Монгольские истории


ПОБЕГ

	Хватит музыки на всех!
	И останется чуть-чуть!..

Тишину в немых губах
через лес тебе несу.
Тени ползают в ногах,
заплетаются в косу.

Лес в сугробах как в воде —
с тишиной в губах плыву:
Буду счастлив как нигде —
ни во сне, ни наяву!
.
Солнце катится за мной:
«Подари мне тишину!
Собираюсь на покой,
в тишину уткнусь — усну».

Говорить я не могу,
отвечаю как могу:
так и так, прости-прощай!
не завидуй, не смущай!
тишину не для себя,
для любимой берегу.

Солнце молвило «Как жаль!» —
и скатилося с горы.
День зарылся, где лежал,
притаился до поры.

С тишиной в губах плыву
не во сне, не наяву.
.
Спрыгнул месяц с облаков,
пляшет месяц предо мной:
«Без обид, без дураков —
поделись-ка тишиной!»

Говорить я не могу,
отвечаю как могу:
так и так, прости-прощай!
не упорствуй, не стращай!
тишину не для себя,
для любимой берегу.

«Всё понятно. Ну, пока!» —
рассмеялся и исчез.
Может, прыгнул в облака,
может быть, в сугроб залез...

С тишиной в губах плыву
не во сне, не наяву.
.
От любви на волосок!
Лёгкость чувствую в руках!
Нежный белый лепесток
берегу в немых губах.

Через лес к тебе плыву
не во сне, не наяву.
Наслаждаюсь тишиной
как единственной тобой.

1998; 1999



ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЁННЫЕ:
ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ

Какой пустяк сразиться с великаном,
когда грохочет сердце-барабан!
И даже пусть не просто великан,
а тридцать великанов — не устану
сносить им головы, вытягивать хребты
и наводить висячие мосты
из их хребтов — над реками их крови!
Какой пейзаж откроется с моста!
Но совесть почему-то нечиста...
А спросишь у кого — на полуслове
они тебя же спросят самого:
«Хоть что-то, кроме сердца своего,
ты слышал хоть когда-нибудь, приятель?» —
и в сторону. И я уже не я.
И кровь внизу — как будто бы моя...
Но им во след кидаю гневно: Нате! —
и сердце исторгаю из груди!
И даже те, что много впереди,
согнувшись в корчах, уши затыкают
и плачут от натуги перенесть
раскаты сердца: гибельную весть
для мёртвых духом сердце выбивает;
и голос его грозен и могуч...

Но небеса очистились от туч,
дохнули безмятежной синевою —
и сердце замолчало навсегда.

А небо стало глубже. Как всегда.


Г Е Р О Й

Не жди меня —
героя больше нет!
Я снял с себя лицо,
обрезал руки,
сточил клыки;
сначала выл от скуки,
потом привык...
Отрёкся от побед —
и стал другим:
не плачу, не смеюсь;
учусь спокойно жить;
по швам не рвусь;
стою столбом,
а то — бревном валяюсь;
врагов не помню,
всех перезабыл;
огонь в груди
вином угомонил;
не рыпаюсь —
и даже не пытаюсь


Н И К Т О

С ума схожу.
И скоро будет так:
как будто я замёрз;
крошась, ломаясь,
тянусь к ножу;
нож падает; пытаюсь
поднять его
(недобрый это знак:
коль нож упал,
за ним вот-вот придут);
я плачу как дитя;
за пять минут
боюсь всего,
чего могу бояться;
зову на помощь
всех на свете мам;
в дверь постучат;
хочу спросить: кто там? —
и падаю;
и больше не подняться


ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Мой милый брат зеркальный, замерзаю!
По городу стервятником кружу —
Ищу тебя, нигде не нахожу;
В чужие окна ночью заползаю
Согреться; обессилевший вконец,
Вгрызаюсь в пол и чувствую: «конец...»
Но дом — не наш! И сон приходит дикий:

Все жаждут зла... На огненном коне
несётся Смерть, красива как во сне.
«Меня!» — кричу, но сам не слышу крика.
Она хохочет: «Только не сейчас!» —
и след простыл, и свет её угас.
Все жаждут зла: кривлянье, гоношенье,
собачья свадьба, сучий карнавал:
все в масках, чтобы я не узнавал,
иные — не отбрасывают тени.
Но ты меня учил, как на дух брать:
Я рассекретил призрачную рать!
С кем рядом приходилось быть порою,
из жизни нагло в сон перебрались;
а я их созерцай и веселись...
Все жаждут Зла! Надменны, как герои,
явились лилипуты-циркачи,
Его посланцы, экстра-трюкачи.
И вставились в меня самодовольно.
Я в самом центре, голая мишень!
большая бессловесная мишень...
«Не бойся. Мы убьём тебя не больно», —
уродцев хор гундосый выдул в нос.
Я как стоял — по пояс в землю врос.
Слетели маски на пол! Искривилось
толпы заразной общее лицо.
И тени поползли. В конце концов,
как всё во сне, толпа преобразилась:
что делать? никого не узнаю!
Страх вечной жизни кожу рвёт мою...
.
Я в землю вжился. Ноги задубели,
растрескались и ветками пошли.
Сосу корнями влагу из земли...
Глаза сдираю, чтобы не глядели
на этот мой позор — в моём же сне!

Другая Смерть, на пепельном коне,
несётся мимо. — «Мама! Дорогая!
Я здесь!! Остановись! Я мальчик твой!» —
«Мой сын сопит в котомке за спиной.
Тебя же, полудерево, не знаю!
Скорей всего, ты просто сирота.
Была б моя котомочка пуста —
взяла бы полудерево с собою.
А так — прости!» — И снова я один.
Но я не сирота! я чей-то сын! —
Глотаю воздух: рот набит корою;
ещё минута — с ног до головы
я задубел... Глаза мои, увы,
несодраны остались на свободе,
вертятся в новых лунках: луп да луп.
Я дерево с глазами! Чудо-дуб!
Спешите все! на дереве-уроде
оставьте для потомков письмецо!!!
Бутылочным осколком, как резцом,
нарежут по бокам инициалы;
кресты, кружочки — тоже по бокам;
спина — святое место «дуракам», —
кого-кого, а их всегда хватало;
а задница — для путников приют:
нарежут «был» и дальше побредут.
Но грудь мою не троньте! Протестую!
Уйдите прочь! оставьте для других!
Для тех, в чьей голове родится стих
священный — «Не забуду мать родную!»
Всплакни, дитя, о матери своей
и ножичком мне сердце отогрей.

И снова Смерть! Торопится-несётся.
Вся чёрная, как озеро зимой.
А конь под ней — прозрачный, ледяной —
того гляди, в осколки разобьётся.
Фонтаном бьёт земля из-под копыт...
Мой рот кривой дубовый не кричит,
а руки от листвы отяжелели.
Я умер в деревянной тишине!
Но Смерть коня направила ко мне.
Не смею даже думать... Неужели...
— Сыночек мой! не прячься от меня!
Во мраке ночи, в белом свете дня
какое бы не принял ты обличье —
дубовое, людское, волчье, птичье, —
найду...

	Я просыпаюсь наконец
И думаю: «конец... конец... конец...»
Скорей, скорей! — наружу выползаю;
По городу стервятником кружу —
Ищу тебя; нигде не нахожу...

Мой милый брат зеркальный! замерзаю!

1996; 1998



ЖИВОЙ

1
Зима ушла... А я остался
Один-единственный живой.
Не вышло с раной ножевой,
От пули сразу отказался,
Бежать — и в мыслях не держал,
Не побежал.

Я мог закончить как другие:
Весне навстречу умереть;
Покорным телом стать под плеть:
«Бери меня, моя стихия!
Я умер, жаждая весны! —
Прополосни!»

Но телу было неугодно
Себя на чучело менять —
Пример покорности являть;
По-настоящему свободно:
В нем кровь свободная течёт —
И горячо!
.
Зима ушла. Что будет дальше —
К несчастью, знаю наперёд:
Земля в безвременье войдёт...
Бездонна жертвенная чаша! —
Её заполнит до краёв
Чужая кровь.

2
Недели две Весна ликует,
Мертвее мёртвого вокруг!
Не выпускает плеть из рук,
Всё полоскает, полосует;
Живого места не найдёшь —
Куда ни ткнёшь.

Повсюду ищет преступленья —
В себе находит палача!
С тупым упорством по ночам
Стрижёт распущенные тени.
На пол-аршина каждый день
Короче тень.

И ночь от ночи всё короче.
В отместку дню чернеет ночь;
Она молочной стать не прочь,
Но прокисать потом не хочет.
Весне её не одолеть —
Порвётся плеть.
.
Недели две, как я не умер.
Без никого, без ничего.
В колодцах сердца моего
Бесятся ветры, злятся бури, —
Вот-вот артерию порвут —
Наружу прут.

3
Передо мной не поле боя,
Не испытаний полигон.
Я не ужален, не влюблён,
Не выпал пешкою из строя.
Я не препятствую Весне,
Не спорю с ней.

Я здесь затем, чтоб быть в ответе:
Я выжил, мне и отвечать.
Когда Зима придёт опять,
Один-единственный свидетель,
Себя на части разложу —
И покажу.

Не оплошаю, не сробею —
Пройдусь от пяток до ушей:
— Я не кормил в окопах вшей
На пару с совестью своею,
Отчизне верно не служил.
Я просто жил.
.
Передо мной не поле боя —
Кладбище свежее лежит.
Не высекают скорбных плит,
По мертвецам роднёй не воют:
Не прячут мёртвых под землёй, —
Закон такой.

4
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .

5
Живу один, неприкасаем,
Меня боятся как чумы,
Как воплощения зимы,
Как жизни, кажущейся раем.
Меня боятся просто так —
Для них я враг,

Запретный плод на дивном древе,
Кусок свободы на кости,
Предел как минимум шести
Людских пороков, шаг к измене,
Необходимость выбирать —
Куда ступать.

Свои бы голову скрутили,
А эти нервно прячут взгляд
и стороною норовят;
Они не знают «или-или»:
Где умер — там и копошись.
Такая жизнь.
.
Живу один — не умираю,
Всегда у Жизни под рукой,
Один-единственный живой.
Другим себя не представляю.
Имею в метрике печать:
«Не умирать!»

1999



ХВАЛЛА СУББОТЕ

	Хвала вам, котлы паровые!
	Хвала вам, лопаты с углём!

Так жарко, что сердце вспотело
и стала солёною кровь.
Живущая в теле любовь,
как вобла, покинула тело.
За ней потекли косяком
все чувства мои без разбора...
Давлюсь табаком «беломора»,
кофейным креплюсь кипятком.
И шилом тупым переплётным
бездумно кручу у виска...
Всё к чёрту! развязка близка! —
я стал безнадёжным животным!..

Встречаю воскресный рассвет,
застывши в оконном проёме.
А солнце красно на подъёме.
Как сердце, которого нет.

1998



СЕРДЦЕ

1
Завернул Алёша сердце
В папиросную бумагу.
	Бечевой перевязал.

— Ты продай его, Наташа, —
Может, кто-нибудь да купит.
	Я носить его устал.

Рубль предложат — не торгуйся.
На полтинник — соглашайся.
	Сердце разве капитал?

2
Торговала день Наташа:
Лытки, вырезка, грудинка, —
	здесь Наташу каждый знал.

До мясца охоч народец:
Мягше чтоб! чтоб крови больше! —
	покупая выбирал.

Мимо свёртка ходят люди,
Мимо Лёшкиного  сердца:
	Дрянь товар! — невзрачен, мал.

3
Торговала день Наташа.
Сердце честно  предлагала,
	но никто не покупал.

Пёс облезлый чуял сердце —
Вкруг да около вертелся:
	нос покоя не давал.

Пнула пса: «Пошёл отсюда!
Убирайся, чёрт   блохастый!
	Сердца ты ещё не жрал!..»

4
«На губах красна помада —
На бумаге ярче крови!» —
	пёс торговке прорычал.

И Наташа написала
На ненужном сердце — «СЕРДЦЕ»...
	Лёшка б видел — зарыдал.

Проходили люди мимо,
Мимо Лёшкиного  сердца:
	кто читал — и тот не брал.

5
Вечер взял своё: стемнело.
Уходить пора Наташе.
	«Как быть с сердцем, кто б сказал?

Для такого сердца надо
Грудь огромную — как горы,
	и родную — как причал.

У себя его оставлю,
Сберегу для Лёши сердце.
	Он носить его устал».

6
Принесла Наташа деньги:
— Продала я сердце, Лёша.
	Старичок какой-то взял.

Лёшка деньги смял, затрясся,
прошептал «спасибо, Птаха!» —
	рот скривил — и замычал...

1996



РОМАНС

Не пугай меня —
Я тварь тёртая!
Навидался я
В жизни всякого.
Самого себя
Видел мёртвого —
И душа моя
Не заплакала.

Хоронил себя
Среди бела дня.
Отходную ветер
Насвистывал.
Не горланила
Надо мной родня.
Всё по-честному,
Всё по-чистому.

Навидался я
В жизни разного.
Сердцевина вся
Моя выета.
Сколько раз любовь
В себе праздновал,
Понимая сам,
Что опять не та.

Для неё себя
Выжимал в стакан.
А она: мол, пить
Не приучена.
Делать нечего —
Сам себя лакал:
Не её, меня
Жажда мучила.

И душа моя
Не заплакала,
Ничего нигде
Не нарушилось —
Мой товарищ-друг
Стал собакою,
Прикормила жизнь
Друга лучшего.

Не жалел я пса,
Пса шалавого,
Не нашёл в себе
Чувства сильного —
Разорвал без слов
Пополам его:
Не терплю я, друг,
Духа псиного.

Не пугай меня —
Я тварь тёртая!
Я на чёрный день
Не откладывал.
Пил я сладкую,
Пил я горькую —
Не закусывал,
Так проглатывал.

Не имею я
На кого пенять,
Не калеченый
И не рохля я!
Не советую
Даже пробовать
Напугать меня.
Дело дохлое.

1999