Ю. ПАРИЙСКИЙ

Человек различных миров

    Впервые я познакомился с Виктором в 1972 года, когда РАТАН-600 и, тем более, БТА еще не были построены, но гостиница на верхней площадке уже была, зимой я поднимался с лыжами туда и отдохнуть от изнурительного житья и бесконечных хлопот на РАТАНе (точнее, - за РАТАН). Там, наверху, мы и познакомились. Все были молоды, все связывали свою судьбу с новым, но столь фундаментального планирования жизни, как у Виктора, я ни у кого не встречал.
    Он знал, что обладает талантом и эрудицией значительно выше средних, и планировал распорядиться ими, максимально эффективно. Кумиром номер один для него был Эйнштейн, кумиром номер два - Зельдович. Первое, что меня поразило - поиск им аналога мечты Альберта Эйнштейна о работе на маяке. Уже в первый день он напомнил мне о ней и сказал, что он мечтает о таком варианте, что спокойная жизнь вдали от Москвы, на Башне, позволит реализовать себя... Но жизнь оказалась сложнее, а сам Виктор не мог быть в стороне от страстей, которые систематически разыгрывались в Обсерватории.
    Научные планы Виктора также были предельно четко сформулированы, по крайней мере, на первую треть активной жизни. С огромным энтузиазмом и упорством он доказывал мне и Д.В. Королькову, что острейшая и важнейшая проблема сегодня - поиск в природе Черных Дыр. Была даже некоторая агрессивность в его стремлении убедить нас в этом (хотя мы и не сопротивлялись). Будучи теоретиком по образованию и по складу ума, он, тем не менее, взялся за новый крупный эксперимент, продумал свой вариант поиска быстрых вариаций очень слабых потоков квантов. Нестандартной для нас с Корольковым и для Н.Ф. Рыжкова была попытка исследовать временные масштабы много меньшие, чем промежутки между соседними квантами. Я с ужасом убедился, что весь наш 'классический' радиофизический опыт не дал Шварцману практически ничего! Правда, уже много позже, в 80-х годах, он признал, что пекулярность его метода отразила пекулярность его мышления а не задачи.
    В лучших традициях теоретических школ, тщательно искали название для нового (многолетнего) эксперимента. МАНИЯ - казалась находкой: имеет некоторый смысл, одинаково пишется как на русском, так и на английском языках, прекрасно и самокритично отражает 'маниакальность' как самой команды, так и проблематичность получения позитивного результата и особое положение этой проблемы в астрофизике.
    Мне приходилось близко знать крупных физиков и математиков, активно работавших в первой половине века - И.Е. Тамма, A.M. Леонтовича, П.С. Новикова, С.Л. Соболева. Все они были высоко образованными и культурными людьми, интересовались всем на свете, включая литературу, историю. Шварцман в отличие от них, считал (по крайней мере, убеждал других), что главные ценности человечества не в науке, а в культуре. Особо остро и кардинально он выступил с этим тезисом на конференции по поиску внеземных цивилизаций в САО, в 1975 году. Люди, посвятившие себя науке, обычно отводят гуманитарным наукам второстепенную роль (по крайней мере не первостепенную) . Шварцман активно пропагандировал мысль, что познание внешнего мира более примитивная задача, чем познание и построение внутреннего мира человека, мира духовного и этического. Он был убежден, что технологический век скоро кончится, человечество поймет, что заблудилось, и, наконец, полностью займется душой в широком смысле этого слова.
    Виктор, тогда, в период совместной жизни на Горе, заразил меня интересом к истокам всех религий. Он давал читать литературу, к которой я не имел ранее доступа (исключение - беглое знакомство со Старым и Новым Заветом). У него были книги по истории иудаизма, ислама, буддизма. Стремление к обобщениям привело к активной поддержке взглядов на особую роль католицизма в развитии человечества. Он неоднократно напоминал, что только в католицизме есть стрела времени, следил за литературой в этой области. Возможно, впрочем, что здесь сказывались его западно-украинские корни? По крайнем мере, на меня, с православными корнями его аргументы не производили однозначного впечатления. Помню восхищение публикациями по Дзен-Буддизму, по истории его возникновения, помню ночные, при свече, прослушивания Малера и Пендерецкого. Я благодарен за эту миссионерскую деятельность.
    Уважаю людей с принципами, даже если они не совпадают с моими. Шварцман, несомненно, имел твердые принципы. Он не был легким человеком, в пылу спора мог обидеть, у некоторых эти обиды не проходили долго.
    Вернемся к науке. Каков, с моей точки зрения, вклад Виктора в науку?
   Аккреция. Незаметно аккреция стала одним из основных способов освобождения энергии в природе. Думаю, что роль В. Шварцмана в развитии этого направления (работы 1967 г.) недооценивается.
    В. Шварцман гордился (вполне заслуженно) двумя своими фундаментальными предложениями: а) химический состав Вселенной накладывает ограничения на допустимое число элементарных частиц, и б) масса покоя нейтрино может быть определена по b-распаду (кажется, об этом шла речь в его курсовой работе в Университете). Любимов в 1979 году в своих сенсационных экспериментах пользовался именно этим методом. Еще более любопытное предложение по определению массы фоновых нейтрино было сделано Виктором уже в Обсерватории, с помощью космического эксперимента с использованием модуляции дипольной компонентой фонового излучения. Возможно, об этом предложении вспомнят в следующем столетии.
   Космология. Виктора очень интересовали топологические проблемы метрики. Интерес к Черным Дырам явно был связан прежде всего с этим. Но и в Большой Вселенной он искал пути прямого определения геометрии мира. Он убеждал, что почти все эксперименты дают сведения о локальных, а не глобальных свойствах топологии Вселенной (сами уравнения Эйнштейна являются дифференциальными). Он опубликовал одну 'хулиганскую' статью, показывая, что современные наблюдения вполне можно согласовать с вариантом многосвязной Вселенной, с размерами ячеек всего около 200 Мпс! В 1981 году он предложил нам провести радиоастрономический тест геометрии Мира - искать 'духи' радиоисточников. Для этого предполагалось провести с помощью нового, тогда самого чувствительного радиометра на РАТАН-600 специальные наблюдения небесного экватора и найти антиподы далеких радиоисточников (расположенные точно в зеркальной точке на небесной сфере, т.е., для нулевого склонения, смещенные на 12 часов по прямому восхождению). Наблюдения по программе Шварцмана были проведены, но, к стыду моему, до сих пор не обработаны; сам Шварцман, да и я несколько потеряли интерес из-за обнаруженной публикации француза Франсуа Биро на ту же тему и с близкой чувствительностью.
    Почему Виктор погиб так? Возможно, его близкие знают истину.
    Виктор, как многие высоко одаренные личности, был человеком с очень подвижной психикой. Он занимался самоанализом глубоко и самокритично. Отмечу два трагических момента: Во-первых, трагедия его взаимоотношений с академиком Я.Б. Зельдовичем. Он не только боготворил его, но и считал себя любимым учеником. Зельдович же, начиная с 70-х годов, 'изменил' Виктору. Виктор ужасно страдал. Мне кажется, что со своей стороны Яков Борисович вел себя далеко не самым лучшим образом. Я был свидетелем тому на симпозиуме в Балатоне, Венгрии, в 1987 году, где Виктор был оскорблен до глубины души и замкнулся в себе.
    Есть еще одно обстоятельство. Я говорил о его ранних планах творить большую науку в отдалении, в глуши, на Маяке. Стремительный прогресс в космологии, физике элементарных частиц, появление большого числа совсем новых идей, которые были недоступны (публикации отставали и быстро устаревали), привели его к очевидному для многих, но к трагическому для Виктора выводу: он сделал непоправимую ошибку в жизни..
    Смерть Виктора Шварцмана в расцвете сил явилась трагедией не только для родных и близких, но и для большой науки.