Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

ПРОЗА

Марина Ринейская

РИГОДОН

Рассказы

Оля и Маша жили по соседству. Маша была спокойная, послушная девочка из благополучной семьи. Отец Маши работал начальником отдела снабжения на крупном предприятии, а мама была домохозяйкой. Отец обеспечивал семью, был самолюбив и требовал беспрекословного подчинения. Он много работал и его настроение часто зависело от дел на работе. Когда дела шли хорошо, отец был весел и расспрашивал Машу о школе и ее подругах. В плохие дни отец бывал сумрачен и даже груб. Он громко ругал Машу за беспорядок в ее комнате, а с женой старался вообще не разговаривать. Машина мама была отцу полная противоположность. Кроткая, мягкая, деликатная, всегда аккуратно причесана и со вкусом одета. Мама учила Машу сострадать, быть милостивой к просящему, любить животных.

Мама училась в первых классах обычной и музыкальной школ одновременно. Заниматься музыкой Маше не очень нравилось, но родители настаивали, а Маша не отказывалась.

Оля была на год младше Маши. На ее бледном лице выделялись большие голубые глаза. Всякий раз, когда Оля выбегала во двор, вид у нее был растерянный, а две тонкие косички метались на худеньких плечах. Оля была глухонемая. Дети во дворе сторонились Оли и презрительно смеялись, когда она в унисон их веселым и громким крикам как-то по животному мычала, размахивала руками и подпрыгивала на своих тонких ножках в спустившихся колготках и растоптанных туфлях.

Подружек у Оли кроме Маши не было. Маша как будто не замечала Олиной немоты и глухоты. Каждый день Оля ждала возвращения Маши из школы. В назначенное время она выбегала в своих стареньких башмаках из дома и устремлялась навстречу подруге. Оля бежала по дороге к школе и не оборачивалась. Все ее маленькое, слабенькое тельце в окружающем ее безмолвии стремилось только к Маше. Девочки встречались, шли вместе домой. Маша рассказывала Оле о нехитрых школьных делах, об учительнице, смеялась и, заглядывая в большие голубые глаза Оли, получала там отклик. Нередко Маша делилась с Олей яблоками и грушами, которые мама Маши заботливо заворачивала в бумагу и укладывала на дно портфеля. В ответ Машиным речам Оля бурно реагировала. Она размахивала руками, из ее рта вырывались какие-то приглушенные хлопки, а светло-коричневое пальтишко Оли скользило по всему ее телу от резких движений рук и поворотов головы. Сердце Оли ликовало.

По выходным дням Оля и Маша собирались у кого-то из их дома и играли в куклы или лото. Они как будто не замечали различий друг друга. Со стороны было видно, что их дружба - это общение двух душ.

В начале весны, когда Маша заканчивала первый класс, родители Оли переехали в другой город, где была специальная школа для глухонемых. Оля уехала с ними.

Маша скучала и даже плакала. Ей не хватало радостной, большеглазой Оли, которая каждый день ее ждала и с которой было так тепло и уютно. Но в детстве все быстро забывается. Прошло несколько летних месяцев и воспоминания об Оле стерлись. Маша была занята собой. Она ездила с родителями отдыхать к морю, встретила новых друзей, ежедневно по тридцать минут занималась музыкой...

В один из теплых летних дней, когда солнце уже начало садиться, Маша вбежала со двора в дом и еще в коридоре увидела через раскрытую в гостиную дверь Олиных родителей. Они сидели на диване, полуосвещенные уходящим солнцем и о чем-то тихо разговаривали с Машиной мамой. Из коридора хорошо были видны их согбенные фигуры. Отец Оли что-то быстро говорил и нервно поправлял правой рукой копну густых и уже наполовину поседевших волос. Олина мама сидела так, что ее спина была согнута, руки лежали на коленях и были сомкнуты, а взгляд потуплен. Маша вошла и поздоровалась. В конце гостиной она увидела Олю, сидящую на стуле. Когда их глаза встретились, Оля порывисто встала и, подавшись всем корпусом вперед, но, удержав равновесие и не сделав первый шаг, стала медленно опускать взгляд. Ее лицо как будто перекосилось в эмоциональном безмолвии. Большие руки Оли торчали из рукавов темно-синего суконного платья так, что сами рукава казались короткими. Этими руками она как-то порывисто теребила плательное сукно.

Маша хотела сама подойти к Оле, но, сделав шаг, - остановилась... Девочки еще не научились скрывать свои эмоции за правилами приличия, а потому стояли и молчали. Каждая из них чувствовала, что то простое, естественное общение, которое когда-то существовало между ними, уже ушло. Они повзрослели и изменились. Оля уже понимала, что ей принадлежит не весь мир, а только та его часть, где есть девочки и мальчики, похожие на нее, которые говорят с ней на своем, одним им понятном языке. Маша не входила в этот мир. Она была там чужеродцем.

Внезапно возникшее молчание в комнате нарушил звонок в дверь. Мама пошла открывать и через минуту в комнату уверенным, неторопливым шагом вошел Машин папа. Он вернулся с работы домой.

Отец оглядел всех присутствующих и любезно поздоровался с Олиными родителями. Присев на стоящий у стола стул и облокотившись левой рукой на стол, он нал расспрашивать гостей об их делах, интересоваться новыми условиями проживания и работы. Однако в беседе не было живого интереса и чувствовалось какое-то напряжение. Маша, хорошо зная папин характер, для себя отметила: "Он устал, хочет обедать и настроение у него не самое хорошее".

Машина мама внесла на серебряном подносе чайник и чайные чашки. Она начала медленно расставлять их на столе. В эту минуту разговор отца с гостями затих и в комнате воцарилось молчание. Отец глубоко зевнул и начал постукивать пальцами левой руки по столу... Вдруг его взгляд задержался на Маше и он, слегка подавшись вперед, с гордостью произнес: "А наша дочь занимается музыкой. У нее хороший слух и уже кое-что получается". И для усиления эффекта отец растопырил пальцы правой руки и потыркал ими в воздухе так, как будто перебирал клавиши пианино.

- Маша, сыграй-ка нам "Ригодон", - скомандовал отец, обращаясь к дочери.

- Нет, нет, нет, я не могу, - засмущалась Маша, покраснела и направилась к выходу из комнаты.

Машин папа встал со стула, подошел к фортепиано, открыл крышку и пододвинул к инструменту стул.

- Садись и играй, - сказал он спокойно и властно.

Маша хотела воспротивиться, но поняла, что ей это не удастся. Она медленно подошла к пианино и открыла ноты. Это была пьеска "Ригодон", которую Маша исполняла на экзамене в музыкальной школе.

В комнате наступила тишина... Маша присела на стул и дрожа от волнения, начала играть. "Ригодон" - это старинный французский танец, а потому, как говорила ее учительница в музыкальной школе, играть его надо весело. Но сейчас весело не получалось. Руки дрожали, кисти были "зажаты", сердце учащенно билось... А кроме того, уже при исполнении первых тактов Маша почувствовала физическое неудобство, будто чей-то сильный, пристальный взгляд сверлил ее со спины. Маша ошиблась, дрожащими пальцами попала на соседнюю ноту, потом хотела продолжить, но совсем сбилась и остановилась...

Она растерянно обернулась. Ее взгляд скользнул по комнате, столкнулся с широко раскрытыми глазами Оли и остановился на Олиной маме. Сидя на диване и скрестив руки на коленях она нагнулась так низко, что ее лица не было видно. Только пучок полуседых волос, собранных на затылке, слегка подрагивал на ее голове. В этот момент Машу как-будто осенило. Она поняла, что ее игру Оля не слышала и никогда не услышит, так как она ничего не может слышать.

Маша хотела встать из-за пианино, но вдруг услышала властный голос отца:

- Подожди... Начни еще раз.

Маша в беспомощности взглянула на маму и увидела, что та через стол пытается дотянуться до руки отца и остановить его упорство. Но отец, нисколько не обращая внимания на ее попытки, автоматически отдернул руку и повторил;

- Начни еще раз.

В комнате повисло напряжение... Глаза Маши наполнились слезами, уголки губ опустились вниз, а скулы сжались... Она присела на краешек стула и начала играть. Ее пальцы просто перебирали клавиши. А все силы уходили на то, чтобы подавить клокотание в горле и не разрыдаться. Но слезы хлынули... Маша громко всхлипнула и, быстро встав со стула, выскочила из комнаты. Она побежала в спальню, упала на кровать и дала волю слезам. Маша не могла понять, что произошло. Но ей было обидно за себя и очень жалко Олю, которую хотелось обнять, крепко прижать к себе и никогда не отпускать. Она чувствовала, что произошло что-то нехорошее, унизительное, бессовестное.

Маша слышала, как в коридоре прощались гости и их провожала мама. Потом мама быстро ходила по коридору, хлопала дверью в кухню, сокрушалась и гневно упрекала отца...

ЛЮБА, ЛЮБОЧКА, ЛЮБОВЬ

- Любочка, я уже почти готов, - крикнул Владимир Николаевич своей жене из ванной комнаты, заканчивая утренний моцион.

- И у меня уже все готово, - ответила Любовь Ивановна громко. - Иди, садись.

Владимир Николаевич вошел в кухню, запахиваясь в оранжевый махровый халат. Он был аккуратно выбрит, свеж, лицо его сияло. Утренний душ придал ему бодрости и хорошего настроения.

- Ну, давай нашу вечную гречневую кашу, сказал он с улыбкой, присаживаясь к столу и обнимая за талию скользящим движением свою жену.

Любовь Ивановна стояла у плиты в мягком абрикосовом халате и тапочках на босу ногу. Она аккуратно накладывала в мелкую большую тарелку гречневую кашу, добавив в нее немножко масла. Владимир Николаевич любил кашу. Когда-то давно, еще в студенческие годы он испортил желудок из-за нерегулярного и некачественного питания. Позже желудок вылечил, но рецидивы желудочного дискомфорта нередко случались. Поев с утра кашу он чувствовал во всем организме какую-то легкость, в желудке ничего не тянуло и не закручивало.

- Любочка, ты такая-то бледная с утра. Может, нездоровится? - спросил Владимир Николаевич озабоченно, заглядывая жене в лицо.- Не ходила бы ты сегодня на работу. Хочешь я позвоню Ивану Ильичу и скажу, что ты приболела.

- Что ты? - произнесла Любовь Ивановна, повернувшись от плиты в сторону мужа. - Со мной все хорошо. Просто утро еще. Губы не подкрашены, щеки не напудрены... Все нормально. Да и как это ты себе так просто представляешь "позвоню Ивану Ильичу". Разве он будет беспокоиться о замене занятий. У нас на кафедре каждый ищет себе замену сам.

- Ты сам то не забудь хоть сегодня принять "Нолипрел". Вчера я не напомнила, а ты забыл. А вечером давление повысилось.

- Да, это так. Целый букет болезней, - слегка вздохнув и уже приготовившись уходить, тихо ответил Владимир Николаевич. - Откуда все берется, - задал он себе риторический вопрос. - Вдруг это давление, да еще и диабет...

- Любочка, как бы я смог без тебя. Ты для меня все: жена, врач, "записная книжка"... При этих словах Владимир Николаевич как-то криво улыбнулся, положил жене руки на плечи и посмотрел в глаза.

Любовь Ивановна провожала его в коридоре, махала рукой в открытую дверь удаляющейся фигуре мужа и оставалась одна.

Владимир Николаевич уходил на работу рано, а ей еще можно было часок поспать. Она очень любила утренние часы. Именно в эти часы ей спалось очень хорошо и снились сны. Но поспать в такие часы удавалось только по воскресеньям, когда не надо было вставать, готовить кашу и провожать Владимира Николаевича на работу. В остальные дни она не спала. Просто лежала с закрытыми глазами в полудреме, перебирала задачи наступившего дня, что-то вспоминала...

Любовь Ивановна быстро сняла халат и зарылась в мягкую постель. Закрыла глаза... "Как замечательно, - подумала она и слегка потянулась. - Господи, какая я счастливая, благодарю тебя за все, что Ты мне дал, - произнесла Любовь Ивановна тихо. - Дочь, муж, внук, со мной рядом. Никого не потеряла. Всех взрастила, всем помогла. Мама, слава Богу, жива... А главное - главное терпение, терпение, терпение", - подытожила Любовь Ивановна уже который раз в своей жизни.

Сладость утренних часов ввела Любовь Ивановну в полудрему. Она проснулась от будильника мобильного телефона, который настроила еще вчера, предполагая, что, проводив мужа на работу, немножко вздремнет. Любовь Ивановна быстро встала, с удовольствием приняла душ, умылась и приступила к завтраку. Ее завтрак всегда был вегетарианским: кофе. Овсяное печенье, фрукты, еще что-то в этом роде... Она уже и не помнила, когда начала использовать раздельное питание: завтрак и ужин вегетарианские, а обед - белковый. Главное - такой режим позволял ей сохранять фигуру. А фигура всегда была предметом особой заботы Любови Ивановны. Ведь Владимиру Николаевичу никогда не нравились полные женщины. Он любил женщин с ярко выраженной талией, стройными ногами и подчеркнутыми бедрами. Всегда обращал на таких внимание. Не раз, досадуя и негодуя, Любовь Ивановна перехватывала его восхищенные взгляды. И потому вопреки своей природе, располагающей по прошествии лет к накоплению жировых отложений на животе и бедрах, Любовь Ивановна изо всех сил старалась соответствовать пристрастиям Владимира Николаевича. Она не только использовала раздельное питание, но в разное время посещала то бассейн, то аэробику, то колонетику, то уроки танца живота... В результате, несмотря на свои пятьдесят четыре года, выглядела Любовь Ивановна отменно. Стройная, хотя и не высокая, всегда аккуратно подстриженная. На чистом ухоженном лице не очень выразительные, но лучистые серые глаза. Походка легкая, пружинистая.

Часы в соседней комнате пробили десять раз. Любовь Ивановна быстро оделась, взяла подготовленный еще с вечера портфель со всеми необходимыми материалами и направилась на работу.

Легкий теплый ветерок сентября дул ей в лицо, теребил маленький шейный платочек. Она шла энергичным шагом деловой женщины и чувствовала, что ее сердце переполняет радость. Она радовалась тому, что ее душа спокойна и больше не терзается. Дома все хорошо.

- Вот так, вот так, - повторяла про себя Любовь Ивановна. Все вознаграждается, все. А главное - терпение, терпение. И все...

Она даже не заметила, как вошла в университет и поднялась на свою кафедру. На работе Любовь Ивановну уважали. Работалось ей легко. Сказывался большой опыт, хорош