Тея Гарнетта производства 1949
года создан ради возможности еще раз представить во всей полноте певческого
таланта любимчика послевоенной Америки - «крунера» Бинга Кросби, который
сыграл роль коннектикутского янки.
Версию одной из легенд «артуровского» цикла, которая была
американизирована не только посредством реалий и деталей, но и отражала
вечные американские ценности и идеалы (не забывая при этом о специфически
американских проблемах непосредственной современности - 50-х гг. XX века)
воплотил фильм «Черный рыцарь» (1954, режиссер Тей Гарнетт). Кузнец Джон,
любящий графскую дочь Линет, овладевает рыцарскими умениями и принимает
облик Черного Рыцаря. Благодаря природным способностям и мечу, который он
выковал собственноручно, Джон спасает и любимую женщину, и королевство от
угрозы иностранной интервенции. За это его посвящают в рыцари и отдают ему
в жены Линет, что соотносимо с мифом Американской Мечты. Враги королевства
- вероломные сарацины, «красная орда» в прямом смысле слова (в массовой
сцене разграбления замка в конце фильма они одеты в красные туники) и
язычники Корнуолла воплощают в фильме угрозу «другого» мира, который в
фильмах 50-х гг. был, по умолчанию, миром коммунизма.
В 60-е и 70-е гг. «аллегорический универсум» легенд «артуровского»
цикла плодотворно использовался американским создателями мультфильмов и
детско-юношеских фильмов, и был представлен такими работами, как «Багз Бани
при дворе короля Артура» (компания «Чак Джоунз Ентерпрайзиз», 1977 г.);
«Меч в камне» (компания «Уолт Дисней Продакшн», 1963 г., режиссер Вольфганг
Ритерман); «Неопознанный летающий чудак» (компания «Уолт Дисней Продакшн»,
1979 г., режиссер Денис Дуган). Возврат к «артуровскому» кино начинается в
80-х гг. и продолжается до настоящего времени. «Рыцари на мотоциклах»
(компания «Юнайтед Филмз/Лорел Энтертейнмент», 1981 г., режиссер Д.
Ромеро), «Артур: Король» (компания «Си-Би-Эс», 1985 г., режиссер Клайв
Доннер), «Индиана Джоунз и последний Крестовый поход» (компания
«Парамоунт», 1989 г., режиссер Стивен Спилберг), «Король-рыбак» (компания
«Трай-Стар Пикчерз», 1991 г., режиссер Терри Гиллиам),
«Гиневра» (компания «Лайфтайм продакшнз», 1994 г., режиссер Джуд Тейлор),
«Первый рыцарь» (компания «Коламбия», 1995 г., режиссер Джерри Зукер),
«Мерлин» (телевизионный мини-сериал компании «Эн-Би-Си Ти-Ви», 1998 г.,
режиссер Стив Бэррон) и другие фильмы нередко демонстрируют «артуровскую»
ценностную парадигму вне узнаваемых атрибутов средневекового Артура.
Исследованию трансформации американского нобилитета в идеологии и практиках
субкультуры байкеров посвящен фильм «Рыцари на мотоциклах» (Knightriders)
Д. Ромеро. «Артуровской» фигурой в фильме является Билли Дейвис (роль
исполняет Эд Хэррис); «король» в разноликой труппе профессиональных шоу-
мотогонщиков; архетип Морганы воплощен персонажем мужского пола; архетип
Ланселота - Аланом, другом Билли и его верным помощником. Кинонарратив
Ромеро построен так, что мечта Билли об идеальном сообществе оказывается
опороченной, и он выбирает героическую гибель, являющуюся, по сути,
самоубийством. Американское понимание благородства в зависимости от
нравственного, а не общественного статуса, разрабатывается в фильме «Первый
рыцарь» (First Knight) Джерри Зукера). Здесь странствующий Ланселот не
рожден благородными родителями; этот «недостаток» становится причиной его
простонародных симпатий. Сюжетная схема фильма, в которой герой низового
происхождения поднимается до привилегированного положения в обществе (в
данном случае - до кормила власти в королевстве Артура), совершая поступки,
сопряженные с нравственной силой и физическим мужеством, служит
красноречивым комментарием по поводу культурных чаяний американской нации.
Краткое заключение подводит итог работе. «Артуровская Легенда» была
(и остается) феноменально популярной в США. «Артуровская Легенда» может
быть признана ключевым текстом в культурном диалоге Великобритании и США
XIX-XX вв., так как американская артуриана отразила и «хронологизировала»
попытки Америки осмыслить свою «небританскую» идентичность. Артур Старого
света, при этом, служил эталоном «британскости». Миф о возвращении Артура,
воспринятый американской нацией в качестве мифа о процветании (процветании
как следствии невиданной социальной сплоченности - в результате гения
справедливой и мудрой власти) оказался полезен США в качестве мощного
стимула процессам социокультурной динамики. Особая сила, достопамятность,
аппеляционный характер «артуровских» нарративов, зависящие не только от
мифов, легших в основу их структуры, но и раннеисторических мотивов и
символов, имеющих современные эквиваленты, сообщили дополнительный импульс
развитию американской национальной литературы и искусства. Дихотомия,
лежащая в основе рецепции «Артуровской Легенды» культурным пространством
США в XIX -XX вв. (ассоциирование мира легенд об Артуре с нелепостью
институтов прошлого / желание увидеть в мире легенд об Артуре прообраз
«нового» благородства и демократического мироустройства), определили
стратегию дальнейшей ее адаптации к этике, эстетике и социальной прагматике
Нового света. Поэтому король Артур «жив» в наши дни в основном в Америке,
свидетельством чему и служат достижения американской артурианы, которая
самим числом и массой культурных продуктов как бы «суггестирует» важную (но
никем вслух не произносимую) мысль: король Артур после Последней битвы
отбыл на остров Авалон, и этот остров - Америка.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
1. Авторы с кельтскими корнями в литературе США: попытка осмысления
феномена с позиции современных теорий культуры // Актуальные проблемы
языкознания, методики преподавания иностранных языков и перевода.
Материалы региональной научно-практической конференции. - Кемерово,
2001. - С. 91-92.
2. Мотивы мифа и легенд об Артуре в «Великом Гэтсби» // Актуальные
вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков.
Материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной
50-летию ФИЯ НГПИ. Новокузнецк, 2002.- С. 112-118.
3. Тема культурной адаптации ирландской диаспоры в мемуарах Фрэнка Мак-
Корта // Языковая политика и современные технологии обучения.
Материалы международной научно-практической конференции. - Улан-Удэ,
2002. -С. 77-79.
4. Легенда об Артуре в контексте американского кино 80-90 гг. ХХ века //
Массовая культура США. Материалы международной конференции 6-13
декабря. - М.: Изд-во МГУ, 2002. - С.152-154.
5. «Морфология сказки» В.Я. Проппа и ирландское сказание «Сватовство к
Эмер» // Проблемы истории и типологии германских языков и культур.
Сборник научных трудов. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского
государственного университета, 2002. - С.100-103.
6. Миф об Артуре в поэме Т.С. Элиота «Бесплодная земля» // Альманах «Ad
libitum. Филология». Новокузнецк, 2004. - ? 1. - С. 85-95.
7. Об одном памфлете времен войны за независимость (к проблеме истоков
американской артурианы) // Революции и гражданские войны в России и
Америке: сравнительно-исторический анализ. Материалы международной
научной конференции 1-4 ноября 2004 года, изданные при поддержке РГНФ.
Новокузнецк, 2004. - С. 105-106.
8. Эдвин Арлингтон Робинсон как автор поэм «Мерлин», «Ланселот»,
«Тристан» (к вопросу о феномене творческой личности в контексте
национальной культуры) // Проблемы и перспективы языкового образования
в XXI веке. Материалы IV региональной научно-практической конференции.
Новокузнецк, КузГПА, 2007. - С. 71-86.
9. Традиция американской артурианы в годы становления национально-
культурной идентификации США // Вестник Московского государственного
областного университета. Серия «Русская филология». - ? 2. - 2007. -
М.: Издательство МГОУ. - С. 216-222.
10. Фрески и витражи на сюжеты легенды о короле Артуре в культурных и
гражданских учреждениях США // Проблемы филологии и межкультурной
коммуникации на современном этапе. Материалы международной научно-
практической конференции 27-29 сентября 2007 г. Том 2. Якутск, 2008. -
С. 214-217.
11. Культура власти: идеологическая составляющая литературных обработок
легенды о короле Артуре (к вопросу об исторических формах интеграции
идеологического и художественного дискурсов) // Основные проблемы
лингвистики и лингводидактики. Сборник статей I Международной научной
конференции, посвященной 75-летию Астраханского государственного
университета. - Астрахань, издательский дом «Астраханский
университет», 2007. - С.114-116.
12. Разрушение культурного кода рыцарства (на материале американской
литературной пародии: Эдгар Фосет, Оскар Фей Эдамс) // Вестник
Московского университета. Серия 19 «Лингвистика и межкультурная
коммуникация». - ? 1. - 2008. - С. 102 - 110.
13. «Красная угроза» и Вьетнам в популярной артуриане США // Проблемы и
перспективы языкового образования в XXI веке. Материалы Всероссийской
научно-практической конференции, посвященной 55-летию факультета
иностранных языков КузГПА. - Новокузнецк, 2008. - С. 126-131.
14. Курьезная этимология имен в «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского:
конформизм или патриотизм? // Проблемы и перспективы языкового
образования в XXI веке. Материалы Всероссийской научно-практической
конференции, посвященной 55-летию факультета иностранных языков
КузГПА. - Новокузнецк, 2008. - С.131-133.
15. У истоков формирования культурного кода «рыцарей XX века» в США:
американские клубы короля Артура // Вестник Томского государственного
университета. - Вып. 315. - 2008. - С. 71-75.
16. Опыт исследования концепта nobility на американской лингвокультурной
почве XIX в. (в соавторстве) // Концепт и культура. Материалы III
международной научной конференции. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. -
С. 275 - 282.

Культурный диалог США и Великобритании в американской артуриане (XIX
в. - начало XX в.). Монография. Новокузнецк: РИО КузГПА., 2008. - 327
с. ISBN 978-5-85117-336-3

18. Король Артур как идея, фольклорный герой и артефакт в популярной
культуре США // Вестник Московского университета. Серия 19
«Лингвистика и межкультурная коммуникация». ? 3. - 2009. - С. 104 -
111.
19. Испытание женщины в эпоху «нового рыцарства»: социологическая
артуриана Элизабет Стюарт Фелпс // Социологические исследования. - ?
10. - 2009. - С. 86-97.
20. Музыкальная артуриана США 60-80 гг. XX века: вульгаризация или
творческий пересмотр традиции? // Феномен творческой личности в
культуре. Материалы III Международной конференции. М., 2008. - С. 577
- 584.
21. «Книга - ключевая метафора культуры»: сочинения Томаса Мэлори в
изданиях Кэкстона и Винавера // Альманах Ad Libitum. Новокузнецк,
2009. - С. 78-89.
22. Артуриана Мэлори как нормативная этическая модель рыцарской культуры
// Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. -
Тамбов, 2009. - Вып. 7(75). - С. 286-292.
23. Американская артуриана XIX-XX вв.: опыт социологической интерпретации
// Второй Российский культурологический конгресс с международным
участием «Культурное многообразие: от прошлого к будущему» 25-29
ноября 2008 года в г. Санкт-Петербурге. Программа. Тезисы докладов.
СПб: Эйдос, Астерион. - С. 186.
24. Грааль американской популярной культуры: от книги к фильму и обратно
// Основные вопросы лингвистики, лингводидактики и межкультурной
коммуникации. Астрахань, 2008. - С. 110 - 114.
25. Общечеловеческие и американские «культурные смыслы» в артуриане
иллюстратора Говарда Пайла // Обсерватория культуры. - ? 2. - 2009. -
С.112-119.
26. Американская артуриана XIX - начала XX века: опыт культурологической
интерпретации // Вопросы культурологии. - ? 8. - 2009. - С. 47-51.
27. От "Заката Европы" к закату Америки: общество и цивилизация в
"высокой" артуриане США // Материалы международной научной конференции
2-4 апреля 2009 г. «Филология - Искусствознание - Культурология: новые
водоразделы и перспективы взаимодействия». - М., 2009. - С. 75.

Публикации ?? 9, 12, 15, 22, 25, 26 (вышли); 18, 19 (в печати, с
документальным подтверждением о включении публикаций в готовящиеся к
выпуску номера) - в изданиях, включенных в «Перечень ведущих рецензируемых
научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные
научные результаты диссертаций на соискание ученых степеней доктора и
кандидата наук» ВАК.
-----------------------
[1] Левинтон Г.А. Легенды и мифы / Г.А. Левинтон // Мифы народов мира / гл.
ред. С.А. Токарев. - М.: Советская энциклопедия, 1988. - Т. 2. - С. 45-47;
Чистов К.В. Легенда / К.В. Чистов // Литературный энциклопедический словарь
/ общ. ред. В.М. Кожевников, П.А. Николаев. - М.: Советская энциклопедия,
1987. - C. 177; Willis, Roy. Introduction / R. Willis // World Mythology.
The Illustrated Guide / ed. R. Willis. - L., Sydney, NY etc: Simon &
Schuster, 1992. - p.15; Morner, K., Ransch, R. Legend / K. Morner, R.
Ransch // NTC's Dictionary of Literary Terms. - Lincolnwood: NTC Publishing
Group, 1991. - p.119.
[2] Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2006. - С. 54, 48.
[3] Ващенко А.В. Суд Париса: сравнительная мифология в культуре и
цивилизации. М., 2008. - С. 20.
[4] Rhys, Sir J. Studies in the Arthurian Legend. Oxford, 1891, reprint
1983; Rolleston, William Thomas. Celtic Myths and Legends. Cambridge, 1917;
Loomis, R.S. Wales and the Arthurian Legend. Cardiff, 1956.
[5] Вот что по этому поводу пишут Д.П. Нестели и Ф.С. Боэрдменом в
предисловии к американской энциклопедии «Артуровские анналы» ("The
Arthurian Annals. The Tradition in English from 1250 to 2000"):
«Артуровская Легенда уникально значима для культуры США; это - единственная
легенда, происхождение которой является неоспоримо британским; мы наследуем
язык и литературу, которые, в свою очередь, имеют британское происхождение.
Многим кажется, что повествования об Артуре и рыцарях - продукт
средневековья. Реально же, авторы каждой последующей эпохи, начиная с
Лайамона, вносили в легенду свое понимание и свои изменения. Будь то
литературный шедевр, или популярный артефакт, - любая манифестация памяти
об Артуре свидетельствует о личном отклике на легенду, с чьей бы подачи она
ни была воспринята; каждый отклик изменяет традицию - к лучшему, к худшему
ли - и общество вновь сталкивается с обновленной легендой и реагирует на
нее. Поэтому каждое новое начинание во имя Артура - либо под эгидой Артура
- это и память о былом, и беседа с будущим. Тем и жива культурная традиция»
(XI, перевод наш).
[6]Girouard, Mark. The Return to Camelot. Chivalry and the English
Gentleman. New Haven and London: Yale University Press, 1981; Knight,
Stephen. Arthurian Literature and Society. NY: Macmillan, 1983; Taylor,
Веverly and Brewer, Elizabeth. The Return of King Arthur. British and
American Arthurian Literature since 1900. Totowa, NJ: Barnes and Noble
Books, 1983; Goodman, Jennifer R. The Legend of King Arthur in British and
American Literature. Boston: Twayne, 1988; King Arthur Through the Ages.
Ed. Valerie M. Lagorio and Mildred Leake Day. 2 vols. NY: Garland, 1990;
Popular Arthurian Traditions. Ed. Sally K.Slocum. Bowling Green, Ohio:
Bowling Green State University Popular Press, 1992; Lupack, A., Lupack B.T.
King Arthur in America. Arthurian Studies XLI: Rochester, NY, 1999; Higham
N.J. King Arthur: History and Myth-Making. NY: Routledge, 2002; King Arthur
in Music. Ed. Richard Barber. Rochester, NY, 2002; The New Arthurian
Encyclopaedia. Ed. Norris J. Lacy et al. NY: Garland, 1991.
[7] Leigh, Joseph. Illustrations of the Fulfilment of the Prediction of
Merlin. Portsmouth, NH: Printed for the Author, 1807; (Anonymous) The Ylle
Cutt Mantell: A Romaunt of the Tyme of Gud Kynge Arthur // The Democratic
Review. - May 1844. - P. 465-476.

[8] Зарождение легенд об Артуре относится к V в. Распространенность
литературных обработок этих легенд велика. Впервые они была записаны на
валлийском и латинском языках, вскоре попали во французский, немецкий и
английский языки и внутри их словесностей преображались далее. На
итальянском и испанском языках также существует богатая артуриана,
относящаяся к позднему cредневековью и Возрождению. Англоязычная
литературная артуриана настолько обильна и разнообразна, что может - по
количеству и влиянию - соперничать с литературой, порожденной библейской
традицией и наследием Шекспира.
[9] Научные обзоры представлены в сборнике эссе п/р Р.С. Лумиса «Литература
об Артуре в Средние века» (Loomis R.S., ed. Arthurian Literature in the
Middle Ages. Oxford: Clarendon, 1959); научно-популярный обзор дается Р.
Барбером в книге «Король Артур в легенде и истории» (Barber, R. King Arthur
in Legend and History. L., 1973); легковесность и популистский тон
характерны для книги «Пендрагон» Джозефа Клэнси (Clancy, J. Pendragon. NY,
1972); упор на географические привязки легенд об Артуре сделан в книге
Хелен Миллер «Королевства Артура» (Miller, H. The Realms of Arthur. L.,
1973).
[10] Помимо исследований, указанных выше, следует отметить - в качестве
первопроходческих - следующие работы: Carter E. The Meaning of 'A
Connecticut Yankee' // American Literature 50.3 (Nov. 1978):418-440;
Pachoda, Elizabeth T. Arthurian Propaganda: Le Morte Darthur as an
Historical Idea of Life. Chapel Hill: The University of North Carolina
Press, 1971.
[11] Теория культурной интеграции разрабатывалась в трудах Питирима
Сорокина (Sorokin P. Social and Cultural Dynamics. N.Y., 1962), В. Самнера
(Samner W.G. Folkways ad Mores // A Workbook and Reader in Sociology. Ed.
by L.F. Bouvier. Berkeley, CA, 1970. P. 66-73), Р.Бенедикт (Benedict, R.
Patterns of Culture. L.,1935), M. Оплера (Opler, M. Component, Assemblage,
and Theme in Cultural Integration and Differentiation // American
Anthropologist. 1959. V. 61. # 6).
[12] Проблематический аспект этих споров особенно хорошо виден в работах
политологического характера, например: Видал Г. Почему нас ненавидят?
Вечная война ради вечного мира. Очерки и эссе. М.: АСТ, 2003; Хантингтон С.
Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М.: AСТ -
Транзиткнига, 2004.
[13] Основное содержание термина намечено в книге А. и Б.Т. Лупак «Король
Артур в Америке» (Lupack, A., Lupack, B.T., 1999), в которой анализируется
совокупность материалов, объединенных темой короля Артура, либо имеющих
отношение к королю Артуру в различных «дискурсах» Америки XIX-XX вв. -
художественном, публицистическом, философском, социологическом, рекламном.
[14] Концепция выстроена с опорой на понятие о функциональной (адаптивной)
форме культурной интеграции (П. Сорокин, У. Самнер), характерной для
культур современных западных обществ. По характеристике В.Г. Николаева,
«эта форма интеграции нацелена на повышение функциональной эффективности
человеческой деятельности в обществе» и, словами У. Самнера, сопряжена с
«тенденцией все большей адаптации средств к целям» (Культурология. XX век.
Энциклопедия. Т.1. - СПб.: Университетская книга, 1998. - С.253).
[15] Дубин Б.В. Книга и сверхкнига. О строении и динамике письменной
культуры // Книга в пространстве культуры. Г. Гачев и др., ред. М.:
Институт Славяноведения РАН, 2000. - С. 22.
[16] Основное противоречие кроется в самой любви американской нации к
королю Артуру британских легенд, европейских рыцарских романов и английских
литературных памятников XV-XIX вв., т.к. идеалы и ценности традиционной
артурианы внешне несовместимы с идеалами и ценностями США. Общественная
иерархия и исторического, и вымышленного мира Артура Старого света основана
на наследуемом титуле и ранге, а не на личных качествах.
[17] Бокль Г. Т. История цивилизации в Англии. Том 1// Культурология.
Классические труды. Электронная библиотека, сост. А.Л. Доброхотов. М.:
Некомедия, 2007. - С. 11050; Михайлов А.Д. Книга Гальфрида Момутского и ее
судьба // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М.: Наука,
1984. - С. 196; Higham, N.J. King Arthur: History and Myth-Making. NY:
Routledge, 2002. - P. 6.
[18] Bullock-Davies, C. Professional Interpreters and the Matter of
Britain. Cardiff: University of Wales Press, 1966.
[19] Lindsay, J. The Normans and Their World. L.: Hart-Davis MacGibbon,
1973. - P.433.
[20] Geoffrey of Monmouth. Historia Regum Britanniae. Ed. A. Griscom. L.:
Longman, 1929. Trans. L Thorpe. L.: Penguin, 1966. - P. 281.
[21] В орфографии средневаллийского языка написание имени Мирддина было бы
«Merdin»; на латинский манер оно звучало бы «Merdinus» и в XII веке могло
вызвать неприятные ассоциации у норманнов. Гальфрид элегантно заменяет
одну букву и получает имя «Merlin» (сравните совр. фр. merle - «дрозд»,
совр. англ. merlin - «кречет», в любом случае речь идет о вполне
благородной птице). Этим Гальфрид достигает двух целей - новообретенное
благозвучие перекликается с валлийской легендой о Мирддине, превратившемся
в птицу.
[22] Gerould, G.H. King Arthur and Politics // Speculum 2, 1927. - P. 45.
[23] Например, эрудиция клириков-полиглотов позволяла распознать в качестве
уничижительной шутки, направленной против норманнов, следующее. Гальфрид
сообщает, что некий Босо (Boso) является лордом в «Ридихене (Rhydychen), то
есть Оксфорде». Он переводит валлийское название на английский язык для
того, чтобы привлечь внимание к обыгрываемому латинскому слову «bos» (бык).
В английском языке слово «ox» также обозначало (и обозначает) быка, поэтому
персонаж мог быть воспринят читателем-полиглотом, чувствительным к игре
слов, как «Бык из Быкфорда». Другая шутка имеет более язвительный характер.
Гальфрид придумывает персонажа по имени Ангузел (Anguselus) и, по его
замыслу, эта важная персона норманнского происхождения спорит с Артуром по
поводу участи послов Рима. В ходе спора очерчиваются агрессивные и
кровожадные взгляды Ангузела, он жаждет немедленной войны. Имя Anguselus,
которое можно принять за римское, на самом деле построено от
средневаллийского слова «angusel», которое противоположно по значению слову
«cusel» (в современном валлийском языке cysul), обозначающему «советник».
Таким образом, Ангузел оказывается «не-советником», или «плохим
советником».
[24] Источником исследования служило собрание сочинений Т. Мэлори, изданное
О. Винавером по т.н. «винчестерской рукописи», обнаруженной в 1934 г.
(Malory, Sir T. The Works of Sir Thomas Malory. Ed. E. VinavИr, 2nd edn.
L.: Oxford University Press, 1967).
[25] Американский политолог Э. Е. Пакода считает, что Мэлори сознательно
структурирует рассказ об Артуре таким образом, чтобы он изображал идеальное
государственное сообщество, невозможное (и в этой связи еще более
актуальное) в контексте Англии XV века. (Pachoda, E.T. Arthurian
Propaganda: Le Morte Darthur as an Historical Idea of Life. Chapel Hill:
The University of North Carolina Press, 1971. - p.4.)
[26] События, через которые должен пройти в своей жизни «типичный» герой,
сводятся мифологом Л. Регланом (Raglan, Lord. The Hero. L.: Methuen, 1936)
к 22 различным «функциям». Из 22 функций «стопроцентного» героя Артуру
приписываются 19.
[27] James, M. English Politics and the Concept of Honour 1485-1642.
Oxford: Past and Present Monographs, 1979, p.1.
[28] Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. - С. 86.
[29] Tennyson, H. Alfred, Lord Tennyson: A Memoir. L.: Macmillan, 1897. -
Vol. 1. - P. 249.
[30] Millett, K. Sexual Politics. L.: Doubleday, 1970.
[31] Например, в главе 3 исследования У.С. Джонсона «Секс и брак в
викторианской поэзии» (Johnson, W.S. Sex and Marriage in Victorian Poetry.
Ithaca: Cornell University Press, 1975.)
[32] Эпизод бегства Теннисона от «светской львицы» Керолайн Нортон описан
в: Martin, R.B. Tennyson: The Unquiet Heart. Oxford: Clarendon, 1980. - pp.
283-284.
[33] Курьезный материал по данному поводу предоставляет американская
энциклопедия «Кто есть кто в аду» (Who is Who in Hell). В статье «Альфред
лорд Теннисон, Первый барон», можно прочесть следующее: «Несмотря на то,
что выражение любви между мужчинами и андрогинными персонажами можно найти
в его ранней поэзии, Теннисон был гетеросексуален. <.> Поэма In Memoriam,
написанная Теннисоном с подразумеваемым посвящением другу Генри (Артуру)
Халламу, изображает целомудренную мужскую любовь. Подобная же любовь
становится темой поэмы Mort d'Arthur (1842), в которой короля везде
сопровождает сэр Бедивер, на руках которого король и почил. Об этом же
можно прочесть в поэме «Священный Грааль» (The Holy Grail) (1869), в
которой король Артур встречает «прекрасного» сэра Галахада и сэр Персеваль
проваливает Обетованный Поиск, но избегает домогательств монаха». (Smith,
Warren Allen. Who is Who in Hell. A Handbook and International Directory
for Humanists, Freethinkers, Naturalists, Rationalists, and Non-Theists.
NY: Barricade Books, 2001. - Р.1081).
[34] Описание «закрытой доместицированной нуклеарной семьи» (The Closed
Domesticated Nuclear Family) можно найти в разделе IV исследования Л. Стоун
«Семья, секс и брак в Англии, 1500-1800 гг.» (Stone, L. The Family, Sex and
Marriage in England 1500-1800. L.: Weidenfeld and Nicolson, 1977).
[35] Tennyson: The Critical Heritage. Ed. by J.D. Jump. L.: Routledge,
1967. - pp. 257-258.
[36] Budd, L.G. Mark Twain: Social Philosopher. Bloomington: Indiana
University Press, 1962. - P. 21.
[37] Kaplan, J. Mr Clemens and Mark Twain. London: Cape, 1967. - P. 297.
[38] Анализу этой традиция посвящено культурологическое исследование
Уильяма Р. Тейлора «Кавалер и янки» (Cavalier and Yankee. The Old South and
American National Character. Cambridge, MA: Harvard University Press,
1961).
[39] Венедиктова Т.Д. Джеймс Рассел Лоуэлл // История литературы США. Том
3: Литература середины XIX в. (поздний романтизм). - М.: ИМЛИ РАН -
Наследие. - С. 233.
[40] Waggoner, Hyatt H. American Poets: From the Puritans to the Present.
NY: Delta, 1968. - P. 60.
[41] До поэмы Лоуэлла, сэр Лаунфаль появляется в лэ «Ланваль» Марии
Французской и анонимной поэме «Сэр Лаунфаль», написанной на
среднеанглийском языке; в этих источниках описывается незаконная любовная
связь рыцаря с феей, при этом особое внимание авторов обращается на
щедрость Лаунфаля.
[42] Forbush, William Byron. The Boy Problem: A Study in Social Pedagogy.
Intro. by G. Stanley Hall. Boston: The Pilgrim Press, 1901. - P. 23.
[43] Banks, Albert Louis. Twentieth Century Knighthood: A Series of
Addresses to Young Men. NY: Funk and Wagnalls, 1900. - P. 15.
[44] Ibid, P. 129.
[45] Hall, G. Stanley. Adolescence: Its Psychology and Its Relations to
Psychology, Sex, Crime, Religion and Education. 2 vols. NY: D. Appleton,
1904. - Vol. 1, XVI.
[46] Ibid, XVII.
[47] Ibid, P. 442, 444.
[48] Forbush, William Byron, and Dascomb Forbush. The Knights of King
Arthur: How to Begin and What to Do. Oberlin, OH: The Knights of King
Arthur, 1915. - P.9.
[49] Forbush, William Byron, and Frank Lincoln Masseck. The Boys' Round
Table: A Manual of the International Order of the Knights of King Arthur.
6th ed., rewritten. Potsdam, NY: Frank Lincoln Masseck, 1908. - P. 55, 56.
[50] Ibid, P. 352, 353.
[51] Forbush, William Byron. The Queen of Avalon. 4th ed.; Boston: The
Knights of King Arthur, 1925. - P. 7.
[52] Ibid, P. 11.
[53] В 1934 году газета «Нью-Йорк Таймс» сообщала о том, что в рядах
организации было уже 370000 детей (370,000 in Child Clubs // New York Times
14 Feb. 1934: 24:2)
[54] Американский романист Уолкер Перси отмечал в одном из интервью, что
его собственный роман «Ланселот» был вдохновлен книгой Ланье и
«невероятными иллюстрациями» (Percy, W. Questions They Never Asked Me //
Critical Essays on Walker Percy. Ed. J.D. Crowley. Boston: G.K. Hall, 1989.
- P.75,76). Перси добавлял, что его воспоминания шестидесятилетней давности
подвержены неминуемым искажениям и он даже ставит вопросительный знак после
имени 'Wyeth'; очевидно одно - он помнит иллюстрации отчетливо в свои
закатные годы.
[55] Lanier, S. Knightly Legends of Wales or The Boy's Mabinogion. NY:
Charles Scribner's Sons, 1983. - XIX.
[56] Abbot, Charles D. Howard Pyle: A Chronicle. NY.: Harper, 1925. - III.
[57] В начале «Повести о короле Артуре», сразу после того, как Артур
вынимает меч из наковальни, Пайл пишет: «Так Артур достиг приключения с
мечом в тот день и вошел в свое прирожденное королевское право. По этой
причине, да случись Богу даровать тебе его благость, чтобы ты тоже мог бы
схожим образом преуспеть в своих делах. Потому что каждый человек может
быть королем в той жизни, которая ему отведена, и доколе это так, он может
и далее вытянуть меч успеха из наковальни обстоятельств». (Перевод наш).
Pyle, H. The Story of King Arthur and His Knights. NY: Charles Scribner's
Sons, 1903. - P. 35.
[58] Шпенглер О. Закат Европы. Очерки мифологии мировой истории. Гештальт и
действительность. - М.: Эксмо, 2006. - P. 157.
[59] Eliot, T.S. The Waste Land and Other Poems. 1922; rpt. NY: Harvest
Books, 1963. - P. 63.
[60] Weston J. From Ritual to Romance. 1920; rpt. Garden City, NY:
Doubleday Anchor Books, 1957. - P. 63, 64.
[61] Robinson, E.A. Selected Letters of Edwin Arlington Robinson. NY:
Macmillan, 1940. - P. 113.
[62] В поисках Грааля Ланселот был «ослеплен» (blinded) Светом (Robinson,
E.A. Lancelot: A Poem. NY.: Thomas Seltzer, 1920. - P. 9) Гиневра
проницательно считает, что «Есть Свет, которого ты сегодня боишься больше/
чем всей тьмы, что когда-либо была» (There is a Light that you fear more
today/ Than all the darkness that has ever been) (Ibid, 31). Свет любви
американского Ланселота, следовательно, можно истолковать и как знак
двойственности его натуры, неспособности быть полностью последовательным.
[63] Robinson, E.A. Merlin: A Poem. NY: Macmillan, 1917. - P. 155.
[64] Robinson, E.A. Selected Letters, P. 113.
[65] Kelly, Lori Duin. The Life and Works of Elizabeth Stuart Phelps,
Victorian Feminist Writer. Troy, NY: The Whitston Publishing Co., 1983, p.
417.
[66] Phelps, Elizabeth Stewart. "The Christmas of Sir Galahad." Independent
23 (7 Dec. 1871):1, перевод наш.

[67] Phelps, Elizabeth Stuart. Songs of the Silent World. Boston: Houghton
Mifflin, 1891. - P. 48.
[68] Sapir, Richard Ben. Quest. NY: E.P. Dutton, 1987; Goldman, James. The
Man from Greek and Roman. NY: Golden Apple Publishers, 1985; Blaylock,
James P. The Paper Grail. NY: Ace, 1991.
[69] Stang, Jo Anne. Shadows on the Sceptered Isle. NY: Crown, 1980.
[70] Peters, Elizabeth. The Camelot Caper. NY: Meredith Press, 1969.
[71] Bowers, Gwendolyn. Brother to Galahad. NY: Walck, 1963.
[72] Service, Pamela F. Tomorrow's Magic. NY: Atheneum, 1987; Winter of
Magic's Return, 1985; Wizard of Wind and Rock, 1990.
[73] Paterson, Katherine. Park's Quest. NY: Lodestar Books / E. P. Dutton,
1988.
[74] White, T. H. In Search of History: A Personal Adventure. NY: Harper &
Row, 1978.
[75] Knight, W. Nicholas. 'Lancer': Myth-Making and the Kennedy Camelot //
Avalon to
Camelot 2.1 (1986):31.
[76] Дайскель А., Шпакова Р.П. Торговая марка как система образов //
Социология и социальная антропология. Ред. В.Д. Виноградов, В.В.
Козловский. СПб.: Алетея, 1997. - С. 126.
[77] Мука «Король Артур», предложенная в 1896 году Сэндзом, Тейлором и
Вудом, стала одним из наиболее известных американских брендов XX века
благодаря неустанному продвижению продукта посредством рекламных акций,
включающих элементы драматизации легенд «артуровского» цикла. История
компании, наряду с рецептами ее продуктов, помещена в "Поваренную книгу,
посвященную 200-летию Муки Короля Артура" (The King Arthur Flour 200th
Anniversary Cookbook).
[78] Bainbridge, W.S. Cultural Genetics // Psychiatric Annals. - April
1990. - Р. 182.
[79] Prophet, M.L., Prophet E.C. Lord of the Seven Rays. Livingston, MT:
Summit UP, 1987. - P. 259.
[80] Ibid, 92.
[81] Ibid, 379.
[82] Melton J.G., ed. Encyclopaedia of American Religions. Wilmington, NC:
McGrath Publishing Co., 1976. - P. 161.
[83] Prophet, M.L., Prophet E.C. The Lost Teachings of Christ: Book 3.
Masters and Disciples on the Path. Livingston, MT: Summit UP, 1986, 1988. -
P. 14.
[84] Ibid, 30.
[85] Cлово "trip" в «психоделическом» молодежном жаргоне обозначало, по
определению The Concise Oxford Dictionary, "visionary experience caused by
drug".
[86] Cinema Arthuriana: Essays on Arthurian Film. Ed. Kevin J. Harty. NY:
Garland, 1991. - xvi.
[87] Connelly, R. The Motion Picture Guide: Silent Film, 1910-1936.
Chicago: Cinebooks, 1986; Lauritzen, Einar and Gunnar Lundquist. American
Film Index: 1908-1915: Motion Pictures, July 1908 - December 1915.
Stockholm: Film Index, distribured by Akademibokhandeln, University of
Stockholm, 1976; Sayre, N. Running Time: Films of the Cold War. NY: Dial,
1982; Lacy, N., Ashe, G. The Arthurian Handbook. NY.: Garland, 1988;
Umland, Rebecca A., Umland, Samuel J. The Use of Arthurian Legend in
Hollywood Film. Westport, CT: Greenwood Press, 1996.