Дмитрий Евгеньевич Меньшов, пожалуй, самая легендарная фигура среди наших "стариков": историй про него- не счесть. Вот одна, где я выступаю живым свидетелем.

Как-то в шестидесятые годы (это было принято тогда) организовали встречу профессоров и преподавателей кафедры теории функций и функционального анализа  со студентами - в общежитии. Дмитрия Евгеньевича попросили рассказать о рождении Московской математической школы.Он согласился и начал свой рассказ так:

"В 1914 году я поступил в Московский Университет. Николай Николаевич Лузин был тогда за границей. Но он договорился с Дмитрием Федоровичем Егоровым, что они организуют семинарий для студентов. И в 14 году Дмитрий Федорович такой семинарий организовал. Он был посвящен числовым рядам. В следующем году Николай Николаевич вернулся в Москву и начал руководить семинарием сам. В 1915 году мы занимались функциональными рядами, а в 1916 году - ортогональными рядами.

А потом наступил тысяча девятьсот семнадцатый год.

Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами ..."
 

ЧТО ДЕЛАТЬ С ЖЕНОЙ?

Нина Карловна Бари всегда очень трогательно заботилась о Дмитрии Евгеньевиче. Но вот пришла Война, Нина Карловна со своим мужем - Виктором Владимировичем Немыцким - собралась эвакуироваться из Москвы.  Наступила пора прощания. Нина Карловна сказала: "Дмитрий Евгеньевич, идет война, я уезжаю, заботиться о Вас некому. Вы бы женились что-ли! Жена будет о Вас заботиться, и душа моя будет спокойна." Дмитрий Евгеньвич слушал со вниманием. Задумался. Но вдруг его лицо выразило недоумение: "А когда война кончится, что я с ней буду делать?"
 

БАРИ И КОЛМОГОРОВ

Нина Карловна Бари была ученицей Николая Николаевича Лузина. Она сохранила любовь и преданность своему учителю до последней минуты своей жизни.

Отношения между  Ниной Карловной и Андреем Николаевичем Колмогоровым были непростые, - она осуждала некоторые поступки Андрея Николаевича по отношению к Лузину. Но несмотря на это Нина Карловна всегда восхищалась  математическим гением Андрея Николаевича.

Как верная ученица Лузина, Нина Карловна видела смысл и величие математики в свободном развитии и торжестве человеческого Разума, к приложениям она относилась с пренебрежением.

Об этом случае рассказывал мне сам Андрей Николаевич.

В конце тридцатых годов А.Н. сделал очень интересную работу по геометрии - он построил несколько замечательных кривых в гильбертовом пространстве, "скользящих сами по себе" (обобщающих окружность на плоскости и винтовую линию в трехмерном пространстве; исходной точкой для его исследования послужила "спираль" Винера, основанная на  конструкции "винеровского процесса"). Базируясь на этих своих геометрических идеях, Андрей Николаевич создал теорию экстраполяции случайных последовательностей и процессов.

 Кстати. Несколько позже той же задачей занялся сам Норберт Винер. Это было во время Войны,  его открытия были   вызваны проблемами радиолокации и потому засекречены. Секретный отчет Винера был издан для служебного пользования в ярко желтой обложке и получил у инженеров (испытывавших большие трудности при чтении этого отчета), название "желтой опасности".

Винер очень гордился своими работами по экстраполяции и фильтрации случайных процессов и считал их одними из самых значительных в своей научной биографии. При этом всегда воздавал должное Андрею Николаевичу, чуть опередившего его в проблеме экстраполяции, впрочем, отмечая, что тот, повидимому не осознавал важности практических применений этой теории. Андрей Николаевич не был согласен с этим последним суждением Винера, однако факт остается фактом: советские военные инженеры учили экстраполяцию "по Винеру" - какими-то путями (наверное, через каналы разведки) "желтая опасность" достигла и нашей страны, - а не по Колмогорову.

Но продолжим.

О своих исследованиях Андрей Николаевич сделал доклад на Московском математическом обществе. (Повидимому, это случилось 22 марта 1939 года. Доклад назывался "Об экстраполируемости стационарных рядов в зависимости от характера их спектра"). Нине Карловне очень понравился этот доклад (особенно - геометрия), и после него она подошла к Андрею Николаевичу с комплиментами.

Андрей Николаевич был очень тронут. Ему особенно польстило, что он услышал похвалу из уст Нины Карловны. Андрею Николаевичу захотелось усилить впечатление, и он следал попытку рассказать о том, что эти абстрактные геометрические рассмотрения имеют также  и некоторое прикладное значение...

Но только он начал говорить, Нина Карловна возмущенно воскликнула: "Фу, какая гадость! Не хочу даже слушать!" Повернулась и ушла.
 

П.С.АЛЕКСАНДРОВ

Павел Сергеевич Александров был непревзойденным мастером афористического экспромта. Один такой экспромт привел в своих (недавно вышедших) воспоминаниях об Андрее Николаевиче Колмогорове Владимир Андреевич Успенский.

...Как-то, просматривая газету, Павел Сергеевич произнес: "Вот, пишут "бог" с маленькой буквы. Наверное боятся, что если будут писать с большой, то как бы он вдруг не засуществовал!"

А вот мое воспоминание. Как-то я был в Комаровке - загородной даче, на которой жили Андрей Николаевич и Павел Сергеевич. Там между завтраком и обедом  устраивался полдник, на который подавалось молоко с хлебом. Молоко покупалось в совхозном магазине. И было очень хорошим, особенно в сравнении с тем порошковым, которое я покупал по утрам в своем московском магазине. Я стал расхваливать комаровское молоко, сравнивая со "своим". Но затруднился выразить, чем мне особенно нравится комаровсое молоко, у меня как-то  не нашлось подходящего слова. Павел Сергеевич немедленно нашелся: "Просто наше молоко имеет некоторое отношение к корове!"
 

 Б.В.ШАБАТ

В этом моем воспоминании нет шутливой компоненты, оно о другом - о Войне.

В 1967 году большая делегация выехала в Болгарию на Конгресс болгарских математиков. Это была прекрасная поездка. В Болгарию тогда поехало много моих друзей. Среди них был и Борис Владимирович Шабат.

... Кто-то из нас двоих сказал: "Пошли купаться!" И мы пошли. На берегу я быстро разделся и  побежал было в воду, как услышал голос Бориса Владимировича (он раздевался сзади, и я его не видел): "Володя, помогите мне пожалуйста!" Я оглянулся и обомлел: у Бориса Владимировича не было правой ступни. Я видел, что он иногда прихрамывает, но никогда не думал, что у него просто нет ноги! "Вы потеряли ногу на Войне?" - спросил я (я знал, что Борис Владимирович был участником Войны - его фотография висела - и поныне висит - на доске ветеранов). Ответ Бориса Владимировича до сих пор не укладывается у меня в голове. Он спокойно сказал: "Нет, до Войны. Все мои друзья стали записываться в Ополчение, и я записался. А медкомиссии тогда не было".

Историю нашей страны, причину нашей Победы невозможно понять, если не почувствовать той силы, которая влекла  Бориса Владимировича на фронт БЕЗ НОГИ!
 

МАТЕМАТИК ИДЕТ С ЖЕНОЙ В ТЕАТР

Лазарь Аронович Люстерник женился в середине тридцатых годов. Жену его звали Ираида Фоминична. Это была строгая женщина. Сначала все как-то весело восприняли новость о женитьбе Лазаря, но познакомившись с женой, шутить перестали. Даже Нина Карловна Бари - ох, какая остренькая на язычок, не упускавшая случая съязвить, и та сочинила в стихах не сатиру, но оду:

     Был наш Лазарь неизменно
     И нечесан и небрит.
     Но жена его мгновенно
     Привела в нормальный вид.

Ираида Фоминична не требовала, не просила, не умоляла - она ПОВЕЛЕВАЛА. Иногда словом, чаще - взглядом. И ослушаться было невозможно.

Мужа она в разговоре называла ОН. При этом как правило объяснялось, что ОН делал что-нибудь не то или не так.

Один раз она повелела сводить себя в театр. В Большой театр. Сказано - сделано. Открылся занавес, и Ираида Фоминична стала наслаждаться искусством. А Лазарь Аронович продолжал думать о некоторых проблемах нелинейного анализа.

В антракте Ираида Фоминична дала распоряжение  мужу спуститься в гардероб и принести ей платок, который почему-то остался в кармане его пальто.  Лазарь Аронович вынул свой номерок и пошел выполнять поручение.  Он усвоил первую цель - надо идти в гардероб. Но пока он шел туда, продолжая думать о проблемах нелинейного анализа, вторая цель - платок - как-то растворилась в его сознании. Он дошел до гардероба с номерком в руке и отдал его гардеробщице. Она принесла ему пальто. Он машинально его принял, оделся, вышел на улицу, взял такси и оказался дома.

Дома жены не было. Это его не удивило: ведь она собиралась в театр... Он поразмышлял еще над своими проблемами, дело не пошло, и он прилег на диван.

Ираида Фоминична весь второй акт сидела, как на иголках. Где ОН? Что случилось? Случился приступ? Отвезли в больницу? Едва дождавшись антракта, бедная женщина побежала в гардероб, бурной атакой добыла пальто без номерка (в ярости она сметала все препятствия), взяла такси и примчалась домой,  к телефону, чтобы звонить в больницы, в милицию, в морг..., но тут она обратила внимание на свет в гостиной. Рванулась туда ...

На диванчике, в своем парадном костюме, не сняв ботинок, сном праведника спал ОН.
 

ФИЛЬДЕПЕРСОВЫЕ ЧУЛКИ

В конце сороковых годов у Андрея Николаевича Колмогорова было несколько учеников  по кафедре теории вероятностей,  к которым он питал большую благосклонность. Этими учениками были Логин Николаевич Большев, Алексей Аркадьевич Петров, Юрий Васильевич Прохоров и Борис Александрович Севастьянов. Они были разного возраста (старший - Петров - 20 года, младший - Прохоров - 29 года), но это не мешало их взаимному товариществу и дружбе. Женились они тоже все почти одновременно и дружили, как говорят, домами, которых, собственно говоря, ни у кого из них не было, жили в коммуналках.

И вот все они получили приглашение посетить своего учителя на загородной даче, в Комаровке, 25 апреля 1950 года С ЖЕНАМИ. (25 апреля - день рождения Андрея Николаевича.) Комаровка - это деревенька, а точнее - несколько домов, расположенных недалеко от станции Болшево по Ярославской дороге. Три дома выделялись на фоне строений деревенского типа . Когда-то они принадлежали семейству Алексеевых, из которого вышел Станиславский. Один из них (до Войны еще) приобрели Александров и Колмогоров.

Добраться до комаровского дома было непросто, но Андрей Николаевич любезно предоставил  полезную информацию.  Надлежало прежде всего сесть на электричку до Болшева. Затем пересесть на  "фрязинскую кукушку" (паровичок, который шел от Болшева по ветке, ведущей во Фрязино). Кукушка отходила от Болшева где-то в половине одиннадцатого. Ехать нужно было от Болшева одну остановку до станции "Первомайская" (по народному - до "Майки"). Там по-договоренности  и должен был их встретить юбиляр.
 

Приглашение было событием. Особенно для жен. Андрей Николаевич был человеком-легендой. Величайший Ученый. Академик! (Тогда их было так немного.) Девчонки прямо с ума посходили.  Что надеть? Как я буду выглядеть?

Мужья не могли дать им разумного совета. И вообще, несли всякую чушь: наденьте-мол что-нибудь спортивное - лыжные штаны, спортивную курточку... Ну, прямо смешно слушать: будет бал в загородной вилле, жены академиков в бриллиантах, а я буду в фланелевых шароварах!

Боже, какими мы были нищими тогда (не замечая, впрочем,  этого)!  Взгляните на наши фотографии тех лет - во что мы были одеты, ужас! Девчонки до пятого курса донашивали свои школьного времени платьеца - других не на что было купить. А туфли?  А белье? Сейчас уже невозможно даже  вообразить себе, как выглядели предметы, которые на изящном французском наречии называются десу - чулки, лифчики, трусики ... Передать это словами просто невозможно.

... Всего через пять лет после описываемого события коммунистический мир получил неожиданный сокрушительный удар. В октябре 1955 года Москву посетила французская делегация кинематографистов (Рене Клер, Даниэль Дарье, Жерар Филипп ...). А возвратившись домой, Жерар Филипп устроил выставку десу страны, идущей по пути коммунизма. И остальная часть человечества впервые увидала так сказать изнанку нашего мира, и (во всяком случае - французы) впервые, кажется, осознали, что наша система обречена: если женщины "у них" должны носить такое, то коммунизм построить не удастся.

А тогда - девчонки, жены учеников Андрея Николаевича - старались нарядиться изо всех сил и кое-чего достигли. Все сходили в парикмахерскую (хотя это не было в их правилах). Кто-то был пообеспеченнее, у тех нашлись туфли на высоких каблучках, одной бабушка дала серебряное колечко с камушком (чудом оставшееся после всех Войн, эвакуаций, торгсинов и разного прочего), а у двоих оказались даже - представьте себе - фильдеперсовые чулки! (у одной, впрочем, мамины - штопаные перештопанные). Фильдеперсовые чулки ... Слово-то какое: fil de Perse - персидская нить!

О, если бы  знали девочки, что их ждет впереди!

Встретились на Ярославском вокзале. День выдался прохладный, чуть накрапывал дождь. Но все шло по плану. Доехали до Болшева. Пересели на кукушку. Подъезжая к "Майке" увидели Андрея Николаевича. Он был в спортивных шароварах, свитере и лыжных ботинках.

Увидев своих, он просиял, бросился к двери вагона, в котором они ехали, знаками давая понять, чтобы они из вагона не выходили. Войдя в вагон, он сообщил, что задумал небольшую прогулку перед праздничным обедом, который состоится в четыре часа. Сейчас они доедут до станции "Детская", а оттуда доберутся пешком до Комаровки. Всего километров двенадцать. "Конечно, это слишком мало для молодых людей, я понимаю, но надо же иметь снисхождение к дамам!"

Неправда ли, замечательный план: пройтись по весеннему лесу, где еще не всюду стаял снег, когда видно, как набухают почки, пахнет свежестью и кое-где пробиваются первые цветы ...

Не стану описывать, что происходило дальше. Каждый без труда может все домыслить самостоятельно. Скажу только, что вскоре пошел настоящий дождь, и когда они достигли-таки Комаровки, все промокли до нитки, особенно девочки  в своих бальных нарядах, а головы их были как у купальщиц только что вышедших из бассейна, в котором они плавали без шапочек.

Нужно добавить, что женщины были редчайшими гостями в Комаровке. Но три женщины там проживали постоянно. Это Варвара Сергеевна, сестра Павла Сергеевича (ей было в ту пору около шестидесяти лет) и еще две домработницы из подмосковных деревень - Дуся и Маруся.

Можете представить себе их УЖАС при виде гостей, особенно при виде бедных девочек! Ясно было, что их надо немедленно переодеть, потом просушить их одежду. Но во что переодеть-то?

Деревенский быт до эпохи империализма, колониальных войн и пролетарских революций включал обязательный атрибут - сундук! Обитый жестью, и со звоном! Таковых в Комаровке было множество.  Их начали срочно открывать.  В одном лежало (по выражению Маруси) "осемь польт евонных" (Павла Сергеевича), и использовать это было затруднительно.  В других находилось: разного рода душегрейки, салопы, сарафаны, кружева,  покрывала ...

И бедные три женщины впопыхах вынимали из сундуков пропахшие нафталином какие-то шерстяные кофты, ночные рубахи, мужские теплые кальсоны, все  - прошлого столетия (еще от родителей Павла Сергеевича), и именно это пришлось напяливать на себя бедным девочкам, еще утром воображавшим себя королевами бала!

Для просушки мокрой одежды растопили печку на кухне (печки в доме были недостаточно теплые) растопили до жара и развесили все на веревочке, которую опустили пониже - для скорости высыхания.

Вскоре всех пригласили к столу. И прекрасные дамы уселись во всем великолепии своих одеяний - в ночных рубахах, прикрытых сверху шерстяными деревенскими платками,  душегрейках, дурацких салопах ... Но начался оживленный разговор, и разные неудобства как бы отошли на второй план.

Но вдруг запахло гарью. Запах усиливался, и одна из девочек, почуяв недоброе, ринулась на кухню. Незабываемое зрелище открылось перед ней: медленно тлеющие бесценные фильдеперсовые чулки!

Но я почти убежден в том, что если бы сейчас, спустя почти полстолетия, я попростил бы у этой девочки, готовящейся стать прабабушкой, вспомнить нечто незабываемое, случившееся на ее веку, скорее всего я услышал бы радостный возглас:  "Фильдеперсовые чулки!"
 

 ИВАН ГЕОРГИЕВИЧ ПЕТРОВСКИЙ

Время летит...  Когда это случилось?

В день своего пятидесятилетия Юрий Иванович Манин объявил "День открытых дверей", и я решил войти в эту "открытую дверь". И, конечно, оказался самым старшим среди молодых и совсем юных учеников Юрия Ивановича. Но завязался общий разговор, он какое-то время порхал от темы к теме, пока вдруг не задержался на имени Ивана Георгиевича Петровского. Для молодежи  оно было почти незнакомо, некоторые слышали о Петровском только как о математике. Но нас с Юрием Ивановичем очень многое связывало с нашим бывшим ректором.  Мы предались воспоминаниям, и вдруг Юрий Иванович сказал, что где-то, то ли в "Природе", то ли "Знании-силе", были незадолго до того  опубликованы "невыдуманные рассказы"  известного советского астрофизика (в ту пору уже покойного) Иосифа Самойловича Шкловского. Один из этих рассказов был посвящен эпизоду с Петровским. Там, по словам Манина, содержалось утверждение о том, что - по оценкам Шкловского - Петровский совершил в жизни не менее десяти тысяч добрых дел. Сразу же посыпались вопросы - откуда взялясь такая цифра?  как она была получена? Юрий Иванович стал давать какие-то пояснения, но разговор довольно быстро сбился с темы.

... Как это было недавно, кажется - вчера. А на самом деле прошло одиннадцать лет. И каких лет! (В частности, Юрий Иванович сменил Москву на Бонн, где стал одним из директоров Института Планка...)

A мне до сих пор не дает покоя  эта "оценка Шкловского".

Я верю в ее справедливость. Можно помечтать о том, что когда-нибудь будет опубликована книга "Десять тысяч добрых дел Ивана Георгиевича Петровского".

Я бы представил для этой публикации несколько рассказов. Вот один из них.
 

"МНЕ НУЖЕН МАЙОР ЯКОБИ"

Нашему сокурснику Павлу Борисовичу Якоби (для нас он был и навсегда останется Пашкой Якоби) выпала трагическая судьба. Один наш с ним общий друг называл его Иовом, которого Господь решил подвергнуть беспримерным испытаниям. Всех тягостных перепитий его жизни не перечесть, да здесь и не о них речь.  Но один поворот пашкиной судьбы был связан с Петровским.

Суровое  испытание довелось пережить  Пашке в 1963 году. В итоге он оказался на Балхаше, без какой-либо перспективы вернуться в Москву. Жена ушла от него к своему начальнику. Друзей рядом с ним не оказалось. Письма, которые он посылал нам, были полны безысходности.

Тогда мы с одним нашим с Пашкой соклассником (бывшим в ту пору заместителем проректора по учебной работе), решились пойти на прием к Петровскому. Не сможет ли он как-то облегчить судьбу выпускника Московского университета.

Петровский принял нас. Мы сбивчиво изложили суть дела. Мы лепетали: "Майор Якоби... Специалист по моделированию на ЭВМ сложных систем... Балхаш... "  Петровский прервал нас: "Будет ли он полезен на военной кафедре?" "Да, да, - вскричали мы,- конечно!" "Кому я должен позвонить?" Мы  ошалело молчали. "Гречко?" С ума сойти! Мы никогда не думали такими категориями! "Кто его непосредственный начальник? К какому роду войск он относится?" И эти вопросы застали нас врасплох. "К ракетным... наверное..." Как-то в письме промелькнуло имя Байдукова, и мы назвали его.

Георгий Филиппович Байдуков... Он летал с Чкаловым через Северный Полюс. Кумир нашего детства. Герой Советского Союза. Генерал-полковник авиации.

Петровский вызвал секретаршу и попросил ее принести справочник о депутатах Верховного Совета СССР. Она принесла, и Иван Георгиевич извлек оттуда, что Байдуков - командующий авиацией Среднеазиатского военного округа.

"Соедините меня с Байдуковым", - попросил он секретаршу, возвращая справочник. Прошло не больше минуты, и раздался звонок. На том конце провода был Байдуков. Состоялся такой разговор.

"С Вами говорит член Президиума Верховного Совета Петровский. Мне нужен майор Якоби, который служит в Вашем округе." После короткой паузы: "Для модернизации военной кафедры."  Байдуков что-то кратко ответил. "Благодарю", - сказал Петровский и повесил трубку.

...Через несколько дней майор Якоби прибыл в Москву для прохождения службы на военной кафедре Московского государственного университета.

И таких случаев - десять тысяч.

Учеба на мехмате - нелегкое занятие, а к концу учебы - и тяжелое бремя. Лишь позже понимаешь всю прелесть и неповторимость студенческой жизни, особенно на таком факультете, где воспитывалась строгость мышления и доказательства, где ничего не бралось на веру и где были выдающиеся преподаватели.
 

ВОСПОМИНАНИЯ НЕНАУЧНОГО ХАРАКТЕРА

Деканом факультета был академик А.Н.Колмогоров, выдающийся ученый с мировым именем. Интересно, что многие знаменитые люди картавят. Так и Колмогоров обладал такой дикцией, что понять его было сложно, потому и уловить смысл читаемого курса совсем тяжело. Лишь большим усилием воли можно было настроиться на его речь и пытаться что-то записать.

Помимо науки, Колмогоров много общался со студентами, приходил в общежитие, в частности, приобщал нас к классической музыке, приносил свои грампластинки.

Академик И.Г.Петровский был ректором МГУ, приглашал комсомольский актив к себе в кабинет, расспрашивал о проблемах, волнующих студентов.

На 1-ом курсе матанализ вел академик М.А.Лаврентьев, основатель Новосибирского отделения АН. Приезжал к нам неподготовленным и начинал творить прямо у доски. Иногда после часа лекции говорил: "Зачеркните все, что я вам сказал и начнем по- новому". Огромного роста, когда писал, рукав пиджака сползал с плеча и иногда доску стирал рукавом.

Наиболее артистичным преподавателем был А.П.Минаков, читавший курс теоретической механики. В молодости он был артистом театра, знаком с системой Станиславского. Лекции его были спектаклем. Закончив доказательство теоремы, он эффектным жестом бросал мел, изображая лицом и телом применение теорем. Гомерический хохот часто сопровождал его лекции. Запомнился пример с понятием "конус трения". Если взять остро отточенный карандаш, надавить на лист, то он соскользнет лишь при определенном угле наклона, а совокупность таких положений образует так называемый "конус трения". Так вот, студент едет в тесном трамвае и, отчаявшись пробиться, сердито говорит: "Выйдите из моего конуса трения".

К сожалению, он страдал сердечным заболеванием, и ему было тяжело ездить на скоростных лифтах в МГУ. Он скончался еще в период нашей учебы.

Умнейшим преподавателем основ Марксизма-Ленинизма и политэкономии был А.А.Шлихтер, сын известного революционного деятеля. Но весь его ум уходил на обоснование решений партии и правительства, в частности, новаций Н.Хрущева по сельскому хозяйству с введением раздельных райкомов партии и сплошной кукуризации страны.

Ходила присказка: "Век живи, век учись - Певаком останешься". (Полковник Певак - преподаватель военной кафедры).

Член-корр. Меньшов Д.Е. - огромного роста, заросший волосами, тощий как жердь, вообще вид не от мира сего. Про него рассказывали всякие байки. Раз пришел на работу в разных ботинках. Ему подсказали. Пошел домой и опять пришел в разных. Когда его спросили, в чем дело, спокойно ответил: "Так я же поменял на другие, что стояли дома".

Проф. С.П.Фиников вел курс дифференциальной геометрии. Ему было за семьдесят лет. Иногда на лекции приходил в домашних тапочках (многие преподаватели жили в корпусах МГУ, на лекции можно было пройти по переходам, не выходя на улицу).Читал у доски тихо, понять его было невозможно.

Неприятной манерой при чтении лекций отличался И.М.Гельфанд. Он часто прерывал свой рассказ, ходил по аудитории, выискивая жертву, чтобы задать ей вопрос на понимание того, что он читает.

Строгим преподавателем была З.М.Кишкина. Она вела практические занятия по матанализу, задавала по 100 примеров на одну и ту же тему, не решишь - не получишь зачет. В общем, "выпускала из студентов кишки".

В общем, от академиков рябило в глазах. Но, чем выше был статус преподавателя, тем он обычно был привлекательнее и человечнее.

Преподаватель Зоя Михайловна Кишкина довела до автоматизма наше умение решать практические примеры по математическому анализу. Отчасти, благодаря этому, я стала признанным математиком на своей работе после окончания МГУ, с легкостью осваивая методики расчетов изделий, а также помогая "вечерникам" и "заочникам" бороться с гранитом математических наук. Одну тетрадь с решенными "100 примерами" я храню: в нее не без пользы для себя уже заглядывают внуки.

Особенно запомнились лекции Куроша, Тумаркина. Очень любили лекции по астрономии проф. Куликова. Как он читал! О проф. Минакове ходили легенды, студенты были в него влюблены, слушать его лекции приходили с других факультетов. Смерть Минакова потрясла всех. Хоронить его пришел почти весь наш курс. Лекции по диф. геометрии читал нам проф. Рашевский. Он начинал прямо от двери, читал ровным голосом, на доске не рисовал, а чертил: если окружность, то хоть циркулем проверяй. На доске у него все было идеально: записи, чертежи, читал хорошо, но душу не трогал. А вот как читал проф. Маркушевич! Пропускать его лекции по матанализу не хотелось.

На 3-ем курсе анализ-3 читал декан Колмогоров. Лекции читались на таком уровне, что мы в большинстве своем плохо его понимали. И записывать их было трудно. Тогда наши корифеи подготовили конспекты его лекций, размножили их на ротапринте. По ним мы и готовились к экзаменам. Позднее стало понятно, сколь интересны и глубоки были эти лекции. Колмогоров был для всех нас почти бог. Его любили, он отвечал нам тем же. Не забыть музыкальных вечеров в гостиных общежития, которые устраивал Андрей Николаевич. Лекции по вычислительной математике читал нам И.С.Березин. Читал блестяще. Запомнился как настоящий наставник в нашей будущей жизни. Много говорил с нами о нашей будущей профессии, что нас ждет. Я до сих пор вспоминаю его с большой благодарностью.

К сожалению, когда училась, не прониклась надобностью таких дисциплин, как механика и физика. Лекции по механике нам читал проф. Четаев, монотонно, никаких эмоций; спать хотелось под его чтение. Не возникло интереса у меня к этой науке. Аналогично и к физике. А жаль. Впоследствии я поняла, насколько необходимы были знания по этим дисциплинам.