ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ
"РУССКИЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ РОМАН"
Предполагаемый фонд 600 000 руб.
Первая десятка будет издана в специальной книжной серии

Открытое письмо на сайт журнала “Русский переплет.

Хотелось бы высказать свои соображения по поводу организуемой Вами литературной премии (равно как и других форм поддержки писателей). Принадлежность к поколению невостребованных “сорокалетних” заставляет рассмотреть литературные взаимоотношения в форме открытого письма в адрес уважаемых учредителей будущей премии “РП”.

Тема невостребованных сорокалетних - моя душевная и головная боль. Я сама принадлежу именно к этой категории, так что шкурой, умом и сердцем понимаю своих пишущих (и переставших писать) сверстников, которым сейчас сорок с небольшим. Несколько раз пыталась поднять эту тему: убеждала С. Василенко, ответсека СРП - мы сверстницы, знакомы давно, хотя и не близко, а теперь еще и служебно (я вынужденно приняла на себя роль председателя Вологодского отделения СРП), начинали в литературе одновременно, вместе были и на первых пицундских семинарах. Потом дороги разошлись - Светлана начала делать карьеру в Москве, я сознательно предпочла провинцию, и имеем теперь итоги: Василенко - развал в своем Союзе, я - медленное творческое вымирание литературной провинции.  Василенко себя опубликовала, поэтому, может быть, оставшиеся в нетях прочие ей безразличны. А мне - нет. Вопреки вышестоящему запрету Василенко я вырвалась на Филатовское совещание молодых, проходившее осенью прошлого года в Москве, и сделала это для того, чтобы выдернуть из небытия хоть кого-нибудь из вологодских пишущих - тех, кто имеет для этого основания. Там присутствовал Швыдкой, была возможность публичного выступления, чем я и воспользовалась, еще раз заявив о потерянном поколении сорокалетних пишущих. Швыдкой сказал при полном зале: “Составляйте списки, что-нибудь придумаем, так как Минкульт перед этим поколением без сомнения виноват, и проблема наличествует”. Я с этим одобрением министра сунулась к устроителям совещания - они идею не приняли. К Василенко - она пригрозила удалением моей персоны из СРП за страшный грех соития с Филатовским совещанием. На мой вопрос: “Что делать никому не нужной пишущей нищей провинции, ничуть не менее одаренной, чем обе столицы, которая через пять-десять лет окончательно выродится и просто сгинет?”, Светлана Владимировна ответила: “Там (на совещании, - Т.Т.) родину продали!” Не знаю, что имеется в виду под “продажей родины”, но стоять в непримиримой позе ко всему, ничего не предпринимая для решения вопиющих проблем, означает определенно способствовать деградации родины. Сама я “списков сорокалетних” составить не могу, так как давно и вынужденно существую практически в полной автономии, - мне это не потянуть ни информационно, ни финансово.

Получается тотальная безвыходность: провинция (включая “сорокалетних”, которые не смогли или не захотели покорять Москву) не сидит в Инете, и вообще не имеет никакой возможности публиковаться (это не преувеличение, в Вологде самиздатом в сто экземпляров без исбээна на равных выходят как члены СПР, так и члены СРП, ибо иного для неноменклатурного большинства здесь нет в принципе, и быть, видимо, не может). До переезда в Вологду я жила на Урале, в Челябинске - там в конце восьмидесятых явился из Перми Кальпиди, весьма успешно предпринял культуртрегерские усилия по облагораживанию местного литературного ландшафта, однако все опошлил, так как наши челябинские таланты были готовы на любую унижающую концепцию и любые деструктивные принципы, лишь бы хоть что-то свое драгоценное опубликовать. Вот и имеем ныне тотальные “похороны литературы”, дружно и победоносно организованные, в частности, и Виталием Кальпиди, и теми, кто считает литературу психическим заболеванием, а литераторов, соответственно, неизлечимыми клиническими больными.

Начинала в 1989 году, первая публикация - кусок из романа в журнале “Урал”, который был представлен как повесть “Предел”. Роман более чем в два раза превышает опубликованный объем и называется иначе - “И протянули ему камень”. То, что по тем временам было читаемо-сюжетно, “Урал” опубликовал, прочая преимущественная часть, которая с поверхностным сюжетом сопрягалась меньше, а  являлась глубинным социально-психологическим художественным исследованием, до сих пор нигде не существует. Однако рукопись - в полном объеме - попала Валерию Ганичеву, на пицундском семинаре, том самом, где мы с Василенко и познакомились, и Ганичев по одной журнальной публикации в “Урале” рекомендовал меня в Союз Писателей (тогда СССР). Я была, как ни странно, утверждена в Москве, с чем вынужденно смирилась и Челябинская писательская организация.

Вторая публикация в 1990 году в “Литучебе”. Ситуация точка в точку повторяется: треть романа “Ласковый Лес” печатается в виде повести в журнале, - выбирается, естественно, бодро-сюжетный кусок, остальное литературе не нужно. Роман в некастрированном виде не опубликован до сих пор.

Третья - в “Юности”: рискнула принять участие в конкурсе фантастики, небольшая повесть-антиутопия “Красное сафари на Желтого Льва” была опубликована. Пошли письма от благодарных читателей: “У вас, извините за выражение, - Лев. Естественно, он - желтый, а сафари, разумеется, - красное, как же иначе! Вы сионистка?”. А у меня, грешной, Лев - зверь из семейства кошачьих. Смысл в том, что он - последний, и у него не будет ни львицы, ни львят.

А далее было все, как у всех, только хуже. Три договора в трех издательствах в 1991 году: “Детская литература” и “Современник” взялись за роман “И протянули ему камень”. Договоры были подписаны, верстки подготовлены, и, в связи с вынырнувшим капиталистическим уродством, - в один миг рассыпаны. Книги не вышли. “Ласковый Лес” (опять же частичный) после публикации в сборнике “Внутренний человек” ныне покойного Коробова был одобрен к изданию “Советским писателем” отдельной полноценной книгой, началась работа с редактором. Результат - аналогичный. Издательская перестройка достала и это издательство, и книга также не вышла.

Книга рассказов, выпущенная в маленьком, недолго просуществовавшим издательстве “Автограф” в 1991 году в Челябинске, не удостоились даже магазина: “В мягких обложках не берем!”. Тираж до сих пор лежит - больше десяти лет! - на моем чердаке практически в полном объеме - я использую две тысячи экземпляров - исключительно, по всей видимости, авторских - в сельском доме как теплоизоляцию.

Десять лет издательского небытия. Уже больше, уже не десять. Письмо - в стол, и только в стол. Работать я не переставала, хотя переключилась на аналитическую прозу, потому что хотела разобраться, что же с литературой на самом деле происходит и как в этой ситуации художнику самосохраниться. Да и психология творчества бесконечно увлекательна, и сама по себе - детектив. На двух последних Совещаниях - Филатовском и в Старой Рузе, столица в лице журналов бодро объявила: “Мы жаждем провинции! Несите, несите рукописи!” На правах руководителя организации - отнесла, свое и чужое. Оказалось то же, что и так было ясно, - не нужны мы никому. Спрашиваю, уже про свое: “Что не нравится?” - “Ну, понимаете… Мы ориентированы преимущественно на молодых…” В девяностых годах моих сверстников не печатали - “Рано еще”. Теперь оказалось - поздно. Руководитель СРП Василенко говорит мне, дочери семидесятилетней писательницы, пишущей и живущей так, что в любой миг умереть будет не стыдно: “У нас негласный ценз для приема в Союз: до тридцати шести. Так что бабушек не собирай”.

В 1998 году, когда Ольга Славникова еще не “букинировалась”, я написала эссе “Наследники Джана”, в котором через соотнесение ее “Стрекозы...” с современной реальностью пыталась разобраться в некоторых проблемах. Получилась книга, скромные фрагменты из которой опубликовал “Урал” в том же 1998 году. Ситуация в конце девяностых повторилась точно так же, как и в их начале, - остальной объем, естественно, уже пять лет лежит в столе. Когда я бралась за “Стрекозу” - этот роман никто не знал. Никто не верил, что у автора окажется будущее. Великий уральский культуртрегер Кальпиди на мое предложение опубликовать хотя бы часть моей работы в своем журнале (“Несвоевременные записки”) сморщился: “Славникова?.. Несерьезно”. Эмоционально я этот роман не принимаю, умом понимаю - он неизбежен, а писать начала из потребности сострадания действием: еще один мой сверстник написал произведение, которое канет в нетях. Этого не произошло - Ольга Славникова уже сама “букинирует”. Но мне кажется, что это в большей мере заслуга не столько смысла ее прозы, сколько личного темперамента, цепкости и выносливости - она просто предпочла не оставаться более в провинциальной безвестности.

В 1997 году я вынуждена была оставить Урал - спасала жизнь мамы, глубоко нравственной и талантливой, между прочим, русской писательницы, имя которой ровно никому не известно, - именно на нее я сослалась на форуме “РП”, когда посоветовала одному из ваших почитателей ознакомиться с ее последним романом, вышедшим в начале этого года в “ЭКСМО-пресс”. Сначала мы попытались обосноваться в Калининграде (прибалтийском), так как некоторое время назад там жили восемь лет - эта колоритная земля не была российской, мы это ощущали кожей, потому и вернулись в Челябинск. Но в Калининграде умер отец, пришлось вынужденно ехать туда вновь. Пошли становиться на учет в местную писательскую организацию. А нам говорят: “Мы есть добровольно перешедшие в полном наличном составе из СПР в СРП и отныне и в дальнейшем намерены плотно сотрудничать с Германией и Польшей. Пишите заявление о добровольном переходе из одной организации в другую - можете оставаться в Кенигсберге”. Столь “добровольное” предложение нас почему-то не устроило.

Вернулись в Челябинск, стали думать, как бы спасти жизнь на русской территории. Вытащили охотничьи карты - самое чистое место оказалось в Вологде. А спасались потому, что дом построили в уральском лесу, в 25 км от знаменитого “Маяка”, но в упор не понимали, что бы это под землей так страшно гудит по ночам и отчего трава по утрам серо-сизая, а не зеленая. А на охотничьей карте Вологды - медведи. Уж медведи-то знают, где под ногами не гудит, - это обусловило выбор. Плюс мама родом из Костромы - хотела быть поближе к родине.

Мы - обе - были на момент переезда членами СПР.

И что? А нам в Вологде в бюро писательской организации заявили во главе с Робертом Балакшиным: “Нам никто не указ, мы не знаем ваших произведений, не ведаем насколько глубок ваш личный уровень патриотизма и идейных убеждений и какой вы вообще литературной ориентации, и вообще мы предпочитаем пишущих женщин в свой Союз не принимать. Хотите встать на учет в нашей писательской организации - приносите ваши книги, обсудим на бюро и примем решение в соответствии с собственными предпочтениями”. У мамы, глубокого и мудрого прозаика, - две общесоюзные премии за драматургию, 33 года членства в Союзе, - она сказала: “Ноги моей не будет больше в таком Союзе!”

Валерий Николаевич Ганичев в курсе всей этой бодяги - мы на его имя обе писали заявления о выходе из СПР и переходе в СРП - деваться нам было некуда. Впрочем, как оказалось, хрен редьки не слаще.

Цензура никуда не делась, лишь удвоилась и утроилась и вообще множится вместе с хаосом.

Можно как угодно скептически отнестись к моему нахальному заявлению, но я твердо убеждена, что будь оба моих романа вовремя и в нормальном объеме опубликованы в начале 90-х - современная литература могла бы иметь иное лицо. У деструктивного презрения к человеку был бы противовес, в том числе и в моем творчестве, и думаю, что и мой голос, будь он вовремя озвучен, имел бы творческие последствия в среде следующего пишущего поколения. Хотя бы единицы вовремя бы увидели, что можно - возможно и нужно! - писать иначе и не бояться этого.

Может быть, “все” - не навсегда, хочется в это верить. Я не одна такая. Такова и судьба моей матери, прозаика Авигеи Бархоленко, два романа которой заслуживают, на мой взгляд, хотя бы серьезного внимания критики, если уж не большего, но и этого никогда не будет. Такова судьба многих моих сверстников и тех, кто шел сразу за нами по российским перипетиям, не ища себе дивидендов в творчестве. Вряд ли Вам что-то скажет имя Рашида Ишниязова - его никому не известный “Реквием Советикус” - мощная русская проза, увы - деструктивная, но не ради игры, а от беспощадной честности, с болью написанная, с силой сострадания, превышающей человеческую выносливость, а Рашиду тридцать пять лет... Написал, отдал своему руководителю семинара прозы Кирееву - ни звука, ничего! Можно как угодно не принимать, не соглашаться, спорить, доказывать иную мировую правду, требовать иного милосердия, но не увидеть, что рукопись написана чрезвычайно талантливым человеком?!

Все повторяется.

Москвичка Марина Анашкевич, моя ровесница, прозаик, два романа в издательстве “Олимп” -  можно предположить путь нормальной самореализации. А ничего подобного! Я глубоко уважаю Марину за способность к творчеству, однако с совершенно особым чувством отношусь к давно рожденной ею вещи, у которой нет шансов быть опубликованной сейчас и не было годы тому назад, - короткая повесть о Каине, написанная библейской речью истины; высокая поэзия изгнанничества - лучшее, на мой взгляд, что она написала, одна из первых вещей, отвергнутая всеми. “Марина, ты же в Москве, у тебя хоть какие-то, но все-таки товарищеские литературные связи, хоть попытайся опубликовать!” - “Это не было возможно раньше, и невозможно теперь”. Адам и Ева, Каин и Авель - извините, а это зачем?! Из иной категории все эти попытки - совершенно из иной, уверяю Вас.

Когда я жила в Челябинске, один из моих сверстников, сидя на коммунальной кухне, тихо писал год за годом ни мало, ни много - “Этическую историю России”. Это в те-то годы! Какой Главлит и Главупр?! И где мы теперь? Когда я написала свою первую прозу - роман о том, как маргинальный город-тяжеловес протягивает ребенку камень вместо хлеба духовного, мне было двадцать семь. Я не писала про Ваню-Маню и их поцелуи, хотя возраст весьма мог способствовать проторенной дороге. А почему? А потому, что мои сверстники - поколение литературно “потерянное”. То есть - нам было что терять, кроме цепей. Мы задавали вопросы. Нахальные, не боялись смысла. Мы искали Бога тогда, когда имя его еще не трепалось всуе, и ждали нравственного озарения. Ждали и жаждали. Не страшились усомниться в предложенных партией-правительством и прочей величественной пустотой прописях. А вот стойкости и душевного здоровья хватило не у всех - излишне усомнившиеся предпочли торжество смерти в творчестве, как это произошло с Пелевиным или упоминавшимся Кальпиди. Более ответственные экспериментировали сомнением и неверием лишь на себе и тихо спились. Отчаявшиеся попытались соответствовать актуально желаемому на данный момент национальному облику или травить негативистские анекдоты.

И так далее.

Сейчас мне сорок четыре. В начале девяностых львиные доли моих произведений не публиковались из-за цензуры духовной, в конце девяностых - из-за цензуры коммерческой, которая прежнюю лишь усугубила многократно еще и тем, что завуалировала некоей природной якобы рациональностью. Остался только Интернет, но и козе понятно, что смысл бытия из него нормальный человек постигать не станет - смысл дело интимное, долгое, а деньги капают. Паша Басинский, читавший “Наследников Джана”, сказал: да, это глубоко, это интересно, но этого слишком много и никто печатать не возьмет из-за размеров. Стало быть, уважаемый критик предлагает мне впредь мыслить в размерах. Могу и в размерах - если это обоснованно внутренней необходимостью. История литературы знает романы-эссе, хотя бы в лице хрестоматийно известных Честертона и Льюиса, Чапека, наконец. Но то - классики, а тут - всем некогда, все “инфу квантуют”. Читал эту рукопись Шайтанов, все вроде бы понял правильно, оценил достойно, однако не знал, что с ней делать и почему-то передал Татьяне Бек, а Бек поставила диагноз: “талантливый, но несостоявшийся прозаик, которому пора писать романы”. Ничего подобного - состоявшийся, и романы написаны, и не моя вина, что они не увидели свет в нормальном законнорожденном объеме и что уважаемая Татьяна Бек никогда не держала их в руках!

Итог абсурден - исследования Тайгановой о смыслах современной литературы помещает у себя информационный гендерный портал, ибо сама литература свои смыслы упорно игнорирует.

* * *

Я активно работаю с самиздатом, отнюдь не Инетовским: имею дело со стихийным народным сопротивлением - культурным ополчением, если хотите, - с людьми, к литературе едва причастными, но вручную пытающимися сохранить душу собственного народа - так, как они ее понимают.  Но это отдельная тема.  Вы сейчас создаете новую премию, а ею, скорее всего, воспользуются новые литературно одаренные спекулянты, - воспользуются по условиям конкурса, не предполагающим в числе участников авторов изданных десять лет назад в никому не известной провинции произведений, не предполагающих самиздата, определенного возраста, пола, “того”-“не того” патриотизма, длинной поступательной мысли, неповерхностного сюжета, еще чего-нибудь... А любой из моих непритязательных авторов был бы рад любому вниманию к своим бескорыстным усилиям, не на себя - или не только на себя - направленным. Народный самиздат часто уродлив, но он глубоко истинен по сути, издание книг за свой счет стало своего рода новой формой фольклора и требует самого глубокого анализа: ведь мы по всей России имеем сегодня в виде такого самиздата упорную и настойчивую попытку народного самоосознания - самоосознания, продвигающегося в полном одиночестве, в невежестве, в изоляции - вопреки читателю, писателю, критику, публицисту и официальной культуре вообще. И назрела необходимость поднимать этот пласт из небытия, провести общероссийскую конференцию хотя бы, для того, чтобы сохранить эти искренние голоса, эти единоличные попытки спасти, зафиксировать, заархивировать время, которое без помощи неискушенного, нелитературного “народа” рискует не оставить после себя никаких неискаженных источников. Москве трудно представить, на какую нужду обречена провинция, а человеку, постоянно работающему в Интернет, невозможно допустить мысль, что не то что пишущие в подавляющем большинстве своем не имеют туда доступа, - районные администрации не имеют - не то что сети - dosовских бухгалтерских компьютеров. Вологда, скромная российская провинция, - восемьсот километров в талии; у нас не каждая деревня электрифицирована, что не мешает лесникам быть талантливыми поэтами. И не иметь при этом ровно никаких перспектив к развитию и самореализации. И - спиваться, садиться в тюрьмы, гибнуть, попадать усилиями писательских Союзов - обоих - в сумасшедший дом.

Когда же кончится это насилие над душой творящей? И, может быть, уже есть возможности хоть что-то, кроме усилий одиночек, этому насилию противопоставить?

Обстановка в провинции толкает к самиздату - то есть за счет автора, без серьезных требований к текстам, в жалких обложках, кустарными средствами, без оформления, без грамматики и т. д. Через мой компьютер проходит увесистое количество таких вологодских попыток. Во-первых, отнюдь не все есть графомания. Во-вторых, преимущественно людьми движет истинная любовь к родине и откровенное за нее беспокойство. В третьих, встречаются и уникальные в своем роде произведения, не имеющие аналогов.

Учитель географии Александр Кузнецов из пос. Тотьма пишет, имитируя полуустав, историю Тотемских церквей, снабжая ее отличными, с чертежным качеством, вручную выполненными их портретами. Рукописный почерк, которым облачена эта лаконично-краткая история, каллиграфичен и качественен. Церкви, ясное дело, тихо разваливаются, но учитель делает то, что может и что посильно.

Учитель словесности из деревни Сокольского района Вологодской области Николай Шашуков выпускает книжку за книжкой серию непритязательных миниатюр, посвященных литераторам Волгодчины. Упорный собиратель фольклора и народных баек - уже давно член Пушкинской Академии, в которую его добровольно пригласили, но никак не может защитить диссертацию по специальности - не хватает телок и поросят, чтобы раз за разом оплачивать дорогу в Москву, столичные посиделки с профессурой и иные формы безвозвратных материальных заимствований.

Учитель истории Зоя Кочина выпускает третью книгу с историей законодательных актов Вологодчины. Звучит скучно, но эти акты читаются непредвзятым рядовым читателем как детектив: при верстке ее книги я с великим изумлением узнаю, что посадский люд воспротивился решению архиепископа Вологодского о закопании живьем в землю жены, изменившей мужу. Или о том, что первая подводная лодка с баллистическими ракетами была изобретена и прошла первые испытания в России во времена Петра I.

Второй номер частного самиздатовского журнала “Коллекционер” Юрия Малоземова демонстрирует коллекцию (каталог) вологодских талонов на хлеб, мыло, стиральный порошок и прочие блага жизни с 1987 года по 1991 - все эти годы в местных деревнях хлеб продавался по карточкам, и иначе его было не купить, хоть разбейся. А в 1918 году продавалась и вода - 25 литров на одну карточку с общественной водокачки...

Изданы воспоминания русского (т. е . - советского) участника Корейской войны. В Корее, кроме наших солдат (которые, по истории официальной, ровно никакого участия в этой войне не принимали, а те, кто там оказался, - давали многолетнюю подписку о неразглашении государственной тайны), воевали, как известно, и американцы. Книга - нелицеприятные для нашей родины воспоминания об этой войне и о том, как в ней вели себя наши войска. Издание с такой информацией, по журналистским и коллекционерским - осведомленным, как правило, - источникам, произошло в нашей отечественной истории едва ли не впервые. Литературный уровень у бывшего корейско-русского солдата, ныне пенсионера, - никакой, фактография - истинная.

И так далее. Литературы как таковой не касаюсь принципиально, хотя и тут есть о чем говорить. Скажу лишь одно: провинция очевидно здоровее нашей столицы по внутренней культуре, и у нее все в порядке с десятью заповедями. Но заповеди никому не нужны, ибо тоже стали провинцией.

...Весь народный самиздат (не думаю, что лишь вологодский) - реальная история России. Не сообразуясь со злобой дня, устанавливаемой СМИ, не рассчитывая на популярность, люди пишут безо всякого искусственно выстроенного соцзаказа, конкретно о том, что имело место в русской реальности.

Все, что я столь бегло перечислила - собрано, обработано, издано ими за свой счет. Людьми, большей частью принципиально нелитературными. Для информации: невзирая на все указы и постановления, в Вологде до сих актуальны месячные зарплаты в триста-четыреста рублей, сельского почтальона, например. Медсестра получает четыреста-пятьсот, квалифицированный хирург - семьсот. С полным рабочим днем. Рублей - не долларов. Мой друг и сподвижник Юра Малоземов, помогающий издаваться этим людям - по сути дела тоже подвижникам, очень точно определил существующую тенденцию как “народное ополчение”. Народная инициатива снизу, которая восполняет бездеятельность музеев, архивов, библиотек, профессиональных членов писательских Союзов и государства в целом. Тут есть с чем работать и о чем думать.

Мой авторский - уже сугубо литературный - издательский проект “Единство в книге”, который я как автор, художник, фотограф, издатель и редактор реализую с чудовищными муками на собственном едва живом компьютере, за счет своих же непомерных усилий и, разумеется, безвозмездно, имея сторонний нерегулярный мученический среднемесячный доход в лучшем случае тысячу рэ в месяц  - тоже реальная история России. Я поставила себе неперспективную для нашей якобы коммерческой страны задачу: озвучить голоса пишущих так, чтобы не услышать их было невозможно. Поскольку невоцерковленная в Интернет литературная провинция игнорируется, я вынужденно взялась за издание коллекционных книг-миниатюр, которые имеют шанс сохраниться в истории хотя бы в частных коллекциях собирателей, разбросанных по территории бывшего СССР. Иного пути, кроме самиздата, зафиксировать свое наличие в русской литературе для нестоличных авторов сейчас просто не существует.

За два года удалось издать четыре раритета. И чего мне это стоило - не сказать. В итоге поняла парадоксальную вещь: что государству наплевать - это понятно. Что читатель развелся с писателем и ушел в подполье - дело естественное. Но  за время умолчания  деградировал автор не как писатель сам по себе, даром наделенный, а как существо человеческое и творческое в более глобальном смысле. Больно - слов нет. Если нужны веселые подробности этого процесса - они у меня в специальном докладе “Пятая стихия”, на феминистком форуме. http://www.owl.ru/content/library/books/p14896.shtml

На том же Филатовском совещании за столиком в столовой оказался работник Минкульта, увидел книги из моего проекта - выпустить из рук не мог. Спрашиваю: “Можете что-то сделать для этих авторов?” - “Только если представить эти книги как народное творчество...” Вот так вот - гармоничная, неразрушающая, полноценная книга, сохранившая в себе достоинство слова и человека и дар автора, уже канула в область фольклора.

Дело даже не в премии, одной или другой, - дело в том, что любые попытки нормального нравственного самоопределения сейчас являются формой вынужденного диссидентства - хоть самиздатовски-народного, хоть художнического. Мыслящих инако - пруд пруди, а мыслящих себя в среде десяти заповедей - единицы. И они - всю дорогу в изгнании. И вновь обречены на все ту же хрущевочную “кухню” 60-х. Хоть с “той” цензурой, хоть с “этой”, они-то, вкупе с художниками, Бога в себе не предавшими, и есть настоящий “андеграунд” России.

Интернет как факт интенсивного развития ноосферы - явление безусловно глобальное - до первого глобального же сбоя. И литературные диссиденты при минимуме активности способны найти себе там нишу, либо попытаться создать собственную. Однако Интернет есть форма жесткого естественного отбора, в том числе по уровню материальных возможностей. Чем больше расширяется это явление периферийно, тем больше сужается круг тех, кому писатель адресует свое творчество. Провинция же - давно вне всякого отбора и всяких возможностей вообще. И вне Интернет, разумеется. Умные и бесстрастные люди выражаются о его содержимом очень четко: “информационный ресурс” - всего лишь. Ресурс - то есть то, что должно быть добыто, освоено, материализовано и пущено в оборот. В приложении к литературному существованию это означает, что авторские творения должны обрести невиртуальную форму и стать доступными не только избранным. Собственный сайт или сетевые публикации могут спасти писателя от одиночества или безумия, помочь обрести таких же робинзонов-единомышленников, но не читателя как такового. Отпочковавшаяся от создателя книга имеет собственную судьбу и есть факт культуры со своей глубокой традицией, и именно она остается целью литературного творчества.

* * *

Смысл моего письма можно сформулировать следующим образом: в нашей несчастной литературе постоянно выбывает какое-нибудь звено, а потом возвращается лавиной, на которой позже все, кто может, спешат спекулировать и тем удушают естественно входящее в работу самоосознание следующего поколения. Мне кажется, что мы уже поумнели настолько, что способны вовремя эту стихию понять и попробовать ей вовремя воспротивиться и влить ее в конструктивное русло.

1. При составлении условий для будущих участников конкурса “РП” принять во внимание, что провинциальные авторы вынуждены издавать свои литературные произведения самиздатом, чаще всего не превышающем тираж в сто-двести экземпляров. Даже по закону об авторском праве такая книга существует на правах рукописи.

2. До сих пор в рамках провинциальных нормально изданных книг околосоветского периода расположен незадействованный, не призванный к реальному участию в жизни, нравственно необходимый литературный пласт, принципиально обойденный вниманием. В выводах ориентируюсь на судьбу своей матери, как бы ни неприлично прозвучало с моей стороны такое заявление. Но, поскольку я полагаю, что у нас с Вами сейчас происходит конструктивное обсуждение проблемы, постольку считаю возможным говорить то, что думаю, без реверансов и обиняков. Роман А. Бархоленко “Он увидел”, опубликованный в “Урале” в 1987 г., был признан редакцией журнала лучшей публикацией года. Все прозаические произведения до этих двух конкретных номеров имели московские критические отзывы, все, которые последовали после, - тоже. Этот же роман, к великому удивлению редактора (тогда еще Валентина Лукьянина), был обойден тяжким молчанием. Вторая ситуация: роман “Светило малое для освещения ночи”, опубликованный в девяти номерах “Урала” в 1998 году, был выдвинут редакцией журнала на Букера. Результат аналогичный. Встретившись постфактум с одним из членов жюри букеровского, я рискнула поинтересоваться: “Неужели совсем никто и никак на роман не отозвался?” После долгого, мучительного молчания последовало признание: “Его никто не читал вообще. Извини…” Член жюри. Я не пытаюсь составить протекцию близкому человеку, - это не в моих возможностях. Я говорю о серьезных, глубоких произведениях, рассчитанных на читателя душевного работающего, а не на искаженного пожирателя слова. На мой взгляд, надо сделать ретроспективный поиск по провинции невостребованных, но значительных произведений того периода. Может быть, что-то имело бы смысл переиздать, а что-то пересмотреть и проанализировать с современных позиций умной критики. Мне очевидно одно: когда уважаемая Алла Латынина всерьез и публично утверждает, что “литературы нет” - это означает, что она просто с ней не знакома. Как, впрочем, и остальные москвичи. Скорее всего, в том поколении выдержат переоценку немногие художники, но несущий позвоночник жизнеспособного литературного процесса не может действовать полноценно без пропущенного позвонка - если, конечно, мы с Вами поймем будущее русской литературы в одном русле.

3. Рукописи (или журнальные варианты изданий) у “сорокалетних”, и тех, кому “за тридцать”, безусловно, есть. Или - должны быть. И на самом деле акция по реанимированию этого преждевременного вымершего (или впавшего в многолетний анабиоз, как у меня, например) пласта творчества могла бы стать акцией и гражданской, и попросту красивой, и - при определенной подготовке общественного мнения - имеет реальный шанс получить хороший резонанс, приблизительно такой, как в свое время получили внезапные, обвальные публикации шестидесятников. Ведь те мои сверстники, о которых я веду речь в этом письме, не по своей воле оказались вышвырнутыми за борт активной литературы. Кроме того, хочу еще и выразить мнение многих читателей - они ждут и жаждут возвращения в литературу нравственной нормы, но на ином, не про-коммунистическом качестве и не на грубо моралистском уровне. Возможно, что “сорокалетние” могли бы помочь проложить дорогу к этой норме. Хотя вопрос с нормой, безусловно, сложный. Сейчас, наверное, единственно доступное ее качество - это простое отсутствие спекулятивной лжи на любую потребу, как бы потреба ни выглядела. Мне кажется, что именно в провинции нашлись бы писатели, которые могли бы соответствовать этому уровню и при том не воздействовать безнадежно и разрушительно.

4. Нужны усилия по своевременному архивированию и осознанию народного самиздата. Это тоже могло бы стать общероссийской акцией. Те люди, о которых я выше рассказывала, ровно ни на что не претендуют, но ведь могли бы быть задействованы архивы, библиотеки, культурные центры, историки, публицисты, наконец. Могли бы быть организованы переиздания наиболее колоритных книг - это и стало бы подвижникам наградой. Хотя и скромные премии (или гранты) за самые оригинальные и яркие попытки не оказались бы лишними. Можно было бы создать сайт нелитературного (или не только литературного) самиздата - это тоже форма архивирования истории. Я, со своей стороны, готова написать статью о вологодском феномене - было бы где опубликовать.

5. Что делать, например, мне, имеющей обрывочные, кастрированные публикации более чем десятилетней давности? Моя проза современна, но ее не берет ни один журнал по причине “как бы опубликованности”; от нее откажется, например, и Ваш сайт, ставящий условием непременную девственность произведения. Пишу и новое, но мое новое посвящено интереснейшим процессам развития литературного творчества провинции, следовательно, я пишу об усилиях людей принципиально неизвестных. Я не единственная такая идиотка, рядом со мной в Вологде - Сергей Фаустов, только что в “Октябре” опубликовавший три главы из критической книги “Харизма Вологодской литературы”, написанной почти пять (видите, когда все это всплывает!) лет назад. Изданной, естественно, самиздатом, без ISBN и прочих книжных регалий, и за счет нищенского заработка, естественно. Автор тоже, кстати, один из “сорокалетних-невостребованных” - в столице пополз шепоток: “Надо же! В Вологде… Харизму критикует! Интересно, однако…” А мы тут все интересные: ни денег, ни издательств, ни поддержки ни от творческих Союзов, ни от местных администраций - надо же! живы еще. Книги пишем…

6. Отсюда закономерно следует предложение: а не сделать ли в одной из критических номинаций принципиальным условием работу не об известном столичном имени, которое у всех на слуху, а напротив: направить внимание критиков на реальные процессы, происходящие в провинции? Причем неплохо бы потребовать от будущих критиков серьезных концептуальных обобщений, а не просто эмоционального отклика на уровне “нравится-не нравится” или “клево-без клева”: есть то, что есть, и нуждается в анализе факт, а не желаемое; производство, а не потребление. Во-первых, провинция была бы Вам признательна, а во-вторых, уверяю Вас как очевидец, что в провинции наличествуют незаурядные явления, на которые вряд ли возможно обратить внимание в информационно перегруженной столице.

7. И еще. Десять лет назад наша страна была тотальным читателем. Теперь стала тотальным писателем. Смещение продлилось дальше: многие профессиональные писатели неожиданно для себя стали издателями. Прозаики перешли в критику, поэты - в сетевую литературу. Параллели можно продолжить. Нет ли смысла, с одной стороны, это проанализировать и трезво оценить, а с другой - отметить наиболее удачные эксперименты в жанровых мутациях отдельным поощрением, расширив принципы внимания к сетевой литературе на еще не полностью вымершие несетевые произведения? Явление достойное и внимания, и анализа.  

Если какой-то спектр моих личных творческих возможностей кого-то может заинтересовать, то я, со своей стороны, готова отозваться и попытаться сотрудничать. То, что я пытаюсь делать, не вписывается в традиционные рамки, но стремится соответствовать, как мне представляется, жизнеутверждающим законам.

С уважением и надеждой на конструктивный ответ

 

Член СП СССР с 1989 г, член СПР с 1991, член СРП с 1999;

председатель Вологодского отделения СРП;

прозаик без хотя бы даже и единственной полноценной авторской книги прозы;

аналитик, подготовивший уже две большие рукописи и имеющий лишь две опубликованные критические статьи - в “Урале” и в “Дружбе народов”;

поэт, практически не публиковавшийся;

художник-график, художник книги;

самиздатель, мученик двух авторских самиздатовских проектов, направленных отнюдь не к культу собственной личности и исполняемых почти в одиночку.

 

E-mail: ostrova@volnet.ru

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

243376  2002-05-13 01:24:25 Дедушка Кот www.prigodich.8m.com - Грустно и горько.

243378  2002-05-13 04:04:12 К.Крылов - Состоялся выход на читателей и писателей, как говорится лучше поздно, чем никогда. Все это грустно читать и сочувствуешь конечно, но некоторые моменты не понятны. особенно странны обвинения Интернета в элитарности ??? Сегодня в России 19 млн. пользователей, ну пусть из них половина не читает прозы вовсе, но почти 10000000 потенциальных читателей то есть. Как можно упускать такую аудиторию, тем более, что она с каждым годом только растет? кстати стоимость публикации в сети несоизмеримо ниже, чем публикация на бумаге, даже без ISDN.. а потенциальная аудитория намного шире, потому как в современной ситеации повесть изданную на бумаге в Вологде - в Магадане никто не прочтет. К чему это я? Да начинать надо прямо сейчас, создавать в сети антологию Вологодских писателей, поэтов, с сервером о бесплатном хостинге договорится можно - это не проблема. Если последовательно проводить эту политику, то через пару лет пожнете первые результаты, если бы этим занялись три года назад, то положение уже было бы намного лучше. Это не пустые слова, когда я начинал свой сайт (не литературный в 1996 г.), то вообще не понятно было, что и для кого там публиковать, так как интернета в московских ин-тах не было, не то что в квартирах. Однако сейчас худо-бедно более 3000 обращений в месяц имеется, 40% Vосковсковско-петербургских, треть заграничных, потенциально моя аудитория намного более узкая, чем Ваша. Все равно ведь публикуются за свой счет. Писать рецензии предваряющие публикации, можно и дома, уделяя внимание обновлению только один раз в неделю, а то и раз в две, но не реже, иначе аудиторию начнете терять. Заведите раздел критика и колонка редактора, где будете раз в две недели давать короткий обзор, а потом уже навигация по сайту. А если вы еще 1 час уделите внимание изучению особенностей заголовков в формате HTML применительно к тому как все это индексируется на поисковых машинах и будете эти правила соблюдать, то аудитория Ваша будет расти. Вы ведь и об этом в том числе печетесь? Жизнь Ваша станет интересней и полноценней, и писателям поможете дойти до читателя. Если произведение получит хорошие отзывы, которые можно проверить по лог-файлу и кол-ву загрузок его из сети, то появится дополнительный аргумент, чтобы публиковать это на бумаге, представьте ситуацию, когда одно произведение скачали 1000 раз, а другое 20, все ясно. А премиальную систему... Ну что ее критиковать? Ведь нужны звезды.

243382  2002-05-13 09:37:16 Крупнов Юрий http://www.p-rossii.ru/pred.shtml - Как всегда приходится соглашаться и поддерживать строгого, но справедливого Кирилла Крылова. Надо идти в сеть и в столь сложных формах. + есть замечательный "Русский Переплет", который уже эту тонкую некричащую подлинно русскую (в смысле russian) литературу привечает на высоком технологическом уровне...

244712  2002-05-28 13:39:19 Странно... - Среди моих знакомых немало довольно активно печатающихся писателей - русских. украинцев, евреев. Печатаются в издательствах, журналах, за свой счет. Пишут "нетленку" и "на потребу массам". И ни от кого из них о таком критерии, как "отбор по внешности", я не слышал. Есть, правда, другой критерий - те, кого печатают, все как один работают как лошади.

245546  2002-06-14 17:06:56 Сергей Парамонов ID=3253 ozero nemo - Очень поучительно.