Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://xray.sai.msu.ru/~lipunov/text/pss.open/graf/graf.txt Дата изменения: Sat Jan 16 15:33:02 1999 Дата индексирования: Sat Dec 22 04:37:23 2007 Кодировка: koi8-r Поисковые слова: п п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п р п

ГРАФОМАНЫ


Но вспять безумцев не поворотить-
Они уже согласны заплатить
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.

В.С.Высоцкий



Глава1. О вреде дурных привычек




Профессор и ученый, Петр Семенович Суровягин не боялся смерти. Не
из-за храбрости, хотя в загробную жизнь не верил совершенно, а просто,
как все нормальные люди, о смерти старался не думать. От того жизнь ему
представлялась увесистым куском пространства и времени без определенных
резко очерченных границ. В глазах окружающих Петр Семенович
представлялся весьма умным человеком. Сам же Суровягин себя не жаловал.
Он прекрасно видел все свои недостатки и не только внешнего физического
свойства. Уже это одно характеризовало профессора самым что ни на есть
точнейшим, или как он любил выражаться, прецизионным образом. Не каждому
дано видеть себя в истнном свете, для этого, согласитесь нужен
определенный уровень. К счастью, а может быть как раз наоборот, к
несчастью, он обладал этим уровнем.

Почему к счастью? Да потому, что обладая трезвым умом и цепкой
памятью, Петр Семенович неуклонно шагал по жизни, умело обходя
воздвигаемые ею хитроумные препятствия. Его автобиография нарастающей
поступательной мощью служебных достижений напоминала красочные диаграммы
роста валового продукта. Ответственные работники, проверяющие выезжающих
за границу, радостно плакали, читая эти откровенные строки, написанные
немного старомодным витьеватым подчерком. Коллеги его уважали, о чем он
неизменно сам же указывал в своих характеристиках, и это подтверждалось
хотя бы тем, что за глаза Суровягина никто не называл никаким дурным
словом. Более того, сослуживцы говорили о нем уважительно, неизменно
отмечая многие положительные качества. В общем, служебное благополучие
Петра Семеновича проистекало из его характера самым счастливым образом.

Почему к несчастью? Увы, Петр Семенович страдал полным отсутствием
способности к собственным оригинальным идеям, что прекрасно осознавал.
Нет, конечно, некоторые мелкие идеи у него были и, кстати, он
великолепно их применял на практике, но их было так мало и были они
столь невесомы, что абсолютно не могли способстовать его научной
деятельности. Слава богу, Суровягин не выпячивал недостатки наружу, но с
лихвой компенсировал их лошадинной работоспособностью и ослинным, в
лучшем смысле этого слова, упорством. Не одни штаны были просижены над
кандидатской и докторской диссертациями. Довольно рано достигнув
высокого административного положения, Петр Семенович приступил к
руководству научными кадрами и в них воспитывал аналогичный стиль
работы. При этом он добился весьма ощутимых результатов. Но вот чего не
мог терпеть Суровягин в своих подчиненных, так это малейшего намека на
самостоятельное мышление. В молодости он даже сильно страдал, когда
встречал смышленного человека, всячески пытался уязвить, чем-то поддеть,
нарываясь на шумную ссору. Когда скандала не получалось, он страдал
вдвойне, униженный равнодушием соперника. Его настигала бессоница и
ночи напролет приставала к нему, требуя внимания и
ласки. С годами болезненное отношение к смышленным людям прошло, но
неприязнь осталась. Теперь, если кто-либо в его присутсвии положительно
заговаривал о талантливом ученом, он иронически усмехалася
и приводил нечто скабрезное из его биографии,
называя коллегу легкомысленным анархистом, себялюбцем или просто
коньктурщиком. В общем, ничто так неизлечивает душевные раны, как
высокое административное положение.




Был обычный мартовский день. Петр Семенович бодро шагал на работу.
Он любил вот так вот, запросто, пешочком идти в институт, не медленно не
быстро, перебирая в уме приятные текущие и предвкушая новые, не менее
приятные, события. За каких нибудь пятнадцать-двадцать минут он проживал
их по нескольку раз, подавая в каждом случае под новым углом зрения. А
радоваться было чему: это и свеженькая корректура новой монографии, над
которой он просидел весь вчерашний день и с удовольствием полистает и
сегодня, и воспоминание об одном весьма многозначительном знаке внимания
со стороны некоторой особы, так долго не замечавшей его намеков, и
сладостное предчувствие надвигающегося юбилея, и конечно, самое
яркое, немного пугающее, ожидание близких
выборов в академию наук. Да и мало ли что могло еще обрадовать Петра
Семеновича, так ловко прыгающего по едва оттаявшей весенней дорожке.
Природа, а вместе с ней и Петр Семенович Суровягин, готовились к
пробуждению жизни.

Но жизнь, к сожалению, состоит не из одних праздников. В ней
имеется большое количество мелких и крупных неприятностей. Особенно
мелких. С такой вот мелкой, как показалось профессору вначале,
неприятностью, он столкнулся этим ранним мартовским утром.

В рабочем кабинете, на столе, под небольшой кучкой циркулярных
бумаг с приглашениями принять участие в различного рода заседаниях,
среди серых отечественных и легкомысленно шикарных заграничных конвертов
возлегала толстая, цвета грязной охры, заказная бандероль. Она
сразу не понравилась профессору. Первое неприятное впечатление услилось
после того, как он прочел на подколотом квадратике бумаги написанное
директорской рукой: "Профессору П.С.Суровягину, для рецензии".

Опытным взглядом профессор скользнул по адресу отправителя,
написанному крупным детским подчерком и немедленно заключил: графомания.
За долгую научную жизнь он десятки, сотни раз сталкивался с такого рода
продуктом народного творчества. Чтение всей этой белиберды отбирало уйму
времени и не приносило никакого эстетического наслаждения. Конечно,
давно прошли те времена, когда ему самому приходилось читать все это от
корочки до корочки. Теперь этим занимались его сотрудники из тех кто
помоложе. Но все же окончательно от ответственности уйти было нельзя.
Среди авторов великих домашних открытий попадались не просто
настойчивые, а беспрецедентно настойчивые люди. Получив
справедливый разгромный отзыв, они не только не успокаивались, но
наоборот, с удесятеренной энергией бросались на институт, а то и гораздо
выше. Во все возможные инстанции, вплоть до центрального партийного
аппарата, летели письма, исполненные горечи и боли за несправедливый
зажим бюрократами-профессорами эпохального научного открытия, имеющего,
быть может, ни много ни мало стратегическое оборонное значение для
нашего отечества. Естественно, сверху вниз снежным комом сваливались
категоричные указания рассмотреть, разобрать, публично заслушать,
обсудить и проч. проч. И вот затевалась многодневная волокита дискуссий,
семинаров, советов, в том числе и ученых, и все вокруг - какой-нибудь
единой теории спиральности галактик, циклонов, социальной истории и
придорожного плюща. Теории неизменно подтверждались неоспоримыми
доказательствами, которые, как правило подкреплялись установлением
телепортического контакта с правительством коммунистической марсианской
республики.

Все это Петр Семенович прекрасно понимал и собственоручно проверял
и правил рецензии перед отсылкой. За многие годы был даже выработан
специальный стиль ответов графоманам, напоминающий ответы на просьбы
дальних родственников приехать погостить недельку-другую.

Профессор перечитал фамилию отправителя - Богданов - и покачал
головой. Фамилия ему тоже не понравилась. Петр Семенович вынул
содержимое пакета и слегка оцепенел. Обычная рукопись, разве что, может
поувесестее чем обычно. Но главная неприятность была в ее запахе. То
есть вначале он еще не осознал, что резкий, внезапно появившийся запах
сирени, неуместный для этого времени года, имеет своим источником
заказную бандероль. Он даже оглянулся на дверь, потом посмотрел в окно,
над которым нависали сосульки, и лишь потом принюхался к рукописи.

Здесь необходимо объяснится во избежание недоразумений. Петр
Семенович страдал слабостью к запахам вообще. Там, где обычный человек
ничего не почувсвтует, Петр Семенович может просто задохнуться.
Говорили, что высокую чувствительность к запахам профессор выработал в
результате интенсивного курения в молодости и последовавшего острого
аллергического заболевания. Так что вполне возможно, запах бандероли был
вовсе не таким уж и резким. Но все же в нем легко угадывалось буйное
цветение теплых майских вечеров, тоска по которым заедает жителей наших
мест бесконечными мартовскими буднями.

После первого приятного удара его голова стала наполняться вязкой
сладковатой жидкостью вызвавшей легкое головокружение. Во избежание
дальнейших осложнений Петр Семенович быстро спрятал рукопись обратно в
пакет и рядом с директорской резолюцией надписал: младшему научному
сотруднику Мозговому, рассмотреть в недельный срок.




Глава 2. Михаил Федорович ковыряется в окне






-Беда не приходит одна, - сказал Михаил Федорович Мозговой, когда,
вернувшись из курилки, обнаружил на столе бандероль с указанием
начальства.

За последние несколько дней на его бедную голову сначала свалился
квартальный отчет всего отдела, потом соболезнование из редакции по
случаю отклонения его статьи, затем на него повесили прием стажера из
провинции, который должен был вот-вот нагрянуть и, наконец, это послание
в желтом конверте. Он вынул рукопись и громко прочел:

-К единой теории физических полей.

-Коллеги, - позвал Мозговой, - гляньте, интересная штучка.

Коллеги, Виталий Витальевич Калябин, нестареющий кандидат наук, и
без году неделя молодой специалист Толя Ермолаев, не обращая внимания,
продолжали усердно работать. Каждый был занят свои важным вопросом, и
души их посредством листка бумаги и шариковой ручки были перемещены в
холодные просторы Вселенной, в далекий мир планет, звезд и галактик.

Тем не менее Мозговой не оставлял надежды разделить свое новое горе
с коллегами. Вначале мелькнула тривиальная мысль сплавить рецензирование
графомана на неопытного Толю Ермолаева, но когда он перевернул первую
страницу и прочел основные выводы, внутри что-то приятно екнуло и он с
некоторым даже сочувствием посмотрел на лысеющий затылок Калябина.

-Виталий Витальевич, тут и конретно для вас есть кое-что. -
Мозговой зачитал, - На основании построенной универсальной теории
предсказывается существование десятого спутника Сатурна".

Первым, однако, не выдержал Толя. Он подошел к Мозговому и уперся в
раскрытую страницу.

-Виталий Витальевич, а ведь действительно здесь по вашей части.

Это уже было слишком.

-Ну, Толя, от вас я не ожидал, - откликнулся Калябин, - Ладно этот
хмырь Мозговой... - Виталий Витальевич говорил с таким видом будто в
комнате кроме них с Толей никого нет, - он только и норовит на
кого-нибудь сбросить свою работу. Но вы-то чего?

Вообще говоря, Калябин и Мозговой недолюбливали друг друга и часто
ссорились. После таких ссор Калябин обычно объявлял бойкот Мозговому
посредством молчания и нереагирования, а Мозговой, наоборот, всячески
приставал к Виталию Витальевичу, пытаясь вывести того из молчаливого
равновесия. Поводом к последней ссоре послужила дурацкая привычка
Мозгового класть свои вещи на чужие столы. В этот раз он, заявившись с
улицы, кинул мокрую от стаявшего снега, шапку на калябинский стол. Шапка
накрыла свеженький график, выполненный обычной тушью - плод
двухнедельного труда Виталия Витальевича. На вопрос хозяина,
обнаружевшего через некоторое время вместо графика грязное размазанное
пятно, чья это шапка, Мозговой нагло бросил: "А что?". После
непродожительной, но ожесточенной перепалки Калябин в очередной раз
поклялся себе не иметь ничего общего с этим дикарем.

Нужно сказать, что остальные сотрудники старались не вмешиваться в
такого рода конфликты и лишь недавно появившийся в отделе Толя Ермолаев
всячески пытался сблизить позиции сторон. Поэтому, когда Толя начал
потакать Мозговому, Калябин обиделся, и с горечью вздохнул:

-Эх, Толя, я вас считал интеллигентным человеком.

Но Толя не шутил и не издевался. Он поднес Калябину рукопись и
ткнул пальцем в десятый спутник Сатурна. Виталий Витальевич прочел
несколько строк и совершенно изменился в лице. Неприступное,
равнодушно-презрительное отношение к предмету, исходившему из рук
Мозгового, сменилось самым что ни на есть жгучим детским интресом.
Причина столдь внезапной перемены, напоминающей безоговрочную
капитуляцию при полном военном превосходстве капитулируемых, заключалась
в том, что последние десять лет Виталий Витальевич совместно, а точнее -
под руководством профессора Суровягина развивал новую теорию образования
солнечной системы. Так вот, в основание этой многообещающей концепции
был помещен эмпирический факт совпадения числа планет солнечной системы
с числом спутников Сатурна. Теорию эту иногда так и называли - теория
двух девяток. Трудно судить, сколь глубоко
столь многозначительное совпадение, но доподлинно известно, что сей
гигантский труд мог стать основанием для присвоения Калябину звания
доктора наук, а Петру Семеновичу Суровягину - титула
члена-корреспондента. Потому Мозговой так смело шел впред:

-Да-с, десятый спутник! Подкоп под концепцию двух дувяток, под
славную теорию Суровягина-Калябина. Только почему П.С. спустил это мне,
а, Виталий Витальевич? Не означает ли сей жест желания нашего дорогого
шефа сменить лошадку? А что? Будет теория Суровягина-Мозгового. Неплохо
звучит?!

Калябин посинел от злости.

-Ну-ну, не волнуйтесь, дорогой коллега, - успокаивал Мозговой, - Я
не такой человек, чтоб отбирать кусок у ближнего, я не гад какой-нибудь.

Толя грустно вздохнул. Он не понимал, зачем двум интеллигентным
людям вот так вот заедать друг друга.

Виталий Витальевич, подавив в себе желание чем-нибудь огреть
Мозгового, окончательно капитулировал:

-Я только полистаю.

-На здоровье, - одобрил Михаил Федорович.

Теперь уж Калябин не выпустит из цепких рук зловредный труд, не
оставив от него камня на камне. Избавившись таким образом от одной
неприятности, Мозговой вышел покурить. Но, выйдя в коридор, он не пошел
в общую курилку, а почему-то подошел к окну и задумчиво принялся
отскребать со стекла засохшую капельку краски.

Когда он вернулся обратно Калябина уже не было.

-А где же Калябин? - спросил Толю.

Толя удивленно посмотрел на Мозгового. Его поразил не вопрос, а
неожиданно серьезный тон. Да и сам Мозговой выглядел как-то по-новому.
Впрочем, Михаил Федорович быстро поправился и на его лице снова
появилась хитровато-ироничная маска, характерная, как многие считают,
для людей с легко ранимой нежной душой.

Толя наконец ответил:

-Виталий Витальевич пошел к профессору посоветоваться.

-Да-да, конечно, дело серьезное, - Мозговой подмигнул зачем-то и,
усаживаясь за рабочий стол, многозначительно повторил: - Очень
серьезное.

В комнате воцарилась деловая атмосфера. Ученые склонились над
важными расчетами. Отрешившись в воображении, от обыденной реальности:
просиженных стульев, неуклюжих столов, запыленных окон, обрамляющих
однообразный мартовский пейзаж с аллеей скрюченых кустов сирени,
отделавшись от банальных человеческих обязанностей, есть, пить, любить,
ненавидеть, они взлетали высоко над проводами линий электропереадч, над
крышей института и крышами жилых домов, и даже над шпилями министерств,
мимо удивленных ворон и смелых парашютистов; сквозь толстый облачный
слой циклона, казалось навеки нависший над городом, они поднимались
дальше в пространство редеющего воздуха, совершенно не страдая от
нехватки кислорода - туда вверх, где нет никакого верха, а наоборот,
есть так называемые бесконечные глубины Вселенной.





Глава 3. Первое приближение






Не прошло и недели с тех пор, как на столе Петра Семеновича
Суровягина появилась заказная бандероль, надписанная крупным детским
подчерком. Еще не был написан разгромный отзыв на подлый подкоп под
теорию двух девяток, еще все были живы и здоровы, когда у проходной
института посреди рабочего дня появился невысокий коренастый человек лет
пятидесяти. Уже по одному тому, как он пытался войти в одну из трех
парадных дверей, которая еще ни разу не использовалась по назаначению,
вахтерша Катерина Ивановна определила в нем инородное научному институту
тело.

Прорвавшись наконец внутрь, тело потребовало немедленной аудиенции
ни много ни мало как с самим Петром Семеновичем Суровягиным. Но
нездоровый вид - небритое лицо и лихорадочно бегающие глаза - вызвали у
охраны справедливое негодование, вылившееся в законное требование
предъявить документ. Документов, однако, пришелец никаких не показывал,
а продолжал настаивать на аудиенции без всяких предварительных условий.

Катерина Ивановна сообразила, что этот человек так просто не уйдет
и схитрила:

-Профессора Суровягина нет в институте, но я могу вызвать его
сотрудников.

-Какая нелепость, - возмущался пришелец, что за порядки?! Я пришел
по очень важному делу. Да, да, по очень важному, именно для самого
профессора, сообщите ему сейчас же или я сам...

Он попытался всетаки пройти, но вахтер перегородила ему дорогу,
показывая всем своим видом, что будет стоять насмерть.

-Я вызову милицию, если не прекратите, - запугивала Катерина
Ивановна.

Но ее слова привели к обратному эффекту.

-Ах, так?! - крикнул незнакомец и, бешенно сверкая глазами, усилил
натиск, пытаясь протиснуться в узкий проход. По его лицу пошли
лихорадочные розовые пятна, он сжал кулаки, и казалось, вот-вот случится
какая-нибудь хулиганская выходка. Но вдруг голова его резко откинулась
назад, шапка слетела, обнажив густую огненно-рыжую шевелюру, а ее
обладатель тут же обмяк и начал валиться в объятия Катерины Ивановны.
Та его ловко обхватила и, протащив буквально два шага усадила в старое
кожанное кресло. Катерина Ивановна, боевая медсестра отечественной
войны, видела и не такое. Она похлопала незнакомца по щекам, приподняла
профессиональным движением веко, из под которого показался зеленный
остекленевший глаз, и определила легкий обморок.

-Что ж с тобой делать, болезный?

Тем временем вокруг вахты стал собираться ученый народ и давать
советы. Кто-то принялся уже уже набирать номер скорой, но вахтерша
отговорила, объяснив, что ничего страшного не случилось, а так , легкое
переутомление. И правда, незнакомец вскоре открыл глаза и попросил
попить. Катерине Ивановне даже стало жалко его и она напоила больного
водой, и даже позвонила в Суровягинский отдел. Трубку взял Толя
Ермолаев. Выслушав сбивчивое изложение последних событий, он тут же
спустился на проходную.

Незнакомец продолжал недвижимо сидеть блуждающим взглядом
осматривая гипсовый бюст основателя института. Тот, казалось ему, строго
смотрел прямо на него. Потом в поле зрения появилось совсем молодое
растерянное лицо.

-Вы к профессору?- спросил Толя.

-Нет, нет, - вдруг испугался незванный гость, - Знаете что,
помогите мне подняться.

Толя приподнял гостя и они нетвердо ступая вышли из института. За
чугунной оградой рыжий притормозил и спросил у Толи:

-У вас не найдется два рубля?

Толя Ермолаев не ожидал такого поворота событий.

-То есть как это... - Толя запнулся, - у меня, конечно, есть, но...

-У меня, кажется температура и голова... - шептал незнакомец, -
отвезите меня домой, на такси. Деньги я верну, дома, у меня там...

Ермолаев остановился в нерешительности. Ему не хотелось срываться
во время рабочего дня и ехать, судя по деньгам, черт-те куда, и
неизвестно еще для чего.

-Но я на работе, - сопротивлялся Ермолаев.

Незнакомец же опять побледнел и качнулся.

-Ладно, - Толя подхватил того под руку, - я вас отвезу. Вы тут
постойте, - он прислонил незнакомца к дереву и принялся ловить такси.

Такси он, конечно, не поймал, но, к счастью, удалось остановить
частника, который оказался сердобольным человеком: сам вышел из машины,
помог посадить пострадавшего и за трешку отвез их в северо-восточный
район города.

Они остановились у большого серого дома. Несмотря на свои шесть
зтажей, дом казался действительно громадным, как кажется значительным
низенький человек в ответственном и высоком положении. Да и серость его
была не какой-то приземляющей, невзрачной, но наоборот, вызывала у
прохожего напряженный беспричинный трепет тринадцатилетней давности. Да
разве дело в цифрах? Да и мало ли таких домов по городу, прекрасных и
простых как серые военные френчи.

К концу поездки незнакомец ожил, и Толя Ермолаев даже удивился,
заметив легкость, с которой рыжий гражданин поднимался на второй этаж.

-Так вы и есть Богданов? - опять удивился Толя, когда они подошли к
двери с блестящей латунной пластинкой: "Инженер И.С.Богданов".

-Да, Николай Степанович, - подтвердил хозяин, приглашая Толю войти.
- Проходите в комнату, я сейчас чаек поставлю, надеюсь, не откажетесь?
Да и деньги, деньги, - хлопнув себя по лбу, вспомнил Богданов.

В комнате не было и намека на роскошь, которая угадывалась за
старомодной латунной вязью. Письменный стол, диван и небоскребы
стеллажей книг. У Толи Ермолаева, который всей душой любил книги, голова
пошла кругом. На стеллажах торжествовало противоестественное соседство
астрономии и физиологии низших организмов, истории философии и основ
сопромата, теории линейных пространств и психоанализа и прочее. Книги
стояли удобно, и видно было, что ими постоянно пользуются.

Толя Ермолаев так увлекся библиотекой, что не заметил, как в
комнату вернулся хозяин и вот уже несколько минут внимательно изучал
гостя.

-Интересуетесь? - спросил Богданов.

Толя даже вздрогнул.

-У меня такой беспорядок, все некогда, некогда... Вас как зовут?

-Толя.

-Анатолий - а по отчеству?

-Можно просто Толя.

-Как хотите, Анатолий. Вот два рубля, и пойдемте на кухню чай пить.

Когда они шли по темному коридору, раздался легкий скрип. Дверь,
мимо которой они проходили, медленно открылась. Толя поддался
непроизвольному желанию и стал рассматривать такую же большую, как
первая, но совершенно пустую комнату. Слева на стене он увиел
гигантский, до потолка, рисунок: на белесых обоях неестественно большим
карандашом было нарисовано детское лицо размером с колесо
двадцатипятитонного грузовика. Рисунок был исполнен в стиле точка,
точка, запятая..., однако улыбки он не вызывал, а скорее производил
жутковатое впечатление. Рядом с лицом как-то нервно были проведены две
полосы, желтая и зеленая, одна короткая, другая длинная. Кажется, еще
было что-то, но Толя не успел рассмотреть. Богданов прикрыл дверь и
заговорил скороговоркой:

-Ах, сейчас она придет. Вы уж, Анатолий, не говорите, что я там в
институте... в общем, что со мной плохо было. Вы скажите, что профессора
не было, в командировке он. Да, или нет, скажите, заболел, а, черт, нет,
заболел - не то, пусть лучше в командировке. А вы специально приехали со
мной поподробнее, так сказать, обсудить...

Не успел инженер договорить, как из прихожей донесся скрежет -
открывали входную дверь.

-Пойдемте, пойдемте на кухню, будто мы разговариваем, - подтолкнул
Толю хозяин.

В спешке Толю усадили за большой стол и сунули в руку пустую
чашку. "Кладите сахар, - суетился хозяин, - мешайте, мешайте." Толя тоже
стал нервничать. Самозабвенно вращая ложкой, он с трепетом глядел на
дверь, ожидая увидеть все, что угодно, но только не то, что он увидел.

А увидел Толя Ермолаев молодую очаровательную женщину, совершенно
не подходящую к данной обстановке. Ему даже показалось, что зашла она
сюда по ошибке и, извинившись, тут же уйдет. Но нет, молодая особа вовсе
не собиралась уходить. Не обращая никакого внимания на Толю, она сказала
хозяину:

-Ну что, ты был в институте?

Хозяин виновато постмотрел на нее и ответил:

-Видишь ли...

-Вижу. Не решился, значит.

-Да нет, Лена, я был, но профессор... профессора... - Богданов
беспомощно водил руками по воздуху. - Да вот, познакомься, - наконец
вспомнил про гостя.

-Что, это профессор? - она обидно усмехнулась.

-Нет не профессор, это Анатолий, познакомься.

-Очень приятно, - равнодушно сказала она. - Ну, так где же
профессор?

-Лена, Анатолий - научный сотрудник, ученый из института.

-Ах, вот как, - в ее голосе послышались злобные нотки. - Значит,
они подсунули вот этого молокососа, а профессор не соизволил даже
выслушать.

-Нет, вовсе не то, профессор в командировке, правда, спроси у
Анатолия, - Богданов с мольбой посмотрел на Толю.

-Да, в командировке, - соврал Толя.

-В командировке, - растягивая последний слог, многозначительно
повторила женщина. - А может, заболел, а? - она с презрением посмотрела
на Толю.

-Нет, не заболел, - фальшиво играя настаивал Толя. - В
командировке, в местной, - добавил он для убедительности.

-Ну и фрукт, где ты его откопал? Да перестаньте вы скоблить чашку!
Так, с этим говорить бесполезно, - она повернулась к инженеру.

Тот, потупив очи, застенчиво водил пальцем по столу.

Толе Ермолаеву все это порядком надоело. Он костил себя последними
словами за то, что взялся помогать этому симулянту, а теперь за свой же
рубль приходится корчить шута горохового. И во имя чего? Но особенно,
раздражало то, что он предстал в дурацком виде перед почти сверстницей,
которая ему явно понравилась. А все его проклятая доверчевость. На эту
тему у него даже была своя личная теория. Например, он считал, что для
того, чтобы помочь человеку, ни в коем случае нельзя входить в его
положение. Нет, речь, конечно, не о простеньких ситуациях. Речь идет о
ситуациях сложных, безвыходных. В таком положении советчик доверчивый,
сочувствующий совершенно бесполезен. Вместо того, чтобы с холодным
сердцем подсказать какой-либо выход, пусть и не лучший, он долго
выслушивает потерпевшего, входит постепенно в его положение и
окончательно запутывается. А как же иначе, ситуация-то безвыходная!
Поэтому, считал Толя Ермолаев, он никогда не смог быть бы врачом. Тем не
менее, он до неприличия часто попадал вот именно в такие ситуации,
конкретной причиной чему служило его свойство слушать собеседника не
перебивая.

Но сейчас он решил - хватит:

-Я, пожалуй, пойду, - как можно тверже сказал он, глядя прямо в
облезшую раковину, полную немытой посуды.

Богданов встрепенулся.

-Нет, нет, постойте, попьем чайку. Вы обиделись зря. Лена просто
немного взволнована, но это совершенно сейчас пройдет. Лена, - он взял
ее за руку, - Анатолий действительно научный сотрудник, да он просто
работает в отделе Суровягина.

-Так может... может быть это он... - Елена не договорила.

-Что ты, молчи, молчи, - перебил Богданов. - Присядь, выпьем,
ей-богу.

Он усадил ее напротив Толи и принялся разливать чай.

-Так вы прочли рукопись? - Елена испытующе смотрела в глаза
Ермолаеву.

-Можно сказать, что нет. Я только прочел насчет десятого спутника и
больше рукописи не видал, - Толя решил наконец покончить с враньем и
рассказать все как есть: - Понимаете, это все далеко от моих научных
интересов, рукописью занимается Калябин.

При этих словах Елена и Богданов многозначительно переглянулись.

-А так вас все это не волнует? У вас, наверное, серьезная работа, а
не чепуха какая-нибудь. Подумаешь, спутник, у вас, поди, интреснейшие
расчеты поправок к сто двадцать первому члену? Подумаешь, там кто-то
целую планету вычислил...

Толя покраснел. По иронии судьбы, именно вычислением поправок
сейчас и занимался младший научный сотрудник. Расчеты ему поручил
профессор Суровягин, и надо сказать, Толя еще не разобрался толком, для
чего они нужны.

-Нет, десятый спутник - это очень интересно, - опять начал
изворачиваться Толя, - но Калябин куда-то пропал с рукописью.

-Ага, рукопись уже пропала, вы что же, собиратесь ее уничтожить,
сжечь? Бесполезно, я в трех экземплярах печатала, так и передайте вашему
начальству. - Глаза ее сверкали благородным гневом.

-Никуда не пропала ваша рукопись, - теперь уже стал выходить из
себя Толя, - Извините, я, пожалуй, действительно пойду.

-Держать не станем, - она почти крикнула.
Толя встал.

- Да что же, мне вас водой разливать? Что вы, право, - Богданов
встал между Еленой и Толей, будто те собирались вцепиться друг в друга.
Но, конечно, ничего подобного не подразумевалось, а просто молодые люди
слегка были не в себе.

-Я не обижаюсь, успокил Толя хозяина. - Мне действительно пора
идти.

-Коля, не держи его, пусть идет, пусть только рукопись найдут.

-Ну как же так, Анатолий, мы же с вами должны многое обговорить, ну
побудьте хоть четверть часика, - не унимался Богданов.

-Ладно, обсуждайте, только без меня, мне все ваше вранье надоело. Я
ухожу, - она тут же вышла, оставив на кухне тонкий аромат весенних
цветов.

-Не обижайтесь на нее, - тяжело вздохнув, сказал Богданов. - Ей
сейчас так трудно. Вы присядьте, я у вас много времени не отберу.
Понимаете, все так наложилось - и суд, и работа, и тут я еще со своим
изобретением, вот она и нервничает. А ведь какая она удивительная,
скажите же, ведь она вам понравилась?

-Толя неопределенно качнул головой.

-Понравилась, я знаю. Она нравится многим. Но ведь, что вы могли
понять? Это же она с виду такая красивая и холодная, это же, так
сказать, кожа человеческая, одежда души. Вы бы знали, до чего она умна,
не в смысле обычном, но по доброте своей умна... я путаюсь, не могу
сформулировать, потому что сам перед ней виноват. Ах, как виноват, от
этого очень нехорошо мне, я все время сомневаюсь теперь, что же я
делаю... но видно такая судьба.

Последние слова Богданов говорил уже куда-то в пространство. Толя
Ермолаев не понимал, зачем все это ему рассказывают, да еще в такой
странной манере - обращаются кажется к нему, а говорят для совсем
кого-то другого. Но была в словах этого немолодого человека какая-то
сила, наверняка не связанная с их смыслом, а больше с интонацией и
настроением.

-Знаете, меня любить глупо и невозможно, я неудачник, у меня ничего
нет и все кувырком. Вот квартира, правда, есть, да и то не моя
заслуга... если бы не мама... Да и ее нет теперь. А я ведь инженер,
Анатолий, не улыбайтесь. Я знаю - вы про табличку вспомнили. Я хороший
инженер, у меня десятки авторских свидетельств. Но дело даже не в этом,
все это в прошлом. Теперь у меня другое, теперь она для меня - все. Мне
бы только свою работу довести, но без нее не смогу. Я уж давно, лет
двадцать назад задумал это, но сделать, довести - вот в чем вопрос. Ведь
от чего мы страдаем - то за одно, то за другое хватаемся, а довести до
ума никак терпения не достает. Здесь уж нужно от всего отказаться, жить
только одним и понимать только одно, да трудно это, потому что все
спешат, толкаются, суетятся, и стоишь как на проспекте рыжей вороной в
час пик. Того и гляди, столкнут или наступят, потому что никто не
понимет, зачем надо останавливаться. А она понимает, она одна и поняла.

-А кто она вам? - спросил Толя.

Инженер непонимающе посмотрел на Толю.

-Елена? Я же говорю, она для меня все.

-Нет, я конкретно имею в виду.

-Да она соседка моя, живет напротив, - ответил Богданов, будто
преодолевая некстати возникшее препятствие. - Вы, Анатолий, еще очень
молоды и вам кажется, что жизнь так же велика, как окружающий мир, в
котором она будет развиваться. Нет, я не в тривиальном смысле говорю,
вы это поймете, я знаю - потом. Это каждый нормальный человек может
понять, жизнь коротка не потому, что мы мало живем, но потому, что
многое можем. Однажды вы поймете, что в голове вашей вызревает столько
всего, и все это в принципе воплотимо, но только времени для всего нет.
Это очень неприятно осознать, и первое, что хочется - все бросить,
плюнуть на все... а Елена, что же, - вдруг перескочил Богданов, - если
бы не она, я, может быть, так и поступил. Опять пошел бы в КБ. Ну,
теперь уж нет, теперь то я доведу. Лишь бы мне одно преодолеть. - Глаза
его стали совсем печальными, будто над ним нависло какое-то тяжелое
невыполненное задание. - Очень это важно, и сегодня в институте все
потому так глупо получилось, оттого, что я опять в это поверил, но
сейчас не надо, не будем... Я знаю, Елена здесь мне поможет, только ей
ничего нельзя говорить. Анатолий, я ее уж лет пять знаю, с тех пор, как
они с мужем поселилсиь в нашем доме, да, пожалй, пять лет и будет. Как
они подходят друг другу, то есть теперь уже надо говорить - подходили.
Ей-богу, он красавец, высокий, почти как вы, Анатолий, да чуть пошире.
Правда, раньше мало внимания обращал на них, как-то не до того все было,
но и то я их приметил и даже, знаете, зависть просто брала, до чего люди
ладно живут... - инженер виновато улыбнулся. - Теперь вот разводятся
через суд. Он ни в какую не хочет, ходит все, уговаривает, а она
нервничает. Кстати, вот и завтра обещал придти. Ох, плохо это все
кончится, скандал может быть, а ей сейчас нельзя нервничать. Я знаю, так
бывает, если в тебе что-то поселилось и грызет тебя, вроде как нарыв,
тут бы прогреть его, терапию применить, все глядишь и рассосется, а не
то потеряешь контроль над собой. Ей нужно обязательно все это пережить,
переболеть, а не то... - Богданов опять прервался, казалось, что он
воздуху набирает и собирается куда-то нырнуть. Толя почувствовал это,
весь замер и сам перестал дышать. Но тут инженер шумно выдохнул воздух,
видно раздумал нырять.

-Я знаю, это может быть смешно, и тем более, что вы совершенно как
бы ни причем, и вы можете, конечно послать меня к черту, но у меня к вам
одна просьба. Не отказывайтесь сразу, не подумав, потому что это очень
важно, и не для меня, за себя я бы не стал просить, но для нее...
Поверьте, нечасто я о чем-то так прошу, но тут уж никакого выхода нет.
Понимате, у них послезавтра суд, и следовательно завтра последний день,
и он придет снова уговаривать, он точно придет, он очень обязательный, и
если он сказал, что придет, то уж поверьте - придет. Это у него
последний шанс.

Толя совершенно не представлял, куда клонит хозяин.

-Он даже время всегда скажет до минутки, и точно придет. Но я боюсь
она не выдержит и что-нибудь сотворит. В общем, поверьте - мне не к кому
больше обратиться, знакомых таких нет, да и знакомые здесь как раз не
подходят. Вы только побудете там, пока они разговариваю, ну чтобы
все мирно, по-людски...

-Не понял, что же, вы мне предлашгаете придти? - недоумевая,
перебил Толя. - Мне? Не понимаю.

-Вот я так и думал, что вы удивитесь, но скажите, что же делать? Не
мне же, в само деле, при их разговре свидетелм быть, ведь все из-за
меня. Прошу вас, согласитесь. Вы не думайте, что раз она с вами так
говорила, то уж вы и не поладите. Я с ней поговорю и она все поймет. Вам
всего-то часик побыть, и уж совершенно обязуюсь впредь ничем не
беспокоить. Я вижу, вы можете все понять, вы добрый, Анатолий. Вот и
сейчас терпите, потому что вы добрый... и не стесняйтесь этого.

Толя окончательно запутался. Ему казалось, что эта квартира, и весь
разговор, и эти люди - все это сплошная мистификация, в том смысле,
разве можно так с незнакомым человеком поступать. Он решил более здесь
не оставаться и под любым предлогом уйти.

-Хорошо, я приду. Куда и когда?

Богданов, однако, совершенно не удивился своей легкой победе и
принялся растолковывать детали:

-Завтра в шесть, приходите прямо к ней, квартира напротив. И
поверьте, что вы меня, то есть нет, не меня - ее, ее спасаете. Всего
лишь одно одолжение, я вам за него, - Богданов стал оглядываться, - я
что хотите...

Нет, нет, ничего не надо, что вы, - отказался Толя. - Теперь я
ухожу.

Инженер засеменил за ним, открыл дверь и уже вослед уходящему гостю
прокричал:

-Завтра в шесть!

Толя покидал громадный серый дом с намерением никогда сюда не
возвращаться.




Глава 5. Операция_"Сирень"




На следующий день в отделе профессора Суровягина начали происходить
странные вещи. Ни свет ни заря появился сам Петр Семенович и спросил
Калябина. Калябина, появлявшегося обычно раньше всех, не было и Мозговой
предположил:

-Наверное, он рукопись графомана чехвостит.

-Да какое там чехвостит, - нетерпеливо возразил профессор, -
Рукопись у меня, а он прохлаждается.

Это "прохлаждается" было совершенно не харатекрно для профессора.
Нет, он был явно взволнован, что вскоре неопровержимо подтвердилось.

-Если он так срочно нужен, может быть позвонить домой? - предложил
Толя.

-Позвоните, - ухватился профессор.

После разговора с супругой Калябина, выяснилось, что Виталий
Витальевич внезапно захворал острым респираторным заболеванием и в
ближайшие дни будет на бюллетене.

-Ох, не нравится мне все это, какое, к черту, острое
респираторное... - профессор от досады уселся за стол младшего
научного сотрудника Бирюлевой, бывшей третий месяц в дектрете.

-А что собственно произошло? - голосом сочувствующего человека
спросил Мозговой.

-В академию поступило письмо, будто ваш покорный слуга, замалчивает
величайшее открытие, поскольку оно противоречит его собственной теории.
- Суровягин одарил подчиненных оскорбленным взглядом.

-Кто же возвел такой поклеп? - возмутился Мозговой.

-Письмо, конечно без подписи, - профессор досадно махнул рукой,
принужденный объяснять само собой разумеющееся.

-Не волнуйтесь, Петр Семенович, сейчас не то время, что-бы из-за
анонимок...

-Что значиит - не то? - пребил профессор. - Какое это такое не то?
Что значит не то? Да вы понимаете чьи это козни?

-Действительно, кто ее написал? - вдруг задумался Мозговой.

-Да кто написал - понятно, написал, конечно сумасшедший, а вот
вопрос: кто раздувает скандал?

Наступила напряженная пауза. Профессор что-то вспоминал или
обдумывал. Во всяком случае, Мозговой и Ермолаев, затаив дыхание,
ожидали продолжения.

-Настаивают на публичном обсуждении рукописи, хотят спектаклей, с
осуждением и присуждением. - Профессор опять задумался. - Только я не
понимаю, почему этот пресловутый Богданов, не дождавшись нашей рецензии,
письма строчить начал? Вообще, кто он такой? Кажется, инженер?

-Подписано было - инженер, - подтвердил Мозговой.

-Какой нибудь технарь-самоучка, - язвил профессор. - Вот и
занимался бы своей техникой и не лез, куда не просят. Все гении, понимаешь
ли, каждый великую теорию желает изобресть. И что же за люди такие? Я
знаю, есть такая порода, с пятого на десятое прыгают... Да, но почему
такая реакция? Эх выяснить бы, где он работает, и сообщить его
начальству, пусть разберуться, но как же это культурно сделать?

Толя Ермолаев тоже разволновался.

-Что вы ерзаете, Ермолаев? - спросил профессор.

-Видите ли, Петр Семенович, я был вчера у Богданова дома, -
огорошил начальство Анатолий. - Я даже не хотел говорить, потому что все
получилось случайно...

-Стоп, стоп, стоп, - перебил профессор, - расскажите все по-порядку
и чтобы самым прецизионным образом.

Выслушав краткий отчет Толи Ермолаева, профессор быстро оценил
обстановку, и в его многоопытном мозгу тут же созрел план дальнейших
действий.

-Вы, Ермолаев, пойдете к инженеру и узнаете, где он работает, а вы,
- он обратился к Мозговому, - наведете справки в психдиспансерах, нет ли
у них на учете нашего гения. Вот такие будут указания, - докончил
профессор и вышел из комнаты.

-Начинается детектив, - радостно потирая руками, заявил Мозговой. -
Давайте, Толя, приступим к выполнению операции. Кстати, назовем ее
"Операция сирень".

-Почему сирень? - недовольно спросил Толя, раздосадованный заданием
профессора.

-А черт его знает! Хе-хе, - засмеялся Мозговой. - Звучит красиво.
Шучу. Разве вы не заметили, Толя, что рукопись Богданова пахла сиренью?

Толя с недоумением посмотрел на Мозгового.

-Да, именно сиренью. А я вам открою по секрету - наш профессор
сирени не переносит, - Мозговой подмигнул. - Поэтому в мае-июне он
всегда старается в командировку куда-нибудь подальше. Эх, май, июнь! -
Мозговой мечтательно закатил глаза. - Это наша весна. Ну ладно, не будем
отвлекаться. Ситуация очень серьезная. Надвигается юбилей Петра
Семеновича, не за горами выборы в академию, и вдруг - этот изобретатель.
Тут все может быть испорчено. Знаете, Толя, как бывает: все вроде
нормально, все катится как по маслу, и вдруг маленькое
препятствие, щепка на дороге, и пошло все под откос со свистом. Кстати,
как вам изобретатель показался?

-Да я не знаю, - пожал плечами Толя, - немного нервный.

-Нервный, - Подхватил Мозговой, - ну, это еще ни о чем не говорит.
Все мы нервные. Поди, про свою теорию вам толковал?

-Да нет, про это мы вообще не говорили.

-Странно, обычно такие обожают чего-нибудь из своих изысканий
доложить. И особенно не любят, когда их перебивают или еще хуже - не
слушают. Был такой случай несколько лет назад. Тоже появилась рукопись,
сначала ходила по институтам, ее, естественно, шпыняли туда-сюда, в
конце концов изобретателю надоело, и он подался в высшие инстанции,
прямо в президиум Академии наук. Ну, люди там серьезные, занятые, не
выдержали да и послали его ко всем чертям, в письменной форме, конечно,
интеллигентно. Все вроде и утихло. Прошло некоторое время, появляется в
президиуме человек и спрашивает на вахте, где, мол, такой-то секретарь
академии принимает (этот секретарь письмо и подписывал). У него,
естественно, спросили, вы, мол, по личному вопросу или по служебному?
Тот отвечает - по личному. Как раз в этот день по личным вопросам и
принимал секретарь. Посмотрели на него, вроде так выглядит нормально, в
руке скрипку держит, ну и пропустили. Посетитель очередь спокойно
выстоял, зашел в кабинет и спрашивает: вы, мол, такой-то, письмо
подписывали? Секретарь-академик (кстати, смешно как звучит, будто птица
секретарь), да, вот, значит, эта птица, ничего не подозревая, и
признается, что, мол, да - я подписывал, и приглашает гостя садиться. А
гость не садится, кладет на обитый зеленым сукном стол ящик, открывает
его, достает оттуда двустволку и, не обращая никакого внимания на
возражения секретаря, в него из двух стволов и пуляет. Заряд кабаний и,
конечно, насмерть. Вот такой поворотец, Толя. Вот какие люди нервные
пошли.

-Неужели вправду убил? - недоверчиво спросил Толя.

-Натурально. С тех пор специальное распоряжение вышло всех
графоманов на психучет ставить. Профессор правильно сообразил, нужно
проверить вашего Богданова - может, он по канадчиковым дачам отпуска
проводит.

-Почему "вашего", никакой он не мой, - возмутился Толя.

-Это я так, к слову, не обижайтесь. Да что вы от него отрекаетесь?
Может быть, он вовсе нормальный человек, - Мозговой хитро улыбнулся. -
Вдруг и вправду десятый спутник существует? Что тогда?

Толя непонимающе посмотрел на Мозгового.

-Шучу, шучу, - успокоил его Мозговой, - конечно, все бред, буря в
стакане, смятение чувств. Вот посмотрите, этот инжинер еще выпрашивать
чего-нибудь начнет за свое великое изобретение. Так и знайте, квартиру
отдельную попросит у государства для обеспечения нормальных условий
работы на дому.

-Не попросит, - возразил Толя, - у него есть квартира.

-И квартира есть?! Гм-м. Ну, тогда уважения, славы потребует, да-а,
чинов и званий. Ну, уж этому не бывать, мы не позволим, - Мозговой
похлопал по плечу Толю Ермолаева. - Давайте, Толя, за работу, наше дело
правое, и еще не зацветет сирень, как мы разделаемся с гнусным
инженером.

Мозговой принялся звонить в психдиспансер. Однако по телефону
ничего узнать не удалось, и ему пришлось самому выехать и на месте
разбираться с бумагами. В этот день он больше не появлялся на работе.
Толя, оставшись в одиночестве, стал обдумывать свое глупое положение и
вначале даже решил пойти к профессору и отказаться от поручения, но
застеснялся. Попробовал работать - не получилось. Тогда он начал
бесцельно шататься по институту, заходя то в одни, то в другие двери.
Так он попал к теоретикам. Те напоили его чаем и даже выслушали насчет
единой теории физических полей. После невразумительного Толиного лепета,
теоретики Шульман и Буров объяснили, что единая теория - дело далекого
будущего и посоветовали начать с полного курса теоретической физики.
Толя поблагодарил их за консультацию и побрел блуждать дальше. Но все
эти действия не могли остановить время, приближался конец рабочего дня,
и в Толином мозгу все громче и громче звучал голос Богданова: "Ровно в
шесть".




Глава 6. Посвящение





Ровно в шесть Толя обреченно позвонил в квартиру соседки инженера
Богданова. Еще никогда в жизни Ермолаев не производил такого сильного
впечатления на окружающих. Эффект был безусловный. В широко раскрытых
глазах хозяйки наряду с глуповатым извиняющимся Толиным лицом,
обрамленным неяркими контурами лестничной клетки, отразилось самое что
ни на есть неподдельное восхищение.

-Вы пришли? - вскрикнула Елена и зажала рукой рот.

Толя виновато пожал плечами.

-Вот это фрукт! - все-таки не выдержала Елена, приглашая гостя
войти. - Ну, идите же. - Его слегка подтолкнули, и он деревянной
походкой протопал в комнату. - Эй, постойте же, - его окликнула хозяйка,
- может, разденетесь все-таки? Ну какой же вы смешной!

Толя опять вернулся в прихожую, позволил с себя снять пальто,
разулся и влез в вовремя подставленные тапочки.

-Пойдемте, - Елена взяла его за руку, отвела в гостиную и усадила в
мягкое кресло.

-А где... - начал Толя, оглядываясь по сторонам.

По сторонам было по-семейному уютно.

-Мой муж? - докончила Елена. - Коля все перепутал, муж придет в
семь, а не в шесть. Но вы-то какой? Не ожидала, честно скажу, не думала,
что придете. - Елена поправила серебрянную стрекозу наскоро заколотую в
пышных волосах. - Ох, молодец, Анатолий, ведь вас Анатолием зовут? -
Толя мотнул головой. - Боже, какая прелесть, какой экземпляр, а
стеснительный какой! Прелесть, прелесть, прелесть. Нет, не думайте, я не
каждому такое говорю, не каждый ведь так сподобится. Ой, что за слова у
меня лезут, - она положила руку на грудь. - Вы ведь мне не понравились
вчера. Ох, думаю, крысенок научный, такой, думаю, бумажный червячок. А
вы вот какой, пришли совершенно незнакомому человеку помочь, будете
теперь меня охранять. Нет, все-таки Коля удивительно чувствует людей.
Говорит мне: придет, обязательно придет. Я даже с ним поспорила, коньяк
проиграла. Французский, Разгледяев из Парижа привез летом. Вам
проиграла. Мы так и договорились: если придете, то я вас коньяком
угощать буду. А что, и буду, - Елена достала из бара нераспечатанную
бутылку роскошного "Наполеона" и хрустальные рюмки. Потом она умело
раскрыла бутылку, принесла лимон, разлила и подала гостю.

-Ну что, за вас? Давайте выпьем.

Они чокнулись и Толя залпом опустошил рюмку. Елена, заметив это,
сказала:

-Браво, к чему эти западные штучки, - и последовала Толиному
примеру.

Рюмка коньяка пришлась гостю весьма кстати. Но для полной
кристаллизации хорошо было бы еще одну. Словно угадав его мысли, Елена
налила еще. И со словами "есть все-таки польза от Разгледяева" они
чокнулись и повторили ритуал.

-Разгледяев - это кто? - вдруг спросил Толя.

-Муж.

Толя поперхнулся лимонной долькой. Елена, смеясь, принялась стучать
ему по спине.

-Ну, муж, ну что же, не пропадать же продукту, - объяснила она
сквозь смех.

"Бред какой-то", - подумал Толя и, расслабляясь, откинулся на
спинку кресла.

-Коньяк отличный, душу согревает, почти как водка. Правда? -
спросила Елена. На ее щеках появился легкий румянец. - Ну, что вы,
защитник мой, молчите? Не волнуйтесь, мой муж очень интеллигентный
человек, все будет в лучшем виде. Драться вам не придется, может, так,
слегка постреляете друг дружку да и разойдетесь. Вон у меня и ружье
есть, охотничье, так что не волнуйтесь.

-Двустволка? - спросил Толя.

-Что? А, ружье. Да, два таких огромных жерла, - она развела ладони,
показывая размеры стволов. - Ой, опять я вас пугаю. А следовало бы
честно признаться: ваш приход - это выдумка Коли. Он все переживает за
меня, а я совершенно спокойна, только Разгледяева видеть не хочу. Не
знаю, как я докатилась до такой жизни... Вы уж не уходите теперь, -
попросила хозяйка, - может быть, так лучше будет. Я его послушаю и даже
ничего говорить не буду, и спорить не буду. Давайте еще коньячку, а, для
храбрости?

-Нет, спасибо, - отказался Толя, - пока не хочу.

-Ну ладно, выпьем еще. Анатолий, сколько вам лет?

-Двадцать четыре.

-Да-а, - удивленно протянула она, - так вы старше меня, а с виду
просто студент, второкурсник. Все равно еще очень молодой. А я вот уже
развожусь. Но, знаете, Анатолий, жить только начинаю сейчас, только
понимать стала, что значит - жить, и от этого себя уидела. Боже, что я
была! Отвратительная девчонка, как я могла с ним столько лет?! Я теперь
себя ненавижу, но счастлива ужасно, что все наконец кончается. Ведь я
существо конкретное, но об этом долго не знала, то есть думала, что
знала. Думаете, вот бездельница какая-нибудь? О нет, я очень деловая
женщина, я столько уже успела добрых дел осуществить, - Елена
усмехнулась. - Боже, сколько я бегала, уговаривала, заставляла,
направляла. Сколько пара пускала, сколько бумаги извела. - Елена вдруг
встала и, потрясая рукой, зверски завопила: - Даешь высокие показатели в
труде и учебе!

Толя рефлекторно напрягся.

-Хороша кукла? И это в наше просвещенное тысячелетие! Не понимаете
вы меня, Анатолий.

-Не понимаю, - честно согласился Ермолаев.

-Да уж, меня понять трудно. А все получилось совершенно
неожиданно.Ведь в сущности у меня с Разгледяевым было все совершенно в
норме. Я не говорю о том, что мне, глупой девчонке, сразу все досталось:
по углам мы не мыкались, как многие, деньги не считали, хотя я в
институте училась. Не в этом дело. Не с жиру я взбесилась, все сложнее.
Просто все стало терять свой блеск, то есть блеску как раз было больше
чем достаточно, и на работе, и дома - всегда шумно, весело, я же
выдумщица, гостей страшно люблю. Ах, сколько их было - маститых,
заслуженных, ответственных, всегда придут - руки целуют, вокруг меня
вертятся, обхаживают, намекают. В общем, чего еще желать, казалось бы?
Не жизнь, а сплошной хоровод с песнями под оркестр духовой, и музыка
веселая такая, зажигательная, и все громче и громче, и казалось,
вот-вот наступит полный апофеоз, полное счастье красивой женщины. Ан
нет, внутри что-то заедать стало, как в пластинке, которую ставят по
десять раз на дню, зашуршало что-то, захрипело. Но портиться все стало
как-то хитро, не целиком, не разом, будто в хоре все поют чисто, в лад,
а один сорвался и потянул куда-то в сторону, сначала потихоньку,
еле-еле, его и не слышно было вначале. Я даже подумала: ну, попоет себе,
попоет, да и утихомирится, мало ли кто срывается, хор ведь не
перекричишь. Но нет, он продолжает все громче, натужнее, и вот орет уже
во все горло, хрипло так, с надрывом, будто зовет за собой куда-то. Ну,
думаю, кричи, кричи, меня не спутаешь, я видала крикунов, балагуров,
бездельников. Хор не собьешь с правильной ноты, не может ведь один сотню
заглушить. Нет, смог, чуток подбавил и воспарил так, что в галерке все
рты открыли, и я рот как дурочка открыла да так и хожу теперь с открытым
ртом. Сломался стройный хор, не стала я его слышать, как ни старалась. И
знаю даже, почему все так, почему хор сконфузился. Меня вдруг осенило.
Как это так точно все поют, нигде не сфальшивят, ведь в хоре сотня
человек, такая пропасть народу, и не один не ошибется - ведь это же не
естественно? И закралось у меня сомнение: может быть, они все
разом врут-то, вместе с дирижером?

Толя сидел ошарашенный и подавленный. "Да она талант", - думал он.

-Заглянула я в себя, туда, где заныло, и потеряла свою ниточку. Тут
Богданов и возник. Я раньше встречу его в парадном случайно, или в
булочной, поздороваемся вежливо, соседи все-таки, да и забуду тут же.
Будто и нету этого серенького человека. Но и то сказать, одевался он
всегда как-то уныло, да и вроде возраст почтенный. А тут стала я к нему
присматриваться, задумываться, чем вот это серое существо живет. На меня
все мужчины обращают внимание, а этот абсолютно равнодушен. Что же у
него там внутри, ведь что-то должно быть особенное, раз он не как все? И
вправду - лицо умное, и глаза такие, будто он вот сию минуту придумал
что-то. А то наоборот - печальный ходит некстати. Да еще все время песню
какую-нибудь мычит. Именно, - Елена будто догадалась в этот момент, - я
никогда не видела, чтоб человек ходил и песни мычал: грустные, если
грустно, веселые, если весело. Забавно, правда?

В этот момент раздался звонок. Толя посмотрел на часы - было ровно
семь.

Елена встала и решительно пошла открывать. Из прихожей послышался
мужской голос: "Добрый вечер, Лена." Вместо приветствия хозяйка коротко
сказала: "Проходи, если ненадолго, у меня гости". Мужской голос спросил:
"Он?" Ответа не последовало.

На пороге появился высокий широкоплечий мужчина со здоровым цветом
лица. На нем было зимнее пальто, в руках пыжиковая шапка, на ногах
ярко-красные носки. Вслед за ним появилась Елена.

-Познакомься, это Анатолий, мой старинный друг.

Толя с достоинством кивнул головой. Мужчина пронзительно посмотрел
на старинного друга и повернулся к хозяйке:

-Но я бы хотел без посторонних, может быть, пойдем в спальню или на
кухню, наконец?

-Нет, Разгледяев, я буду разговаривать здесь, при нем.

-Но...

Елена махнула рукой и села в кресло с таким видом, словно никакая сила
не заставит ее сдвинуться с месита.

Хорошо, Елена, ты взовлнована и... - взгляд Разгледяева упал на
бутылку нокьяка, - не в себе, но я готов говорить даже в таких условиях,
- он кивнул в сторону Толи.

-Это очень благородно. Так ближе к делу, - поторопила Елена.

-Елена, все, что происходит - ужасная, трагическая ошибка. Я не
обвиняю тебя, может быть, мы оба виноваты, наверное даже. Но я не
понимаю, в чем моя вина, что я сделал не так. Объясни мне, и я
обязательно найду какой-нибудь выход, и ты простишь меня, как и я
простил тебя.

Елена, как показалось Толе, была совершенно спокойна.

-Но только не говори так, как раньше. Я не понимаю такого
разговора. Ты говоришь о том, чего нет и никогда не было в
действительности, а лишь в больном воображении этого, - Разгледяев
подбирал слово, заметив, как сильно Елена сжала ручки кресел, -
безответственного человека. Вот ты опять нервничаешь, но я же не прошу
прямо сейчас все вернуть на прежние рельсы, я прошу просто подождать
хоть полгода, хоть месяц. Поживем отдельно, подумаем, а потом решим. Но
завтра... завтра ни в коем случае не нужно ничего решать. Скажи же свое
слово.

-Ничего нового я тебе не скажу и, наверное, ничего нового от тебя
не услышу. Вот ты назвал его безответственным человеком, а известно ли
тебе, Разгледяев, что это оскорбительно мне слышать, и не только потому,
что слово плохое, а потому неприятно мне тебя слушать, что ты дорогого
мне человека одним словом обозначить хочешь. А известно ли тебе, слышал
ли ты когда-нибудь, или читал в своих схоластических книгах о том, что
нельзя человека одним словом обозначать. Нет, не слыхал ты этого, и нет
этого в твоих книгах, ведь они все насквозь - солянка сборная из
ярлыков. С твоими умными мозгами можно счастливо жить, но понимать жизнь
нельзя, а любить и подавно...

-Но почему, зачем ты придираешься к словам? - Разгледяев завертел
головой. - Ну, пусть ответственный Богданов, пусть я ошибаюсь, но давай
посмотрим под другим углом зрения, - ему стало жарко, он расстегнул
пальто и ослабил галстук. - Чем плохо мы жили? Вспомни, ты училась, я
работал, возможно, я был не очень внимателен, ну, ты же знаешь,
сколько разных обязанностей у меня. Да и книга - кстати, на прошлой
неделе сдал в издательство. Это не только для меня событие. Но и ты,
твой труд... Так сказать, вдохновляющее начало, оно тоже... Частичка
тебя в ней...

-А вот этого вообще не надо. Только не надо, пожалуйста, меня к
твоей книге примешивать. Даже если бы ты ее сжег, я бы все равно не
смогла тебя уважать, потому что я думаю, что по большому счету ты сам
понимаешь, какую вредную галиматью ты написал. И спешил ты ее написать,
потому что знал, что найдется (или уже нашелся) другой прохвост, который
учуял протухший ветер перемен и уже строчит, убирая из предыдущих
изданий глаголы и существительные и подновляя прилагательные. Но я сыта
по горло всем этим, и не мешай свою дряную книжку сюда. Я не хочу
говорить о том, чего нельзя проверять практически, за что, по крайней
мере сейчас, розог не назначат, да и никогда не назначат, потому что
понять невозможно, о чем вы там пишите. Видишь, какая я стала, зачем я
тебе такая зрячая, Разгледяев? Найди себе умную и играй с ней в свои
игры, только учти, рога она тебе наставит, вы же все там рогатые
поголовно и взаимообразно, как ты любишь выражаться. Вот, Анатолий,
посмотрите на него, довел все-таки до дискуссий. - Она выпила еще рюмку
коньяка не предлагая никому. - Я вам расскажу Анатолий, какой широкой
души этот человек, - она зло усмехнулась. - Я и на суде завтра так и
скажу: не могу я с ним жить, потому что равзвратная я девка. Запомни, -
она опять повернулась к Разгледяеву, - все расскажу, если против развода
будешь настаивать. Скажу, с соседом спуталась и конретно все опишу. Да,
как пришла сама первая к нему ночью. - она теперь совсем отвернулась от
Разгледяева, - Как-то мы с Разгледяевым разругались. Ха: разругались -
это только так называется, а ругалась я одна, потомучто товарищ
Разгледяев удивительно спокойный человек и никогда из себя не выходит,
этакая скала гранитная, утес силы воли над безбрежной равниной моей
разнузданной слабости. Его же ничего смутить не может. Вот ушел он жить
к родителям, разъехались, а на следующий день - звонок в дверь.
Открываю, ба -стоит на пороге. Думаю что ли мириться пришел, да рано
вроде мириться. А он стоит на пороге, смотрит своими честными глазами и
выдает: "извини, я по-привычке перепутал, забыл понимаешь. До свидания!"
и был таков. Он забыл! Он все забыл. Ну да я напомню, как к соседу
ночью ушла, я даже его прямо предупредила - сейчас вот пойду к Богданову
и останусь с ним до утра. А он: "Ты это никогда не сделаешь, потому что
так не делают". Что же, не делают, так я сделаю. И пошла, и позвонила в
дверь, Коля открыл, смешной такой, - Елена как будто видела все это
перед глазами, - смотрит на меня, ничего понять не может. А ему с места
в карьер и говорю - пришла к тебе жить. Он и не понял ничего, только
целовал меня, да так часто, как мальчишка...

- Елена! - едва сдерживаясь взмолился Разгледяев, - При
посторонних!

-Никак заволновался? Философ ты наш, схоласт, а то что посторонние
в тапочках твоих сидят и коньяк твой пьют, - это ничего?!

Толе совсем стало не посебе - сечас бы он не отказался от рюмки
коньяку. А Елена продожала, все больше и больше превращаясь в хищницу.

-Да, целовал, всю меня, здесь, здесь и здесь, - она показала, где
именно.

-Елена, прекрати! - сорвался Разгледяев.

-О! Не нравится тебе? Я знаю, тебе не нравится восе не то, что я
тебе с кем-то изменила и при посторонних говорю. Нет, не то. Тебе именно
не нравится, что я от тебя, такого умного, такого преуспевающего, к ушла
к этому чудаку-неудачнику, к - смешно сказать - инженеру. Вот что тебя
злит, и не строй тут из себя отчаянного ревнивца. Да если бы я ушла к
твоему начальнику, ты бы немного, конечно, поскучал, но потом сказал бы:
все-таки она умная женщина, все же я толк в женщинах знаю. И еще бы в
гости к нам приходил и дефицитные подарки к празднику презентовал.
Да, мои любимые духи Le Lilas приносил бы. А?!

Ты сошла с ума, - Разгледяев взмок и от жары и от неприятного
разговора. - Вы помешались со своим инженером, я таким языком говорить
не могу.

-Чем же он тебе не угоден? Я еще и в подробностях могу описать,
чьобы никаких сомнений не осатлось на этот счет. А на вашем языке я
больше говорить не хочу, не могу и не буду. Вы же все там пачкуны,
прихлебатели, зубрилы; выдумали себе игру, так и играйте сами и не
заставляйте нормальных людей всем этим восторгаться. Что вы их тянете,
дергаете? О, вам скучно друг другу в ваши сытые рожи постоянно глядеть,
вам изредка хочется чего-нибудь свеженького, да покрасивее,
поостроумнее, дабы возвысить вашу серость над серостью, мол, глядите,
безумцы, и истина с нами, потому что даже истина похожа на продажную
девку. Но нет с вами любви и не будет, хорошие женщины вас не любят,
пусть даже хоть и спят с вами.

-Мы, конечно, серость, - усмехнулся Разгледяев, - а вы гении,
особенно твой инженер.

-Да, ты прав, не гений он, - теперь уже спокойно говорила Елена, -
но не потому, что не достоин, а потому, что гениев нет вообще. Не
усмехайся, Разгледяев, гении, вожди, творцы - это ваши изобретения; вот
и все, что вы смогли изобрести своими паршивыми мозгами и своей нечистой
совестью. Вы для того придумали гениев, чтоб себя за людей выдать! Иначе
всем откроется ваше скудоумие. Запомни, Разгледяев, нет гениев, но есть
нормальные люди, и они меж собою не стремятся возвыситься или возвысить,
но, впрочем, тебе этого уже не понять. - Елена приумолкла на секеунду, а
после, словно спохватившись, воскликнула: - А ведь я поняла, почему ты
пришел! Я догадалась зачем с разводом тянешь. Я сейчас скажу почему, и
если это правда, то сейчас же ты уйдешь, немедленно. Только не лги мне,
не вздумай, я ведь проверю. - Елена встала и увереным спокойным голосом
обнародовала свою догадку:

- У тебя загранкомандировка горит! Боишься, что с таким пятном в
анкете не выпустят?

Разгледяев побледнел и только сказал:

-Я ухожу, и теперь навсегда, с тобой бесполезно разговаривать. - он
уже повернулся.

-Даже прямо сознаться не можешь? Так и есть, ах ты, бедненький, как
же ты без Европы и Европа - без тебя?! Айяйяй, бедная Европа, -
запричитала Елена вослед уходящему мужу: - Ничего, переживет Европа,
найдут другого прихлебателя, будет там с каменным лицом Россию
представлять. Да, правда, у них своих актеров достаточно, так что поймут.
А вдруг человек хоть нормальный попедется? Маловероятно, ведь вы же сами
себя выбирате. Вот только за державу обидно, что по таким идиотам о всей
России судят. Уходишь? Уходи, извини - не проважаю. До скорого на суде,
Разгледяев. Следующий раз в Европу поедешь.

Разгледяев исчез.

-Вот все и окончилось, - Елена с облегчением вздохнула. -Спасибо
вам, Анатолий.

-Да мне, за что?

-Вам? Анатолий, давайте на ты, а?

-Я собственно, никогда и не возражад, - добродушно согласился Толя,
тоже обрадованный уходом Разгледяева.

-Вы очень мне помогли, я ведь сообразила про командировку не
случайно теперь. У меня будто озарение было, так бывает, если хочешь
кому-то понравиться: как накатит, как понесет душа в рай, тут только
ведра подставлять успевай, как из рога изобилия хлещет. Давайте еще
выпьем - ох, я, наверно, совсем пьяная. Ладно не каждый день
разводишься. Послушайте, Анатолий, вы хоть бы разливали, сидит как
истукан, кто здесь, спрашивается, ухаживать должен?

Толя наконец спохватился, разлил коньяк да неумело - половину мимо.

-Итак, сейчас я произнесу тост, даже не тост, а тронную речь. Ваша
фамлилия?

-Ермолаев.

-Ах, черт, Ермолаев, Разгледяев - ну ничего, не в фамилии дело. Так
вот, слушайте внимательно и ничему не удивляйтесь. Анатролий Ермолаев,
двадцати четырех лет отроду... сейчас наступит, быть может, самый
ответственный момент в вашей жизни, сейчас - через несколько минут - вы
прикоснетесь к одной из самых страшных тайн, когда-либо существовавших
на Земле. Вы еще можете отказаться, потому что человек посвященный
становится хранителем этой тайны без всяких клятв и прочих
предварительных условий и тем самым берет на себя великую
ответственность. Вы согласны?

-Согласен, - Толя ощутил атмосферу студенческого капустника и
решил подиграть.

Елена встала и подняла вверх руку. Широкий рукав халата опустился
до плеча, обнажив все, что скрывал до сих пор. Взгляд ее стал серьезным,
а смотрела она куда-то поверх Ермолаева.

-Я, Елена, по закону Разгледяева, а по существу ничья, являюсь
хранительницей совершенно секретного списка членов самого тайного из
тайных обществ, основанного в те незапамятные времена, когда еще не
только никаких обществ не было, но не было даже общин; в те глупые
смешные времена, когда Земля вращалась в полтора раза быстрее, а быть
может, и еще раньше, когда растения были деревьями, насекомые птицами, а
животные людьми. Или еще раньше, когда Вселенная не знала, что она
Вселенная, а пространство и время не знали, что они пространство и
время; когда не существовало борьбы противоположностей, а было
естественное с натуральными законами вещество. Тогда появился первый
список содружества неизвестных друг другу. Список этот никогда не
терялся. Даже если в обществе оставался всего лишь один человек, он
вносил дрожащей рукой свою фамилию и сбоку подписывал: "совершенно
секретно". Чем только ни приходилось писать, да и на чем! Ведь бумага
появилась совсем недавно, но ниточка, связующая поколения, никогда не
обрывалась...

Елена по-преженему говорила серьезно, но Толя все ждал момента,
когда она опустит руку и расхохочется, не в силах более сдерживаться.

-И общество росло и разрасталось. Корни его углублялись в
естественный плодородный слой, в котором еще не наблюдалось и следов
химических удобрений, кроме удобрений естественных, таких, как коровий
помет; ствол крепчал и крепчал, добавляя с каждым столетием ровно сто
колец, которые надежно стягивали и охраняли труды предыдущих поколений.
Временами, правда, кольца выходили не очень крепкими, сказывались
засухи, наводнения и ледниковые периоды. Но все же по стволу бежал все
нарастающий поток животворной силы, растекался кровью по тонким ветвям к
наполненным хлорофиллом листьям, подставившим свои спины отвесно
падающим солнечным лучам. И крона этого удивительного дерева всегда
возвышалась над кланами и сектами, масонскими организациями, партиями и
орденами, союзами и униями, религиями и философиями. Над классами и
деклассированными элементами, над академиями и творческими союзами, над
космополитами и прагматиками возвышалось никому постороннему неизвестное
тайное братство. В отличие от всех других это общество не требует от его
членов выполнения каких-либо правил, оно не требует жертвенных
приношений или уплаты членских взносов, оно вообще ничего не требует от
своих членов, ибо люди, вошедшие в него, являются таковыми не потому,
что они законные члены, но потому входят в сообщество, что являются
таковыми. Поэтому здесь не бывает шпионов, ренегатов, предателей или
оппортунистов. Они узнают друг друга не по особой униформе, значкам или
удостоверениям. Для этого они не пользуются тайными знаками или паролем.
Секрет узнавания известен только членам тайного общества, да это и не
секрет, а просто их особое свойство видеть в чужом чужого и в своем
своего. Поэтому проникнуть извне туда нельзя, можно лишь в определенный
момент жизни осознать себя в его рядах. Это общество не признает никаких
границ - ни политических, ни национальных, ни физических; оно, возможно
(пока это точно не установлено), простирается далеко за пределы земного
тяготения.

-Итак, Анатолий Ермолаев, двадцати четырех лет, сегодня вас вносят
в вечный список, и потому вы объявляетесь членом всемирного тайного
братства нормальных людей!

Елена подошла к обалдевшему Ермолаеву, вхохновенно ударила рюмкой
по неподвижной рюмке нового члена тайного общества, послушала радостный
звон хрусталя, затем опрокинула рюмку и после того, как Толя сделал то
же самое, поцеловала его в губы. Мягкий и теплый поцелуй довершил свое
дело. Чувствительная, неопытная душа Ермолаева вздрогнула, будто к ней
прикоснулись чем-то острым, и Толе даже захотелось, чтобы эта молодая
особа действительно оказалась хранитильницей списков какого-нибудь
тайного братства. Но, конечно, виду он не подал, будто хоть на йоту
поверил всем этим фантазиям, и с легкой иронией спросил:

-Скажите, а Богданов - что, тоже член всемирного общества?

Елена не обратила никакого внимания на слабую попытку Ермолаева
остаться на плаву:

-Во-первых, мы теперь на ты, а во-вторых, общество тайное и ты сам
должен решать, кто является его членом, а кто нет.

После этих слов Елена устало опустилась в кресло.

-Пожалуй, я пойду, - тихо сказал Толя.

-Да, хорошо, я немного устала. Спасибо Анатолий, мне нужно побыть
одной.

Толя вышел на лестничную клетку и остановился в нерешительности,
раздумывая, зайти к инженеру или нет. По понятным причинам соображал он
не очень резво, но вдруг, дверь с латунной пластинкой приоткрылась и
отуда высуналась рука, поманившая его пальцем. Он сразу узнал эту
веснушчатую ладонь и рассердился. Его разозлило и то, что именно теперь,
когда он еще ничего не решил, его застали врасплох, и то, что ему надо
идти узнавать подробности биографии этого типа. Тут же вспомнил - и это
его тоже разозлило - как Елена рассказывала мужу о своих
взаимоотношениях с инженером и то, что она, такая отчаянно красивая в
своем справедливом гневе, променяла истукана мужа на гнусного
анонимщика.

Короче говоря, злой, запутавшийся Толя Ермолаев опять оказался в
гостях.

-Ну, что там, - Богданов кивнул в сторону соседской двери, - как
все прошло?

-Нормально,- развязанно отрезал Толя.

-Слава Богу, - вздохнул Богданов.

-Можете радоваться, разбили образцовую советскую семью.

-Не понимаю, - почувствовав злобные нотки, удивился Богданов.

-Они не понимают, - передразнил Толя.

-Вы чем-то расстроены, Анатолий? - мягко спросил инженер.

-Грязь, грязь и мерзость... Она все рассказала, она пришла к вам и
вы тут... грязь.

-Что она наговорила?

Толя махнул рукой и вдруг, внезапно, слово в слово передал слова
Елены.

-Ах-ха-ха! - рассмеялся инженер, - Я целовал, как мальчишка! Да она
же все придумала, ха-ха, она ведь выдумщица ужасная!

-Я не верю вам, вы все заврались, анонимщики бессовестные, и
повадки у вас соотвтествующие. Вы что, за мной в замочную скважину
следили, сторожили меня. чтобы все выпытать?

-А, вы на счет моего своевременного появления! Здесь вот что, здесь
нет никакой скважины, а просто элементарная газодинамика.

Толя мотнул головой, пытаясь стряхнуть с себя неуместный научный
термин.

Богданов же, радостно принялся объяснять:

-Здесь у нас явление есть в квартирах. Я сам открыл! Когда дверь
напротив открывают, возникает перепад давлений, вследствие чего
возникает простая волна разряжения - воздушный порыв, сквознячок такой.
Ну, и дверь в пустую комнату начинает приоткрываться тоже и поскрипывает.

Богданов схватил Толю за руку, потащил к той двери, скрывавшей
странные настенные росписи, и принялся дергать ее потихоньку, впрочем, не
давая все-таки заглянуть вовнутрь. Послышалось жалобное всхлипывание.

-Оооо!, - в глазах инженера появился интеллигентский огонек, - я
специально исследовал феномен, опыты ставил, лепесточки папиросной
бумаги развешивал, оценивал напор воздуха...

-Хм, - Толя тоже проникся естествоиспытательским духом, - Наверное,
щель где-то тут имеется.

-Да! Конечно! Щель, именно щель, - обрадовался взаимопониманию
инженер.

-Ну так , вы бы ее заделали чем-нибудь.

-Эх, эх, надо бы конечно, да некогда все, руки до всего не доходят.

-Бред, -пришел в себя Толя, - руки не доходят, а анонимки писать,
доходят?

-Анонимки? - искренне удивился хозяин.

-Да, в академию. Будете отрицать и плечами пожимать?

Богданов ничего не ответил но плечами пожал.

-Признайтесь, писали, мол, профессор зажимает ваше эпохальное
открытие? Ну, да что с вами разговаривать, Петр Семенович, правильно
рассудил - надо вам на работу сообщить, где вы работаете?

-Я не писал никаких анонимок, - пришибленным голосом начал
оправдываться Богданов, - Я, наоборот, хотел все прямо обсудит с
профессором, для того и приходил в институт. Я уверен, все сразу бы
выяснилось, я бы доказал профессору, что он ошибается. Он бы все понял,
но анонимок, анонимок я не писал. Неужели вправду... в академию?

-Нет, я все придумал, специально, для потехи.

-Странно, - удивился чему-то своему Богданов.

Толя, затаив дыхание, ждал продолжения.

-Вы мне не верите? Но, ей-богу, я заплатил слишком высокую цену, я
столько лет потратил на эту рукопись, господи, да тут все поставлено на
карту, и неужели я бы смог опуститься до такой низости? Да и зачем мне
скрывать свою фамилию? У меня теперь только одна цель - побыстрее все
обнародовать, чтобы не пропало зря. И главное, главное - десятый
спутник, его же надо искать! Ведь я уже три месяца нигде не работаю, я
все бросил, чтобы закончить рукопись. Теперь уж мне только одно, или
науное признание, или в злостные тунеядцы...

-Как, значит вы не работатете? - удивился Толя. - На что же вы
живете?

-Вначале были деньги, а потом я занял небольшую сумму, - Богданов
смутился, - У Елены занял. Она, правда, не хочет этого признать, но я
отдам потом или подарю ей что-нибудь.

Бред, подумал Толя Ермолаев, окончательно запутываясь.

-Я сейчас плохо соображаю, мне нужно все обдумать, я лучше пойду.

-Конечно, конечно, спасибо вам большое, Анатолий. Еидинственное
хотел спросить: что теперь с рукописью, что решили?

-Не знаю, ничего пока не решили. Возможно, вас попросят выступить
на ученом совете.

Инженер обрадовался.

-Вот это хорошо бы, а когда?

-Не знаю, пока ничего неизвестно...

-Может быть, я вам позвоню?

-Нет, лучше я вам позвоню, если что-то прояснится.

Заполучив телефон инженера, Толя сухо попрощался и вышел.




Глава 7. О, да вы зубатка!






Следующим днем отдел профессора Суровягина стал
напоминать генеральный штаб действующей армии перед решающим
кровопролитным сражением. Главнокомандующий в своем кабинете
напряженно обдумывал план предстоящей баталии. Время от времени к нему с
докладом являлись сотрудники отдела, принося вести о положении в
неприятельском лагере. Первым пришел Мозговой и доложил, что
обследование документации психдиспансера не дало положительных
результатов. Таким образом развеялись всякие надежды на скорую помощь
минестерства здравоохранения. Вторым явился специально вызванный Толя
Ермолаев. Профессор мрачно выслушал весть о безработном статусе
инженера, а в конце, указал Толе на его болезненый вид, тут же поствил
диагноз:

-Вы, Ермолаев, наверно коньяк пили вчера.

Затем был извлечен из домашенго лазарета Виталий Витальевич
Калябин. Он предстал перед профессором в позе несправедливо обиженного
человека, страдающего острым респираторным заболеванием. Он непрерывно
краснел, потел, картинно кашлял то и дело хватаясь рукой за обмотанную
мохеровым шарфом шею. Впрочем, все эти телодвижения никакого сострадания
со стороны Петра Семеновича не вызвали и Калябину было дано указание
срочно обойти всех заинтересованных лиц в институте и тщательно
подготовить общественное мнение к публичному выступлению инженера на
совете. Неизбежность выступления казалась профессору очевидной, в
особенности после повторного звонка из академии. Оттуда настоятельно
требовали скорейшего решения путем честного и объективного
разбирательства. Что же, мысленно решил профессор, будет вам
разбирательство. Тонкий политик и проницательный человек, он настоял на
проведении ученого совета утром ближайшего понедельника. Тем самым
профессор избавлял ученое собрание от присутствия людей легкомысленных,
таких, например, как теоретики Шульман и Буров, которые и в другие дни
раньше обеда на работе не появлялись, а кроме того, была уже пятница, и
за оставшиеся три неполных дня, приглашения посланные секретарем Лидией
Ураловой, инженер мог и не получить. При таком удачном стечении
обстоятельств, работу доложил бы Калябин и все обошлось бы без прямого
контакта с автором.

Все утро Толя Ермолаев перебирал в памяти события вчерашнего
вечера, пытаясь докопаться до сути вещей. Теперь, по трезвому
размышлении, казалось, Богданов мало походил на анонимщика. Но
если инженер не причастен, то возникает вопрос: кто же? Не найдя ответа,
Толя решил поделиться сомнениями с Михаилом Федоровичем Мозговым. Тот
стал допытываться, знал ли кто из окружения инженера о происходящих
событиях. Толя вскользь упомянул Елену и Мозговой встрепенулся:

-Елена Разгледяева? А не родственница ли она известного философа?
Толя утвердительно покачал головой.

-Ну, как же, знаем, знаем, упырь на теле советского
естествознания. Слыхал, слыхал, и о жене его тоже, чертовски
привлекательная женщина, говорят. Ооооооо, эти на все способны!

При упоминании Елены Толя возмущенно посмотрел на коллегу.

-Если не они то кто? Или вы хотите сказать, что анонимщик - здесь,
в институте?

Толя не веря словам своим, бухнул:

-А почему бы и нет?

Здесь Михаил Федорович изменился в лице и предложил Толе пойти
покурить. В курилке, они были вдвоем, и Мозговой принлся пространно и
витеивато рассуждать о тонкостях научной работы.

-Вы, Анатолий, пока еще не вошли в курс дела и не все еще
понимаете. Дело даже не в том, что университет - это одно, а наша
реальная жизнь - совсем другое. Вы, наверно не понимаете, куда попали...
-Мозговой сделал многозначительную паузу, - вы попали в лучший институт,
ведущий, союзного масштаба, но даже и здесь упрощенный взгляд на вещи
может привести к непредвиденным затруднениям. Как сказал один очень
умный человек: "Не подставляй шею, но подставляй зад", - постоянная
ироническая усмешка Мозгового стала еще более едкой, - Наступают
события, грядут перемены! Разные тайные силы оживают и действуют. Ведь
наш институт - сложный, живой организм. Как он устроен - не каждый
знает. В нем нужно пожить, пообтереться, а так совершенно не понятно,
какая будет реакция, если где-то что-то не то. С виду тихо и мирно, а
чуть поглубже копни каким инструментом, глянь, ан уже зашевелилось,
забродило, серный воздух и бульканье - пошла волна болотная. Вот тут-то
люди и проверяются на сообразительность, на выживаемость. И что самое
смешное, вся эта буря весь этот девятый вал из сущей чепухи, из-за
выдумки произойти может. Поэтому всегда нужно быть на готове и главное,
главное, нужно изучать и анализировать, размышлять надо! Умный человек
всегда много размышляет, прежде чем чего-нибудь подумает. - Мозговой
сделал паузу, будто наслаждался последней идеей.

-Вы не смотрите: раз институт у нас тихий и маленький, то все и
ясно, и произойти ничего не может. Наш коллектив - капелька в океане, но
каждая капелька знает, чем живет океан, куда волна пошла, куда рыбы
плывут и когда сети забросят, а на поверхности ведь что? Сельд, мелочевка
мечется стайками, куда инстинкты гонят. Вопросы разные задает: что
делать и как жить? А крупная рыба, глубоководная - она все больше на
месте стоит, плавниками шевелит, наблюдает и анализирует. Размышляет.
Такой рыбе и сеть не страшна.

-Так я не понял, болото у нас или океан? - не выдержал Толя
неорегинальной рыбной болтовни. - Вы лично, на глубинке пасетесь?

Мозговой удивленно посмотрел на Толю. Он видно не ожидал, что
всегда тихий и покладистый молодой специалист может огрызнуться.

-О, да вы зубатка! - воскликнул Мозговой, - А с виду просто -
карась.

Открытие Михаила Федоровича было верным лишь отчасти. На самом
деле, Толя Ермолаев производил еще более противоречивое впечатление. Сам
он, кстати, долго этого не замечал. Но, однажды, он с удивлением
обнаружил, что в глазах разных людей выглядит совершенно неодинаково.
Одни говорили, что Ермолаев меланхолик и зануда, другие находили его
человеком остроумным, веселым и чуть ли не душой компании, третьи, к ним
присоеденялись и его родители, считали его вспыльчивым и
неуравновешанным. Вот и сейчас он возмутился. Призыв Мозгового
размышлять и анализировать, был явно не по адресу. Наоборот, способностью
размышлять над окружающими явлениями он выгодно отличался от
сверстников. Еще в университете за страсть к анализу часто
подвергался насмешкам сокурсников. И это касалось практически всех наук:
от устоявшихся веками математических до живых быстро меняющихся
общественных дисциплин. Будучи естественником, он наивно предполагал,
будто любая научная система должна объективно отражать реальность, хотя
бы и прближенно. Не принимая ничего на веру, вместо того чтобы заучить
непонятное место, он зарывался в пыльные подвалы публичной библиотеки, в
живое, дышащее полемическим задором море первоисточников. Ему нравились
эти книги. Особенно тем, что их авторы не стеснялись переходить на
личности даже в самых абстрактных вопросах. В них было все: и
уничтожающая, просто убийственная критика запутавшегося ренегата, и
блестящие по своей краткости характиристики миллионов людей, и
отеческое, доброе слово неопытному единомышленнику. В этих книгах жили
настоящие люди, они так жарко, с такой заинтресованностью отставивали
свои непремеримые позиции, что трудно было поверить, будто они настолько
враги, что не могут одновременно находиться на одной планете и получать
тепло от одной звезды. Да, казалось, однажды встретившись, эти люди
могли бы хулигански наброситься друг на друга и разорвать соперника в
клочья, а в сущности все они были очень воспитаны, одинаково хорошо
образованы и знали много языков и кушали всегда с ножем. И уж совсем
трудно было представить, что эти философские игры могли окончиться
кровопролитем.

В общем Толя Ермолаев, очень выделялся испытательским духом, но,
возможно, призыв Мозгового к размышлению, как раз именно не книжному,
был весьма кстати.

-Ладно, ладно, не обижайтесь, - успокаивал Мозговой молодого
коллегу, - Сейчас нужно консолидироовать силы. Есть люди в академии,
заинтересованные в скандале, есть такие люди и внашем институте, - он
сделал паузу и добавил: - А что, недурственно будет если П.С.
станет академиком?

В этот момент появилась Лидия Уралова и вручила Мозговому
повестку.

-И слава богу, - сказал Мозговой, теребя листочек, - Докладчику
надо бы сообщить.

-Докладчику отправила, - бросила Уралова и исчезла.
-Отправила, отправила, - передразнил Мозговой, - Представляю нашего
инженера пропустившего свой доклад. Этак он вообще взбелениться. Не
понимаю, чем они там думают?

-Когда доклад? - спросил Толя.

-В понедельник, в десять.

-Не беспокйнесь, я сообщу Богданову.

-Ну, молодец, Анатолий, опять к инженеру пойдете? Вот это
гражданская позиция, вот это здорово. Скажу вам честно, не каждый на
вашем месте решился бы пожертвовать своим временем, да что там времнем,
может быть чем и больше, во имя общего дела.

Толя промолчал, решив не реагировать на насмешки Мозгового.
Но тот не отставал.

-А может здесь что другое? Эээ меня не проведете, так что там, вы
говорите, у них с Еленой Разгледяевой?

-Я вам ничего не говорил.

-Да-да, я просто размышляю: нет ли и у вас там своего интереса? Что
вы так на меня смотрите, я же, собственно, не против. Ведь хорошо, когда
наши личные интересы совпадают с общественными, полезно для дела и души.
А что, действительно хороша? Ну, прямо ничего и спросить нельзя, -
Мозговой сделал обижанное лицо. - Ладно, молчу, молчу. Я же понимаю,
есть темы, так сказать, запретные, всякого рода тайники, подвалы и
потемки чужой души. То есть, конечно, наоборот - чистые и светлые
порывы, не нуждающиеся в свидетелях. Не смею прикасаться. Значит,
инженеру сообщите. Вот только жаль мне его, ведь такой удар может быть,
ведь разнос по полной программе. - Мозговой задумался на секунду. - А
что, может быть так и нужно, а то все отписываемся, интеллигентски
уговариваем. Не лучше ли одним махом, хирургически так сказать. Может
человек и одумается. Вот только я не понимаю эту женщину, куда же она от
мужа уходить, ведь пропасть, дно. Как же перенесет провал своего
избранника? Ведь у женщины нет более горя, чем крах любимого
подопечного. Вот если бы нашелся добрый человек, объяснил бы,
растолковал, успокил, да согрел! Но где сейчас такого надешь? - Мозговой
ласково улыбнулся и затушил сигарету.

После перекура Толя принялся звонить инженеру. Инженер, как и
полагается безработному сидел дома и узнав о понедельнике занервничал и
засопел.

-Так скоро?

-Вы же и хотели побыстрее.

-Ну да, конечно побыстрее, что я, действительно? Просто неожиданно.
Ладно, понедельник, так понедельник.

-В десять часов утра, - старательно повторил Толя.

-А на проходной меня пропустят?

-Не беспокойтесь, вы же докладчик, - успокоил Толя.

-Все-таки как-то ... вы предупредите, там у вас такая строгая
женщина, ладно?

-Хорошо, - еще раз успокоил Толя.

-Подождите, - воскликнул инженер, - не вешайте трубку, я вам что-то
должен сказать, да забыл. Ах ты господи, вылетело из головы... сейчас,
сейчас... - воцарилась тишина и Толя зачем-то решил помочь Богданову:

-Насчет анонимки?

-Нет, я же говорил - вы мне не верите?

-Не знаю.

-Ладно, не сейчас, потом, ах, черт, что же я... от волнения забыл.
У меня от волнения в голове все перемешивается, это все болезнь моя,
застудил голову - теперь маюсь.

-Наверное насчет Елены. Как у них все прошло?

-Да, да, конечно! - обрадовался инженер, - Спасибо, как я мог
забыть, смешной я человек, о самом главном и забыл. Скажите, Анатолий,
ведь смешно самую главную живую ниточку потерять. Конечно, я про это
хотел... в суде все прошло нормально, т.е. разводом, и Разгледяев совсем
не настаивал, тихий такой был, мне даже жалко его стало. А Елена,
сегодня веселая, будто не в суд ходила, а в театр, на комедию, и теперь
вечером у нас будет пир, так что мы вас ждем. Не беспокойтесь, ничего
особенного, все свои, т.е. мои друзья старинные, кстати, очень
интересные люди, с идеями, вам понравятся. Я только не знаю, как это
называется, помолвка - не подходит, в общем праздник. И Елена очень вас
звала.

-Но я... наверно не смогу...- начал отказываться Толя.

-Вот именно, она и сказала, если будете отказываться, то передать,
- на том конце снова послышалось сопение, - вот, вспомнил. Передай,
говрит так: не обижай хранительницу тайного списка. Что здесь - я не
знаю. Она ведь выдумщица ужасная. Так вы будете?

-Не знаю...

-Нет, нет, приходите, мы все будем так рады!

-Я не могу наверняка обещать.

-Вы не обещайте, просто приходите. Ждем, приезжайте сразу после
работы. Ей-богу не пожалеете.

-Хорошо, я постараюсь, - не умея прямо отказать, выдавил Ермолаев.

Положив трубку, Толя глубоко вздохнул. В сущности, ему даже
хотелось прийти. Здесь, кроме всего прочего, было проснувшееся
любопытство. Ему захотелось посмотреть рукопись, может и правду она не
такая уж и бестолковая. Ну, или во всяком случае убедиться наверняка,
если это графомания и ничего больше. Ох, а если, графомания, Толя, даже
испугался, это ж в понедельник будет такое побоище...

Толя решил найти Калябина, и он его быстро нашел, но проку от этого
было мало. Рукопись читал профессор, а сам Виталий Витальевич был очень
сердит. Он обругал инженера, назвал его соченение
бредовым, принялся жаловаться на свое больное состояние и, не обнаружив
должного сочувствия, удалился для подготовки общественного мнения.

После беседы с Калябиным у Толи возникло странное,
противоестественное для члена науного коллектива раздражение к коллегам.
Чего они, собственно, мечутся и суетятся? К чему эта возня и
нервозность?

От досады Ермолаев пошел на рабочее место и принялся за расчет
очередной поправки. Как ни странно, работа заладилась и к вечеру был
получен очень важный промежуточный результат. Толя ощутил прилив
сил, настроение его поправилось и он принял твердое решение не обижать
хранительницу тайного списка.




Глава 8. Понемногу проясняется




Вечером, на квартире инженера Богданова царила приподнятая
праздничная атмосфера. Играла музыка. Изрядно потрепанная патефонная
пластинка со скоростью сорок пять оборотов в минуту пела нежным
отроческим голосом "Санта Лючия". За выдвинутым на середину кухни столом
расположилась весела компания из четырех человек. Во главе стола, в
роскошном крепдешиновом платье с видом языческой богини, или, по крайней
мере, предводительницы значительного советского учереждения восседала
Елена. По правую руку руку сидели двое мужчин лет сорока пяти, слева -
инженер. Место напротив ожидало Анатолия Ермолаева. Один, с
гоголевским носом что-то возбужденно говорил, другой отрицательно качал
головой пытаясь перебить оратора и одновременно зацепить розовый ломтик
докторской колбасы. С легкой блуждающей улыбкой, подперев голову руками,
на них глядел инженер. Именно в этот момент позвонил Толя. Елена, сразу
догадалась кто пришел и направила хозяина встречать. Но потом сама не
выдержала, и первой вернулась держа за руку сконфуженного Ермолаева:

-Знакомьтесь, это мой защитник-герой Анатолий Ермолаев!

Она представила ему пристутсвующих и тот сразу забыл их имена. Как
выяснилось, обоих незнакомцев называли по-дружески - одного Доктором, а
другого Гоголем-Моголем. Гостя усадили, подставили тарелку и налили
шампанского.

-У меня есть тост, - обращаясь к хозяину, поднялся Доктор. - Коля,
знакомы мы не первый год, близко знакомы, но все как-то не было случая
сказать самое главное. То есть говорить-то мы говорили, и до хрипоты, и
до ссоры, но все о делах-проблемах. Теперь же я хочу сказать о тебе. Ты
уж извини за длинноты, но зато от чистого сердца. Тяжело быть без
друзей, но еще тяжелее быть без товарищей, без людей, с которыми можно
обо всем говорить, которым можно доверить свои сокровенные сомнения,
переживания, без страха, что они тебя чем-нибудь попрекнут или, не дай
бог, над чем-нибудь твоим сокровенным посмеются. Человек не может жить
один, даже если он самый умный. Всех не обхитришь, всегда найдется такой
хитрец , что его не обойдешь, и этот самый главный хитрец - ты сам. Но с
самим собой долго не поспоришь, вот и начинаем мы искать вокруг родную
душу, и даже не для того чтобы излиться, а чтобы самому из других уст
услыхать свои мысли-сомнения. Нужно обязательно знать - есть еще
люди, и не только в книжках, а живые, рядышком, у
которых болит и ноет тоже самое. А иначе, свихнешься от окружающей
пустоты и радости.

-Эка завернул, - вставил Гоголь-Моголь.

-Подожди, я серьезно, - продолжал Доктор, все больше и больше
волнуясь. - Я же о главном. Не знаю, но мне было очень тяжело, пока я
тебя, Коля, не встретил. Ох, тяжело, кричать криком хотелось: где же вы
люди? Куда исчезли? Ведь были же, я же читал, господи, еще сто лет назад
были, с мыслями нормальными, с разговором человеческим, с моими
болячками. Все, конечно, кричат: время другое, стрессы, экология, не
справляемся с потоком информации. Чепуха, где она информация? Да и не в
ней дело, дело же в идеях - а где они, новые идеи? По пальцам
пересчитать можно - раз, два и обчелся, но то еще не беда, старое и то
забываем. - Доктор вдруг задумался, и, усмехнувшись, сказал: - Вы можете
сказать, мол я для нашего гостя, Анатолия, говорю, но ей богу нет, или
не потому лишь... Я говорю от того, что грустно без человека, тяжело без
людей. Но это нам, в тепличных, можно сказать, условиях, а каково же
тебе, Коля, было, как же ты превозмог, с твоей бедой? Я знал, правда,
много таких с бедой, думал, они должны быть желчны и злы, я думал, что
они должны нас всех тут ненавидеть, и нетолько сотрапов, но и нас -
простых, слабых, молчаливых. А вот ты меня опроверг, исцелил, за равного
принял, но я лично с равенством не могу согласится. Да, да, не спорь, мы
все здесь не согласимся. Я следил за тобой, как ты начал среди нас жить,
удивлялся, с какой жаждой, жаждой и интересом. Скажи, откуда интерес
после всего остается, откуда горение - ведь работать начал как бешенный,
я же знаю, слышал про твои успехи. Но тут опять - испытание. мы-то все
потихоньку живем, по зарплате; выдумывать - хлопотно, внедрять -
специальным законом запрещено. И начались тут твои новые мытарства, ведь
все еще по Аристотелю, движение вследствии толкания: бумажкам ножки
приделывать, шестеренки маслицем подмазывать, иначе вперед - никак. И
все самому. Ну, думаю, завязнешь ты, все в трение уйдет необратимо, на
повышение энтропии ближнего космоса. Так и есть. Что-же жизнь -
беспросветная штука, несправедливая: все коту под хвост? - Доктор сделал
паузу, оглянулся вокруг и вдруг улыбнулся. - Нет, не так, забрезжил
просвет, разошлись три тучи и в проеме синий кусок неба вывалился.
Есть все-таки справедливость, есть высшая истна; посветлело в доме
твоем, теплее на душе стало - пришла любовь. Как же она чертовски
хороша! - Доктор потянулся стаканом к Елене, - За тебя, Лена, за твой
талант быть такой, как ты есть. Ты теперь всю его жизнь оправдала, с
тобой теперь поднимется. За тебя.

Все встали. Гоголь-Моголь облегченно вздохнул.

-Ну, думаю, куда он клонит? Ох, хитрец, безропотно присоеденяюсь,
ибо для чего еще жить если не для красоты?! Только женщины такие раз в
тыщу лет являются миру. Да-да, а вы думали, отчего великих изобретений
мало, что же некому творить? Э, навалом, а вот стимулов, причин, натуры,
так сказать - вот чего дефицит! За тебя Елена.

-Ладно, ладно. Спасибо тебе, Доктор, - Елена благосклонно позволила
поцеловать ручку, - И тебе Гоголь-Моголь, изволь.

Жалобно заскрипел патефон, но странные люди были слишком заняты
друг другом.

-А что вы, младая науная поросль, думаете насчет развития
транспортных коммуникаций в России? - Гогоголь-Моголь уперся в
Анатолия. Тот смутился, и вопрошающий пояснил:

-Я в смысле социального
решения в духе высшей справедливости.

-В духе высшей справедливости? - Толя по-прежнему недоумевал.

-Да, в этом самом духе.

Гоголь-Моголь подмигнул Доктору.

-Ничего не думаю, - честно признался Ермолаев.

-Э, молодой человек, давайте не увиливать. Вы представитель
официальной науки и не должны так отвечать. Ну вот, к примеру, дирижабль
- как по-вашему, разве не подойдет для бескрайних просторов России?

-Дирижабль неповоротлив и к тому же не надежен, сгореть может, -
вспомнил Толя некогда прочитанные популярные статейки.

-Нет, это не аргумент, я же неговорю о допотпных моделях, я имею
ввиду с учетом современной технологии.

Толя заколебался.

-Ну, не знаю, если с учетом, то наверное...

-А вот и нет! - обрадовался Гоголь-Моголь Толиному согласию. -
Заблуждаетесь. Дирижабль - утопия и здесь никакие технологии не помогут.
Понимаете, Анатолий, дело не в технологии, дело в идее. Ведь идея
изначально мертворожденная. Ведь что есть свободное воздухоплавание? -
Гоголь-Моголь патетически взмахнул рукой. - Это парение огромных
предметов легче воздуха! Представляете, Анатолий, идет в колхозе жатва,
мужики овсы жнут, и вдруг над ихними головами появляются гигантские
парящие предметы. Ведь это непрелично...

-Слушай, Гоголь, - перебил его инженер, - что ты к человеку пристал,
человек в гости пришел, а ты... ты бы по делу...

-Нет, погоди. Разве русский мужик приемлет в небе парящие предметы?
Ведь это же огромные сигарообразные машины! Чепуха получается. Разве
можно дирижаблями осуществить всеобщее равнодействие?

Толя оглянулся по сторонам. Инженер и Доктор что-то перебирали в
тарелках, а Елена из последних сил пыталась удержаться от смеха.

-Или представьте, Анатолий: тот же самый колхозник решил в город за
промтоварами смотаться. - Не унимался Гоголь-Моголь, - Берет он в карман
честно заработанные трудодни, выводит из сарая личный цеппелин, садится
в гондолу и прямехонько плывет в райцентр, сутки туда и двое обратно, с
учетом направления ветра. Опять же чепуха получается. Как же быть?

Ермолаев не знал, что и ответить.

-Именно, Анатолий, надо отбросить пагубную идею с дирижаблями! А
что же остается? Как транспортную проблему решить при нашем бездорожьи?
Тупик? Нет! Есть гениальный план, - Гоголь-Моголь взял бутылку
шампанского. - Пусть здесь будет столица, - он расчистил в центре стола
место и водрузил бутыль, - а вот, - принялся двигать стаканами и другими
предметами, - остальные города. Вот, к примеру, Вышний Волочек, - он
указал на подсохшую корочку черного хлеба. - Как все это объеденить в
единую систему, чтобы по всем параграфам было равнодействие? Ха! Очень
просто, ничего нового не нужно выдумывать. Зародыш, как говорится, давно
в утробе.

Гоголь-Моголь поднялся над столом, словно ястреб над птицефермой, и
начал водить крылами.

-Продлеваем все существующие радиусы метрополитена по найкратчайшей
геодезической линии, под реками, полями, озерами, от города к городу, от
поселка к поселку, от деревни к деревне, до самых дальних, некогда
отсталых приграничных районов, осуществляя, наконец, на практике великое
социальное единение. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -
Вышний Волочек! И помчали голубые составы за пятачек население из города
в деревню, а из деревни непрерывным потоком, минуя промежуточные
инстанции, пошел натуральный продукт! Исчезла, наконец, постылая
провинция, мы все теперь граждане - столичные жители...

-Не выйдет, - перебил Доктор.

-Почему же? - опешил Гоголь-Моголь.

-Не получится.

-Как это не получится, - уже возмутился изобретатель деревенского
метро, - От чего?

-Мрамору не хватит.

-А мы заменитель искусственный использовать начнем.

-Заменитель? - Доктор поморщился, - Ну, а как же с равнодействием в
духе высшей справедливости. Что же, одним - натуральное, а другим -
суррогат?! - отпарировал Доктор.

Гоголь-Моголь глубоко задумался. Толя все никак не мог понять,
серьезно они спорят или просто балагурят. Доктор пристально, как бы даже
с сочувствием, рассматривал оппонента. Инженер по-прежнему ковырялся в
тарелке, а Елена, вдруг наклонилась к нему и что-то шепнула на ухо.
Тогда инженер выключил патефон и они вышли, предупредив, мол сейчас,
сейчас.

Скрипнула дверь, ведущая пустую комнату. Толя вспомнил про
детский рисунок на стене и странное, унылое настроение овладело им. Оно
каким-то непонятным образом перекликалось с речью Доктора, с необычной
исповедью одного немолодого человека перед другим. Толя незаметно выпал
из окружающего действия. К реальности вернул Доктор слегка коснувшись
его плеча и позвав тихим лечебным голосом.

-Анатолий, что с вами?

Толя очнулся.

-Не грустите, Анатолий, Гоголь-Моголь у нас утопист, но он не
вредный.

-Да, я не вредный, - дружелюбно подтвердил утопист.

-Нам Коля рассказывал о вас, - продолжал Доктор, - Говорил: если бы
все в вашем институте были такие, то за свою теорию был бы спокоен. Для
него это важно, он много сил здесь положил. Он говорит, пусть мол
критикуют, но только честно, научно. Ей богу он заслужил, всей своей
жизнью. Да я уверен - все окончится успехом, иначе я просто не знаю как
быть.

-Вы говорили... - Толя смутился, - Что за беда с ним случилась?

Доктор удивленно посмотрел на Гоголя-Моголя и тот с каким-то
ожесточением махнул рукой.

-Не знают, ничего не знают...

-Подожди, - перебил Доктор, - Вы не знаете, что он отбывал срок?

-Какой срок?

-Николай Степанович был репрессирован. Семнадцать лет без права
переписки, - сухо сказал Доктор.

-Как семнадцать? За что?

-За так, бесплатно, - со злостью бросил Гоголь-Моголь.

Утопист зря сердился на Ермолаева. Толя был не из тех людей,
которые вообще ничего не знали или не желали знать о репрессированных.
Просто он никак не предполагал такого с инженером.

Между тем, на кухню возвратились виновники торжества. Инженер,
кряхтя от натуги, поставил на пол здоровенный магнитофон - последнее
слово мировой электроники. Казалось, такая прекрасная машина, будучи
включенной, непременно станет источником какой-нибудь приличной музыки с
английскими словами. Но напротив, когда завертелась бобина, послышался
сухой треск, а затем голос, а точнее - голоса. Именно, кричали двое,
гитара и человек, кричали хрипло и в лад. За общим грохотом, лязганьем и
треском почти невозможно было разобрать ни слов, ни музыки. Да и
вряд ли все это можно было назвать песней. Во всяком случае, человек
культурный и образованный здесь мог бы только усмехнуться. Тем не менее,
участники торжества буквально припали к магнитофону, будто в жизни
ничего лучшего не слыхали.

Более часа длился странный концерт. Слушатели плакали и смеялись,
цокали языками, подмигивали друг дружке, постоянно уточняли плохо
расслышанные слова, изредко показывали большой палец или ожесточенно
стучали себя по коленке. В общем, произошло настоящее с надрывом
сумасшедствие небольшого коллектива странных людей.

После окончания домашнего концерта Толя вспомнил о рукописи.
Инженер обрадовался, отвел гостя в кабинет, но рукопись отдать
отказался.

-Извините, Анатолий, я хотел бы перед докладом еще поработать с
ней. Да вы не расстраивайтесь, я вам расскажу главное. - Богданов
нежно погладил рукопись. - Я почему астрономией увлекся? Я ведь технарь
по образованию, инженер. Это меня один очень хороший человек надоумил.
Познакомились мы с ним... - хозяин замялся, - впрочем, неважно где...

-В лагере? - подсказал Толя.

-Эх, понарассказали уже, -не очень сердясь, сказал инженер, - Да,
было это в сорок третьем. Звали его Георгием, очень известный астроном
был. Ну да это грустная история, ведь он погиб потом, ладно не
будем, Анатолий. - он приумолк на мгновение, впоминая прошедшие годы, -
Георгий мне целый университетский курс прочел на нарах, и особенно про
звезды и планеты. Тогда я и загорелся. Ведь я и про десятый спутник не
случайно думать стал. О, здесь цепь совпадений!

Инженер подошел к стелажам, где алел длинный ряд томов Большой
Советской Энциклопедии первого довоенного издания. Он с трудом вытащил
крепко зажатый собратьями том номер пятьдесят, содержавший исчерпывающую
информацию от огнестрельного оружия до серицита.

-Как-то мне понадобился диаметр Сатурна. У меня уже были кое-какие
формулы. Да, беру я вот этот самый том, нахожу Сатурн, читаю - и глазам
своим не верю, - инженер раскрыл книгу и прочел: - "Сатурн имеет десять
спутников. Диаметры их заключены между двумястами и четырьма тысячами
километров... "

-Не может быть! - воскликнул Толя Ермолаев.

-И я так бы не поверил. Любой школьник знает - у Сатурна девять
мылых планет, но гляньте сами, - он протянул книгу.

На пожелтевшей зачитанной странице Толя перечитал ошибочный абзац,
потом повертел книгой, будто проверяя, на самом ли деле это Большая
Советская, и даже открыл титульный лист. Список уважаемой редакции, от
К.Е.Ворошилова до Ем.Ярослваского, и дата выпуска - не оставили никаких
сомнений в ее подлинности.

-Опечатка, - прокомментировал Толя.

-Вряд ли. Возможно, просто заблуждение, но гениальное заблуждение!
- Богданов поднял кверху указательный палец. - Меня как будто током
ударило: а вдруг и вправду есть десятый спутник? Вдруг это не мираж, не
издательская ошибка, а действительно гигантская глыба вещества? Ведь,
она же, эта глыба, черт побери, должна как-то проявится?! Так я и
загорелся, годами считал-пересчитывал, горы таблиц перепахал, и на тебе
- должен быть спутник! Вот ведь комбинация: в книге есть спутник, а
никто его в природе и не видел еще, просто-таки призрак двуличный, а не
спутник. Нет, Анатолий, должен, должен быть и в природе, нужно искать,
срочно, побыстрее, а то как бы на западе не обошли.

Толя принялся исследовать другие тома. В первых уже изрядно
выцветших, титульные листы повсеместно были изорваны, а там же где они
сохранились, ряд фамилий членов редколлегии тщательно были зачернены
химическим карандашем.

-Мама моя зачеркивала и вырывала, -пояснил инженер, заметив
недоумение собеседника. - Книги пожалела, и чтобы не выбрасывать, решила
избавиться от опасных фамилий. Она боялась обыска... Вырванные листы -
это ведь стиль эпохи, это ее портрет! Ну да ладно, Анатолий, что тут
говорить. Грустная тема, пойдемьте, пожалуй к друзьям.

На кухне пили чай с бисквитно-кремовым тортом и ужасно спорили.
Гоголь-Моголь, срывающимся голосом, кричал:

-Врешь, будет равнодействие!

-Не будет, поскольку утопия и технократический выверт, - спокойно
возражал Доктор.

-Пусть тогда пеняют сами на себя, я умываю руки...

-Вы чего? - перебил инженер, - Опять про метро?

-Да нет, наш умник формулу придумал, - пояснил Доктор.

-Какую формулу?

-Аааа - Доктор махнул рукой.

Но Гоголь не обиделся и начал рассказывать новым слушателям.

-Вот, положим, кто-то решил всеобщее счастье установить на свой
манер. Что же необходимо для успеха мероприятия? Каковы, так сказть,
достаточные условия? Конечно, речь идет о приличном проекте, чтобы все
было гуманно, по-доброму. Естественно, первым делом нужны
единомышленники. Но как их объеденить? Да и надо их сначала найти. Ведь
у каждого своя система благополучия, одним, положим, ваше счастье - так
себе, ничего, а другим - вообще поперек горла. Следовательно нужны
какие-то правила, нужна формула объединения - причем, заметьте,
добровольного, иначе, из-под палки в рай...

-Не томи, - не выдержал Доктор.

-Ведь отчего глупые мероприятия случаются? - гнул свою линию
Гоголь-Моголь. - Кому-то что-то в голову стукнет и он от этого так
возбудится, что непременно желает поделиться своей радостью с
остальними. Этакий Сен-Симон, Жан Жак Руссо. И не дай бог, если на его
светлом пути другой нигилист подвернется, которому все побоку. Ну, не
хочет он чужих идей, у него своих навалом! Натурально, наш Сен-Симон
очень злиться начинает и - к ногтю нигилиста: вот тебе демократия, вот
тебе социальный прогресс, кто не с нами - тому красный семафор! А я
предлагаю так: кто не с нами, тот пускай сам как хочет живет.

-Это и есть твоя формула? - усмехнулся инженер.

-Почти, -гордо ответил Гоголь-Моголь.

-Но государством-то кто управлять будет? - спросил Доктор.

-Кто, говоришь, будет населением править? А само же население и
будет управлять.

-Нет на тебя Разгледяева, - благосклонно пожурила Елена, - Тебя бы
в миг анархистом заклеймили.

-Не анархизм, но демократия меньшинства, - возразил Гоголь-Моголь
предположительным нападкам Разгледяева. - Ведь до сих пор как было?
Кто-то решение принимает, а претворяют совсем другие. Несправедливо,
нету всеобщего равнодействия. А, по-хорошему, кто решение принимал, тому
и карты в руки - трудись в поте лица, воплощай мечту детства. Вот
это демократия, по всем параграфам, вот и равнодействие в духе...

-Как же конкретно твоя формула работать будет? - инженер кажется не
на шутку заинтересовался.

-Поясняю.- Гоголь-Моголь, удовлетворенно устраивался в центре
внимания, - К примеру, наш Анатолий решил всеобщее благоденствие
осуществить посредством дирижаблей. Не обижайтесь, Анатолий, я же к
примеру. Итак, у вас есть конкретаня программа, но одному эту воздушную
целину не поднять и вы ищите единомышленников и организуете общество
любителей воздухоплавания. Теперь надо бы создать флотилию. Предложение
о строительстве флотилии выносится на общее собрание и
открытым голосованием принимается. Кто же строит? А тот кто голосовал
за, тот и строит. Далее, общество принимает решение внедрить дирижабли
на внутренних линиях. Кто же летает? Да те же кто голосовал в
положительном смысле! Кому же еще пользоваться таким ненадежным
транспортом как ни самим его создателям? Это же так естественно и
нормально.

-Короче, да здравствует метрополитен, светлое подземелье
человечества! - смеясь подытожила Елена и подняла бокал шампанского.

Напоследок чокнулись и за это - кто остатками шампанского, а
кто чаем и Доктор предложил хозяевам дать отдохнуть, и гости стали
расходиться. Гоголь-Моголь, правда попытался доесть торт, но Доктор его
чуть не силой уволок из-за стола. Анатолий, прощаясь, с грустью
посмотрел на Елену и инженера, впрочем, после поправился, принялся
благодарить и хотел еще что-то сказать, да так и не ришившись, ушел.





Глава 9. Балласт




На улице стояла черная мартовская ночь. Старый пожухлый снег еле
рассеивал падающий из окон первых этажей угрюмого дома снег. Едва Толя
Ермолаев двинулся вперед, как из темноты, навстречу выплыл человек.

-Здрасьте, - послышался знакомый голос.

-Разгледяев?! - вскрикнул Толя.

-Да-с, Марк Васильевич, - развязанно представился бывший муж.

-Но, как же вы здесь?...

-Ай-яй-яй, как же я - и вдруг здесь, как же меня угораздило? -
передразнил Разгледяев. - Да вот так-с, стою, променаж совершаю. Не
желаете присоедениться?

-Вы пьяны?

-Да-с, допустил послабление, слегка пьян-с, но зато на свои.

Толя сделал попытку обойти философа, но тот цепко схватил за рукав.

-Куда же вы? Брезгуете, значит-с? Ну, конечно, где уж нам равняться
в тонкости ощущений. Мы же кто? Плебеи мысли, схоласты,в нас нет горения
души, с нами и говорить то не о чем. Да-с, мы любим систему и система-с
нас любит-с.

-Вы пьяны. - повторил Толя.

-Что вы заладили, ну, пьян, ну и что? Да постойте, подарите минутку,
ученейший мой друг, меня тоже понять-с надо-с.

-Перестаньте кривляться, - не выдержал Толя.

-Это вы-с на мой рабский стиль намекаете, вроде как я специально
кривляюсь? А я не специально-с, я только подчеркиваю свою низость, -
Разгледяев снял шапку и шутовски принялся раскланиваться. Отбив три
поклона, продолжал взывать к совести Ермолаева: - С ненормальными умные
разговоры ведете-с, а со мной двух слов сказать не желаете-с. Все вверх
дном-с! Постойте-с, они же все с иженером - того, ведь мы-с с вами-с
одни и есть интеллигентные люди. Что же вы со мной и знаться не
хотите-с?

-Да зачем я вам? - решил прояснить ситуацию Толя.

-Очень-с, очень-с зачем-с, вы же-с - посторонний человек, вы же-с
нас с Еленой рассудить можете. Ведь она мне не верит, ему-с верит, вам
верит, а мне - нет-с. Вы же одне среди них норальные-с, вот и
объясните...

-Какой же теперь смысл?

-Вы имеете в виду развод-с? Это ничего-с, это даже для пользы-с,
пусть она почувствует свободу. Я так ее не оставлю, ведь должна она
понять куда попала.

-Как же я объясню?

-Ах, какие мы беспомщные-с! Ничего-с не можем, - Разгледяев
обреченно похлопал себя по бокам. - Да ведь изобретение к вам
направленно, по нему же все ясно, что у него в голове!

-Рукопись я не читал, и вообще этим я не занимаюсь. Рецензию пишет
Суровягин.

-Петр Семенович? Лично-с? - удивился, впрочем не переставая еще
кривляться, Разгледяев.

-Да. В понедельник будет публичное обсуждение на ученом совете.

-Не много ли чести для графомана?

-Почему вы решили, что он графоман?

-Чистой воды. - Разгледяев переменился и перешел на шепот, -
Посмотрите, как он живет, ходит, дышит. Все признаки налицо: работу
бросил, изобретения нигде пристроить не в состоянии. А почему не в
состоянии? Не нужны его изобретения никому.

-Мало ли кто чего пристроить не может, - возмутился Толя.

-Намекаете на мучеников и подвижников, якобы не признанных
современниками? Эх, молодой человек, плохо вас учили в университете, вы
с диалектикой не в ладах. Кто же это вас учил так плохо? Молчите,
храбрый студент?

Марк Ваисльевич недождавшись реакции отеческим уже
тоном растолковал:

-Если эпоха не нуждается в личности, следовательно и личность эта в
данный исторический момент вовсе никакая не личность, а просто,
сумасброд, кривляка, балласт общества, гра-фо-ман! Да, только так.
Причем тут публичное обсуждение, а, впрочем, даже к лучшему. Отлично-с,
вот и выяснится, кто есть мыльный пузырь...

-Извините, мне пора.

Толя снова попытался обойти Разгледяева.

-Конечно-с, я провожу-с. Видите-с, я как собачонка за вами, только
что хвостиком не виляю, но ей-богу, был бы хвост - уж я бы все дорогу
перед вами подмел-с.

-Оденьте шапку, простудитесь, - посоветовал Толя, но Разгледяев
лишь поправил зачесанные назад волосы.

-Ну-с, обрадовали вы меня-с, то-то будет в понедельник! Тунеядцам
бой!

-Зря вы... Ведь он с такой бедой.

-Не понял-с.

Толя попытался подобрать слова, но Разгледяев уже и сам догадался:

-Вы насчет лагерей-с намекаете-с? Ну, что же лагеря-с, да-с,
были-с, были, жертвы-с, как бы невинные, только если поразмышлять,
внимательно, конечно-с, постепенно, то получается совсем другое-с, у
меня даже-с мыслишка закралась...

-Какая мыслишка?

-А так ли уж не виновны эти жертвы культа личности?

-То есть? - Толя опешил.

-Елена тоже удивилась, когда я ей сформулировал. Да возьмите, хоть
инженера. Сколько такой изобретатель вреда может принести! Целый научный
институт, в ущерб фундаментальным исследованиям на благо отечества,
вынужден копаться, извиняюсь в чепухе.

-Причем здесь изобретение? Мало ли кто в науке ошибается, что же
из-за этого...

- Именно, дорогой мой ученейший друг, именно из-за этого. -
Разгледяев как будто окночательно протрезвел. - Сегодня - в науке
перекос, завтра в мировозрении, так не лучше ли избавиться от
вредоносного влияния?

Здесь они подошли к остановке и Толя с тоской посмотрел вдаль - не
идет ли спасительный тролеейбус.

-Ладно, придет ваш троллейбус, - как-то жестко сказал Разгледяев. -
Но скоро мы еще встретимся и мне кажется - мы еще с вами подружимся.

Когда подошел троллейбус, Разгледяев вопреки Толиному желанию, взял
его под руку и помог подняться по скользким ступенькам. Потом выпрыгнул
наружу и долго размахивал шапкой, словно провожал молодого человека в
дальний нелегкий путь.

Домой Толя вернулся далеко заполночь. Тихо, стараясь не будить
домашних, пробрался в свою комнату и мгновенно уснул.

Под утро ему приснился сон на транспортную тему. Снился полет
на воздушном шаре солнечным летним днем. Перегнувшись через край
корзины, с высоты двух сотен метров, он разглыдывает медленно
проплывающие поля и рощи. По полям снуют люди, а в рощах - разная
живность, в основном зайцы и волки. Вокруг такая тишина, что легко
слышен скрип телени, проезжающей по проселочной дороге. Мужик в телеге
заметил воздушный шар и кричит что-то, размахивая кнутом. Толя берет в
руки подзорную трубу системы Ломоносова и узнает в мужике Гоголя-Моголя,
только с бородой и в телогрейке.

-Парим? - кричит Гоголь-Моголь и радостно
смеется. Толя не понимает радости врага воздухоплавания.

-Равнодействие - это вещь! - кричит утопист и показывает большой
палец.

Наконец Толя замечает, что по полю, до самого горизонта, как на
парад, выстроилась цепочка вентиляционных шахт метрополитена. Толя тоже
радостно приветствует Гоголя-Моголя. Здесь обнаруживается, что в корзине
он не один, а с Еленой и инженером. Елена улыбается, шепчет на ухо:

-Нормальные люди иногда должны летать во сне.

Он не понимает, причем тут сон, если все так прекрасно
складывается. Вон и инженер, по-деловому снимает показания высотометра и
записывает в бортовой журнал.

Они обгоняют телегу. и теперь летят над рощей. Там, среди дерев
крадется охотник, видно разыскивает каких-нибудь зверей. С воздушного
шара шлют приветствия лесному человеку. Тот поднимает голову и
вскидывает двустволку. Елена и инженер продолжают радостно махать
руками, а толя через трубу узнает Марка Васильевича Разгледяева.

-Сейчас и проверим, кто есть мыльный пузырь, - шепчет Разгледяев.
Раздается хлопок и воздух со свистом вырывается из упругой радужной
оболочки.

-Мы теряем высоту, сбрасывайте балласт! - кричит инженер.

Толя лихорадочно оглядывается по сторонам и не видит ничего
подходящего. Баласт не предусотрели, утописты, мелькает е него в голове.

-Нет баласта, - докладывает Анатолий.

Корзина со свистом падает вниз. Ветер поднимет кверху волосы Елены,
и она безуспешно пытается привести их в порядок необычной заколкой в
виде серебристой стрекозы с выпученными глазками.

-Что же они, сволочи, по воздушным шарам стреляют?! - отчаянно
кричт Елена, - Вон и профессор твой!

Толя, видит, как к охотнику подбегает Петр Семенович и что-то ему
быстро говорит, указывая на воздушный шар.

-Есть балласт, - доносится Богдановский голос. Он уже взобрался на
край корзины, постоял там на краю немного и полетел свободно вниз, будто камень,
брошенный с Пизанской башни. Корзина было уже притормозилась, но
раздается второй выстрел и обреченные аэронавты неотвратимо устремились
навстречу Толиному пробуждению.

Проснувшись, Ермолаев долго лежал в постели, разглядывая портрет
инженера Кибальчича. Когда-то, давно, еще школьником, он вырезал из
журнала портрет с подробной схемой летательного аппарата, нацарапанной в
камере смертников.

Наконец в комнату заглянула мама и позвала завтракать. Голос матери
вернул сына к обыденной жизни, из которой он кажется напрочь выпал в
последние дни.

-Толенька наш совсем загрустил, - послышался голос матери.
-Наверное, опять влюбился.

Время такое -весна, - глубокомысленно заметил отец.




Глава 10. Последние попытки





По воскресеньям Михаил Федорович Мозговой не любил отдыхать, но
наоборот, плодотворно работал. Он мог просидеть целый день, не выходя
из своей небольшой холостяцкой квартиры. Здесь был его кабинет, здесь он
был главным администратором, здесь он был свободным человеком.

В принципе Мозговой являл собой идеал суровягинского сотрудника. В
нем разумно сочетались страсть к науному исследованию и здоровое
профессиональное честолюбие. Такая холодная характеристика могла унизить
кого угодно, но не Михаила Федоровича. Ведь его современный статус был
не следствием врожденного цинизма, а результатом многолетней мучительной
борьбы.

Сознательную жизнь он начал с глубоким убеждением, что талант и
работа с неизбежностью должны быть вознаграждены. Собственно, ни о каком
примитивном вознаграждении не могло быть и речи. Мозговой понимал под
ним, в первую очередь, самые чистые свидетельства успеха - уважение и
любовь со стороны окружающих. С такими представлениями вначале докатился
до несчастной неразделенной любви, а позже - до жесточайшего,
унизительнейшего конфликта с университетским начальством. И тогда он
одержал первую убедительную победу над собой. В один чудесный день, из
вечно недовольного, замкнутого космополита, Мозговой превратился в
делового и открытого члена коллектива. Зачем притворяться и строить из
себя несчастного мученника, решил Миша Мозговой, если время требует
людей оптимистичных, деятельных и счастливых. Единственное , о чем он
теперь сожалел, так это о том, что так поздно сделал открытие, которое
другие, более умные люди совершают в более ранние молодые годы.

Воспоминания о том дне перерождения часто посещали Мозгового. Так
удачливый актер вспоминает первую премьеру, и сопутсвующий ей страх
провала, ужас холодного равнодушия первых рядов. Аплодисментов не было,
не было и цветов. Потому что спектакль поставили в новейшом духе, когда
зрители и актеры творили действие совместно. Особенно запомнилось одно
лицо, неприятным понимающим взглядом с кривой стандартной ухмылкой,
будто намекающей: не подставляй шею, но подставляй зад. И он переминался
и конфузился на ковре, еще не умея посмотреть прямо в глаза членам
ответсвенной комиссии. И выйдя, он поклялся, что никогда впредь такой
позор больше не повторится. Все изменилось после того дня. Жизнь стала
значительно интереснее. Он, вдруг, обнаружил, как из сухих асбстрактных
формул вырастает надежное земное благополучие. Ну, а что в этом плохого?

Но в последние год-два стала беспокить некая затянувшаяся пауза
в его достижениях. Защитив с блеском, как говорили коллеги, диссертацию,
он вдруг обнаружил явную диспрпорцию в распределении благ между
сотрудниками профессора Суровягина. С какой это стати он, наиболее
квалифицированный и умелый работник, находится на третьих ролях? Взять
хотя бы Калябина - тугодум, зануда, десять лет обсасывает чужую идею, а
получает чуть ли не в два раза больше Мозгового. Его любит профессор, а
почему его не любить? Туп, исполнителен, безопасен.

-Ничего, я вас взбодрю, голубчики, - громко, так, чтобы было слышно
во всех уголках комнаты, пригрозил Михаил Федорович.

Тем врменем к нему в лифте поднимался Марк Васильевич Разгледяев,
человек определенных занятий, весьма строгих принципов и в то же время,
как и все мы, не лишенный способности ко всякого рода стихийным душевным
порывам и необдуманным поступкам. Не справедливо винить его одного в
собственных бедах. Иначе, как бедой, и не назовешь то незавидное
положение в котором он очутился. Поверьте, роль покинутого мужа вовсе
не шла ему. Конечно, разводы - вещь распространенная в наше просвещенное
время. Зная об этом, Марк Васильевич построил семейную жизнь с
правильным, в целом, убеждением, что настоящий крепкий брак покоится на
естественных любовных отношениях. В этом смысле образцом чистоты чувств,
является любовь молодой особы в возрасте семнадцати лет. Встретив Елену
в столь удачный момент, Марк Васильевич воспылал. Он тяготел к
метафизике, но в то же время очень материалистично был настроен по части
женской красоты. Да и в наше время, женское сердце весьма подвержено
витьеватым словесным приемам. Искреннее восхищение молоденькой девчушки,
незамедлило перерасти в нечто большее и началась их совместная жизнь,
прервавшаяся недавно таким нелепым образом. Больше всего Разгледяева
поразила та быстрота, с которой вся воспитательная работа, произведенная
в течение шести лет, соврешенно пошла на смарку. Отсюда - и та
нервозность в попытках восстановить попранную справедливость.

Мозговой встретил Разгледяева как старого знакомого:

-Добрый день, Марк Васильевич. Что же не предупредили, я бы
приготовился...

-Ладно, без церемоний обойдемся.

-Конечно, конечно, посидим, как говорится, по-холостяцки, -
немедленно согласился хозяин.

Разгледяев неласково посмотрел на Михаила Федоровича и уверенно
прошел в комнату.

-Кому поручено рецезировать рукопись?

-Понимаете, все получилось не совсем так, как хотелось, ну да не
важно, я вас уверяю, Калябин - просто зверь...

-Калябин? - переспросил морщась Разгледяев, - Кто такой?

-О, не извольте беспокится, апологет, профессионал! Он так и
говорит, что их с профессором теория двух девяток
не приемлет десятых спутников и всяких там физическмх полей.

-Плевать. Как он насчет инженера настроен?

-Стопроцентно, не сомневайтесь. Кроме того, профессор лично взъярен
и не допустит, так что будьте спокойны - живого места не оставим.

-Да уж, постарайтесь, - начальственно попросил Марк Васильевич. - А
кто у вас там, такой молодой из ранних?

-Ермолаев?

-Чего он под ногами путается? Может у вас мнение не сложилось?

-О, не обращайте внимания, безопасен, даже, я бы сказал, наоборот -
полезен. Он, знаете, мне много понарассказал, - Мозговой заметив
легкую тень на лице гостя, тут же уточнил. - Нет, конечно, не в смысле
выших приватных дел, в смысле облика инженера. Теперь ясно - сплошное
дилетанство.

Этот интересный разговор внезапно прервался телефонным звонком Толи
Ермолаева. Нервно и сумбурно он просил о встрече. Мозговой предложил
поговорить завтра, но Толя отказался трагическим - завтра будет поздно.
Тогда, Михаил Федорович стал говорить о вечере, но Толя, оказывается,
был уже у дома и только из приличия предупреждал хозяина.

Важная встреча была скомкана. В спешке Разгледяев дал некоторые
руководящие указания и, особенно, просил сразу после ученого совета,
доложить о результатах. Разумеется, не могло быть и речи о каком-либо
административном руководстве, просто слова Разгледяева и особенно тон,
отражали крайнюю заинтересованность Марка Васильевича.

Едва исчез первый, как на квартире Мозгового появился второй
посетитель.

-Как проходит операция Сирень? - с преувеличенной веселостью
спросил Михаил Федорович, разглядывая взлохмаченного гостя. Толя даже не
улыбнулся.

-Нужно что-то предпринимать.

-В смысле?

-Надо отменить совет.

-Каким образом да и что за нужда такая срочная? - Мозговой сделал
на лице простоватое удивление.

-Нужно что-то придумать...

-Стойте, - перебил хозяин, - Давайте спокойно разберемся. Что за
непридвиденые обстоятельства, расскажите по-порядку.

-По-порядку, по-порядку, - Толя досадно махнул рукой. - Тут все
переплелось! Не нужен ему сейчас доклад, здесь столько поставленно... Я
звонил Калябину, но он ничего не хочет знать. Они с профессором намерены
сравнять инженера с землей. А если он завтра провалится, то полная
катастрофа.

-Да, постойте же, вы раньше не догадывались, что он графоман? Вы
что ли сомневаетесь еще?

-Не знаю, - отмахнулся Толя и после секундного колебания выложил все
о вчерашней вечеринке.

Мозговой с нескрываемым интересом слушал Толин рассказ, и даже
поссмеялся над дирижаблями.

-Равнодействие? Ха. - смеялся Михаил Федорович, - А звать
Гоголем-Моголем? Нда, компания веселая.

Он еще посмеялся и когда Толя окончил всю историю, с каким-то
ностальгическим выражением выдал:

-Если откровенно, то я где-то, по большому счету, во всей коллизии
больше сочувствую инженеру. Я даже грешным делом надеюсь... - Мозговой
прервался. - Я читал рукопись инженера и знаете, не все там просто,
есть и мысли и формулы... Какой Калябин, там и сам профессор, я
извиняюсь, вряд ли разберется. Вы мне скажите, что он, инженер - боец?

-Боец? - в недоумении переспросил Анатолий.

-Я имею виду - защищаться он сможет?

-Что проку теперь?

-Зря, зря, не все потеряно. В конце концов - что нам эгоистические
интересы института, нам истина дороже, Анатолий. И не нам одним. Завтра
бедет представитель из президиума, высокие интстанции!

-Из призидиума? - переспросил Анатолий, не понимая куда клонит
Мозговой.

-Из самого, так что инженер еще может вполне и выкарабкаться.

-Вы думаете?

-Да я просто уверен, вы только подскажите инженеру, посмелее надо
быть. В конце концов проошло время волевых решений, да я почти уверен,
мы еще звание кандидата наук вашему инженеру присудим. Да-с, возможно, в
нашем же институте, по следам так сказать выступления. Может быть, сам
профессор руку жать будет. Извиняюсь, будет говорить, ошибались дорогой
товарищ инженер, на ваш счет, извольте к нам в научные сотрудники-с, на
оклад-с...

Толя подозрительно посмотрел на Мозгового.

-Вы шутите?

-Ничуть, - заверил Мозговой, изучая Толину реакцию.

Лицо Ермолаева являлось точной копией внутреннего состояния молодого
человека, а Михаил Федорович привык совсем к другим лицам. То были лица
в основном серьезные, внутренне дисциплинированные, знающие себе цену.
Всегда спокойные, они не дергались по пустякам, при разговоре, глядели
прямо в глаза, не стесняясь собеседника. Разговоры, правда, могли
показаться скучными, однообразными. Но - ох, как можно было ошибиться
поверхностному наблюдателю. И ошибались, кстати, в основном люди
незрелые, неопытные. Мозговой с легкой внутренней улыбкой вспомнил свои
более молодые годы. Ему сейчас стало стыдно за многие легкомысленные
поступки из тех лет. Ведь все они в сущности были продиктованы
необоснованным стремлением выделиться из общей серой, как он считал
тогда, массы. Однажды, он не пожелал словно "попугай" повторять вслед за
всеми "тарабарские" слова. Поразительно, но факт - слова, взятые в
кавычки, были действительно его, Михаила Федоровича, словами. Он не
пожелал принимать больше участия ни в каких "навязанных сверху"
мероприятиях, назвал их, представьте, "формальными" и "для галочки". Он
взбунтовался, но то был бунт с потупленным взором. Странно, но
воспоминание о нем, посетившее Михаила Федоровича утром, нахлынуло
теперь в разговоре с Ермолаевым.

Тем временем Мозговой продолжал уговаривать Толю.

-Более того, здесь не то что кандидатской, тут, может быть,
государственной премией попахивает. Есть за что бороться вашему
инженеру!

Мозговой улыбнулся.

-А вы уже и не обижаетесь, когда я инженера вашим называю. Я как в
воду глядел, знал, придется вам инженер по душе. Так что не все
потеряно, просто за истину, даже научную, приходится бороться.

-Может быть, - нерешительно сказал Толя и собрался уходить.

-С анонимкой-то разобрались? - напоследок поинтересовался хозяин.

-Черт, я и забыл про нее.

-Ну-ну, не огорчайтесь, - Мозговой не стал больше задерживать
гостя. - Все выяснится рано или поздно, как говорит наш дорогой Петр
Семенович, все происходит в свое время или немного позже.




Глава 11. Мытарства научной истины





В понедельник, в десять утра инженер Богданов вошел в институт.
Катерина Ивановна, предупрежденная заранее, сочувственно встретила
докладчика. Она поинтересовалась здоровьем, обратив внимание на
болезненный вид и отметила спутницу, назвав ее "доченькой".

В большом интститутском конференц-зале уже собрался народ. Здесь
были люди, специально приглашенные Виталием Витильевичем Калябиным по
суровягинскому списку, были люди, пришедшие и по своим причинам,
например, представитель из академии, были и люди просто праздные,
обычные научные сотрудники, охочие до разных скандалов, зрелищ и
диспутов.

Когда вослед за инженером появилась Елена по залу пронесся гулкий
восхищеный ропот. Сам инженер принес черный тубус и, словно иллюзионист,
принялся извлекать из него множество листов ватмана испещренных
графиками, таблицами и формулами.

Покончив с плакатами, Богданов повернулся к залу и не зная, что
делать дальше, застыл в напреженной позе. Наконец появился профессор в
сопровождении ближайших помошников: Калябина, Лидии Ураловой, Мозгового.
Прооцессию заключал Толя Ермолаев, который вдруг отстал и уселся позади.
Он кивком головы ответил на приветствие Елены и принялся разглядывать
инженера, пытаясь предугадать развязку мероприятия. Инженер,
впрочем, совсем успокоился и готов был приступить.

На сцену вышла Лидия Уралова и объявила повестку. Первым номером
стояло выступление инженера. Богданов слегка побледнел и начал было
говорить прямо с того места где стоял, но профессор Суровягин, пригласил
докладчика на трибуну. Инженер извинился, и повторил снова:

-Уважаемые товарищи!

Толя затаил дыхание, напрягся, весь внутри скукожился, будто не
инженер, а он, сам делал доклад. Через некоторое время он обнаружил, что
смотрит уже на Елену. Хранитильница тайного списка вся была поглощена
инженером. Господи, что она может понимать, думал Анатолий.

Когда инженер приступил к обоснованию своей теории по залу пополз
насмешливый шумок.

-Эка хватил, - донеслось из первых рядов. Да и Толя был в
недоумении. Богданова понесло. Рухнул порядок вещей, весь зал вослед за
докладчиком, казалось, попал в зоопарк, где все перепуталось: хишники и
травоядные сидели в перемежку. Возникала идиотская модель природы, в
которой, нессомненно, все это существует, но не в таком же беспринципном
виде. Инженер все более и более горячился. Он, покинул трибуну, метался
туда и обратно по сцене, размахивая указкой, словно шпагой. Он призывал
слушателей посмотреть на старые факты под новым углом, взывал к
физической интуиции, наконец обратился к здравому смыслу, на что публика
ответила гробовым молчанием. Шушуканье прекратилось, все затаились
ожидая финального аккорда и он незамедлительно последовал предсказанием
десятого спутника Сатурна. Инженер замолк, глядя в зал с сознанием
честно выполненного долга. Елена облегченно вздохнула и посмотрела на
Толю, мол, знай наших.

Следую демократическому обычаю, профессор Суровягин предложил
задавать вопросы. Но вопросов никто не задавал, и пришлось объявить
свободную дискуссию. Для затравки выступил Виталий Витальевич Калябин. В
пространной манере он дал суровую отповедь попытке инженера навести тень
на ясную и правдивую картину мироздания, а само выступление назвал
вредным и лженаучным. Он привел многочисленные примеры, опровергающие
ошибочные посылки и изначальные мотивы, а в заключение зачитал длинный
список опечаток и грамматических несоответсвий, найденных при тщательном
изучении рукописи.

Елена возмущенно качала головой, будто внутри у нее все кипело и
бурлило. Толя, облокотился на спинку переднего кресла, бессильно положил
голову и закрыл глаза. Ему было стыдно. Потом последовало еще пару,
порицающих инженера, отзывов, и наконец на сцену вышел сам профессор
Суровягин. "Мы, - говорил он, - научная общественность, должны всячески
приветствовать в нашем народе стремление к решению самых сложных
фундаментальных проблем". Он похвалил инженера за энтузиазм и упорство и
сказал, что "отсутвие должного уровня профессионализма не может служить
укором нашим Кулибиным, Кибальчичам и Яблочковым. Это их беда, а не
вина, а вина - наша" и призвал зал нести знания в народ. В зале
зашумели, мол, хватит тянуть кота за хвост, пора кончать, и т.д. Елена
же подошла к Толе:

-Что же ты? Скажи хоть что-нибудь путное. Ведь это же заговор!

-Я ничего не могу сказать, - Ермолаев потупил глаза.

-Ты, ты... - она унизительно махнула рукой и отвернулась.

Потом предоставили слово для ответа докладчику, но тот не брал
слова. Зрители стали приставать, пытаясь разглядеть, что же там
происходит. Особенно заволновался Мозговой. Он подбежал к инженеру,
подергал за плечо. Тот резко встал, повернулся к залу и Толя вспомнил их
первую встречу на вахте.

-Извините, - виновато улыбнулся докладчик и как слепой вышел из
зала. За ним, со слезами на глазах выбежала Елена.

На выходе Толю нагнал Мозговой.

-Хлюпик ваш инженер, хлюпик! Он, наверно, думал - оркестр духовой
пришлют и цветами забросают, а потом еще на руках вынесут?! Нет,
слабоват, оказался, не боец.

-Не боец? - заторможенно переспросил Толя, - Да что ему было
защищать?

-Жизнь свою защищать, позицию, взгляд на вещи, а он - извините и был
таков. Нет, хлюпик, не боец. Вы что - думаете теория ошибочная? Да,
ошибочная, чепуховая тероия. Но я спрашиваю - у кого она здесь не
ошибочная? У Калябина, что ли? И что-же, страдает хоть чем-то наш
дорогой Виталий Витальевич? Ничуть! А почему? Потому что Виталий
Витальевич нормальный человек, а не псих.

-Зачем вы так? - недоуменно спросил Толя.

-Что - зачем?

-Оскорбляете.

Мозговой жестко посмотрел на собесдника и выдал:

-Я факт констатирую.

-Какой факт?

-Медицинский. Он псих, нервнобольной, я диагноз читал.

-Как? - Толя глупо смотрел на Мозгового. Потом наконец сообразил:
-Он на учете в психдиспансере состоит?

-Да!

-Вы скрыли? Ничего не понимаю...

-Не понимаете, потому что по верхам скачете, а я вам говорил
- размышлять надо, анализировать. - Мозговой замолчал, сообразив, что
сболтнул лишнего. - Но я надеюсь, вы меня не продадите профессору? Ведь
инженер, не очень, он тихий, у него там какой-то синдром. - Мозговой
показал, где у инженера мог быть синдром. - Ну ладно, у меня еще дела,
надо обрадовать кое-кого, так что до встречи на узких перекрестках
мирозданья.

Новость о душевном нездоровье инженера оглушила Ермолаева.
Непонятно, зачем Мозговой скрывает такие факты? Вообще, и Мозговой, и
Калябин, да и сам профессор, серьезные, преданные науке люди, оказались
не такими уж простенькими рассеянными человечками, как представлял себе
ученых Толя в более молодом и мечтательном возрасте.

История с инженером окончательно запутывалась. Посторонний,
непредвзятый наблюдатель еще мог бы разобраться и Ермолаев даже
попытался встать на объективную точку зрения, и тут же всплыл вопрос:
зачем лжет Мозговой? Но долго в положении независимого наблюдателя Толя
находится не мог и вскоре вернулся обратно, влекомый некой, неведомой
современной науке, щемящей силой. Ему снова стало стыдно и больно за
инженера, за Елену и себя. Нужно было настоять на отмене доклада.
Сказался бы больным, а, впрочем, он и так больной. Анатолий опять
вспомнил сегодняшнее оцепенение инженера, так похожее на то , уже
далекое, обнаруженное при их первой встречи. А вдруг Елена ничего не
знает? Толя припомнил, как инженер всячески пытался скрыть от Елены
инцендент на вахте. Он имел весьма смутное представление о сумасшедших,
но достоверно знал, что с ними бывают припадки, весьма опасные для
окружающих. В благородном порыве он решил тут же предупредить Елену. Но
телефон молчал, и тогда Толя раскрыл журнал местных командировок и
записал: По требованию заказчика отбыл на "Марс". Такая не подходящая к
моменту щепетильность доказывала, что, по-крайней мере, Ермолаев,
находился в полном уме и здравии.




Глава 12. Существует или ангажировано?




Не желая встречаться с инженером, Толя позвонил в дверь
ответственного квартиросъемщика Марка Васильевича Разгледяева. Тут же,
будто его поджидали, открылась дверь и появился инженер.

-А где Елена? - недоумевая спросил Толя.

-Она скоро будет, - ничуть не удивившись гостю и его вопросу
ответил Николай Степанович.

Лицо Богданова ничего не выражало. Казалось, инженер совсем не
видит гостя. Они так немного постояли, а потом хозяин повернулся и
перекошенной походкой, чуть наклонив правое плечо, отошел растворяясь в
полумраке. Припадок, подумал Толя и захлопнул за собой дверь. Наступила
кромешная тьма. Сделав еще несколько шагов, Толя натолкнулся на
инженера.

-Надо включить свет, - подсказал Толя.

-Незачем, я и так все вижу, - дребезжащим голосом возразил
Богданов.

-Вы ждали кого-то? - Толя решил прощупать почву.

-Почему вы так решили?

-Ну, вы так быстро окрыли дверь.

-Да, я ждал вас.

Инженер замолк.

-Вы стояли в темноте и ждали?

-Здесь не темно, - опять возразил инженер.

Толе стало не по себе.

-Лампочка даже не горит, - растерянно сказал Толя.

-Не горит, - подтвердил инженер.

-И все рано светло?

-Светло, - тихо настаивал инженер.

-А на у лице темно? - Толя задал контрольный вопрос.

-Ночью темно, днем - светло.

-А в институте было темно? - пытаясь разгадать игру, спросил гость.

-В институте? - переспросил Богданов и вдруг часто задышал, - Вы
заметили, что институт похож на наш дом?

-В каком смысле?

-Архитектурном. Вам не кажется, что вот этот дом и институт
построены одним архитектором?

-Не знаю, - Толя задумался. - Наверное, оба здания возвведены в
одну и ту же эпоху?

-Наверняка, - инженер помолчал и задумчиво добавил, - Эпоха,
странно - похоже на эхо.

Инженер напрягся, будто сдерживал что-то внутри. Толя почувствовал
и попытался успокить Богданова.

-Вы не волнуйтесь, может лучше мне уйти?

-Нет, нет, -испугался инженер, - Постойте, я сейчас тапочки ... -
он кажется нагнулся и принялся шарить по полу. - А, черт, куда же они
подевались...

-Не надо тапочек, - Толя в темноте кое-как нащупал инженера и
помог ему распрямиться.

-Вы, наверное, полагаете, что я сумасшедший? - спросил инженер и,
не дожидаясь ответа, продолжал: - Не надо мне отвечать, не надо лгать. Я
знаю как вы думаете. Нет, я еще не сумасшедший, не смейтесь, - Толя
попытался запротестовать, но безуспешно, - не смейтесь там внутри себя.
Думаете - сумасшедший никогда не знает, что он сошел с ума? Ошибаетесь.
Я раньше тоже так думал. Понимаете, самое страшное, человек знает и
чувствует, что сходит с ума. Так природа устроена. Все происходит не
сразу, а рывками, поэтому я и вижу, что пока не совсем еще, я только
отправился в этот путь. Айяйяй как же без тапочек? Ну, да ничего -
все-таки вы в некотором смысле здесь хозяин, Марк Васильевич.

-Я не Марк Васильевич, - вырвалось у Толи.

-Вы не Марк Васильевич, а я не инженер Богданов.

-Нет, нет, вы инженер, - спохватился Толя, вспомнив когда-то
услышанный совет ни в коем случае не спорить с сумасшедшими.

-Не надо волноваться, Марк Васильевич. Я знаю, вы в обиде на меня
за Елену. Все, что произошло - очень обидно, но поверьте, бывает и
гораздо хуже. Есть вещи и пострашнее. - Инженер сделал паузу и перешел
на шепот: -Страшно не то, что кто-то от нас уходит и мы остаемся в
одиночестве. Быть покинутым - счастье, ибо вы знаете, что с вами кто-то
раньше был. Какое же это одиночество, если есть воспоминания. Вы верите,
что с вами что-то происходило на самом деле, что подле вас был живой
человек. Живой, а не как бы живой! Но если никогда - вдумайтесь,
никогда! - рядом с вами не было и никогда не будет ни одной живой души,
если вы один с начала и до конца?!

-Не понимаю, - Толя тоже почему-то перешел на шепот.

-Я поясню. Только вы мне помогите, о нет, не действием, одной
памятью. Припомните, бывало ли у вас так: видишь человека каждый день,
живешь, работаешь бок о бок и вдруг выясняется, что он совсем не то?
Будто он себя за кого-то выдавал.

У Толи по спине поползли мурашки. Именно с этим он столкнулся в
последние дни.

-Было, - признался Толя, с трудом скрывая волнение.

-Воо! -воскликнул инженер. - Так и есть, и с вами то же, Марк
Васильевич. Ну да я вам сейчас приоткрою завесу. Я много, много думал и
теперь скажу, только вам, как близкому человеку скажу. Только не
смейтесь.

-Я вовсе не смеюсь, - заверил Толя.

-Так знайте: все сущее вокруг - дома, деревья, люди, облака, сама
земля, звезды и даже звездные конгломераты, суть сплошная мистификация!

-То есть? - опешил Толя.

-Да, да, мистификация, глобальная, ужасная мистификация...
бу-та-фо-рия! Вот вы предлагает свет зажечь. А зачем? Нет никакого
света, нет никаких свободно летящих волн, все - конфетные обертки,
красивые, блестящие конфетные обертки, а внутри - пустота, ничто.

Инженер нащупал Толину руку и крепко сжал.

-А знаете, Марк Васильевич, зачем я вас спросил, не бывает ли с
вами тоже? Ведь если все вокруг меня сплошная мистификация, то что же
такое вы? А я вас спросил - будто вы тоже, как и я, обманутый, причислил
вас к человекам, а не явлениям, пригласил вас - давайте, мол,
поразмышляем над странностями окружающего мира, словно мы оба дотошные
исследователи. Да, какой же вы, Марк Васильевич, исследователь, вы даже
и в малой степение и не нюхали этой самой материи, вы же ее только
по книжкам знаете. А из книжки что - из книжки только и может родиться,
что новая книжка. А я, извините, естествоиспытатель, чувствуюте -
испытатель естества. Я эту самую материю на собственном горбу ощущал,
обонял, фотографировал. Преинтереснейшая штучка, скажу! - инженер
захихикал. - Ну, да ладно, бог с ней. Хорохорюсь, а самому жутко - вдруг
и правда мои детские страхи возьмут ни с того ни с сего да и
подтвердятся? Иногда до того припрет - боюсь из дому выходить, вдруг все
разом перестанут притворяться, будто они просто по делам идут или так
гуляют, возьмут и начнуть в меня пальцем тыкать и в глаза смеяться, мол,
эка мы тебя голубчик, провели. Но теперь уже не боюсь, надоело. Хватит,
нужно все выяснить раз и навсегда, чтоб никаких вопросв. Я почему к вам,
Марк Васильевич, именно к вам обращаюсь - ведь я мог и у Елены спросить,
или у Гоголя-Моголя. В конце концов, мог бы и у Доктора выяснить. Но они
добрые - соврать могут. Скажите же прямо сейчас.

-Что же я скажу? - как можно мягче спросил Ермолаев.

-Признайтесь, весь мир - сплошная инсценировка.

Инженер, затаив дыхание, ждал разгледяевского ответа.

-Почему инсценировка, да и чья?

-Вот это я не знаю, но чувсвую - определенно спектакль. Потому что
естественная жизнь в таком виде невозможна.

-Не понимаю, что именно вас не устраивает?

-Не хотите прямо сказть. Я знал - прямо не скажут, потому и не
спрашивал никогда. Я даже метод придумал специальный. Думаю, выберу
человечка прямо из толпы, любого наугад, прижму где-нибудь - он и
признается. А один раз, даже стыдно сказать, идея у меня появилась.
Остоумная, ужасно. Мысль мелькнула: если они прикидываются живыми
существами, то, значит, они на самом деле и не живые, следовательно, и
смерти для них нет. Как бы, думаю, проверить такое предположение?

От последних слов инженера Толя окончательно расстроился.

-Не бойтесь, Марк Васильевич, я так - чисто теоретически, я ведь
знаю, что и мертвым угатована своя роль. Так что с них взятки-глалки. Но
вы-то будете утверждать, что небо - потому что синее, что вода - потому
что влажная, и что весна на дворе - потому что март. И отсюда, мол, все,
чему положено, то и происходит естесвенным ходом вещей, следовательно, и
существует. Так как же: существует или ангажировано?

-Существует, - твердо ответил гость.

-Ага, не прижал я вас, значит. Поймите, насколько важно знать
правду - иначе ведь трагедия случится может. Я вам одну историю
расскажу, вы ее к делу присовокупьте. История не история, в общем, быль
про мальчика и дяденьку. В одной хорошой семье родился мальчик. Очень
обрадовались родители ребенку, а особенно тому, что мальчик. Дело в том,
что шла война и мужчин стало в стране не хватать. Рос мальчик, ни быстро
ни медленно, а так - в соответсвии с питанием. Родители очень любили
сына, но еще больше любили одного дяденьку, а почему дяденьку любили -
неизвестно, но хвалили и почитали. Например, принесут домой хлеба, сядут
кушать и обязательно спасибо скажут тому дяденьке, что хлеб вкусный. Или
купят мальчику обнову и специально дяденьку добрым словом помянут. Рос и
рос мальчик, пошел в детский сад. Там - нянечки добрые ласковые, очень
детишек любят, но еще больше любят того самого дяденьку, да так сильно,
что прямо с утра вместе с детишками песни благодарности про дяденьку
поют. А уж по праздникам - вообще радость. Родители мальчика на руки
берут и напоказ дяденьке несут. Увидел мальчик дяденьку и тут же
убедился, какой он сильный и добрый, словно волшебник. А после -
гости дома соберуться, еды принесут и все вместе этого дяденьку за
столом любят и чтут. Вырос мальчик, пошел в школу, совсем стал
самостоятельный, лучше всех стих про дяденьку выучил и громко прочел.
Учительница от радости плакала и хвалила дяденьку. Полюбил мальчик
дяденьку, как своих папу и маму, и даже сильнее. И еще лучше стал
расти-подрастать. Но тут случилась беда - неожиданно умер дяденька.
Черным-черно от горя стало. Заплакали мама с папой, заплакали соседи,
заплакала учительница. Но один мальчик не заплакал, а пошел в чулан,
отыскал там старый дедовский ремень, завязал его воруг шеи и повесился.
Вот такая грустная история, Марк Васильевич.

Толя сглотнул сухим горлом.

-Теперь отвечайте : могло ли такое быть в естественном мире?

-Нет, - выдавил Толя.

-Именно, не могло! Ведь это же бред, фарс, игра. Какой уж тут
свет?! Ну, зажжем свет, Марк Васильевич, и что? Все прояснится? Что же,
давайте попробуем, только я боюсь, вы мне какой-нибудь фортель выкинете.

-Какой фортель?

-Делает вид, будто не понимает.

-Не понимаю.

-Хитро! А вдруг при свете выяснится, что вы вовсе не Марк
Васильевич?! Я даже точно думаю - так и будет, да, да, - инженер
принялся шарить по стене в поисках выключателя. - Сейчас проверим,
существует или ангажировано.

Но прежде чем инженер произвел решающий опыт, дверь окрылась и на
пороге появились Елена и Доктор. Елена, не замечая Ермолаева, бросилась
к инженеру.

-Что же ты, Коленька?

Инженер в поисках выключателя залез на вешалку и там совершенно
запутался среди одежды. Кое-как, Елена извлекла его наружу и они с
Доктором отвели больного в гостинную.

А Ермолаев так и стоял в прихожей, пока снова не появился Доктор на
ходу зажигая сигарету:

-Пойдемте на лестницу.

На лестнице они уселись прямо на ступеньках.

-Вы откуда здесь? - спросил Доктор.

-Я, я, я хотел предупредить Елену...

-О чем?

-Ну, что инженер... что он не здоров.

-И как же он нездоров?

-У него... Он сумасшедший, - вырвалось у Толи.

-Откуда же такой диагноз? - спокойно спросил Доктор.

-Он состоит на учете, в психическом диспансере, у него какой-то
синдром? - Толя говорил уже по мимо собственной воли.

-Синдром - это правильно, но почему такой диагноз, что-же,
по-вашему, раз на учете то и сумасшедший?

-Извините, я, может быть, слишком резко выразился.

-Вообще говоря, слишком. Там много и нормальных людей, просто
некторые обращаются в профилактических целях.

-В профилактических, вы бы послушали, что он мне тут говоил?

-Так, так,так, - заинтересовался Доктор.

Толя вдруг замолчал, не зная, стоит ли пересказывать их с инженером
разговор.

-Хорошо, что вы не решаетесь сходу говорить о таких личных вещых,
но вы не стесняйтесь, мне можно - я добра Коле желаю.

-Он считает, все вокруг, то есть абсолютно все - сплошная... - Толя
замялся не смея докончить.

-Мистификация, - помог Доктор.

-Да. У него страшная мысль, будто его все обманывают. Понимаете,
ему кажется, что все окружающие знают что-то такое, чего ему не
рассказывают. Я даже представил себе и мне тоже стало страшно. От этого
точно свихнуться можно. И еще... еще он рассказал мне одну горькую
историю, я, даже, не знаю могло ли такое быть.

-Про дядю и мальчика? - не очень-то сомневаясь в ответе, спросил
Доктор.

-Вы тоже знаете, - вспыхнул Толя.

-Знаю, я же работаю в психиатрической больнице. Там я и
познакомился с Николаем Степановичем.

-Значит, вы все знали и не предотвратили!? - возмутился
Анатолий.

-Что?

-Да все! Доклад его например, ведь это же крах, провал!

-Провал? - переспросил Доктор, затянулся и выпустил через нос две
голубых струи. - Да, Елена, рассказала. Нехорошо получилось. Но для него
был шанс, ему так необходимо было победить - это же лучше всяких лекарств.
Да кто знал, что у вас там такое зверье. Я и вас, Анатолий, специально
изучал. Смотрю - мужик вроде нормальный, не заторможеннный, да и Коля
все повторял, мол, там профессионалы - разберуться. Разобрались, - с
издевкой закончил Доктор.

-Это вы зря. Мне и самому не понравилась атмосфера, но изобретение
Богдановское - бред, да и что может изобрести больной человек.

-Нет уж - позвольте, - перебил Доктор. - Да так нас всех можно
больными выставить. Ведь, у Николая Степановича десятки изобретений
внедрены, а то что предрасположен - так это не он виноват.
Предрасположен - не значит болен. Да некотрые навязчивые идеи посещают
его, но сам же подвергал их убийственной критике. Правда, он то
подверагл, а жизнь, нда... Другой бы на его месте, глаза прикрыл рукой,
будто вдаль глядит, а он - нет, все выискивает pro и contra.

Доктор докурил сигарету и зажег новую. Сделал несколько затяжек, и
тут же выбросил.

-Ладно, я пойду к ним. Уходите. Елена очень не в себе и черт
те чего может наговорить. А это будет несправедливо - вы, Анатолий,
человек хороший, только молодой.

Едва скрылся Доктор, как появилась Елена. На лестничной площадке
воцарилась тягостная тишина.

-Чертовски хочется курить, - наконец сказала Елена.

Ермолаев только развел руками и преодолев робость все-таки
поинтересовался:

-Как он там?

-Ничего, уже лучше.

-Что же теперь будет?

-Не знаю, на душе гадко, будто тебя с грязью смешали, а ответить
нечем, - казалось, сейчас Елкена разрыдается, - Особенно этот ваш
профессор, добренький... Боже, мне его хотелось разорвать в клочья!
Честное слово... Ты тоже хорош. Мог бы и вытупить. Чего испугался?

-Я не испугался, но и профессор и Николай Степанович...

-Не смей сравнивать их! - Елена почти уже рыдала. - Этот упырь,
ведь от таких все и происходит. Я думала, хоть у вас в естественных
науках полегче, там же долго врать нельзя, там же есть чем проверить. Ты
должен был всать и сказать: профессор, давайте серьезно разбираться...

-Я ничего не понял...

-Видишь - не понял, а говоришь чушь. Новое всегда непонятно
вначале, иначе это новое давно бы открыли.

Толя не нашел чем возразить, да и не хотел больше спорить, полагая,
что это будет слишком жестоко. К тому же ее реакция... Она так
переживала. В сущности, Толя даже где-то завидовал инженеру. Ему
казалось, что если кто-либо за тебя так переживает и так болеет, то это
уже счастье.

Они еще немного помолчали.

-Все же не надо было ему вытупать, - не выдержал Ермолаев.

-Да вы его сами тянули.

-Мы?

-Ладно, теперь уж все равно, сейчас принесу.

Елена ушла и вскоре вернулась с конвертом в руке.

-Прочти, - она протянула таинственный конверт.

Толя внимтельно рассмотрел его со всех сторон. Адрес Богданова был
напечатан на машинке. Слева на конверте помещалась красочная вставка с
парящим в голубом небе воздушным шаром, внизу подпись - "Летательная
техника". Адрес отправителя отсутствовал. Толя достал содержимое и
прочел:

{\it "Многоуважаемый товарищ инженер Н.С.Богданов!
Сообщаю, что Ваш труд "К единой теории..." попал на рецензию к
профессору Суровягину. Хотя я не имею никакого отношения к этому делу и
являюсь лицом незаинтересованным, считаю своим долгом сообщить
нижеследующее.

Выводы Вашей несомненно интресной и многообещающей теории находятся
в вопиющем противоречии с концепцией, развиваемой профессором
Суровягиным, а также его сотрудником В.В. Калябиным. Концепцию эту
считаю надуманной и глубоко ошибочной, а ее авторов - людьми недалекими
и нечистплотными. В таких услвоиях не может быть и речи об объективной
оценке Вашего труда назначенными рецензентами.

Но, я знаю, найдутся люди, способные объективно оценить научные
достоинства Вашей работы. Поэтому рекомендую настоять на публичном
обсуждении Вашей работы.

Содержание этого письма прошу не разглашать во избежание репрессий
по моему адресу.

С глубоким уважением, Ваш друг. "}

-Вы думаете это написал я?

-Нет, Коля не верил.

-Из-за этого письма он...

-Да, когда мы получили конверт, он поехал в институт, чтобы
настоять на публичном обсуждении.

-Но, ведь это письмо - дрянь.

-Да, дрянь, а что же? Ты же сам вчера названивал и говорил, что
будет представитель из академии. - Елена обхватила голову руками. - Я
уже ничего не понимаю. Все сплошное вранье.

Анатолий не нашел как ее успокоить и лишь попросил письмо. Елена
равнодушно махнула рукой, а Толя что-то буркнув себе под нос, взял
конверт и ушел.

По уже сложившейся традиции внизу он столкнулся с Разгледяевым.

-Аааа! - радостно вскричал Марк Васильевич. - Мой дражайший
бакалавр! Ученейший студент, э, нет, младой специалист - специалист,
собственно, чего? - напыщенно вопрошал Разгледяев. - Ну-ну, не
загораживайте мне дорогу, дайте пройти, звездный мальчик.

-Вам нельзя туда, - как можно тверже сказал Толя.

-Ни фига себе! - Разгледяев набычился со всеможной начальственной
строгостью. - Человек! Не подставляй шею, но подстовляй зад!

Толя не двигался, загородив узкий проход в подъезд.

-Мавр, ты сделал свое дело, можешь исчезнуть, - надвигался Марк
Васильевич.

-Туда нельзя, - упрямо повторил Толя.

-Я иду к себе домой, а мне нельзя?

-Но вы тут причем? - не выдержал Толя.

-Я причем? Я причем, да теперь один я только и причем. Хватит,
развели демократию, изобретатели-рационализаторы, ишь, повадились
рассуждать на свободные темы, женщинам мозги пудрить. Все, баста, попели
на гитарах - и будя, кыш на свое место! Развели тут розовые слюни.
Лопнул пузырь! А я ведь предрекал, я знал - истина восторжествует, я
инженера как свои тапочки вычислил.

-Как это? - удивился Анатолий.

-Ха! Я ведь даже тапочек своих из дому не забирал, ибо стопроцентно
знал, куда инженер летит. Эх, со свистом, под горочку, и с самого
Олимпа в болото! Так что извините-подвиньтесь. Ну, упрямый какой. Вот
сейчас возьму и руку тебе пожму, я и всему вашему институту руки жать
буду. А пока лично вам спасибо за службу, - Разгледяев протянул руку, но
толя даже не шолохнулся. - Не желаете, значит, бакалавр, быть генералом
физико-математических наук, не хотите экзамен на политическую зрелость
сдавать, а без политического уровня у нас до защиты высоконаучных
результатов не допустят. А я, как-никак, курирую ваш институт, пламенный
сосискатель ученых регалий. Хватит дискуссий, мне некогда, меня жена
ждет!

-Никто вас там не ждет, - уверенно возразил Анатолий.

-Поди прочь, а то у меня под ложечкой сосет. Ты кио - звездочет?
Звездочет. Так иди, звезды считай, а не прохлаждайся тут в рабочее
время, кстати, почему не на работе?

-Я не обязан перед вами отчитываться, и не тыкайте мне пожалуйста.

-Не тыкать можно. Вот смотрю я на тебя, бакалавр, и думаю: в таком
хорошем институте, и вдруг такое пятно невнятное. Институт осудил
инженера, а вы значит не согласны с мнением коллектива?

-С каким мнением? - Толя сделал простодушное лицо.

-С, мягко говоря, отрицательным.

-А вы откуда знаете?

-Не суй нос не в свои дела. - жестко сказал Разгледяев, собираясь
смять Толино сопротивление физически.

Вдруг Толю Ермолаева осенила идея.

-Я почему спросил, - Толя спешил поделиться с Разгледяевым, - Ведь
одно дело мнение коллектива, а другое - мнение президиума академии наук.

-Причем тут академия? - приостановился Марк Васильевич.

-Разве вы не знали, что на заседании присутвовал представитель
академии наук?

-Представитель? Где? Зачем?

Толя назвал фамилию одного уважаемого ученого и изложил позицию
Академии Наук, как он ее себе представлял:

-Ввиду отсутвия кворума провести повторное рецензирование.

Разгледяев качнулся от гнева.

-Откуда он взялся представитель?

-Прибыл по получении письма.

-Какого письма, чушь...

-Письма из института, без подписи естественно.

Разгледяев находился в полном замешательстве. Толя перестал наконец
служить препятствием и медленно побрел прочь от серого угрюмого дома. Что
же, по-крайней мере сегодня, Марк Васильевич не появится перед Еленой, а
что будет дальше, никому неизвестно. Но и не только Анатолий, но и
гораздо более умудренные опытом жизни, люди, такие как Виталий
Витальевич Калябин или Михаил Федорович Мозговой, или даже сам Петр
Семенович Суровягин, совершенно не предполагали, как все может
перевернуться в уже недалеком будущем.




Глава 13. Светлое подземелье Гоголя-Моголя





Утром следующего дня профессор Суровягин проснулся в настроении
главнокомандующего, одержавшего накануне важную стратегическую победу.
Темные, невежественные силы беспорядочно отступили под напором смелых и
решительных действий вверенного ему войска. Конечно, другой, менее
опытный человек мог бы посетовать: какая радость - вместого занятий
делом, пришлось тратить силы на пустую борьбу с диллетантом. Но в нашем
случае такой взгляд на вещи должен приниматься как поверхностный и
идеалистический. На фоне грядущих выборов в академию любая неоднозначная
реакция ее представителей волнует и тревожит соискателя. В венах его
играет молодая, полная кислорода кровь, и он во всяком удобном случае
настаивает на своей состоятельности. Здесь - ничего более, чем
нормальное, здоровое честолюбие. В случае же с профессором - и того
лучше. Петр Семенович свято верил в институты и считал присуждение
звания, хотя-бы и члена-корреспондента, не только материальным стимулом
к дальнейшей продуктивной работе.

При хорошем самочувствии профессор любил вспомнить кое-что
приятненькое из прошлой жизни и теперь, шагая обычной дорожкой в
институт, он бормотал про себя забавный стих, написанный лет двадцать
назад по одному сердечному поводу. Он никому не читал своих поэтических
произведений, хотя справедливо считал их значительно лучше того, что
публиковалось в литературных журналах. В его стихах наряду с хорошей
техникой, была и ирония, и философия. Друзьям же он декламировал чужие
стихи исключетельно талантливых, но умерших поэтов. Ведь профессор очень
тонко и остро чувствовал талант в других людях. Обычно он читал стихи на
дружеских вечеринках в своем гостеприимном доме. Коллеги уважали и
признавали в нем человека, знающего толк в искусстве и всегда с
удовольствием слушали его.

Зайдя в кабинет, он первым делм решил навести порядок на рабочем
столе. Такое желание возникало у него всегда после окончания очередного
важного этапа. Чтобы не скучать, он включил небольшой тразистор, верный
спутник в ночных наблюдениях за далекими небесными светилами. Он любил
приемничек, будто тот был живым существом, а не бездушной
электрической цепью. Купленный в одной из загрничных командировок,
приемник честно служил своему хозяину, правдиво сообщая о самых разных
событиях из окружающей жизни. В нужное время он информировал хозяина о
важных переменах в руководстве страной, о вскрытии застойности и
негативных тенденций, о культе личности. Кстати, первое время профессор
очень удивлялся - как этот ящичек, сделанный руками дотошных японцев,
так умело говорит чистым русским языком? Он видел в этом какой-то смысл
или, по крайней мере, знамение времени. Посредством старого друга,
профессор узнал о начале космической эры, о полете двух отважных
собачек, Стрелки и Белки, и, наконец, о беспримерном подвиге Юрия
Гагарина. Позже вновь были вскрыты некоторые негативные тенденции, о
которых правдиво сообщил транзисторный друг.

Но удивительное дело - все эти события проходили мимо профессора,
подобно тому как эфирные волны огибают непрозрачное препятсвие. Нет, не
абсолютно,
но по существу. Профессор обладал феноменальной способностью быть всегда
самим собой и при этом оставаться на своем месте. Так что, всякие
головокружительные перемены как бы его и не затрагивали. По-видимому
внутри у него был какой-то стержень или ствол, и у этого ствола были
соответствующие корни, уходящие в нечто крайне питательное.

Когда Петр Семенович включил приемничек, передавали последние
известия. После новостей политических, последовали новости науки и
культурной жизни, и диктор центрального радио приятным поставленным
голосом зачитал: "Агентство Франс Пресс передает из Парижа. Французский
астроном Одуэн Дольфюс, на высокогорной обсерватории Пик-дю-Миди, открыл
десятый спутник планеты Сатурн. Новое небесное тело названо именем
древнегреческого бога Янус..."

Не правы те, кто считает астрологию безнадежно устаревшей
лженаукой! Возможно, далекие планеты и звезды и на самом деле каким-то,
нераскрытым пока образом, влияют на судьбы людей. Во-всяком случае,
после услышанного у профессора даже потемнело в глазах. В один миг
пошатнулся стройный мир профессора Суровягина. Закачались стены зданий,
полетели с крыш телевизионные антенны и всякие посторонние предметы,
поползли по коммуникациям извилистые трещины. Все, с таким трудом и
любовью возведенное, рушилось, на глазах превращаясь в железобетонный
хлам. А меж зданий, пытаясь подпереть или что либо удеражать, металась
оскорбленная душа профессора Суровягина.

Петр Семенович вскочил и почему-то запер дверь на ключ. Профессор
негодовал. Он поминал разными нехорошими словами несчастного француза, а
вместе с ним диктора, и все центральное радио. Петр Семенович с
ненавистью посмотрел на транзистор, потом с размаху бросил его об пол.
Затихла музыка, оборвалась песня на полуслове, замолчал старый преданный
друг. Но не стало тише в голове профессора - там по-прежнему звучал
вкрадчивый голос диктора.

Несколько часов Суровягин провел в добровольном заключении.
Конечно, это было не бездумное шараханье с мысли на мысль. Его живой ум
лихорадочно искал более или менее приличный выход из создавшегося
положения. Он искал корни и причины, он с негодованием думал о происках
сверху и снизу. Потом он ощутил непреодолимое желание побыстрее уйти из
института. Но боялся, что только выйдет в коридор, как тут же на него
набросятся коллеги и начнут сочувствовать с плохо скрываемой радостью.
Наконец, преодолев накатившую слабость, профессор вышел из заточения с
твердым намерением и решимостью действовать. Впоследствии некоторые
сотрудники института будут рассказывать, что они видели профессора
немножко не в себе: он шел по коридору и, в несвойственной ему манере,
прижимался к стене.

Профессор не здороваясь ни с кем покинул стены альма-матер. Сначала
Петр Семенович хотел пойти прямо домой и сказаться больным. Во-первых,
это позволило бы в спокойной обстановке все детально обдумать и найти
верное решение. Во-вторых дома была жена, Татьяна Андреевна, добрый и
верный друг, готовый в любую минуту пожалеть и поддержать. Профессор
любил ее по-своему. В далекое прошлое время, еще до войны, он потратил
немало старания и сил, добиваясь руки и сердца этой доброй, но гордой и
независимой женщины. Тогда Таня любила одного молодого, талантливого
ученого, подававшего безусловные надежды на блестящее будущее. Однако
Георгий, так звали молодого человека, обладал целым рядом изъянов в
характере: был горяч, нетерпим и до наивности правдив. Петр Семенович
часто называл его дитя природы и, несмотря на это, оставался соврешенно
пустым местом в глазах Тани. Конечно, Суровягин ужасно страдал, но
чувство к девушке было столь велико, что он даже попытался короче
сойтись с соперником. Дружбе этой не суждено было развиться. К
несчастью, Георгий оказался однофамильцем вредного государству человека
и под каким-то мелочным предлогом был вскоре арестован. Татьяна была
безутешна в своем горе и если бы не дружеское, как уверял Петр
Семенович, участие, трудно представить, как сложилась бы ее жизнь.
Теплота и душевная забота Суровягина, с одной стороны, и внезапно
начавшаяся война вместе с последующей эвакуацией, с другой, разрушили
наконец границу отчужденности и она отдала ему свою руку. Позже Петр
Семенович заслужил и все остальное. Правда, временами ему казалось, что
какая-то маленькая частица ее сердца по-прежнему занята другим. Именно
этим он оправдывал свои измены, впрочем весьма мимолетные и редкие, и
совершенно не влияющие на крепкое чувство к жене.

Да, Петр Семенович мог смело пойти домой и найти там должное
сочувствие, но не пошел. Трудно сказать, была ли вообще у него какая-либо
определенная цель, но, во всяком случае, еще вдали от станции метро он
уже сжимал в руке свеженький блестящий пятак одна тысяча девятьсот
шестьдесят шестого года.

Петр Семенович не любил метро и, в отличие от Гоголя-Моголя, не
видел в нем прообраза транспортной системы будущего, призванной
осуществить пресловутое социальное равнодействие. Ему никогда не
нравились шум и грохот голубых составов, но особенно - огромные толпы
народу, которые с непревычки всегда его пугали.

Стоя на краю платформы в ожидании поезда, Петр Семенович почему-то
вспомнил инженера и его ничем не оправданное изобретение. Он подумал о
вопиющей несправедливости жизни: зачем, почему судьбе было угодно
вложить счастливую мысль о десятом спутнике в голову безответственного
графомана? Профессор вспомнил то злосчастное утро, когда на столе
обнаружил толстую бандероль цвета грязной охры. С каким-то горьким
удовлетворением он отметил собственную прозорливость, проявившуюся еще
тогда в недобрых предчувствиях. И что-то было еще - какой-то неприятный,
сопутствующий фактор. Ну да, был запах, запах сирени. Воспоминание ожило
с такой силой, что у профессора задвигались ноздри, будто и в самом деле
где-то рядом начал расцветать деревообразный крючковатый куст. Он
тряхнул головой, но запах не исчезал. В этот момент, на станцию влетел
первый вагон ревущего поезда, запах стал резче и отчетливее, и вместе с
нарастающим бешенным грохотом где-то под коркой захлюпало приторное
сладковотое болотце. Когда состав поравнялся с профессором, какая-то
непонятная упругая сила слегка подтолкнула его ближе к краю и Петр
Семенович Суровягин безо всякого противодействия повалился на
смертоносную для неподвижного наблюдателя размазанную голубую ленту.




Глава 14. Тот самый, Богдановский!





Тем временем в институте все шло как обычно. Вселенная по-прежнему
оставалась непознанной и Виталий Витальевич Калябин заканчивал
очередной график. Произведение, выполненное пером и тушью, безусловно
доказывало неизбежность победы теории двух девяток. В своей работе он
придерживался важного методологического принципа, высказанного как-то
Петром Семеновичем. "Чем, - говорил профессор, - руководствовались
мыслители прошлого? Они, - отвечал сам себе Суровягин, - пытались
объяснить мир. Мы же, должны перестроить его." И Виталий Витальевич
строил.

Рядом с ним шелестела бумагой молодая науная поросль в лице
Анатолия Ермолаева. Толя держал в руках два стандартных листка
потребительской бумаги. Он вертел их то так, то эдак, разглядывал то
один, то другой, даже складывал вместе и через них смотрел на окно. Один
лист представлял собой письмо инженеру, другой Толя вынул несколько
часов назад из своего стола, вставил украдкой в отдельскую печатную
машинку и отстукал: "Я не имею никакого отношения к этому делу и являюсь
лицом незаинтересованным." Посредством специального астрономического
прибора, именуемого блинк-компаратором, предназанченного для открытия
новых планет и звезд, Толя установил полную идентичность обоих шрифтов.
Это было первое открытие, сделанное Ермолаевым в стенах науного
института. Но открытие не радовало молодого ученого, и он не бегал с
радостными криками по институту, а тихо сидел себе за столом, пытаясь в
который раз найти хоть какие-то различия. Но теперь, даже невооруженным
глазом, было ясно видно, что буква "р" на обоих листочках слегка
выпрыгивает над строкой. Толя, еще потому не спешил обнародовать
открытие, что ждал, когда появится Михаил Федорович Мозговой.

Вскоре Мозговой действительно появился. Он был крайне возбужден. И
дело даже не в том, что он поставил свой портфель на стол Толи
Ермолаева. Глаза Мозгового блистали, словно окна горящего дома. Он забыл
поздороваться с Толей и сразу обратился к Виталию Витальевичу:

-Здравствуйте, дорогой мой Виталий Витальевич!

-А, Михаил Федорович! Здрасьте, здрасьте. Где это вы гуляете в
рабочее время? - дружелюбно отшучивался Калябин, оттаявший после
вчерашней победы на ученом совете.

-Я, Виталий Витальевич, не гуляю, я радио слушаю, - трагическим
голосом объяснил Мозговой.

-Странная мысль, не понимаю, - удивился Калябин, почуяв неладное.

-Чего же тут странного? Радио - важнейший источник правдивой
информации. Более того, я бы сказал, радио - в некоторм смысле
инструмент исследования наподобие микроскопа или телескопа, и даже
намного мощнее. Спасибо Попову за прекрасное изобретение. Сколько
открытий мы свершили с его помощью, а сколько еще предстоит?! Голова
кругом идет. А вот, представьте себе, наверно, товарищу Попову - ох, как
мешали, палки в колеса совали, рогатки там разные расставляли
бюрократические. Не могет быть, - коверкал речь Мозговой, - возражали
оппоненты, как это, понимаешь, передача слов на расстоянии без всякой
проволоки? Неее, без проволоки - никак, беспроволочный телеграф - енто ж
утопия, к тому же и вредная для российской промышленности. Куды ж мы
проволоку девать будем? - кричала царская профессура, купленная с
потрохами руководящими классами. Так бы, глядишь все и прикрыли, да тут,
к несчастью, этот паршивый итальяшка выискался, да-с, Макарони.
Заграница подвела.

Постоянным перевоплощением Мозговой окончательно запутал Калябина.
У того что-то внутри заныло. Условный рефлекс, выработанный за годы
общения с Мозговым, подсказывал: жди неприятностей. И уж совсем плохо,
если Мозговой начинал проявлять сочувствие. Тут-уж точно - либо сделал
какую-нибудь гадость, либо вот-вот сделает. Открытая еще минуту назад
душа Калябина скукожилась и в срочном порядке начала возводить
оборонительные укрепления.

Даже Толя почувствовал неладное. А мозговой виновато всплеснул
руками и продолжал:

-Да, Виталий Витальевич, просто обидно, работаешь, не покладая рук,
живешь делом, жизнь на него тратишь и вдруг - бац, на тебе. А все эти
средства информации. Завалили нас, понимаешь фактами, не успеваешь
разгребать. Я вот думаю, хорошо бы все заграничные журналы собрать да и
сжечь, и не только журналы, все уничтожить: коммуникации, связь,
телексы, и конечно радио. Вот тогда бы жизнь эпикурийская пошла:
возлегай себе на мраморе, сочиняй трактаты, законы, уложения.

-Вы так говорите, будто что-то подразумеваете, - перебил Калябин.

-К несчастью, к великому моему сожалению, должен признаться - да,
подразумеваю, очень многое подразумеваю, а говорю так непонятно, чтобы
мозги ваши напрячь, оживить. А иначе с размягченными мозгами вы и не
поймете, какое слово зачем употребляется. Представьте - пришел бы я и в
лоб: десятый спутник открыли. Да все последствия трудно даже и
пресказать...

-Стойте, что за выдумки? Какой спутник? - Калябин привстал.

-Именно -выдумки, выдумки - если бы я просто вам сказал, что
французы спутник у Сатруна открыли. А ведь я не зря про беспроволочный
телеграф
толковал, историю знать надо, но и не только знать, но и любить. А вы,
Виталий Витальевич, не любите историю, эх чувствую, не любите.

Но Калябин ничего не хотел слышать про историю, он хотел слушать
про спутник:

-Шутки у вас дурацкие!

-Какие уж тут шутки. Да вы сами можете удостовериться. - Мозговой
посмотрел на часы: - Сейчас будут последние известия, сходите к
профессору, у него транзистор, я знаю, есть на работе. Кстати, ему тоже
будет небезинтересно.

Калябин выскочил из комнаты.

-Неужели вправду открыли? - ошарашенно спросил Толя.

Мозговой утвердительно кивнул головой.

-Тот самый, десятый?

-Тот самый, Богдановский!

-Но этого не может быть!

-Вы еще скажите, что здесь происки темных сил или чья-то злая воля,
- издевался Мозговой.

-Нелепо, как нелепо, - только и сказал Ермолаев.

-Полная и окончательная победа инженера! Мы то хороши - графоман,
сумасшедший, дилетант, вот вам и дилетант. Нет, земля наша очень
плодовита гениями-самоучками. Не зря я за него душой болел-переживал.

Толя подозрительно посмтрел на Мозгового.

-Да, да, очень переживал, даже факт болезни скрыл, получается и я
за правое дело посильно боролся...

-И анонимки писали, - выпалил Ермолаев.

Сказав про анонимки, Толя испытал некоторое облегчение. Он наконец
освободился от тяжелого груза и справедливо рассчитывал, что теперь тот
будет давить на Мозгового. Но Михаил Федорович ничуть не смутился:

-Да, писал, и не стыжусь. Мне даже, извиняюсь, глубоко наплевать на
то, как вы это раскрыли, я единственно о чем жалею, что не подписался
под ними. Испугалася малость, слабинку допустил. Ну, да ничего, главное
- справедливость восторжествовала, развеяна калябинская белиберда. Нет,
подумайте, Толенька, - Мозговой чуть не смеялся, - концепция двух
девяток, каково звучит? Концепция, - повторил через мягкое "е" Михаил
Федорович.

-Нечестно, - возмутился Толя.

-Что именно?

-Нечестно теперь... Надо было раньше, прямо профессору...

-Хааа, - снова рассмеялся Мозговой, - ну, Толя, потешили вы меня.
Нечестно! Ай, какой плохой дяденька... Вы на себя, голубчик,
поворотитесь. Я то хоть молчал, а вы принимали живейшее участие в
основополагающих расчетах. Ну что, молодой специалист? Где ваша научная
честность, да что там честность - где квалификация? Обрадовался, как же,
сам профессор Суровягин задачу поставил! Почет. Поди, уже девочкам
хвастался, с профессором, мол, на короткой ноге. Да знаете кем вы тут
были? Как же, единственный математик в отделе, надежда профессора! Вы не
обижайтесь, Анатолий, я не от злости говорю, ведь вас тут заместо
обувной щетки использовали. Профессору чего не хватало? Лоску не
хватало, концепция была, а формул не было. Непорядок! Что же это за
теория без формул, мы же с вами ученые, а не философы. Профессор,
конечно понимал, что на одних калябинских графиках в академию не
въедешь, вот и удумал математического дурману напустить, прикрыть за
формулами извращенное понимание природы. Так вот друг мой любезный.

Откровения Мозгового были прерваны стуком в дверь. В институте не
принято было стучаться, и следовало ожидать чужака, что тут же и
подтвердилось. Дверь по приглашению открылась и на пороге появился
незнакомец в форме сотрудника внутренних дел:

-Это отдел профессора Суровягина? - вежливо уточнил представитель
правоохранительных органов.

-Он самый, а что? - Мозговой еще не отошел от своей вдохновенной
речи.
-Следователь Чугуев, - представился гость, показывая удостоверение.
-Я бы хотел задать вам несколько вопросв.

-Пожалуйста, но в какой связи? - легкомысленно поинтересовался
Мозговой.

-Можно, я все-таки сначала спрошу? - уклонился от вопроса
лейтенант, и присел за свободный стол. - Присаживайтесь и вы.

Гость достал из папки несколько бланков и сел вполоборота,
разглядывая научных работников. Вначале он переписал их биографические
данные. Ермолаев, в отличие от Мозгового, нервничал и путался. Слишком
многое свалилось на его бедную голову в эти дни. Однако, когда вопросы
стали крутиться вокруг профессора, Толя заподозрил неладное и спросил
прямо в лоб:

-Что произошло с профессором?

-Отчего вы думаете, что с ним что-то должно случится? -
проницательно спросил лейтенант Чугуев.

Толя пожал плечами.

-Вы когда видели профессора в последний раз?

-Вчера, - почти хором ответили бывшие суровягинские подчиненные.

-А сегодня, разве профессора не было в институте? - лейтенант
обратился к Анатолию.

-Не знаю.

-И вы?

-Ну, он нам в некотором смысле начальник, и не обязан перед нами
отчитываться, - ерничал Мозговой.

-Хорошо, а вчера? Вчера, ничего странного за ним не замечалсоь?

Толя грешным делом уже подумал не спятил ли профессор.

-В последние дни мы все были немного взволнованы, но это наши
научные дела. - Мозговой решил особенно не распространяться.

-Научные? - с сомнением в голосе переспросил лейтенант.

-Да, знаете ли, планеты, кометы и прочее, - растолоковал Мозговой.

-Хорошо, науку пока оставим. Вы не удивляйтесь пожалуйста вопросу,
- лейтенант, казлось, стеснялся спросить, - Что может означать для
профессора сирень?

Его вопрос даже не вызвал и тени улыбки на лицах свидетелей.
Наоборот один из них даже побледнел и пойманный тут же лейтенантом,
обстоятельно объяснил аллергическую ненависть пофессора к запаху майских
цветов. Следователь тщательно все записал и сухо прояснил дело:

-Сегодня, в семнадцать минут пополудни, профессор скончался от
тяжелого увечья полученного при падении под поезд метрополитена. Умирая,
профессор повторял одно и тоже слово - сирень.

- Как же так - увечья? Отчего? - разволновался Ермолаев.

Лейтенант пожал плечами.

-Народу на платформе много было, непонятно, как, но он повалился
под электропоезд, вообщем надо бы родственникам сообщить. Может быть вы
позвоните сами? - лейтенант попросил Мозгового, и получив заверения в
полной поддержке следствия, удалился.

Весть о смерти профессора Суровягина в мгновение ока облетела весь
институт. Тут же приказом директора была организована похоронная
комиссия, в которую от осиротевшего отдела вошел Виталий Витальевич.
Однако Калябин оказался недееспособным и в комиссию явочным порядком
кооптировали Михаила Федоровича Мозгового. Закипела невеселая, но крайне
необходимая работа.

Вслед за трагической вестью по институту пронеслась новость из
Франции. Если сначала в отдел приходили люди со скорбными лицами и
искренними соболезнованиями, то позже поток сочувсвующих ослаб, и стали
появляться любопытствующие: "Что, вправду спутник открыли?" - спрашивали
они.

Виталий Витальевич не вынес момента и ушел домой. Было бы
несправедливо укорять его в слабости. Вопреки плохому самочувствию он
принял активнейшее участие в подготовке и проведении ученого собрания,
чем способствовал торжеству научной истины, а то, что так в конце концов
обернулось - разве он виноват?

Мозговой, напротив, как-то весь воспрянул и активизировался. Он не
только раздавал указания, пользуясь безусловными правами ученика, но и
сам принимал живейшее участие в организации похорон. Собственноручно
составил текст некролога, подобрал подходящую фотографию покойного и
лично принимал соболезнования, оповещая по телефону многих уважаемых
людей города.

Марк Васильевич Разгледяев занимал не последнее место в списке
уважаемых ученых, но ему Мозговой позвонил в последнюю очередь. Выслушав
краткий отчет, Разгледяев разволновался и пожелал срочно встретиться.
Мозговой, сославшись на известную занятость, предложил поговорить по
телефону. Марк Васильевич рассердился, сказал, что это не телефонный
разговор, сказал еще кое-что, после чего Мозговой согласился встретиться
этим же вечером.

Толю Ермолаева тоже привлекли к работе. Он с Лидией Ураловой
отвечал за никролог. Секретарь профессора держалась стойко. Вооружившись
плакатным пером и тушью, она прекрасным шрифтом писала о том, как
внезапно ушел из жизни преданный делу науки ученый и коммунист Петр
Семенович Суровягин. И лишь когда Толя попросил подержать уголки
портрета, никак не желавшие приклеется, Лида, Лидочка, как ласково
называл ее профессор в хорошем настроении, расплакалась.

-Ну-ну, не надо, - начал с порога успокаивать как раз появившийся
Михаил Федорович. Он обнял ее за плечи и добавил: - Его уже не вернешь.
Смотрите, как наш Анатолий держится - молодцом.

Толя даже не повернулся. Он все делал автоматически, думая только
об одном: что же сейчас происходит с инженером?




Глава 15. Утро инженера





К утру инженеру полегчало и он, измотанный бессоницей, уснул. Елена
решила сходить хотя бы на часок на работу и оставила его одного.

Сон инженера удивительным образом перешел в свою противоположность.
В комнате было прохладно и он решил одеться потеплее и выйти на улицу.
Здесь его поджидал сюрприз. Огромный, с рыжими космами, раскаленный шар
парил среди редких ватных барашек в высоком небе. Под синим куполом
раскинулся город с изнывающими от зелени бульварами и проспектами.
Инженер мотнул головой, но видение не исчезло. Он снял шапку и задрал
голову вверх, подставив бледное от долгой зимы лицо теплым лучам. Они
пробирались в морщинки, протискивались сквозь красноватую двухдневную
щетину, приятно щекотали губы. Богданов улыбнулся и сквозь ресницы стал
разглядывать солнце. Багровыми кругами лопнули колбочки и палочки и он
увидел как солнце превратилось в темную синюю дырку на белесом небе. Как
хорошо, подумал Богданов и закрыл глаза. Он еще долго так стоял, словно
мальчуган, удивленный благородством системы мира. Он ощущал ее всю,
разом, от центральных магматических слоев до самых дальних горизонтов
Вселенной. Он знал и принимал ее законы уже потому, что сам являлся ее
неотъемленной частью. Здесь было хорошо, здесь стоило жить, здесь
миллион лет казались мгновением. Интересно, подумал инженер, а разумна
ли Вселенная, желающая понять самое себя?

В этот момент его кто-то задел плечом. Он оглянулся вокруг и
обнаружил толпы народу.

-Постойте! - хотел им крикнуть инженер. - Посмотрите вокруг, вон
трава, вон деревья, а вон черные умные птицы!

Но он промолчал - уж больно все заняты были личными делами. Кто-то
совершал покупки, кто-то опаздывал с квартальным планом - в общем, он не
обижался на них. Но его так и подмывало перекинуться с ними хотя-бы
словечком.

На бульваре он теперь видел множество родителей с детьми, т.е. с
детскими колясками.

-Где же ваше дети? - удивился Богданов, когда обнаружил, что
коляски пусты.

-Где же дети? - снова удивился инженер, заметив что вокруг нет ни
одного ребенка. Страшная догадка мелькнула в его воспаленном мозгу. Он
зашатался и, чтобы не упасть, схватился за дерево. Но дерево не держало
- оно подломилось словно свернутый рулон картона. Он посмотрел на руки -
они были перепачканы коричневой гуашью. Потрогал траву, листья -
подкрашенная бумага. Люди обступили инженера с интересом разглядывая его
действия.

-Все ложь! - крикнул инжнер, - это все ложь! Неужели вы не видите -
все это сделано какой-то машиной, потому что для такого количества лжи
нужна специальная машина!

Вдруг он вспомнил о чулане.

-Вы что же, - кричал он людям, - думаете и ремни в чуланах из
бумаги? Пустите меня! - он попытался выбраться за живую изгородь. - Мне
нужно домой, пока не поздно, я должен снять его. И вы спешите, спешите
по домам, я вас уверяю - они настоящие из свинной кожи!

Инженер метался, не находя просвета в тесно сплетенном людском
кольце. Вдруг, остановился, замер, а после с криком "вы не живые",
ринулся поперек людской стены. В последний миг люди расступились и он
проскочил наружу. От скорости все смазалось: дома, улицы, машины - все
проносилось мимо киношными декорациями. Он ехал автобусом, толкался в
метро, жался в троллейбусе. Он чувствовал - опаздывает. За спиной
слашались притворный шепот, переругивание, смех, будто обсуждали именно
его и именно с ним не соглашались. Говорили: "Неее, не успеет, у нас с
общественным транспортом перебои." "А вдруг, успеет? - шептали другие. -
Вишь, как резво бежит." Временами в толпе мелькали знакомые лица, но
инженер их не узнавал, а может быть, и узнавал, но уж очень спешил.
Наконец он добрался до серого дома, побежал по широкой лестнице.
Ступеньки за ним обламывались и сухим хлопанием падали в пролет. Он
нагнулся, поднял кусочек, попробовал на зуб.

-Папье-маше, - шепнул с ожесточением.

Каким-то неуловимым движением он вскрыл дверь с латунной пластинкой
и направился в кладовку. В кладовке было темно - лампочка за
ненадобностью давно сгорела. Он побежал на кухню, взял спички и вернулся
в чулан.

-Ты чего там ищешь? - послышался голос за спиной инженера.

На-ка, посвети, а я посмотрю, - инженер протянул спички
Гоголю-Моголю.

Гоголь-Моголь покорно поднял источник света над головой инженера.

-Никого нет, - развел руками инженер.

-А кто должен быть? - удивленно спросил утопист.

-Он, - многозначительно пояснил инженер и принялся рыться на
полках. Наконец нашел. Это оказался старый кожанный ремень. Богданов
попробовал на прочность, пытаясь его растянуть - настоящий.

-На, возьми, - он протянул ремень Гоголю-Моголю. - Или нет - я
лучше выброшу.

Инженер пошел на кухню и там сунул находку в мусоропровод.
Гоголь-Моголь неотрывно следовал за товарищем. Тот покончив с ремнем,
вымыл тщательно руки и наконец взглянул на гостя.

-Ты как здесь оказался?

-Дверь открыта.

-Ну, ну, - только и сказал Богданов.

-Мне Лена насоветовала: зайди, мол, проведай. Вот витаминчиков
принес, - Гоголь-Моголь протянул килограмм антоновских яблок.

-Зачем тратился? Спасибо, конечно, но при моей болезни разве
яблочками вылечишься? - инженер взял одно яблоко и принялся его нюхать.

-Да брось - какая твоя болезнь, так, переутомление. А отчего
переутомление? Как раз от недостатка витаминов. Ты не нюхай, а ешь, в
них железа много, нам как раз железа не хватает. Размягчаемся,
нервничаем, на всякие второстепенные факторы здоровье гробим... -
Гоголь-Моголь умолк, почувствовав, что клонит не туда и решив как-то
развлечь друга рассказал историю.

-Ох и случай сегодня приключился. Сколько работаю в метро, а такого
не припомню. Въезжаем с моста на станцию, смотрю - мужик один на самом
краю платформы стоит. Мне еще напарник крикнул: "Глянь - чудило, как
стоит!" Я, конечно, просигналил на всякий случай. Мне даже показалось
отступил мужик. А когда остановилсь, слышу - шум, гам, дежурный флажок
подняла. Представляешь, Коля, этот человек таки свалился. Ударило его
сильно, кровища. Нам рассуловитаь некогда, расписание... Скончался
бедняга...

-Погиб? - переспросил инженер.

-Убился насмерть.

-Как он выглядел?

-Ничего особенного, пожилой, интеллигент.

-Нет, я имею ввиду - там, на платформе - как он?

Гоголь-Моголь удивленно посмотрел на инженера.

-Я не рассматривал. Вообще не люблю мертвых.

-Значит, умер?

-Да, -как-то неуверенно сказал Гоголь-Моголь. Ему опять показалось,
будто опять заехал не туда. - Не думай о нем, это я, старый дурак, несу
черт те знает чего, нашел о чем рассказывать, но сам понимаешь, такой
случай редкий. Жалко его, конечно, жил себе человек, мечтал, планы
строил... - утопист взял яболоко и с треском надкусил. Давно забытый
вкус напомнил о других временах года.

-Эх, когда эта проклятая зима кончится?

-Зима? - встрепенулся инженер, - Разве сейчас на улице зима?

-А чем наша весна не зима?

-Тяжело мне, Гоголь. Ты не уходи, ладно? - попросил Богданов с
мольбой глядя на товарища.

-Я и не собирался, не волнуйся. Сейчас чайку попьем. Давай-ка
поставлю. - Гоголь-Моголь налил в чайник воды и зажег теми же спичками
плиту. - Не грусти, - продолжал успокаивать утопист, черт с ним, с этим
ученым собранием. Ты свое дело сделал, а истина рано или поздно
сторонников найдет себе. Главное, знай работай дальше для блага
отечества - ведь ты талант, Коля, пойми, прочувствуй, а с талантом везде
хорошо.

Инженер было запроотестовал, но Гоголь не дал ему и слова сказать.

-Знаю, знаю, начнешь сейчас скромничать, отказываться, мол какой я
гений, а я и спорить не буду, меня агитировать не надо, я уж пожил среди
людей, разобрался - что к чему. Меня теперь не проведешь. А то распишут
- и такой и сякой, и все он предвидел, и все понимал по-особому, и в
детстве на скрипке играл, и черт-те как не по-нашему мозги у него
устроены. Чепуха. Просто мужик был нормальный, понимал все как надо, не
приспосабливался, и сам не навязывался, и взглядов своих не навязывал.
Жаль только - немного таких людей. А почему? Потому что не верят в себя,
думают, чего бы такого на себя напялить, какую такую гримасу состроить,
чтоб остальные в нем необычайные приемущества заподозрили. Вот и ходят в
масках с каменными лицами. Так и разыгрывают театр. Тот певец вылезет на
сцену, глаза выпучит, щеки раздует, ручонками машет, ля-ля-ля - одним
словом, стальное горло. А копни его поглубже - все в себе поломал, жалко
даже. Потому и придумывают: стили, течения, жанры. Чтоб каждому зверьку
по клетке, а каждому царьку по государству, хочь и маленькое, а свое.
Нет бы сказать просто, что все дрянь, чепуха, выверт. Ты понимаешь,
Коля, не верят в себя, обидно. Я не знаю, кто это придумал, зачем?
Другие из зала смотрят, да и я так могу, думают, даже лучше, раздувать
щеки и к тому же ушами двигать.

-Больно строг ты к людям, - упрекнул инженер.

-Время строгое наступает, контрольный опыт начался, эпоха
проверяемости. Еще пару сотен лет - и баста, поезд дальше не пойдет,
просим освободить вагоны!

-Что за проверяемость и кто опыт ставит? - спросил с напряжением
инженер.

-Кто? - переспросил утопист, не понимая, какие тут могут быть
затруднения. - Ты, например, я, все мы. Вот пришел бы, например, тыщу
лет назад человек и объявил: все вокруг субстанция воды и пламени. Поди
его опровергни. Ведь он на слова наплюет, акргументы растопчет, мол,
верую и все тут. Еще и филосовскую школу организует, последышей
читать-писать по-своему научит. Они ж еще тыщу лет процветать будут,
потому как проверить некому. Сейчас, конечно, по такому вопросу сомнений
нет. Конечно, теперь с водой и пламенем никто и не суется, сейчас
ветвистее накручивают. Какая-нибудь всеобщая классификация населения
годков сто продеражться только и сможет, а потом розог пропишут. Тут и
выяснится, что есть объективная потребность, а что графомания. Тогда уж
двигай не двигай ушами - бестолку, катись на свалку истории, здесь и
выйдут наперед нормальные люди, которым прикидываться противно.

-Ох, не знаю, как тыщу лет назад, а сейчас вода и пламень оченно
злободневны.

Гоголь-Моголь в недоумении принялся тереть длинный нос.

-В каком смысле?

-В смысле, что чайник кипит, - инженер улыбнулся.

Настроение инженера пошло на поправку. Беспредметные шараханья
товарища, его смелые экскурсы в историю возымели самое благотворное
влияние на самочувствие Богданова. Проклятый город с неестественной
растительностью покрывался налетом критического реализма и уходил на
второй план. Гоголь-Моголь любил рассуждать, а инженер любил его
слушать. Вообще инженер любил рассказчиков. Здесь была привычка, здесь
было преклонение, почти святое, приобретенное за долгие годы невольного
общения.

-Как твой трактат о всеобщем равнодействии? - подогрел инженер
друга.

Гоголь-Моголь бросил заваривать чай.

-Ооо, бомба! Только тяжело идет, статистических данных не хватает.

-Но ты давай поспешай, - приободрил Богданов.

-А куда спешить? Я уже опоздал, теперь лет через сто только и
напечатают. Ладно, чего жаловаться, - Гоголь вяло махнул рукой. -
Пятнадцать лет писал, и еще пятнадцать попишу. Но все равно - бомба. У
меня тут такие мотивы появились - пальчики оближешь, сейчас пишу главу:
идея, как оружие массового уничтожения.

-Слишком уж публицистично.

-Да, именно, понимаешь, нужно все разжевывать, иначе ничего не
поймут, не захотят понять. Перестали люди верить, что им могут что-то
толковое сказать. Все же корячатся, формы изобретают, стили разные, а
почему? Мыслей новых нет, считают, что все уже давно
придумано-перепридумано, сказано-пересказано, остается только в другом
разрезе. Потому что кто-то погорячился и сказал, мол, и тыщу лет назад
все было тоже - и любовь, и красота, и ненависть. А я утверждаю - ничего
подобного. По-другому было, не знаю уж, лучше или хуже, но по-другому.
Но это ж каких-то тыщу лет, это же - тьфу, наплевать-растереть, а мильен
не хочешь? Мильен годков всеобщего счастья, а? голова не кружится, во
рту не пересыхает? а не хочешь, к примеру, мильен лет мрачного
средневековья? Что, противно? Нужна новая надежда!

Гоголь-Моголь очень переживал когда говорил. И это инженера
успокаивало. Ему казалось, что хоть в этом деле есть кому беспокоится
кроме него, есть у кого душа болит - значит есть кому и волноваться.

-Но знаешь, Коленька, все-таки я чертовски оптимист, я верю -
пройдет немного времени, лет триста, и восторжествует царство свободных
изобретателей, и какой-нибудь мечтатель тех времен и народов, -
Гоголь-Моголь гордо возвысился над чайником, - скажет: жили они в убогое
время, творили убогими средствами, а все ж были людьми.





Глава 16. Наотрез отказался





Михаил Федорович Мозговой полагал - все, что могло произойти этим
историческим днем, уже произошло. Мозговой не был ретроградом, как,
например, Калябин, и потому с радостью встретил известие о новом ученом
отрытии. Правда, радость чуть было не сошла на нет под воздействием
безвременной кончины учителя. Но и было бы несправедливо представлять
дело таким образом, будто Мозговой был безутешен в своем горе. Напротив,
он прибывал в бодром, энергическом расположении духа. В нем внезапно
начали просыпаться дотоле неведомые окружающим руководящие свойства,
вдруг заблиставшие при организации похорон. Он был так доволен
собственной деловитостью, что, придя домой, позволил себе расслабиться
парочкой рюмок водки. И тогда нагрянул Марк Васильевич.

Разгледяев слушал рассказ Мозгового со все возрастающим глухим
раздражением. И дело было не только в фактах. Факты он знал. Дело было в
наглой, отечески сочувствующей манере Мозгового. Разгледяев, снова
увидел в собеседнике безусого, зарвавшегося юнца, который с пагубной
студенческой вседозволенностью разыгрывает из себя эдакого
рубаку-якобинца. Студент-мальчишка, приписав себе право судить и
разоблачать, взбирается на баррикаду с намерением ошельмовать
заслуженных и авторитетных деятелей университета, якобы, запятнавших
себя молчаливой поддержкой всякого рода идеологических извращений.

Незаинтересованный наблюдатель мог бы спросить: каковы же причины
тех смелых наскоков? Что это, наивное приложение официального курса
конкретно на местах или просто выпячивание себя в условиях кажущейся
безнаказанности? Именно безнаказанность - решил тогда Марк Ваисльевич.
Правильный диагноз - половина успеха. Своевременное хирургическое
вмешательство способствовало быстрому и полному духовному очищению
пациента. Во всяком случае, последующее поведение вселяло надежду на
полное выздоровление, или, как выражаются врачи, реабилитацию. А ведь
судьба молодого человека висела на волоске. Уже стоял вопрос об
отчислении и не только из университета. И лишь один Марк Васильевич
поверил ему, в спокойной конфидициальной беседе разъяснил, чему и как
учит история. Эффект был на лицо. Пациент не только превратился в
нормального человека, но и начал активно способствовать оздоровлению
факультета.

И вот теперь, по прошествии восьми лет, Марк Васильевич с горечью
обнаружил в своем детище рецедив старой болезни.

-Так что в свете новых фактов придется вам уступить супругу
инженеру, - нагло подытожил Мозговой.

-Чего обрадовался, Мишуля? - ласково спросил Разгледяев. - Никак
водочки выпил? Может и мне нальешь? Я тоже порадуюсь.

-Пардон, что же это я сам радуюсь, - Мозговой достал из секретера
водку. - Помянем Петра Семеновича. - Мозговой налил водки и сделал
мрачное лицо. - Жаль старика, а ведь мы на него рассчитывали, думали, уж
он-то расставит все по местам, глаза откроет, ан вишь - как все
обернулось, не выдержал старик, самоустранился, подвел нас...

-Ладно, помянем, - перебил Марк Васильевич и, не чокаясь опрокинул
рюмку.

-Так вот, я не понимаю, с чего это вы в таком приподнятом
настроении? - перешел на вежливый тон Разгледяев. -Я вам одну историю
забавную расскажу, а вы уж сами судите, смеяться или плакать. -
Разгледяев благосклонно улыбнулся, наблюдая как хозяин устраивается
пооудобнее в мягком кресле. - В одно уважаемое научное учреждение
поступает некая пухлая рукопись с претензией на великое открытие.
Рукопись совершенно вздорная, а ее автор - типичный сумасшедший.
Рецензирование труда поручено ведущим специалистам и, казалось бы, все
должно окончитья стандартным образом: в результате экспертизы
изобретатель получает разгромный отзыв в письменном виде. Однако в
действительности начинают происходить странные вещи. Вопреки неписаному
правилу не входить с изобретателями-самоучками в прямой контакт, дело
доходит до публичного обсуждения. Как это могло произойти? Оказывается,
в это даже трудно поверить, внутри института находится лицо, всячески
пытающееся натравить горе-инженера на видного советского ученого,
заслуженного деятеля науки. Это отвратительное лицо, - Разгледяев
подмигнул Мозговому, - не чурается любых средств в стремлении затеять
скандал. Оно опускается до анонимки в академию, чернит в ней не только
заслуженного профессора, но и своих коллег - честных тружеников науки.
При этом оно, это лицо, скрывает от общественности вопиющий факт -
изобретатель психически ненормален! Все это могло бы сойти за обычную
грязную возню, коей является подсиживание и карьеризм, но дело-то
неожиданно получает дальнейший ход. Вопреки недостойным действиям
анонимщика, изобретатель повержен публично и окончательно сходит с ума.
Истина торжествует, но не долго. По немыслемому стечению обстоятельств
вдруг оправдывается одно из бредовых предсказаний. Изобретатель в
невменяемом состоянии жаждет отомстить за публичный позор. Но кому? И
здесь возникает третий факт - опять анонимка, анонимка изобретателю
лично, в которой черным по белому указано, кто есть главный враг
прогресса. Месть неизбежна. Профессор гибнет. А? Каков финал?

-Что это вы как будто побледнели, Михаил Федорович?

-Я? Побледнел? С чего вы взяли. - разволновался Мозговой. - Все это
вымысел и подтасовка!

-Абсолютно не спорю, бредовый сюжетик. Но мне нравится, хочу
куда-нибудь пристроить, вдруг кто и оценит?

-Да кому это нужно?

-Вам, вам уважаемый Михаил Федорович, - Разгледяев приторно
посмотрел на собесденика. - Купите сюжетик.

-То есть как купить?

-Запросто купите. Я согласен продавать по частям. Вам я предлагаю
только финал. Роскошнейшая картинка! Разъяренный, ополумевший фанатик
толкает честного гражданина под поезд. Визг, лязг, красное на
голубом. А? Какова экспрессия? Зато первая часть останется у меня и если
вы финал берете, так я ее, не пожалею, сожгу, - при этом Марк Васильевич
достал из папки достал письмо в академию.

-Вы хотите записать инженера в убийцы?

-Я только желаю оградить общество от опасного неврастеника и здесь
очень на вас расчитываю.

-Нет, никогда этому не бывать! - благородно возмутился Мозговой.

-Жаль, некому оценить ваше великодушие. Ничего, я же понимаю, -
Разгледяев перешел на доверительный шепот, - Если спросят, скажу:
сопротивлялся как мог.

-Перестаньте, - не выдержал Мозговой.

-И то правда, хватит. Вам всего-то литературно изложить, а, Михаил
Федорович? Изложение- не сочинение, тем более при вашем опыте.

-Но это мерзко!

-А на своих товарищей-студентов отчеты писать - это как?

-Какие отчеты?

-Забыли, Михаил Федорович. А я помню, храню как раритет, иногда
даже перечитываю на сон грядущий. Умилительные тексты, очень полезные,
зря стесняетесь. Сколько вредных элементов удалось избавить от хлопот по
высшему образованию. Мы же вас ценим и помним...

Мозговой обхватил голову руками.

-Меня вынудили, вы, да, именно вы во всем виноваты. Я вас ненавижу,
слышите, не-на-ви-жу, - Мозговой чуть не плакал.

-Сопли вытирать я не намерен. Насчет вынудили вы зря, вас никто не
насиловал, просто предложили: или - или... Да ведь у вас в крови
писательский зуд. Кто вас за руку тянул пасквили на профессора строчить?
Рыбку решили половить в мутной водичке? Может, решили на костях своего
учителя личное счастье построить? Что же, как говорится, на здоровье,
только не за мой счет, любезный! Не позволю.

Мозговой только качал головой.

-Значит, отказываетесь сюжетик приобресть?

-Я обвинять в убийстве человека не буду.

-А если подумать?

-Нет, - с необыкновенной твердостью отказался Мозговой.

Марк Васильевич махнул рукой, будто поставил крест, и, не прощаясь,
ушел.

Миша Мозговой был раздавлен собственной смелостью. На него накатило
старое неприятное чувство, сопровождающее его по жизни, как насекомые
сопровождают потных млекопетающих. Впервые он ощутил его в детстве.
Однажды Миша, простудился, затемпературил и несколько дней бредил
изредко приходя в сознание. Раскалывалась голова, болела грудь и
мальчик сильно испугался. Ему показалось, что все его бросили один на
один с болезнью и еще с каким-то неопределенным по форме, бесконечно
страшным существом, которое только и поджидает удобного момента, чтобы
наброситься и разорвать его в клочья. И мальчик все время звал: мама,
мама, где ты? А мама дни и ночи напролет сидела рядышком. Потом Миша
выздоровел и ему подарили игрушку - клоуна, составленного из
разноцветных крытых лаком деревяшек, стянутых капроновой нитью и страх
надолго покинул Мишу.

Только через десять лет, он вернулся снова. То был день его
перерождения, и первая встреча с Марком Васильевичем, а потом пришла
ночь, а вместе с ней неправдоподобно реальный сон. Во сне неожиданным
образом он превратился в деревянного человечка. Михаил Федорович так
вжился в нее, что мог спокойно управлять любой частью лакированного
тельца. Парадоксально, но и во сне он удивлялся превращению, но и с
удовльствием принимал его. Он находил даже определенные приемущества:
деревянные ноги и руки были намного тверже и прочнее, чем настоящие. И
вот, когда он почти свыкся с новой оболочкой, кто-то огромный и
страшный, поднимает его за помпончик на колпаке. Лишенный опоры, он
беспомощно дрыгает ногами в воздухе. Потом блеснули лезвия гигантских
ножниц и этот кто-то, быстрым уверенным движением отхватывает шутовской
колпак. Миша начинает понимать, что эта пререзанная нить и есть его
живая душа, которую ни в коем случае нельзя было резать. Он
сопроотивляется, еще сильнее размахивая членами, но только ускоряет
распад - деревяные кругляши рассыпаются, и Михаил Федорович просыпается
в поту.

Теперь, в пустой комнате, в наступивших сумерках, ему снова
привиделся стальной блеск портняжных ножниц.

Кому охота оставаться один на один с такой меланхолией? И Мозговой,
отправился в гости на ночь глядя.

Толя Ермолаев, пожалуй, больше удивился беспомощному виду гостя,
нежели его позднему появлению.

-Что с вами?

-На пару слов, выйдем, - попросил Мозговой.

-Что стряслось? У вас такой вид...

-Какой?

-Не знаю, как сказать - будто что-то распалось.

-Именно, - жалко улыбаясь, согласился Мозговой. - Анатолий, верните
мне мое... - Мозговой был словно в лихорадке, - мое послание инженеру. Я
знаю, вы можете отказаться, но здесь такое... Впрочем, я все объясню,
только отдайте мне его. Конечно, вы можете раздавить меня, целиком и
полностью, но вы этого не сделаете. Не сделаете, Анатолий? Поверьте, вам
оно незачем, а мне... Ну, хотите я на колени встану, конечно, это смешно
и не в духе, но я ей богу встану, - Мозговой действительно попытался
опуститься на пыльную лестницу, но Толя ему помешал. - О, господи, что я
делаю. Я очень важное вам скажу, про инженера, да, да, его надо спасать,
и его можно еще спасти, я все расскажу, только дайте мне его, такой
маленький конвертик...

-Возьмите, - Толя достал из кармана мятый конверт и спокойно
протянул коллеге.

-Спасибо, Анатолий, я знал, верил в вас, я вам клянусь - ведь я
мерзавец, такую подлость совершил - но клянусь, никогда более... ей
богу, вы не пожалеете, что отдали, - Мозговой быстро и мелко рвал
конверт, приговаривая, - вот так, вот так, навсегда, теперь, ей-богу,
навсегда...

-Что с инженером? - напомнил Толя.

-Да, инженера надо спасать, вы знаете - этот человек ни перед чем
не остановится, это страшный человек, мерзкий, отвратительное существо,
он такое наворотит....

-О ком вы?

-Разгледяев Марк Васильевич имя ему. Да, да, я его знаю, доподлинно
знаю, он был у меня и такое навертел!.. Он хочет представить, будто
инженер убил.

-Кого?!

-Профессора, столкнул под поезд, в припадке. Я сразу вспомнил про
сирень. Помните, следователь про сирень говорил? Наверное, профессор
перед смертью намекал на инженера, на его рукопись.

-Чепуха! Инженер болен совсем. С ним наверняка кто-то был, найдется
свидетель.

-Ха, свидетель! Ему бы только дело затеять, а там он выиграет,
поверьте - у него хватка. Чепуха, может быть и чепуха, но если дело
завертится, инженер в любом случае гибнет, гарантирую. Разгледяев его в
психушку на худой конец засадит, потому что у Разгледяева везде рука. Он
и про меня все выяснил.

-Что все?

-Про письма, представляете какая у него сеть.

-Про вас я ему рассказал, он звонил, распрашивал...

-Зачем вы, Толя? Это же враг номер один, - расстроился Мозговой.

Толя пожал плечами.

-А зачем вы писали?

-Ну как же? Раскройте же глаза наконец, ведь я все правильно
написал. Теоря профессора - ученая галиматья. Надо же было как то
бороться. Ведь если бы пофессор академиком стал, а там директором, тут
бы и пришел конец настоящей науке.

Ермолаев Только качал головой.

-А, бросьте, знаю, знаю - цели, средства и прочая казуистика. Пока мы
с вами будем интеллигентствовать, гумманизм проявлять, такие, как профессор,
все захватят. У нас нет времени рассусоливать, самооулучшением
заниматься, некогда, дорогой мой, время уходит, кончаются смутные
времена, теперь, если кто сверху окажется, то уж надолго, поверьте мне.
А анонимки инженеру - вынужденная мера, временный компромисс, а я здесь
хоть с чертом готов на компромисс.

-Есть и другие методы, - не выдержал Толя.

-Какие методы?

-Другие, и другие люди.

-Какие такие другие люди? - с едва заметной иронией поинтересовался
Мозговой.

Толя не ответил.

-Что ж за тайны такие, что за люди особые, может быть какая
организация, а? Союз освобождения умственного труда или Уния свободных
диалектиков? А может, масонство розенкрейцеровское? - Мозговой будто
спохватился. - Вы, Анатолий, быть может, масон?

Не дожидаясь опровержений Михаил Федорович разошелся:

-Примите же и меня, срочно! Я пригожусь, я на все согласен,
Анатолий. Я больше не могу среди этой сволочи. Да, да, все вокург
сволочи, мерзавцы и сволочи. Не молчите же, я же чувствую, есть у вас
какая-то тайна. Я давно начал догадываться, что-то вы нащупали там у
инженера. Как вы сказали, мол, инженера спасать надо, думаю, задание
получил, а задание только организация дает.

-Стоп, - перебил Толя. - Да вы сами ко мне сейчас пришли с тем же!

-Ну, да, конечно, - с удовольствием согласился Мозговой. - Потому и
сказал, что чувствовал - за вами сила стоит. Я же вам все карты раскрыл -
раскройте и вы.

-Не верите мне, - продолжал Михаил Федорович. - Ладно, я понимаю,
должен оправдать, то есть, наоборот, завоевать доверие. Давайте,
сговоримся, наметим план, главное - нужно предупредить инженера, надо
Разгледяева остановить, нужен какой-нибудь фактик против него. Я кое-что
имею - у него здесь тоже не все чисто. Ведь без него инженер не сунулся
бы к нам в интститут, ведь это он его можно сказать за ручку привел к
нам в институт.

-То есть как привел?

-У них с женой во что уперлось? В изобретение инженера. Тут
Разгледяев и подсунул ей идейку - пускай, мол, профессионалы рассудят, и
посоветовал труд жизни к нам направить. А она, отчаянная душа, гордость
проявила, говорит, нам с Колей ничего, мол, не страшно... Да, так и
сказала, зря головой качаете, вы еще женщин не знаете. Ведь она решила
растоптать богдановским изобретением мужа, понимаете, Толя? Ей мало, что
бросает - нет, она желает еще и уничтожить. Но разве ж так Разгледяева
уничтожишь! - с искренним сожалением закончил Мозговой.

-Так, пожалуй, вряд ли, - задумчиво сказал Ермолаев.

У него из головы не шло чудовищное предположение об убийстве
профессора.

-Все, уже поздно, я пошел спать. - Твердо сказал Толя.

-Неужели вы... вы вот так вот просто пойдете спать? - чуть уже не
корил Мозговой.- Неужели вам не жаль инженера?

-Я пошел спать, - невозмутимо повторил Ермолаев.

Что ж, до свидания, до лучших, так сказать, времен, - на лице
Мозгового появилась едва заметная, еще очень не смелая, казавшаяся еще
минуту назад совершенно невозможной, снисходительная улыбка.





Глава 17. Дети звезд





Когда на квартире инженера появился Доктор и со слезами радости
сообщил об открытии спутника, Богданов лишь слегка прищурил глаза и
спокойно сказал:

-Иначе и быть не могло.

Гоголь-Моголь, наоборот, пришел в невообразимый восторг. Он как
мальчишка бегал по кухне, подпрыгивал, размахивая руками, тряс инженера
за плечи, выкрикивая разные хорошие слова в его честь, вообщем радовался
безмерно, будто это не инженер, а он сам предсказал спутник.

-Люди, люди, - взывал он, - есть правда на свете, а! Есть высшая
справедливость, туды ее в качель! Ну как же так, вот судьба-злодейка:
еще вчера в грязи, растоптан, унижен, почти во второй сорт произведен,
чуть ли не графоманом назван, и на тебе - вдруг такой полет, ай-я-яй,
высоко же ты взлетел, нас, наверно, маленьких человечков, оттуда и не
разглядеть? Ну, ну, я же шучу, я так, для образности, для
пространственного восприятия твоего научного подвига, я же знаю тебя -
ты наш, Коля, наш, полностью, что там медные трубы, понимаешь, мы и не
такое стерпим, дай я тебя поцелую.

Гоголь-Моголь полез лобызаться. Инженер не сопротивлялся, только
добродушно улыбался и разводил руками, мол, я старался и все.

-А эти, горе-ученые, официальные апологеты, как они в ту самую лужу
и сели! - Гоголь-Моголь сделал отвратительную гримасу. - Захватили
власть, сукины дети, не тебе в журнал, ни на радио-телевидение, сидят по
редакциям, толстые зады наедают под покровом научной тайны, мнят себя
благоустроителями Вселенной. Вот они-то и есть дети отцов-теоретиков,
непроверенных научным опытом гениев и пророков, самых что ни на есть
кровавых графоманов...

Гоголь-Моголь еще долго не мог остановиться: он кого-то призывал к
ответу, угрожал кому-то, размахивал в воздухе кулаками, потом опять
шарахался в область необузданного оптимизма. Доктор, обычно занимавший
критическую позицию по отношению к утописту, сейчас совершенно
раслабился и с тихой радостью сидел в углу, покуривая пролетарский
Дымок.

Потом вернулась Елена. Под напором ошеломляющих новостей никто не
спросил ее, где она так долго была и почему несмотря на обрушевшееся
счастье из ее глаз не исчезла в тот же миг какая-то глубокая
непреодолимая печаль. Впрочем, все это было не так уж определенно; и она
смеялась, и она говорила хорошие слова, и всячеки настраивалась на
праздник. Более того, она даже объявила сейчас же банкет, отмененный в
связи со вчерашней кутерьмой. На скорую руку соорудили стол и
завертелось веселье: выступали, смеялись, закусывали шампанское
антоновскими яблоками, ужинали шпротами и консервированным болгарским
перцем. Инженер рассказал интересную историю.

-Вот Гоголь говорит, железа много в яблоках, а откуда оно в
яблоках?

-Как откуда? Из почвы, естественно, корнями вытягивается, по
стволу по ветвям в яблоко попадает, а после я его откусываю, -
Гоголь-Моголь откусил яблоко, - и внутрь заглатываю, и в себе растворяю,
- улыбнулся утопист.

-Правильно, растворяешь. Ну, а в почве откуда железо? - настаивал
Богданов.

-Накапливается от времени, из отходов разных, металлолома, вон
водопровод, знаешь как гниет-ржавеет. У нас недавно прорвало, так неделю
горячей воды не было, а без воды...

-Подожди, про воду еще поговорим, - мягко перебил инженер. - А
раньше, когда водопровода не было?

-До римской империи, что ли?

-Например.

-Хм, - Гоголь-Моголь задумался, - в земле залегало, в природном
состоянии. Но ты, конечно можешь спросить, как оно в землю попало, -
упредил Гоголь-Моголь инженера. - Так я тебе отвечу, я читал, ты не
думай, что я совсем темный, крот подземный. Вся матушка земля наша
самопритяжением из первичной материи скукожилась. Там, правда, много
неясностей насчет, астериидов...

-Астероидов, - поправил инженер.

-Да, да, именно, астероидов, сам академик Отто Шмидт теорию
развивал.

-Положим, теория-то дутая, но дело не в том. Самое интересное в
прошлом году открыли. Вселенная наша оказывается горячая и вначале вся
была из водорода с примесями, но никакого железа! А железо потом уже в
звездах наплавилось и значит Земля наша и мы как бы из вторичной
материи. И это самое железо, которое мы с яблоками глотаем и которое
потом растворяем, прежде обязательно было в какой-нибудь звезде.

Елена, казалось, с восхищением смотрела на инженера. А Доктор,
внимательно следивший за рассказчиком, воскликнул:

-Следовательно, мы сделаны из звездного вещества!

-Ох ты елки-зеленые, значит мы - звездные люди, дети звезд! -
радостно завопил Гоголь-Моголь.

-Нежели правда? - тихо спросила Елена. - И я, и Гоголь-Моголь, и
Доктор - все мы дети звезд? Правда, Коля?

-Истинная правда.

-И все остальные! - вставил утопист.

-Да, - улыбнулся инженер.

-Друзья, как здорово много знать, я люблю много знать, - продолжал
радоваться Гоголь-Моголь. - Да и какая любовь без знания. Любовь и удивление.
Да, чтобы удивляться надо много знать. Черт возьми,
хитро получается, ведь мы же все, получаемся как братья. - Утопист
сделал паузу. - Я представляю, как тут лирически можно вывернуть. Я
раньше думал, отчего люди с такой тоской глядят на звезды? Теперь понял:
это у нас, внутри атомы шевелятся по своей далекой родине, по своим
родным краям. - Гоголь-Моголь цыкнул зубом. -Красиво получается. Нет
скажи, Доктор, красиво?

-Конечно, правильно, - соглашался Доктор. - Теперь понятно почему у
меня от тебя тоска всегда.

-Ладно, не задирайся, - примирительно пожурил Гоголь-Моголь и
посмотрел на Елену. - Елена вот сегодня почему-то грустная. Что с тобой,
чего теперь грустить? Вам теперь с Колей прямо вперед смотреть надо,
жизнь на новый лад настраивать.

-Разве я грущу? Мне ужасно весело, - Елена попыталась улыбнуться.

-Нет, я же вижу, тебя что-то гнетет, - настаивал Гоголь-Моголь.

-Не приставай к человеку, - попросил Доктор. - Человек устал и как
тут не устать - столько свалилось. Эх, вам бы друзься отдохнуть деньков
двадцать в санатории каком-нибудь, обстановку сменить, а то, видишь,
радость уже не в радость.

-Правда, - Елена схватилась за эту мысль. - Поедем, Коля, к морю,
прямо завтра же, все бросим - я целый год моря не видела. Море и звезды,
и мы одни, чтобы никого, только - море и звезды.

-Но как же рукопись, нужно довести... - заколебался инженер.

-Да брось, - вступил Гоголь-Моголь, - теперь чего волноваться,
теперь пусть они там волнуются. Представляю, как этот профессор
приползет - простите, мол, извините, ошибочка вышла, не разобрались по
темноте нашей...

-Не приползет, - уверенно сказала Елена.

-А я говорю - приползет, если не дурак, - настаивал Гоголь-Моголь,
- а ведь не дурак, раз профессор. Он еще в соавторы к Коленьке
напрашиваться станет. Слушай, Коля, ну возьми ты его в соавторы, что
тебе, жалко? Ты еще десять теорий изобретешь. Да и этого паренька,
Анатолия - очень он мне понравился, очень мы тогда душевно, насчет
равнодействия... Нет, впрочем, его не бери, он вроде сам мужик
головастый, из него толк выйдет, если рутина не засосет.

Елена не приняла возражений утописта. По-видимому, она не верила, в
профессорские извинения. Вообще, казалось - она чем-то озабочена. Будто
она постоянно что-то там внутри себя ищет, перебирает, но никак не
находит. Это было видно хотя бы по тому, как нервно блуждали ее руки,
словно искали что-то. Она, то одергивала платье, то потирала виски,
отбросив постоянно спадавшую прядь волос (видно, потеряла серебрянную
стрекозу), то , вдруг, складывала лодочкой ладошки и зажимала их
коленями.

В другое время, в другой обстановке эти руки имели гипнотическое
влияние на мужчин, в особенности у которых воображение позволяло
представить, как они сплетаются вокруг шеи или беззаботно отдыхают на
груди. Кстати, и Анатолий Ермолаев подвергся их волшебному влиянию, и,
наверное, Елена раскусила его и даже слегка пользовалась этим. Но
сейчас, вся ее красота блистала впустую, не специально, а так - пропадала
зазря.

Тем временем Гоголь-Моголь развивал тему быстрого и полного
признания инженера компетентными лицами. Неизвестно до каких высоких
инстанций добрался бы утопист, если бы не раздался звонок в дверь. Елена
вздрогнула и побледнела, будто уже давно ожидала и боялась этого звонка.

Гоголь-Моголь пошел открывать и вскоре вернулся с вытянутым лицом.

-Там, - утопист сделал паузу.

-Да кто там? - не выдержала Елена.

-Призрак.

За спиной Гоголя вырос Марк Васильевич Разгледяев.

-Ты? - удивилась Елена, повидимому ожидая кого-то другого.

-Я, низменно прошу прощения, - расшаркался бывший муж. - У вас
праздник?

Воцарилось неловкое молчание. Компания инженера не ожидала такого
поворота.Богданов первым сбросил оцепенение и вопреки условностям пошел
навстречу гостю.

-Ничего особенного. Добрый вечер, то есть, я хотел сказать,
проходите, у нас тут действительно что-то вроде...

-Знаю, знаю, чего там. Конечно, такое событие нужно отметить, -
Разгледяев ничуть не стеснялся. - Разрешите руку пожать.

Разгледяев протянул руку и инденер с готовностью подал свою.

-От всей души, - Разгледяев преувеличенно сердечно тряс инженера. -
Конечно, получается, как это вдруг: я - и от всей души. Ну уж, знаете,
такой факт, как говорится, перед наукой все тлен. И такое открытие, что
ей богу!

-Да знаете ли, - смущенно бормотал инженер. - Ну что ты, Елена, так
смотришь на меня? Вот, право же, не знаем мы еще человека, не ведаем, в
чем его сила, а сила, может быть, и есть в признании собственной
слабости, да и то мимолетные.

-Я абсолютно признаюсь, растоптан совершенно, и поделом мне. Да,
да, растоптан вашим великим пророчеством.

Даже Гоголь-Моголь не ожидал столь быстрого признания со стороны
официальной науки, хотя бы и гуманитарной ее части, и может быть,
поэтому подал гостю стул.

-Да, официально заявляю, - подставив бокал под шампанское,
продолжал Разгледяев, - заблуждался. Конечно, и у меня есть маленькие
оправдания. Большое видится апастериори! Да и кто я? Разве специалист?
Смешно сказать, гуманитарий, мог ли предвидеть если сами профессионалы
опростоволосились. Да и как я могу судить, ну положим, что звезда такая
Сатурн есть - слыхал, да и то - в силу общей культуры. Господи, да какие
там у нее спутники-кометы, говорите - десятый, да по мне - хоть
двадцатый, я, извиняюсь, несколько в другом роде. Конечно, не скрою,
Николай... Извиняюсь, забыл ваше отчество.

-Степанович. - подсказал Богданов.

-Дорогой Николай Степанович, конечно, была у меня определенная
антипатия. Ну, тут и меня понять можно, все-таки личные мотивы...
Теперь-то я понимаю, что низок был, нелеп, примитивный эгоизм проявлял,
со своей несчастной любовишкой вознамерился сопротивляться, извиняюсь,
даже соперничать с человечеким светочем, с пророком, с возвышенной
духовной связью между вами и моей супругой...

-Коля, прогони его! Он какую-то гадость задумал, - воскликнула
Елена.

Напряжение возрастало. Не только Елена, но и друзья инженера
почувствовали приближение чего-то нехорошего. Наглая, открытая игра
Разгледяева наверняка должна была иметь определенную цель. Мысль прийти
сюда сейчас возникла у него внезапно. Предательство Мозгового привело
его в свирепое состояние духа. Он остался один на один со своей
остроумной идеей обвинить инженера в убийстве. Теперь он ясно видел в
ней много слабых мест. В общем верное мероприятие было неподготовленным.
Особенно Разгледяева мучил важнейший вопрос - есть ли алиби у инженера.
Эта была его последняя надежда и он, теряя всякое терпение, шел
напролом.

-Конечно, теперь меня как собачонку и прогнать нетрудно. Что же,
гоните, хотя я - из лучших побуждений, только засвидетельствовать свою
полную низость. Но, ей-богу, каюсь искренне, вот даже обнять могу, если
позволите. Совершенно зла не таю. Зло - оно отчего проистекает? Зло от
невежества, а теперь я прозрел, не сам, конечно, под воздействием,
посредством всесоюзного радио.

Разгледяев выпил шампанское и встал, изготовившись обнять инженера.

-Позвольте, в знак полного примерения...

-Коля, не смей! - закричала Елена.

-Да что здесь такого? - настаивал Марк Васильевич.

-Правда, Елена, - нерешительно сопротивлялся инженер, - человек
ведь от чистого сердца...

Гоголь-Моголь и Доктор в полной растерянности наблюдали за всей
этой каруселью. Разгледяев обнял инженера. Елену передернуло.

-Ничего страшного, - подытожил акт обнимания Разгледяев. - Теперь и
мне легче на душе - в такой день и меня удостоили. А ты, Лена, говоришь
я с гадостью. А чего вам теперь бояться? Вам теперь все трынь-трава, вы
победители, вон какая у вас славная компания, вы теперь кого угодно
раздавите, конечно, в переносном смысле, - поправился Разгледяев,
заметив гневный взгляд Елены. - Что ты сердишься, Леночка? Каково мне
стоять здесь перед вами и признаваться в своей низости? Ты же хотела
меня осрамить, вот я и исполняю свой долг и торжественно объявляю в
соответсвии с нашим уговором...

-Каким уговором? - спросил инженер, которому слово уговор
показалось неуместным.

-Право, Николай... ах ты господи, опять забыл, ну-да Николай
Степанович, совсем маленький вопросик, даже не знаю стоит ли, такая
мелочь, да и Леночка вот уж все забыла.

-Нет, объясните, пожалуйста, - поймался инженер.

-Раз вы настаиваете - но, я повторяю, такая мелочь, я единственно,
чтобы не оставалось сомнений в моем приходе, тут, право один лишь долг
чести и не более того. Правда, разве этого мало?

Инженер замер ожидая объяснения.

-Не надо волноваться, вы еще, не дай бог, подумаете - здесь заговор
или, хуже того спор. Просто мы с Леночкой договорились послать вашу
рукопись в этот институт специально...

-Не ,было этого! - вмешалась Елена.

-Да и я говорю ничего и не было, ты еще сказала: если Колю
признают, ты за свои слова перед ним извинишься.

-Неужели правда? - инженер обратился к Елене.

-Все было не так и не то. Никакого уговора не было, он лжет!

-Я - лгу?! - обиделся Разгледяев. - Тогда ответь при всех: от кого
ты узнала про институт?

-Какая разница? - Елена вся дрожала. - Зачем все это сейчас?

Излишняя нервозность, исходящая от Елены, постепенно овладевала
всеми участниками праздничного ужина.

-Конечно, какая в конце концов разница, - согласился Разгледяев. -
Такой торжественный день, а мы грыземся по мелочам. Вокруг-то,
оглянитесь, весна, правда, погода мерзкая, но все же чувсвтуется
брожение молодых соков, вот-вот из слякоти и грязи прорастет новая
неведомая жизнь. В такую пору не хочется умирать, - Разгледяев сделал
паузу, - нет, весной умирать обидно, обидно, что все только начинается,
а тебе говорят - хватит, все это не для тебя, дружок, и пока ты мертвый
там лежишь в неудобной позе, над тобой земля расцветатет, птички с
песнями размножаются, человеки клейкими листочками любуются.
Несправедливо.

-Ох, ваша правда, - согласился Гоголь-Моголь, - очень
несправедливо. Вот у нас сегодня, понимаешь...

-Постойте, что вы все о смерти? - недоуменно спросил инженер.

-Я бы и рад не говорить о таких скучных вещах, но что делать - так
и лезет на язык, будто кто-то специально подталкивает. И вроде нехочешь
огорчать окружающих, но так и подмывает...

-Выражайтесь яснее, - строго попросил Доктор.

Он знал сколь пагубна неопределнность для инженера.

Разгледяев глубоко вздохнул и выразился ясно:

-Нет больше Петра Семеновича, вашего злейшего врага, профессора
Суровягина.

-Что значит нет? - не понимал инженер.

-Погиб, под колесами метрополитена.

Гоголь-Моголь, буквально задрожал от нетерпения и принялся
оглядываться по сторонам. Доктор полез в карман за очередной сигаретой,
а Елена опустила голову, закрыв лицо руками.

-Но самое неприятное, - Разгледяев пододвинулся к инженеру, - не в
этом. Ведь профессор не просто так свалился от головокружения, а его
столкнули. Компетентные органы уже ведут расследование.

Марк Васильевич уставился на инженера.

-Что вы так на меня смотрите? - удивился Богданов.

-Я просто думаю - придет к вам следователь и спросит: гражданин
Богданов Николай Степанович, где это вы были вчера с утра до обеда?

-Не понимаю - почему ко мне придет следователь? -инженер чуть
оступил назад.

-Да я же к примеру, игра воображения, вы представьте будто он уже
пришел и спросил, - Разгледяев сделал паузу, - где вы были вчера в
означенное время?

-Я, я, - будто вспомнив что-то знакомое, начал запинаться Богданов,
- я спал, здесь, а, впрочем, кажется, нет... да, точно, я гулял, по
городу... знаете ли, такая погода, солнце... расслабился немножко.

-Ну, дорогой мой, что это за алиби? Вы спали или гуляли?

-Все-таки с гадостью пришел, - как в пустоту сказала Елена. - Коля,
да он решил тебя оклеветать. Ах, какая сволочь, какая сволочь! Но ты
просчитался...

Раздался грохот. Инженер нечаяно свалил бутылку шампанского.

-Так с кем вы гуляли? - уже ни на что не обращая внимания, наседал
Разгледяев.

Инженер нагнулся, собираясь подобрать голыми руками осколки стекла.
К нему подоспел Доктор и, поддерживая инженера, собирался что-то
крикнуть Разгледяеву. Но Богданов, вырвался и надвигаясь на Разгледяева
начал громко бормотать:

-Да, я был один, совершенно один среди несметного количества
растений и организмов, таких, знате ли, не обычных, как будто из плотной
бумаги, - инженер сделал паузу, схватил вилку, - я их только слегка
надламывал, но, кажется, никого не толкал, - инженер попытался сломать
вилку, но она только согнулась нержавеющей спиралью. - Слышите, я его не
убивал! Слашишь, Елена, я не убивал!

-Я профессора задавил! - криком признался Гоголь-Моголь.

Разгледяев презрительно посмотрел на утописта.

-Да, сегодня, в обед, но я же не знал, что он профессор! Вы что, не
верите? - Гоголь-Моголь посмотрел на Елену. - Вот и Елена подтвердить
может. Мы же с ней тогда и встретились.Скажи им, Елена, что под мой
поезд свалился профессор, ты же видела... - Гоголь-Моголь, сам поразился
своим же словам и замолчал.

-Ты? - остолбенел Разгледяев, - Ты?

Елена горько улыбнулась и подтвердила:

-Да я, я там была, видишь, Разгледяев- ты просчитался.

Тем временем инженер подкрался к Марку Васильевичу и как слепой
принялся ощупывать нежданного гостя.

-Здесь должна быть специальная защелка, собачка такая,
металлическая, - приговаривал инженер залезая Разгледяеву за пазуху.

-Какая защелка... - отбивался Разгледяев.

-Сейчас, сейчас, - успокаивал инженер. - Сейчас, Елена, я найду ее
и все кончится.

-Ээээ, бросьте ваши штучки. Шут Гороховый! - кричал Марк
Васильевич.

Странные телодвижения прекратил Доктор.

-Коля, не беспокойся, мы сами все сделаем, мы обязательно защелку
на место поставим, - Доктор оторвал наконец инженера от испытуемого. - А
вы, уходите сейчас же, мы вас тут все плохо переносим.

-Нет, пусть останется, - кричал инженер. - Нужно проверить наконец:
существует или ангажировано!

Но Марк Васильевич не остался. Он только подошел к Елене, будто еще
раз хотел опровергнуть внезапную догадку, постоял, изучая ее новое лицо,
и с твердым подозрением удалился навсегда.




Глава 18. Причины и последствия





Тем временем к угрюмому шестиэтажному зданию по опустевшим от
темноты улицам и переулкам спешил Анатолий Ермолаев. Конечно, он соврал
Мозговому, что пойдет спать. Как только Михаил Федорович ушел, молодой
человек отправился на помощь бедному изобретателю. Ему показалось, что
во всей этой истории он наконец нащупал причины жесткого противоборства
и что пора остановить поток несчастий и как-то снять напряжение с
грозовой тучи, нависшей над головой Богданова. Теперь, после открытия
спутника, все опять смешалось. Он опять стал сомневаться в
безграмотности инженера. Эта мысль особенно его терзала. Ему снова
хотелось, чтобы Богданов оказался гением-одиночкой.

Конечно было бы обидно, окажись инженер просто не в своем уме. Что
же - думал Толя - прав Разгледяев? Это было бы неприятно и противно,
противно и несправедливо. Может быть, тогда Толя и копейки ломанной не
дал бы за весь этот распрекрасный мир.

Занятый подобного рода размышлениями, Толя Ермолаев не заметил
промелькнувшую мимо фигуру. На этот раз им не суждено было сойтись для
прямого разговора. Марк Васильевич озабоченной походкой прошевствовал в
свое неясное будущее. Впрочем, такое ли неясное?

Пройдет немного времени и затянется жестокая рана от измены любимой
женщины. Выйдет в свет его толстая книга и успех ее превзойдет самые
смелые ожидания. Она станет настольной для многих поколений студентов
самых различных факультетов и подвергнется неоднократным улучшенным
переизданиям на самом прогрессивном типографском оборудовании -
обстоятельство многозначительное, прямо указывающее на широту охвата и
глубину анализа. Некоторые могли бы иронически не согласиться с такой
характеристикой. Напрасно. Разве счастье в том, чтобы всю жизнь мыкаться
непризнанным гением, уповая на пресловутую объективность, так
называемых, грядущих поколений? Это та самая ширма, за которой многие
скрывают невежество да так и пропадают в действительной жизни. Пусть уж
лучше автор переживет свой успех, чем наоборот. Однако, сказать то
просто - успех. Его еще надо добыть, нужно проявить своего рода талант,
потомучто создать нечто на один день и труда не требует, и пользы не
приносит. Для долговременного успеха нужна задумка крепкая, увесистая, с
учетом всех тонкостей механизма популярности. Только так можно отвоевать
у истории лет тридцать-сорок нормальной жизни. Естественно, в одиночку
сыт не будешь. Окружающие могут удивиться и спросить: "Отчего ему все в
жизни по плечу, а нам одни шишки на голову?", а еще хуже - начнут
проверять, есть ли у него что-либо такое, чего у других и в помине нету.
Чтобы таких вопросов и желаний не возникало, нужны еще люди такого же
разгледяевского размаха. Тогда каждому станет ясно, что живут они сытно
и в почете благодаря таланту, а не вследствие всеобщего разгильдяйства и
унылого отношения к жизни. Наконец, остается вопрос, каковы, так
сказать, исторические предпосылки? Наивно было бы полагать, что
единомышленники и соратники Разгледяева решились бы бросать самодельные
химические бомбы под колеса литерного поезда или золоченой кареты
императора. И уж совсем невероятно, чтобы они смогли обречь себя на
изнурительную каторгу или подвергнуться унизительному изгнанию с
вытекающим отчаянным прозябанием где-нибудь в Париже или Лондоне.
Следовательно, кто-то заранее постарался за них, предусмотрел,
подготовил и расчистил - живите, мол, и радуйтесь, во веки веков, аминь!
Ну, а если не специально, то это уже есть натуральное ротозейство,
которое в русском народе зовется головокружением от напечатанного.

Итак, будущее Марка Васильевича проглядывало вполне отчетливо
несмотря на сумрак ночи, окутавший город. Что же касается судьбы Толи
Ермолаева, то здесь темнота сыграла злую шутку - он уже несколько раз
успел провалиться сквозь тонкую ледяную корочку подмерзших луж,
предательски раставленных на его нелегком пути.

Еще издали Ермолаев увидел стоявшую у богдановского подъезда карету
скорой помощи. Недоброе предчувствие тут же подтвердилось. Под козырьком
парадного, в коммунальном свете стоваттной лампочки, появились трое -
Доктор и Гоголь-Моголь поддерживали под руки изобретателя. Еще минуту
назад инженер корчился, извивался, кричал что-то невразумительное,
обильно брызгая слюной, а вот теперь сник. Только тихо повторял: "Я убил
его". Два санитара, появившихся вослед, попытались посадить больного в
машину, но тот зацепился за товарищей и взмолился:

-Не надо меня в больницу, меня в тюрьму нужно, я все расскажу...

После короткой перепалки все стали запихивать инженера внутрь и
только Доктор, перед тем, как скрыться, оглянулся, заметил Ермолаева и
выпрыгнул обратно.

-Что с ним? - зачем-то спросил Толя.

-Потом, потом, - проговорил Доктор. - Анатолий, я вас прошу,
пойдите наверх, там Елена, ее надо успокить.

Не дожидаясь ответа, Доктор побежал обратно. Скорая помощь
несколько раз чихнула и унесла прочь всю компанию.

Пройдет несколько лет, и Гоголь-Моголь с Доктором будут часто
сиживать в уютном больничном дворике с побелевшими от тополиного пуха
лужайками и вспоминать эти беспокойные дни. После того, как пропала
возможность встречаться на квартире инженера, утопист пристратился
приходить сюда, в гости к Доктору. Здесь спокойно и хорошо, особенно
летом, когда старые деревья защищают больничный двор от яркого света и
шума большого города. По тропинкам снуют задумчивые люди в байковых
халатах, под щелканье каких-то райских птиц и домино.

С тех пор, как утопист вышел на заслуженный отдых и у него
появилась уйма времени для работы над трактатом о всеобщем ранодействии,
характер его выправился сторону более спокойного созерцания сиюминутных
жизненных явлений. И все же, если речь заходила об инженере,
философоское спокойствие покидало Гоголя-Моголя и он с ожесточением
повторял: "Замордовали, гады, человека". Доктор поддерживал товарища в
справедливом гневе. Да и как было не поддержать, ведь он как никто
другой понимал все причины, изложив их, хотя и в весьма затемненном
виде, среди прочих медицинских заключений в диссертации под общим
заглавием "Синдром Богданова". Конечно, результаты наблюдений Доктор
смог обнародовать лишь после кончины пациента, последовавшей на второй
год после тех памятных событий. А вначале пациент был очень активен.
Через доверенных лиц он пересылал письма на большую землю. Несмотря на
то, что письма были адресованы в различные инстанции (например, в
прокуратуру шли официальные признания в заранее подготовленной
преступной акции, направленной против здоровья профессора Суровягина, с
целью выяснения его андроидного происхождения; или в министерство
кожевенной промышленности с предложением отказаться от использования
натурального сырья и перейти вслед за другими министерствами на
применение гуаши и картона), все они оседали на столе Доктора, который
внимательно их перечитывал, записывая в блокнот какие-то пометки, а
потом бережно обвязывал тесемкой и уносил домой. Наверное, эти послания
помогли Доктору определить истинные истоки необычных галлюцинаций и
страхов инженера. Но чего не смог до конца понять Доктор - так это
полного отстутсвия предрасположенности Богданова к психическому
расстройству. Более того, было установленно, что больной обладал
недюженной силой воли и по возвращении из мест суровых он еще был
абсолютно, и душой, и телом, здоров. Ревматизм от холодных ветров и
геморрой от однообразной пищи не в счет. Вохможно, однако, именно
чрезмерное душевное здоровье не такая уж безопасная вещь. Мысль
парадоксальная, и даже вредная лечебному процессу.

Анатолий Ермолаев еще некоторое время наблюдал, как весений холод
подмораживает след исчезнувшего автомобиля, и размышлял о том, что
завтра этот слепок ночных событий затопчут оставшиеся в наличии жильцы
серого дома. Потом он почувствовал, что продрог и вспомнил о просьбе
Доктора.

-Зачем они все меня о чем-нибудь просят? - сам себя спросил Толя.

Нет он не злился. Он удивлялся - как будто молодое поколение только
и существует для того, чтобы разбираться и нянькаться с запутавшимися
пожилыми людьми. Может быть действительно надо их всех пожалеть? Сколько
они намыкались, в историческом плане, сколько натерпелись, и при этом
без всякой веры в божественные начала. Некогда было верить - жили для
интереса. Но что я-то могу, мне бы самому разобраться. Впрочем надо
идти наверх, там тоже молодое поколение пропадает. Он поднимался по
изношенным каменным ступеням, кое-где залатанным хлипким раствором, и
сердце его билось все чаще и чаще.

В первый момент ему показалось, будто в квартире инжненера никого
нет, но отдышавшись, он учуял, как тонкой струйкой через открытую дверь
вытягивается сладковатый запах сирени.

-Сирень, - прошептал Толя.

Он вспомнил детективные кривляния Мозгового. Что же, операция
"Сирень" завершилась для Михаила Федоровича не самым худшим образом.
Через несколько месяцев он официально возглавит отдел профессора
Суровягина и продолжит славные традиции, заложенные Петром Семеновичем.
Конечно, не буквально. Вслед за десятым, зарубежные космические аппараты
откроют и одиннадцатый и двенадцатый и все последующие спутники Сатурна.
Эта длинная цепь сведет на нет всякие спекуляции вокруг десятого
спутника, но слава богу, ни профессор, ни инженер об этом уже ничего не
узнают. А отдел Суровягина продолжит наступление на тайны космоса. В
этой важной работе первейшим помошником Михаилу Федоровичу, а иначе его
уже никто называть не сможет, будет младший научный сотрудник
В.В.Калябин. Так будет, так было.

Когда Толя узнал об открытии спутника, он подумал: вот будет теперь
радость инженеру, и не ему одному, и друзьям и Елене, конечно.
Хранитильница тайного списка поставила против разгледяевской усмешки
почти все свое благополучие, поставил на изобретателя и выиграла. Почему
же нет радости в этом доме теперь? И только сквозняк гуляет под высокими
потолками? Почему возлюбленная пара не вознеслась в счастливом восторге
куда-нибудь на седьмые хрустальные небеса в царство справедливости и
свободного творчества и оттуда с усмешкой не разглядывает, как мучаются
под вечной пыткой совести нечестные люди? Неужели существует
какой-нибудь закон сохранения доброты и на всех ее теперь не хвататет? И
кто там, черт побери, всхлипывает, будто ребенок, в самой пустой из всех
пустых комнат?

Заскрипел несмазанный с допотопных времен навес, зашуршали
разбросанные по полу отпечатанные листки из частей, параграфов и глав -
обрывки безвредных мыслей. Меж бумаг, посреди комнаты, сидела Елена,
похожая на куколку, брошенную уставшим от игры ребенком. Она перебирала
один за другим листочки и тихо плакала. Толя поднял с пола несколько
листков и молча уселся поодаль облокотившись на стену.

Комната освещалась через большое незанавешанное окно дармовыми
квантами улицы. В неверном свете едва-едва проступала судьба молодого
поколения. Казалось бы, теперь, когда их будущее позади и все должно
быть известно доподлинно, какие могут быть неясности? Увы.

Пока Елена рассказывала обо всем, что у нее наболело, Толя свыкся с
полумраком и читал обрывки рукописи. Она говорила, а он почти и не
слушал. Она потому и говорила, что он не обращал на нее никакого
вынимания.Он вел себя как истукан, мол, говори, говори, а я отдохну,
помечтаю о чем-ниудь своем. Все равно, мол, история твоя тяжелая меня не
касается. Так думала Елена и еще больше распалялась. Триумф изобретения,
гибель профессора и припадок инженера сплелись тугим узлом на ее красивых
руках. И кто поможет ей? "Красота - двигатель прогресса", - говаривал
Гоголь-Моголь. Почему же она приносит только горе превращаясь в свою
противоположность? Может быть, ее оказалось слишком много для бедных
изобретателей с горящими глазами, задача которых вовсе не успех, а
мученичество и подвижничество, хотя бы и ради ошибочных идей. И что есть
их жизнь? Пример других мечтаний и средств? Так почва гниет от обилия
влаги и превращается в болото, плодоносящее горькими, но полезными
ягодами.

-Твой профессор даже смертью навредил, - без всякой жалости сказала
Елена.

Толя пожал плечами. Нет, он не хотел отмахнуться. Просто
примеривался, обходил с разных сторон, прикидывал. Он не ожидал, что
этот груз окажется таким тяжелым и неудобным. Поднимет ли он его? Или
захрустят его молочные косточки под напором неопровержимых фактов, под
необходимостью, не закрывая глаз, все понимать и не ослепнуть от блеска
неприукрашенной истины?

В комнате стало светлее. В полном соответствии с законом сохранения
вращательного момента надвигалось новое утро. Уходили на покой
астрономы, так и не дождавшись чистого неба, пробуждался многомиллионный
город. Черные птицы, редко расположившись по крышам зданий, озабоченно
переговаривались, будто спрашивая друг друга: как спалось?

Проступили на стене две полосы - желтая и зеленая. Потянулась
неровная линия вверх, закругляя овал лица подростка. Но она была
нарисована не одним махом, как рисуют профессионалы, а многими
тщательными усилиями, будто рисовавший очень хотел, чтобы получилось
похоже, и все боялся, что не успеет запечатлеть. Самодельный уголек,
краешек обгоревшей сосновой щепки, потрескивая и осапыясь, оживал на
стене щемящей проекцией неустанно терзавшего душу автора видения. Глаза
мальчика, образованные двумя опрокинутыми навстречу друг другу
сегментами, казались подведенными как у актера немого кино и источали
последнюю горькую мысль еще живого существа. Уже накинута на шею кривая
черная полоса, уоходящая под потолок. Наверное, что бы ее дорисовать,
пришлось тащить с кухни стол, а потом еще и подниматься на ципочки,
опираясь рукой на стену. Толя заметил отпечаток ладони инженера,
запачканной угольной пылью. Пока черная полоса не вытянулась в прямую
отвесную линию, еще можно было о чем-нибудь порассуждать, поспорить,
поговорить о каком-нибудь высоком искусстве, помечтать о красоте и
истине, или, например о всемирном тяготении. Но неужели не побороть это
вездесущее земное притяжение? Неужели не остановить природное влечение
тяготеющих масс? Неужели наступит многословная тишина, вечная спутница
самоубийц? Неужели никто не зашевелится, не встанет с места, не
приподнимится и не заорет дурным хриплым голосом? Неужели сотрется еще
одно имя, еще одна человеческая веточка, еще один волшебный узелок,
связующий невидимую нить, протянутую в будущее людское братство?