Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

 Сергей РОГАНОВ

 ШКИПЕР

 Не знаю, как ему удается выглядеть таким полным придурком. Не иначе, Бог

отметил. Он в этом убежден - "Бог Бог вел меня" - и крестится в часовне

размашисто, но все равно - неуклюже и нелепо, как пионер. Я - атеист,

стою рядом и искоса наблюдаю за ним. Но он и не смотрит на мои опущенные

вниз руки, а просто залит счастьем, как московские улицы редким летним

солнцем.

  - Вот и часовенку оставлю Москве, а как же... И нас с тобой, Сережа, на

свете не будет, а люди зайдут, помолятся - и дальше...

 Я приехал к нему субботним утром помогать устанавливать купол на часовне,

которую он умудрился примостить на своем крохотном  дворике в центре

Москвы. Привычная пелена мелкого дождя; ветер накатами, как волны яхту,

раскачивает его маленький "особняк" - бывшую конюшню. Неказистые кирпичные

стены начала прошлого века он выбелил ядовитой желтой краской, - так

когда-то отмечали дома для умалишенных. Но он об этом и не знает, а просто

живет в "Желтом Доме". Внутри - мастерская, она же - галерея, а прямо у

порога стоит гордо новехонькая часовенка.

  Конюхов построил ее за три месяца, побив все рекорды: "А что ходить в

мэрию землю просить? Лужков меня любит, знает, подпишет, но так его ж

чиновники и за год не дадут места, ну... А бумаг сколько, да каждому

поклонись и дай в руку, ага... А я ж за свои деньги ставлю, за свои, и чо

ходить?! А ну, посчитай, - скока это выйдет?  А у себя во

дворе я что хошь могу ставить". Говорить об обычных вещах он не умеет. К

его речи и  голосу нужно привыкнуть. Похоже на клекот, иногда на

сдавленный хохот большой птицы.

 Конюхов в знаменитой шкиперке и штормовке, будто на палубе в океане.

Шагнул на землю и засуетился, пока есть время до следующего похода.

Летает, что грач: на крышу, на землю, в часовню, под купол, во двор, за

ворота, в банк по соседству и, ругаясь, летит мокрый опять на крышу.

  - Не пускают кран на территорию банка! А как же я купол подниму и крест?

"У нас тут банк, у нас тут банк!..." Дармоеды сидят, ничо ж не делают, я

им, понимаешь, двор испорчу, а хоть бы раз вышли и спросили: "А чем тебе

помочь, Федор Конюхов? Часовню ставишь, хорошее дело, давай и мы

подсобим..." Банк... да таких банков - сотни, год-два и ищи-свищи, а моя

часовенка и меня переживет...

 На стенах часовни он сразу закрепил небольшие мраморные доски в память

обо всех дорогих ему людях, - друзьях, партнерах, наставниках, учителях.

Георгий Седов (мой же дед с Седовым ходил, знаешь, как я мальчишкой слушал

его рассказы! Да я бредил Седовым...), Юрий Сенкевич, Тур Хейердал,

альпинисты, погибшие при спуске с горы Мак-Кинли, Питер Блэйк -

путешественник, погиб весной от рук пиратов на Амазонке (какой парень,

Сережа, был, какой парень и так от руки проходимцев погиб, тех вот,

которые все футболы смотрят, тоже мне спорт нашли, вот такие вот его и

убили...) и русские имена, русские имена...

 "Иринушка, - клекочет и взлетает опять на крышу, - ну вот, Бог дал, и

справились, сегодня под крестом спать будем!" Его жена смотрит на него как

на земного бога и крестится. Теперь уже оба стоят на крыше, смотрят на

новенькие купол и крест и крестятся под холодным летним дождем. И тут же

Федор мигом - вниз, расплачивается с рабочими, водителями, обнимается,

кого-то благодарит, наконец закрывает ворота, на  скорую руку убираем все

вокруг и заходим в "Желтый Дом". Дождь припускает уже струями и вовсю

полощет московские тротуары и тусклый позолоченный купол.

  Чай и холсты. Его живопись невозможно описать так же, как, например,

вкус чая. Его картины нельзя рассматривать, надо только сидеть

окоченевшим, мокрым, с горячей кружкой в тепле, слышать каминный огонь,

скрип половиц и гулкий перестук лестничных ступеней под его быстрыми

шагами. Надо прожить мгновения в его мире и рядом с ним и  захотеть

навечно остаться в этой мастерской, в "Желтом Доме" в центре мегаполиса.

Тогда открывается мир его красок, штрихов, теней, угля. А он сидит

напротив, с ликом Григория Распутина и глазами ребенка, и клекочет:

  - Ну и что, кому это все нужно? Никому. Так, камеры какие-то вчера

приехали, поснимали часовенку, поспрашивали, да и дело с концом. Хорошо

было, Карпенко (ректор РГУ) следил (но и яхта его была!), как хоть

репортажи были, правда, мало и так, - вот Конюхов, вот яхта, вот

кругосветка, а мне ведь обидно, Сережа, мне обидно! Вот сейчас опять пойду

в поход, но из английского порта, а что, в России портов нет? Разве в

России нет портов?! - и взмахивает рукой, как длинным костлявым парусом. -

Почему я, шкипер Конюхов, должен отплывать в кругосветные путешествия из

чужих стран? Почему я, русский путешественник, должен тайно ставить на

яхте российский флаг? Мне же нельзя, по закону нельзя, я только под

английским могу плавать, но я все равно свой родной ставлю!

  Он вскакивает и вываливает на стол кипы английских, немецких,

французских, итальянских газет, где полосы посвящены знаменитому

российскому мореплавателю, и опять взмахивает парусами рук: "Зачем мне все

это нужно?!"

 Слушаю и смотрю на деревянный расписной домик на холсте и горлиц на

голубеньких ставнях и подпись: "Я построил дом, а Иринушка посадила вокруг

розовые кусты", - и кто-то невидимый украдкой сжимает шершавой рукой мое

сердце.

  - Вот я о чем мечтаю, Сережа, - пойти в кругосветку на нашей яхте -

"Россия", паруса - триколор, как флаги государственные, гербы - золотом

горят (в каком-то исступлении твердит - "гербы"!), чтоб весь мир видел -

"Россия" идет, и я, шкипер Конюхов, - российский гражданин(!), капитаном.

Да я новый рекорд поставлю на этой яхте! Ну что там лепить на борта

рекламу торговцев бананами или пивных баронов, - презрительно гнусавит и

снова исступленно, - знаешь, хочу, чтоб этот поход был посвящен 60-летию

Победы советского народа над немецко-фашистскими захватчиками! Кто там еще

сомневается в нашей победе?! А то, понимаешь, рассказывают за границей

детворе, молодежи, что и не такая уж война была, и не СССР побеждал, и не

так уж много погибло... Да они и не знают, сколько погибло! Не знают, а у

меня дед воевал, я просто обязан пройти на яхте "Россия" в честь Победы.

 Ты вот не знаешь, Сережа, как там можно к Путину письмо написать и мне

хотя бы  на минуточку встретиться с ним, - я бы его убедил, и он выделил

бы мне яхту и рядом со мной прошел, ну хотя бы несколько миль.

  Последние слова он произносит трогательно загадочно, лукаво смотрит

горящими глазами на меня и будто пытается сделать мне костлявыми руками

"козу".

 Полный придурок.

 Две черепашки - Соломон и Нефертити - отчаянно карабкаются по

разбросанным на полу холстам, книгам, инструментам. Он вскакивает

громадной, нескладной тенью, бережно поднимает их и несет в корзинку с

травой и одуванчиками под настольной лампой. Я молчу и улыбаюсь - ему

нельзя, не нужно отвечать. Когда пытаешься говорить ему прописными

чиновничьими истинами, глаза шкипера сразу меркнут, и только пустой

взгляд, пустой и бездыханный, повисает над твоей головой. И сразу оживает,

когда слышит, что надо все же написать бумагу и пойти на прием в

Администрацию, что, может быть, можно как-нибудь извернуться и передать в

кабинеты поближе к Президенту.

 - Вот, давай, напиши, я ж писать не умею, - говорит он мне радостный, с

ухмылкой идиота, - и на переговоры меня не бери, ты лучше сам иди, а то я

ж, знаешь, так вот сижу, сижу на приеме в кабинете, а потом ведь могу и

сказать: "Дурачок ты!" - и захохотал по-птичьи, - а то ж окажется директор

банка или совсем важное лицо, - и опять костлявый парус его руки

очерчивает замысловатую дугу в воздухе...

 - Давай завтра к Церетели сходим, завтра в 11 прием у него, презентация,

меня пригласили, - я звонил, звонил, с Зурабом Константиновичем не

соединили, но приглашение передали. Давай сходим, ты рядом будешь, если

что - сам и скажешь про мою идею. Голос шкипера доносится из мобильника,

как будто руки его заняты работой - красят, пилят, рубят. А голос сам по

себе.

 Он и по телефону говорить не умеет.

 Мы встречаемся на следующий день и идем к Академии, его узнают на улице -

он в шкиперке, ветровке, с рюкзаком за плечами, - и оглядываются, а

Конюхов всякий раз, когда замечает на себе чей-то взгляд, начинает

семенить, иногда останавливается, переминается с ноги на ногу, как

мальчишка, и улыбается...

  Я стараюсь не смотреть, как этот покоритель семи самых высоких вершин

мира (в одиночку!), пяти полюсов планеты, капитан нескольких кругосветных

переходов (в одиночку!), пяти полюсов планеты, капитан нескольких

кругосветных переходов (в одиночку!), пришибленным мальчиком пригибается

перед охраной и лепечет что-то бессвязное какому-то серому человеку, без

лица, из приемной Церетели, жалобно бормочет, что ему велели быть к 11 и

вот письмо есть Зурабу Константиновичу, и он хочет передать, а тот,

изъеденный ядом подковерной борьбы, кабинетных сплетен, как старый

автомат середины прошлого века, монотонно долдонит прославленному шкиперу,

что встретиться никак нельзя, что Церетели готовится к заседанию

Президиума, что читать ему некогда, но берет все-таки у мокрого от пота

Конюхова письмо, и мы наконец выходим на улицу. Я злой, как черт, и злюсь

еще больше, когда Конюхов пытается передо мной оправдываться. Конечно, я

злюсь не на него...

 И уже вечером, на самой презентации в галерее Российской Академии

художеств, какие-то женщины начинает голосить при появлении Конюхова:

"Федя, почему же ты не пришел утром, ведь тебя принимали в почетные

академики, как же можно было рассматривать вопрос без тебя?!" И Федя,

окруженный толпой поклонников, виноватым мальчиком с улыбкой полного

придурка начинает переминаться с ноги на ногу и смущенно лепетать "дамам

из академии", что его не пустила охрана, и уже радуется, что встретил

знакомые лица, что попал на презентацию. "Как не пустила охрана?! - в

изумлении вопят дамы, - ты же был в списках на заседание Президиума, все

были предупреждены!"

 А Федя уже весь в беседах, объятиях, рукопожатиях, восклицаниях,

поклонах: Рязанов, Кобзон, Резник, Яковлев, Шанцев, наконец, его окружает

НТВ, и опять он переминается с ноги на ногу, с лицом юродивого,

старательно выговаривает слова в микрофон.

  Мы отправляемся в путешествие по залам, и опять рукопожатия, объятия,

восклицания, поклоны. Насмерть стоит смотритель возле стола с юбилейными

альбомами и не дает никому не то что взять, но даже подойти (альбомы

предназначены для vip-персон). А Федор, воровато озираясь, успевает

стащить альбом под носом музейного цербера, прячет его в какую-то газету,

и наш поход продолжается...

 Мы прощались с ним перед вылетом в Лондон. Федор Конюхов уже весь там, в

Атлантике, все вокруг него, как стая мошкары: новости, люди, машины,

ничего не видит и не слышит, и только одна мысль возвращает его на землю:

  Я обязательно должен посвятить кругосветное путешествие 60-летию Победы.

Я понимаю, яхта не моя, я не могу своевольничать с посвящениями, но хочу

это сделать, но только уже на яхте "Россия", на нашей родной яхте. Главное,

чтобы ты не передумал, а я своего добьюсь.  Я ведь с детства мечтал о

кругосветках и знал,  что обязательно пойду. А тогда, знаешь,  какое время

было! Какие там путешествия за пределы СССР, да еще в одиночку! И я таки

дождался - только восьмидесятые, перестройка, все повалили в кооперативы,

в бизнес, а я прямиком в Австралию и уже через год был первый поход. Если

я что решил, я пройду до конца, но выполню - это во всем мире знают.

 Я слушаю его, но не улыбаюсь, молчу. Мне стыдно, и что-то даже саднит под

сердцем. Моя единственная и неповторимая книга так и осталась в

восьмидесятых вместе с ненаписанной диссертацией, а для кругосветок я,

наверное, стал тяжел...

 Две недели шторма терзали ворота Атлантики, и он выжидал - боялся

повредить паруса на новой яхте. Я увидел его уже в новостном блоке - Федор

Конюхов отплывал. Никаких гербов, флагов на яхте не было.  Значит, еще все

впереди, в марте вернется. Опять будет семенить, переминаться с ноги на

ногу, ухмыляться, пионерскими глазами смотреть в важные лица и расхаживать

по Москве с ликом Распутина и мальчишеской улыбкой, в шкиперке, штормовке

и с рюкзаком за плечами. Полный придурок.

 Но на яхте "Россия" таки выйдет.

Поставьте наш баннер