Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

 Игорь ШТОКМАН

 "И ГИБЕЛЬ

 В НЕРАВНОМ БОЮ..."

 Все было наперекосяк в ту поездку... Я упустил время - пока стояли яркие,

солнечные, прямо какие_то летние дни (а была уж первая половина сентября),

не отпускали суетливые, пустые, но, как ни крути, неотложные московские

дела. Просто бич какой_то!.. А небо стояло над головой высокое, бездонное,

с той чистой, прозрачной голубизной, которая и бывает_то в Подмосковье

лишь по ранней погожей осени. Березы плавились нежным смуглым золотом, еще

не сквозили обездоленной, сиротской чернотой голых веток, лист с них еще не

пал, сухо и звонко шелестел, и в лес тянуло нестерпимо...

 Жила, таилась на донышке души робкая, слабая надежда, что еще поспею,

ухвачу последнюю в этом году волну бобровых грибов, которых в то,

закатывающееся уже лето было на диво. И главное - белых, крепких, с

важными толстыми пузиками, прохладных в ладони боровиков, с

густо_коричневыми, точно поджаристая корочка буханки черного, шляпками. То

вовсю развернувшимися, чистыми, подсохшими на солнце, на ласковом лесном

ветерке, то маленькими, кукишными, в хвое и песчинках, лихо сдвинутыми на

бочок, как берет десантника... Всей и разницы, что не синий и не

малиновый, а коричневый, того благородного и глубокого тона, что бывает

только у настоящих боровиков.

 Сердце замирало каждый раз, проваливалось, когда видел я вдруг (всегда

вдруг!) такого красавца в чистой и редкой, сквозной траве, под осинкой,

под березкой, и крался к нему чуть ли не на цыпочках, будто боясь, что

исчезнет он, пропадет, лишь обманно показавшись и поманив... Счастье то

было, настоящее, как лес, как летнее небо над ним, простое и щедрое

счастье, которое с годами, с утратой всего, что было по молодости,

выпадает нам все реже, реже!

 И вот теперь я хотел продлить его, съездить в вой деревенский дом (конец,

надо сказать, неблизкий - Тверская губерния, под Кимрами) и пошастать

вволю по окрестным знакомым лесам, по заповедным местам, в тихой, но такой

азартной грибной охоте.

 Не обманул на этот раз только лес... Он был прекрасен, как всегда,

доверчиво раскрылся, впустил в свою ширь, бормотание осенней листвы,

голубое и высокое сияние неба. Но грибов, настоящих грибов, за которыми я

шел, о которых думал_мечтал в Москве - не было... Лишь в первом, самом же

первом заходе в знакомое и обычно щедрое место я сразу же вышел на

большой, красно_оранжевый и высокий, гордый подосиновик. Я поклонился

красавцу, поблагодарил, как делаю всегда, лес и, обнадеженный, азартно

ломанулся дальше, где тоже всегда фартило. Ан нет - в этот раз лес

оказался скупенек! Лишь сыроежки (этих богато, разноцветной россыпью), да

"козлики", да свинушки. Я брал лишь самых молоденьких, пуговичных, но

азарта, жара поиска с манящей и непременно в конце концов сбывающейся

надеждой уж не было. Был просто сбор, работа, а это - совсем другое, не за

тем я ехал... Через час_полтора я понял это окончательно.

 "Упустил время, протянул, прособирался!" - корил я себя, разочарованно и

горько обходя одну за одной знакомые полянки. Тщетно, поздно... О том же

сказал мне вчера, как только я приехал, и Лешка Поратов, знакомый мужик с

нашего конца села. У него был мотоцикл с коляской, я несколько раз

забрасывал удочки насчет дальних поездок в грибные Эльдорадо, но Лешка лишь

похмыкивал, покуривая, и отвечал крайне туманно и неопределенно. Дескать,

отчего же нет; конечно, можно съездить, чего не съездить, когда вот

только... Так и ехали по сю пору.

 Вчера я зашел к нему, ни на что уж особо не надеясь, - знаю я эти

деревенские посулы, хорошо знаю, не первый год здесь живу... Зашел на

авось, по принципу: "а вдруг?"

 Лешка был на задах своего просторного, заросшего низкой и курчавой

травкой двора, у дальнего сарая был... Не один. Четверо еще с ним были, и

двоих я знал. Одна пустая поллитровка уже сияла, горела в мокрой траве,

вторую они приканчивали. Мне предложили, я отказался, сказав, что зашел на

минутку, просто повидаться и поздороваться - о мотоцикле, о поездке уж и

не думал, пустое... Я знал Лешку не первый день и понимал, что с

сегодняшних "дрожжей" он зачертит дня на три, не меньше. Поэтому лишь

закурил за компанию, окинул взглядом знакомый двор и увидел, что ворота

второго сарая, обычно наглухо запертые, приоткрыты... И тихо за ними.

 - А где Гранд, Леша?

 - Нету Гранда... Зарезали, на мясо пустили.

 Я ахнул.

 - Как же так? Зачем? Он же молодой, трехлеток, в самой поре!

 - А вот так... Приехал Пашка, привез покупателей... Я что? Он хозяин...

 Этого Гранда, замухрышистого стригунка, Лешкин сосед, Пашка_дачник,

привез откуда_то три года назад. Гранд тогда свободно в "Газели" умещался,

и купил его Пашка просто так, неизвестно для чего... Пусть, мол, лошадь

летом будет, прокатиться там, в лес съездить. Баловство, одним словом...

Купил и отдал Лешке, чтоб тот кормил и ухаживал. Безлошадный Лешка (у кого

сейчас на подворье в деревне лошади?) принял Гранда с охоткой и дальним

мужицким прицелом. Выращу, мол, выкормлю, и будет в хозяйстве конь - Пашка

редко приезжает.

 Он и вырастил, и выкормил - на чистом овсе, на отрубях и хлебе, сено

только зимой да и то нечасто Гранду давали... Он вымахал здоровый,

грудастый, с бешеным фиолетовым глазом и норовистый - только смотри! Даже

после того, как охолостили его по втором году, Гранд не утратил характера.

Силы в нем гуляло немерено, в сарае стоять запертым день_деньской ему

было скучно, и Гранд частенько грудью ломал, высаживал деревянный запор,

распахивал створки дверей настежь и - только его и видели!.. Закатывался

на дальние луга, пропадал. Лешка, матерясь, искал его до поздних сумерек и

ладил новый запор... Дня на два. Спутывать он Гранда не хотел, жалел и

совестился. И вот теперь - нет Гранда, зарезали...

 - Полный "каблучок" мяса набили, под завязку, мне кой_чего оставили...

Свежатинки здесь нажарили, выпили хорошо... - Лешка сладко прижмурился,

понюхал уже пустой стакан, остро глянул на гостей, что пожаловали к нему

на подворье. Ясно было, что остановятся они не скоро, и я откланялся под

благовидным и весомым предлогом: "Печь топится, глянуть надо..."

 Это все было вчера, и вот теперь я ходил по лесу расстроенный не только

отсутствием путных грибов, но и вчерашним разговором про Гранда, самой

вестью этой.

 Я вспомнил вдруг, как ездили мы на нем с Лешкой за столбами совсем

недавно, этим же летом... Какой широкой, машистой рысью бежал Гранд

полевой обочиной и как мгновенно прибавлял ходу, пускаясь чуть не в галоп,

стоило Лешке лишь приподнять рябиновый длинный, очищенный от листьев прут!

Как колыхалась, лоснилась перед глазами его темно_гнедая спина с

продольным сытым желобком, как попукивал он временами и валил под передок

телеги, не сбавляя хода, приподняв светлый пушистый хвост, увесистые

рыже_золотые яблоки... Как стоял потом и дергался, облепленный, заедаемый

слепнями, пока возились мы со столбами, пилили елки, найдя подходящие,

высохшие. Лешка вдруг уселся надолго курить, а я сломал пушистую вершинку

молодой рябинки и стал оглаживать ею Гранда, отгоняя слепней. С морды, со

спины, с паха... Он сразу затих, застыл, прикрыл глаза светло_рыжими

ресницами и не шелохнулся ни разу, с места не переступил, пока обихаживал

я его, спасая от ненасытной слепиной злобы.

 Возвращались, он пер телегу, полную напиленных столбов, точно она пустая,

а Лешка жаловался мне, что Гранд_де не оправдывает себя - жрет много, а

делать на нем, по большому счету, нечего: картошку окучить, пройтись с

лемехом да дров на зиму наготовить - вот и вся работа... "А денег на корма

Пашка, зараза, не дает, жилится! Только по первому разу и дал, осенью,

когда Гранда у меня оставлял. Да и убегает он то и дело, сарай ломает, сам

знаешь... Замучился я с ним, нашел себе Пашка дурачка деревенского!"

 Все - отмучился... Никто сарай больше ломать не будет, не станет ржать

звонко и гневно, когда запрягают, засупонивают, и не будет больше в

Лешкином сарае прекрасно пахнуть сеном, лошадиным навозом, одна бензиновая

вонь от мотоцикла останется да упряжь по стенкам, телега в углу. Для чего

она теперь - к трактору цеплять? Разве только...

 Я понимал, что это городские и вздорные, глупые с деревенской точки

зрения мысли (навозом пахнуть не будет - подумаешь, беда какая!), но

поделать с собой ничего не мог.

 Жалко было Гранда, грустно было... Что он видел? Только жить, можно

сказать, начал... Да еще охолостили. Боль_то какая! А потом и вовсе

зарезали - пожалел Пашка денег на корма, надоела ему вся эта обуза, вот и

продал. Как же, хозяин - что хочу, то и ворочу... Лешка сказал: татарам

каким_то продал, сыскал их где_то в Кимрах на базаре... Эх, люди, люди!

 И вот так, в печальных о Гранде, в тоске, что не стоящих грибов, бродил я

по лесу уже не меньше трех_четырех часов. Тяжелая двухведерная корзина

оттягивала плечо, хоть и был при ней широкий брезентовый ремень, ноги

приустали, чай, что был с собой, я давно весь выпил - пора было

поворачивать домой, выходить на знакомую просеку...

 И вот тут я услышал голос. Мужской, с хрипотцой, уже явно немолодой...

Недалеко, за березовым молодым колочком. Голос что_то бормотал, слов не

разобрать, но ответного отклика никакого, и ясно было, что человек

разговаривает сам с собой. Это не диво - в лесу так со многими бывает, я

замечал, да и сам, признаться, часто делаю то же самое: разговариваю с

грибами, когда найду, с деревьями, с птицами... И веселее, и полнее

чувствуешь лес, весь в него уходишь, все городское, московское, разом и

счастливо оставив, забыв, точно в омут кинув - сгинь_пропади!

 Потому неясно слышное бормотание меня ничуть не заинтересовало, я и не

прислушивался... Но потом тот же голос, явно тот же, вдруг негромко

протянул, вывел частушку:

 Килька плавает в томате,

 Ей в томате хорошо...

 Только я, ядрена матерь,

 Счастья в жизни не нашел.

 Вот тут я остановился, даже повернул было, чтоб пойти в ту сторону...

Частушка была спета без обычного, на публику, деревенского озорства и

ухарства, без визгливой и самохвальной протяжки гласных, последних слогов,

которая меня всегда раздражала, чудясь нарочитой и неискренней.

 Эта же была словно и не пропета, а выдохнута, точнее - вздохнута, потому

что очень походила на вздох крепко уставшего от жизни и людей человека.

Невтерпеж ему, видно, стало - вот он и вздохнул_пропел, чтоб хоть немного

полегчало на сердце. Никому не жалуясь, не ожидая сочувствия и уж, тем

паче, помощи. От кого? В лесу... Один. Кусты, деревья... Я вот еще услышал

случайно, но он того не знает, и слава Богу! Он не для меня, вообще ни для

кого спел ее. А славно... Вдобавок эта "ядрена матерь", а не привычный

матюк!

 Очень мне понравилось все это: и как спето и про что, и потому я, чутко

далее прислушиваясь (а голос снова зазвучал, снова повел невнятный

монолог), начал ходить лишь подле него, сильно не удаляясь, галсами,

параллельными ходами. Сближаться не стремился, но старался и не отдаляться

особо, не потерять.

 Потом вдруг нашел на знакомой полянке, подле давно упавшей, полуистлевшей

березы разом два белых - дедушку и внучонка... Дедушка был крупен,

ноздряст с испода шляпки, вес изогнулся, бедный, вылезая из_под березы, и

оказался огорчительно трухляв, поточен мелкой грибной мошкой. А внучок был

хоть куда... Хоть на выставку!

 Я загорелся, забыл про усталость, будто только_только в лес вошел,

кинулся шарить_искать дальше. Петлями, змейкой, кругами, все расширяя их,

и... Забыл я на какое_то время про голос, увлекся. Когда