07.10.2014

Юрий Любимов: великий, который никогда не был немым

В Москве, в Боткинской больнице, только-только отметив 97-летие, умер Юрий Петрович Любимов. Никаких официальных должностей он в последние три с половиной года не занимал, а в созданном им Театре на Таганке, пытаясь как-то выпутаться из очевидно неловкой ситуации, его даже в официальных бумагах стали называть просто – основатель театра.

Жизненный путь его не был простым, простою и не может быть жизнь человека, родившегося за месяц до Октябрьской революции, пережившего советскую власть, в общем и даже в частностях - вполне счастливо прожившего с этой властью почти 70 лет, бок о бок, при этом половину этой советской жизни не дыша с нею в унисон, даже те же песни у него получались не за советскую власть, а как бы - против движения.

.Сказать, что Любимов был смелым, будет не совсем верным - Любимов был одержимым, что считал для себя принципиальным, того старался добиться во что бы то ни стало. В фойе Таганки повесили портреты четырех главных реформаторов театра, по версии Любимова: Станиславский, Вахтангов, Брехт и Мейерхольд - последний в начале 60-х был уже реабилитирован, но вовсе еще не окончательно, не бесповоротно.

Почти каждый спектакль Таганки, быстро ставшей одной из главных точек притяжения театральной Москвы, и не только для театральной публики, - почти каждый спектакль пробивался к публике с боем. И тут Любимов придумал, как пробивать оборону всесильного чиновничества: он сплотил вокруг театра элиту тогдашней художественной, литературной и научной среды - это был весь цвет тогдашней советской, а вернее недосоветской интеллигенции, готовой грудью встать на защиту любимовских спектаклей. Они боролись за «Павших и живых», за 'Годунова', часто - удачно, иногда - нет. ..

Театр прямого политического высказывания, как его часто воспринимали наверху, был - и это сегодня все понятнее - театром чрезвычайно изобретательным, во многом эстетским, сложным, ничуть не похожим на прямолинейные выступления 'синих блуз'. Он только казался избыточно демократичным, доступным - не зря вокруг Любимова всегда были сложные авторы.

И еще очень важная мысль - для тех, кто сегодня спешит осуждать тех, кто сотрудничает с властью, - Любимов всегда находил высоких покровителей, нет, не заискивал, сам не рвался - они сами находили его, потому что власть и тогда, как и сейчас, не была однородна и монолитна. Люди из ЦК, из референтов, или родственники его актеров, или из тех, кто становился постоянным зрителем Таганки, они с удовольствием покровительствовали театру, понимая его ценность не только для Москвы и СССР, но и для всего тогдашнего театрального мира, потому что Любимов, как и 'Современник' Ефремова, как БДТ Товстоногова, как Эфрос, вновь вывел Россию в лидеры мирового театра.

Последние его годы были трагичны, путь Любимова напомнил путь короля Лира, с той лишь разницей, что Любимов вовсе не собирался оставлять и делить королевство среди учеников.

Сперва - уже давно - Таганка разделилась надвое. Оставшись в сентябре 1983 года в Европе, Любимов не был там бедным родственником, нет, он скоро прославился как оперный режиссер. А остался, потому что отважился поставить ультиматум всесильному СССР, то есть оказался тогда смелее всего мира; сказал: или вы мне разрешаете играть три спектакля - 'Высоцкого', 'Годунова' и 'Живого', или - черт с вами, я не вернусь. Спектакли не разрешили. Он остался на Западе…

Вернулся он по приглашению Николая Губенко, с которым скоро рассорился, и Губенко возглавил мятежную половину Таганки. А Любимов восстановил 'Годунова', 'Живого', 'Высоцкого', и его режиссерская жизнь после СССР была разнообразной и богатой, с той лишь разницей, что очень часто он продолжал воевать с Брежневым, Фурцевой и всесильным КГБ, давно переименованным в ФСБ. Но в притихшей Москве его спектакль 'Суффле' стал едва ли не единственным откликом на арест Ходорковского - в одиноком противостоянии героя Кафки системе очень внятно прочитывались актуальные российские имена.

Уход Любимова летом 2011 года стал трагической развязкой истории Таганки, но не истории Любимова. Он успел еще поставить 'Бесов' в Вахтанговском театре и 'Князя Игоря' в Большом. Его жизненных сих хватило и на это испытание, и на то, чтобы через год, уже отметив 95-летие, выйти из многодневной комы. Здоровый крестьянский организм - о своих староверских корнях он поведал в дни 95-летия. И искусство его - было таким же живым, настоящим, плоть от плоти земли русской. Народный герой, то ли Минин с Пожарским на театре, готовый освободить наш театр от всех рутин разом, то ли юродивый из пушкинского 'Годунова', с улыбкой говорящий правду всем царям.