Москва последняя

В июне 1939 года Марина Цветаева вернулась ив Франции, где жила с ноября 1925 года, в Москву. И здесь началась самая драматическая, хотя и короткая, часть 'романа' поэта с городом.
Цветаева вернулась в Москву после кровавых Варфоломеевских ночей и лишь на вокзале узнала об аресте сестры Аси. Ее муж - Сергей Яковлевич Эфрон, которого она когда-то поклялась не бросить, был болен и близок к отчаянию. Цветаеву не расстреляли, не арестовали - ее казнили незамечанием, непечатанием, нищетой. В своем дневнике она записала: 'Живу, никому не показываясь: Впервые чувство чужой кухни. Безумная жара, которой не замечаю: ручьи пота и слез в посудный таз' (цитаты из дневников Цветаевой в книге Марии Разумовской 'Марина Цветаева' (Оверсиз Публикайшен, 1983). Наконец-то состоявшаяся встреча с Анной Ахматовой взволновали ее, но в чем-то разочаровала их обеих - слишком они были разные. Пастернак пытался помочь Цветаевой, но прежние близкие их отношения так и не восстановились. Цветаева горько призналась в своем дневнике: 'Не за кого держаться:' Затем арестовали ее дочь Алю и, наконец, ее мужа С. Эфрона. Вот из чего свилась та петля, на которой впоследствии повесилась Цветаева.
Дело не только в том, что Марине Ивановне оставалось жить всего два года и два месяца. Арест дочери в августе и мужа в октябре тридцать девятого , война, трагическая безысходность, которая привела Цветаеву к решению оборвать свою жизнь, - все это предстояло. Драматизм с самого начала заключался в том, что в Москве для Цветаевой но оказалось места. Столица се отвергала, не впускала. 'И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?' - с грустным юмором обмолвилась Марина Ивановна в одном письмо. Вот маршрут цветаевских кочевий за это время: подмосковные Болшево и Голицыне, затем - чужие квартиры, где временно приходилось снимать комнату. О постоянном жительстве в столице не могло быть и речи: тогдашний секретарь Союза писателей А. Фадеев твердо написал Цветаевой в ответ на ее просьбу о жилище, что в Москве нет 'ни метра' (это в то время, когда для вернувшегося из той же Франции Куприна нашлось постоянное жилье)...
Так Цветаева встретилась со своей третьей Москвой - с негостеприимной хозяйкой, выгонявшей из дома на улицу, из тепла и света - в темень и холод. Жизнь за городом, с бесконечными черными холодными ночами, повергала Цветаеву в ужас и депрессию; она, естественно, предпочитала стоившие немалых денег чужие московские углы, с неуютом и хаосом посторонних и собственных вещей. Москва, сегодня не принимавшая поэта, словно бы мстила за то, что Цветаева некогда покинула ее. Впрочем, по сути оно и было так... Но, поскольку Марина Ивановна, при своем внутреннем одиночестве, стремилась к общению, то знакомые, преимущественно литературные (ведь приходилось зарабатывать на жизнь переводами), у нее были. С теми из них, кто не шарахался от нее как от жены и матери репрессированных, можно было побродить - по Замоскворечью , Воробьевым горам, даже съездить за город. И конечно, она читала свои стихи, переписывала их и дарила. (Был и такой лик Москвы!)
По-видимому, Марина Ивановна в разговорах затрагивала свою больную тему: бездомность в родном городе, свое право на Москву. И быть может, задетая письмом либо бестактно оброненными словами одной знакомой, она записала в тетрадь ответ ей. Этот документ и ныне - обвинение человеческому равнодушию, так часто скатывающемуся к непорядочности. Вот отрывок:

Так Марина Цветаева, всегда утверждавшая, что 'рожденное состояние поэта - защита', защитила - не только себя, но Поэта и Поэзию от прижизненного и посмертного небрежения, свойственного мещанству всех мастей, рангов и времен.
...А дальше началась война, бомбежки, паника, эвакуация из Москвы, ставшая для Цветаевой роковой...

Настанет день, - печальный, говорят! -
Отцарствуют, отплачут, отгорят, -
Остужены чужими пятаками, -
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь легкое лицо проступит - лик.

О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразии прекрасный пояс!

А издали - завижу ли я вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу - впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы
Поду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.

И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярине Марине.

Превратности эвакуации забросили Цветаеву сначала в Чистополь, а затем в Ела-бугу. Тут-то ее и настигло одиночество, о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая веру, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила жизнь самоубийством. Могила ее затерялась.

Но Поэзия не умирает. Марина Цветаева и ее Москва - достояние нашей великой литературы.