Научная Сеть >> Дмитрий Мережковский: от литературы к религии

Наука >> Философия | Обзорные статьи

Формирование общественных движений во все времена происходило в борьбе с традиционными ценностями общества. Символизм, зародившийся в России в конце XIX в., был протестом против позитивистско-народнической идеологии. Борьба символистов с народниками велась за решение вопроса, составляющего основу любого мировоззрения: о месте и роли человека в обществе. Народники подходили к человеку утилитарно и определяли его ценность по пользе, приносимой им обществу. Считая реорганизацию общества первостепенной задачей, они выдвинули на первый план общественно-политическую деятельность как наиболее продуктивную, отодвинув за ненадобностью в сторону искусство, литературу, философию, религию. Распространение народнических идей в 60 - 70-е годы XIX в. привело в упадок русскую духовную культуру и повлекло за собой снижение вкусов образованной части общества.

Символистам было чуждо стремление улучшить общество при помощи политической деятельности. Они отрицали необходимость подчинения человека обществу, отвергали политику и уходили к красоте, в область эстетики, подразумевая под ней не пассивное созерцание, а активную творческую деятельность. Символисты сумели пробудить в общественном сознании интерес к литературе как таковой. Они освободили ее от политики и этим положили начало идейной переориентации русского общества, которую потом продолжили эстеты <Мира Искусства> и философы-идеалисты.

Дмитрий Сергеевич Мережковский был одним из зачинателей борьбы за переоценку прежних ценностей. Мережковский - явление в русской культуре сложное и уникальное. Он вступил в литературу в 1882 г., опубликовав небольшое стихотворение в журнале <Живописное обозрение>, и в начале XX в. стал известным в России и Европе писателем, произведения которого провоцировали общество, вызывали споры. Он писал стихи, романы и критические статьи, насыщая их историческим материалом и его философским и религиозным осмыслением, но при этом он не был ни поэтом, ни романистом, ни литературным критиком, ни историком, ни богословом и ни философом. Мережковский не укладывается в традиционное понимание литератора, философа или историка. Занимаясь всем, что было ему интересно, он, по справедливому замечанию Андрея Белого, <при всей огромности дарования нигде не довоплощен>. Знания и вера соединялись в Мережковском с человеческими качествами и создавали вокруг него особую атмосферу, культурное пространство. Они образовывали личность. Любой человек - загадка. Мережковский - загадка особенная, в своем роде единственная. <В нем было "что-то", чего не было ни в ком другом, - писал о Мережковском Георгий Адамович. - Какое-то дребезжание, далекий, потусторонний отзвук неизвестно чего особенная одаренность, трудно поддающаяся определению>. Его личность невозможно целиком передать при помощи слов, так же, как невозможно восстановить полностью реальность, существовавшую в прошлом. Всегда будет чего-то недоставать, кажется, какой-то маленькой детали, пустяка, без которого и человек-то не человек, а только схема, состоящая из строгой последовательности дат и мировоззрения.

1.Литература. Становление и развитие личности Мережковского происходило в народнической среде. Еще в начале 80-х годов XIX в. он познакомился с С.Я. Надсоном, который через А.Н.Плещеева, секретаря <Отечественных записок>, ввел его в литературные салоны Петербурга. В салонах Мережковский сблизился с известными писателями - Н.К.Михайловским, Я.П.Полонским, В.М.Гаршиным, В.Г.Короленко - и при их протекции стал публиковать свои стихотворения и критические статьи в столичных журналах. Семья, обучение в гимназии и Петербургском университете на историко-филологическом факультете не оставили в его душе ничего, кроме ощущения казенщины, убийственной скуки и одиночества. В студенческие годы Мережковский увлекался позитивистской философией, популярной в народнической среде. Чтение работ Г. Спенсера, О. Конта, Ч. Дарвина, Дж. Милля способствовало формированию его мировоззрения.

Проблему роли и места человека в обществе Мережковский в первые годы своей литературной деятельности решал в духе позитивистско-народнической идеологии. Для него было очевидным, что каждый человек должен стремиться сблизиться с народом, носителем подлинной веры в Бога, служить ему, используя свой талант, и страдать за него. Страданиям отводилась роль сублиматора. <Мне кажется, - признавался Мережковский в одном из писем к близкому другу, - возвысить могут меня страдания за других, к ним-то и нужно стремиться со всей энергией, как к счастью, для них-то и нужно в душе приготовить достойное место>. Только сблизившись с народом, человек сможет обрести истину. Вера в необходимость общественного служения была настолько крепка в поэте, что он по окончании университета даже собирался <уйти в народ> и сделаться сельским учителем. Но в скором времени уверенность уступила место скептицизму. Разочарованный в собственных силах, Мережковский писал:

Скептицизм отдалял его от народнической идеологии. Продолжая литературную деятельность, Мережковский столкнулся с проблемой несовместимости позитивистско-народнических идей с искусством. Народничество стремилось решить сиюминутные задачи русского общества, прежде всего политические и социально-экономические. Подчиняя искусство решению этих задач, оно лишало его сущности: устремления в вечность. Поэзию народники оценивали как банальную философию, не слишком мудреную даже у Пушкина, не говоря уже о Тютчеве и Фете, и считали ее необходимой лишь для заполнения пустых мест в журналах, после выхода их из цензуры. Объявив <любовь к народу> своим главным лозунгом, они предпочитали Надсона Пушкину, а Гамлета воспринимали как <бездельника и тряпку>, неспособного решить ни одной практической задачи. Стремясь преодолеть несовместимость искусства и позитивистско-народнической идеологии, Мережковский пришел к переоценке ценностей. В декабре 1892 года он выступил с двумя публичными лекциями <О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы>, где предпринял попытку оправдать искусство, освободить народническую идеологию от утилитаризма, а человека - от стремления во всем найти пользу и исходя из этого определять ценность явлений.

Утилитаризм, по мнению Мережковского, был следствием теории познания, разработанной Иммануилом Кантом. Разделив сферу человеческого знания и сферу таинственного, лежащего за пределами знания, Кант способствовал, с одной стороны, прогрессу науки и развитию техники, а с другой - тому, что наука постоянно вторгалась в область идеального, духовного, внося в нее <особенное трезвое настроение лабораторий, научных кабинетов и медицинских клиник>, опошляя и разрушая ее. К религии, к искусству, к литературе и философии люди стали подходить с утилитарными мерками. Они видели в них, как и в науке, <лишь средство для достижения "наибольшего счастия наибольшего числа людей">.

В России разрушение области идеального повлекло за собой духовный кризис. Отождествив понятия <язык> и <литература>, Мережковский утверждал, что <язык - воплощение народного духа>, и рассматривал духовный кризис как кризис литературы. Уровень русской литературы, считал он, понизился под влиянием демократического движения, популярность которого в обществе в 60 - 70-е годы XIX в. необычайно возросла. Начиная с Писарева и Добролюбова, критика утверждала в литературе дурной тон, при помощи <рабьего эзопого языка>, впервые использованного Салтыковым-Щедриным, уничтожала ясность и простоту русской речи. Она подчинила литературу вкусам толпы.

Говоря о духовном кризисе и его преодолении, Мережковский использовал понятия <толпа> и <народ>. Категорию <толпа> писатель использовал для определения оторванных от народа, полуневежественных и полуобразованных инфантильных людей, деятельность которых направлена на удовлетворение своих низменных желаний. Демократическая критика и толпа, утверждал Мережковский, способствовали проникновению в литературный процесс рыночных отношений. Используя систему гонораров, они подчинили себе писателей, навязали им свое невежество, и литература в России оказалась внутри замкнутого мира, исходной точкой которого является реализм. Писатели и поэты, потакающие вкусам толпы, с натуралистической простотой описывающие бедственное положение народа, пытающиеся решить злободневные проблемы, своими произведениями развратили общество. Говоря о добродетели, они превращают ее в банальность.

Обесценивание добродетели привело Мережковского к идее о необходимости переоценки морали, господствовавшей в обществе. И он сделал первый шаг в этом направлении, отвергнув опошленное понимание добродетели и став на сторону порока. <У порока, - утверждал Мережковский, - по крайней мере, то преимущество, что никогда не удручают его такими банальными похвалами, таким убийственно буржуазным сочувствием, таким безвкусием и уродством, как бедную добродетель>. В Западной Европе аристократия духа, имеющая многовековые культурные традиции, противостоит толпе, охраняет литературу от <всепожирающего Молоха, современного капитализма>. Но в России, такая аристократия еще не сформировалась. Каждый истинный писатель в одиночку противостоит разрушающим действиям толпы. В России еще не возникла культурная среда, способная объединить писателей, разных по характеру и идеям, а без нее невозможно развитие литературы <как преемственности поэтических явлений, передаваемых из века в век>.

Толпе - началу, разрушающему литературу, Мережковский противопоставил народ - начало созидающее. Народ, - говорил он, - это источник красоты, веры в Бога, жизни, это неиссякаемый родник чистого, свободного от демократической фальши русского языка. Писателю необходимо быть близким к нему. Используя понятие <народ> для обозначения начала созидающего, Мережковский предпринял попытку выстроить апологию искусства и апологию красоты. Он был уверен: <Как все великое, как все живое, красота не отдаляет нас от народа, а приближает к нему, делает нас причастными глубочайшим сторонам его духовной жизни. Бояться или стыдиться красоты во имя любви к народу - безумие>. Красота составляет основу народной жизни и любого великого произведения искусства. На смену утилитарному искусству, популярному в демократической среде реализму должно придти новое идеальное искусство обращенное к проблемам вечности, а не к сиюминутным делам. Человек и природа - вот две такие проблемы, и ими должно заниматься искусство.

Мережковский выделил в качестве базовых элементов нового идеального искусства символы, мистицизм и импрессионизм. Он считал, что символы являются центральным элементом нового искусства. Они необходимы для того, чтобы <возвысить читателя от созерцания частного явления к созерцанию вечного>. Художник не должен выдумывать символы. Выдуманные, они похожи на мертвые схемы. Символы <должны естественно и невольно выливаться из глубины действительности>. Исходя из своих представлений о красоте и сущности искусства, Мережковский пересмотрел творчество русских и европейских писателей. В Байроне, Гете, Шекспире, Сервантесе и Ибсене, он увидел предшественников нового идеального искусства - символизма в равной мере как и в Пушкине, Гоголе, Гончарове, Тургеневе, Толстом и Достоевском. Желая показать, что символизм возник не на пустом месте, а имеет свои традиции, он обозначил две линии преемственности: европейскую и русскую. Русские и европейские корни символизма объединяет понимание красоты как вечного начала. В творчестве писателей, предшественников символизма, Мережковский увидел разные элементы нового идеального искусства. Гете, Шекспир, Сервантес, Гончаров и Гоголь ввели в искусство символы, Тургенев был занят поиском новой формы в искусстве. Его произведения наполнены импрессионизмом. Лев Толстой и Достоевский размышляли над содержанием нового искусства, говорили о религиозном чувстве. Народничество, свободное от утилитаризма, Мережковский считал течением, по духу близким к символизму. У писателей - народников - Кольцова, Некрасова, Глеба Успенского, Михайловского и Короленко - считал он, так же, как и у многих людей XIX в., разделены разум и чувства, знание и вера. Сознанием они уходят от красоты, стыдятся ее, а бессознательно, своими чувствами стремятся к ней, так как любят народ. Мережковский противопоставлял вдохновленную красотой народническую литературу <мужицкой литературе> - <условной, мертвой и сентиментальной>, отрицающей самостоятельное значение красоты и связанной с позитивизмом.

Воспитанное на утилитаризме отцов, молодое поколение литераторов, по мнению Дмитрия Мережковского, устало от традиционных ценностей общества, утверждающих <одну только правду земную, одну только правду социальную и экономическую, оторванную от правды Божьей>. В нем пробудилась потребность в идеализме, в вечном, в красоте. К новому поколению литераторов Мережковский причислили людей разных по возрасту, темпераменту и взглядам: В.М. Гаршина, А.П.Чехова, К.М.Фофанова, Н.К.Минского, С.А.Андреевского, В.Д.Спасовича и Вл.С.Соловьева. Общим для них было стремление к новому, отличному от традиционного. Однако это не позволило Мережковскому объединить их в одно литературное течение. Молодые литераторы, идущие к идеализму, говорил он, продолжают дело великих русских писателей. Они разрабатывают вечные темы в художественных произведениях и в критических статьях. С ними связаны надежды на возрождение русского языка и становление литературы как различных художественных школ, идейно объединяющих писателей и поэтов. Изучая новое поколение, Мережковский отмечал, что в нем сочетаются сила и бессилие. Сила его заключается в жажде идеализма, а бессилие состоит в том, что ему трудно противостоять обществу, воспитанному на утилитаризме, отрицающему идеализм и отвергающему всех, кто к нему стремится. <Очень может быть, - размышлял Мережковский о молодых литераторах, - что они погибнут, что им ничего не удастся сделать. Но придут другие и все-таки будут продолжать их дело, потому что дело - живое>.

Первая реакция критиков на освобождение народнической идеологии от утилитаризма и на символизм не была однозначной. Лидер народников Н.К.Михайловский рассматривал Мережковского как поклонника красоты, критиковал его за <неясность и незрелость> идей и отход от демократических позиций в сторону символизма, который, как он полагал, <слагается из умственной и нравственной дряхлости> и не отвечает устремлению человеческого духа к вечному и идеальному. Молодой журналист П.П.Перцов, приехавший в столицу из Казани в сентябре 1892 г., воспринял символизм и апологию красоты как идеи революционные , а редактор журнала <Северный вестник> А.Л.Волынский упрекал Мережковского за неполный отход от народнических идей: от <программы войны против искусства>. Не принял он и идею символизма, полагая, что для литературы нужен <гений поэзии>, а для того, чтобы использовать символы, - <талант философский, научный, гений широкого мышления>. В дальнейшем возобладало негативное отношение к творчеству писателя. Поток ругани был столь велик, что в нем тонули слабые голоса, раздававшиеся в поддержку Мережковского и нового течения в литературе. Даже много лет спустя, уже став общепризнанным мэтром, Мережковский никак не мог отделаться от мысли, что в обществе его творчество не принимают. <В русской литературе, - писал он в 1912 г., - встречали меня недоброжелательно, и недоброжелательство это до сих пор продолжается. Я мог бы справить 25-летний юбилей критических гонений безжалостных>.

2.Человек. Процесс переоценки ценностей осуществлялся Мережковским одновременно с воспитанием художественного вкуса публики. Избрав в качестве метода субъективную критику, наиболее подходящую для того, чтобы раскрыть красоту любого явления культуры, показать гениальность его творца и передать собственное отношение к искусству, писатель в период с 1892 по 1903 г. познакомил общество с творчеством лучших европейских и русских литераторов: Плиния Младшего, Монтеня, Гете, Г.Ибсена, Пушкина, Л.Толстого и Достоевского. Знаток античности, он перевел на русский язык трагедии Еврипида, Софокла, Эсхила и роман Лонга "Дафнис и Хлоя". Приобщение публики к европейской культуре происходило и через художественные произведения Мережковского. В стихотворениях, новеллах и романах он сумел тонко передать атмосферу античности и эпохи Возрождения, рассказал об их ключевых фигурах: Марке Аврелии, Леонардо да Винчи, Микеланджело. Мережковский раскрывал перед читателем удивительный мир красоты, богатый красками и звуками. Но несмотря на все его усилия отношение к нему критиков оставалось негативным. В фельетонах В.П. Буренина, публиковавшихся на страницах газеты <Новое время>, Мережковский фигурировал как литератор <Неспособный>; С.А.Венгеров определял его как <второстепенное дарование>, проповедника эгоизма и извращенных вкусов, а Б.Глинский - как <безнадежно и буйно больного>. Неприятие творчества писателя было предопределено негативным отношением общества к новым идеям. Воспитанное на традиционных ценностях, русское общество стремилось улучшить свое положение, радикально изменившееся после отмены крепостного права и проведения Великих реформ. Крайне политизированное и социально неустроенное, оно медленно двигалось по пути модернизации, лавируя между консерватизмом и либерализмом. Оно отвергало все новое, опасаясь его разрушительной силы. В глазах обывателей, ищущих покоя и благополучия, символизм был явлением противоестественным, нездоровым, поскольку он не укладывался в рамки их миропонимания, основу которого составляли любовь к семье, вера в Бога, здоровье и долг. Типичного символиста они представляли как <голого лохмача с лиловыми волосами и зеленым носом>. Огромное влияние на восприятие обществом обывателей символизма оказала книга <Вырождение> немецкого психиатра Макса Нордау, выдержавшая в России в конце XIX века несколько изданий. В ней все новые течения искусства провозглашались результатом деятельности <шарлатанов и авантюристов>, страдающих неврастенией и нуждающихся либо в изоляции от общества, либо в лечении. Обыватели требовали от молодежи почтительного отношения к традиционным ценностям. Отход от традиций вызывал у них гнев и раздражение. Типичным в этом отношении является ответ Н.К. Михайловского на призыв обратить внимание на <шепот> молодежи. <Я всячески прислушивался и прислушиваюсь к тому, что говорят молодые, по закону естества идущие на смену нас, стариков, - писал он Мережковскому. - Это ведь, опять же по закону естества, продолжение нашего собственного существования в обновленной форме. Но, к сожалению, я не могу симпатизировать произведениям большинства провозвестников нового, молодого. И прежде всего я не слышу "шепота". Напротив, - гром и молния; гром не из тучи, конечно, а из среды самоуверенных до наглости, невежественных, неискренних и неблагодарных людей>. Таким образом, противостояние символистов и общества с самого начала приняло характер конфликта <отцов и детей>.

Стереотипом, утвердившимся в общественном сознании, было ницшеанство Мережковского. Термин <ницшеанец> вошел в культурную жизнь России в 90-х годах XIX в. Он использовался как синоним понятия <символист> и носил оценочный, негативный характер. В идеях Ницше русское общество увидело силу, способную разрушить традиционную систему ценностей. Концепция немецкого философа о Сверхчеловеке, одиноком <суверенном индивиде>, обладающем огромной волей, была направлена против общества обывателей, переживавшего упадок, испорченного рабской моралью и религией. <Суверенный индивид> Фридриха Ницше выходил за пределы <добра из зла>, т. е. порывал с моралью и религией - с тем, что подчиняло человека обществу, сковывало его жизненные инстинкты. Преодоление <добра и зла> происходило при помощи любви и вражды, ненависти к врагам. Обретя свободу от общества, человек сам становился мерилом ценности всех явлений. В нем пробуждалась сила, увеличивались воинственные инстинкты, порождающие зло. Он наконец понимал, что необходимо иметь врагов и что любовь - чувство множественное, а <любовь к одному есть варварство: ибо она осуществляется в ущерб всем остальным>. Сверхчеловек обладал правом не нести ответственности за свои поступки. Все его силы направлялись на борьбу с идеалами общества обывателей. Переоценка ценностей, производимая <суверенным индивидом>, была для Ницше началом новой жизни, смысл которой заключался в ее <воле и власти>. Антидемократизм, аристократизм и стремление изменить мораль, господствовавшую в обществе, - эти элементы ницшеанской философии проявились у Мережковского уже в лекциях <О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы>, переработанных и изданных в 1893 г. отдельной книгой. Явно под влиянием идей немецкого философа он определяет оригинального писателя как человека, стоящего над толпой, как <власть имеющего> и уходит от традиционного понимания добродетели к пороку. Неприятие обществом символизма способствовало дальнейшей переоценке ценностей. Мережковский все дальше уходил от привычного понимания добра и зла, красоты и искусства. Он ощущал необходимость создания иной, бесцельной красоты и ради нее был готов идти до конца. В одном из стихотворений, ставшем программным для многих символистов, он заявлял:

Вдохновленный идеей <суверенного индивида>, Мережковский вывел человека за пределы общества и стал рассматривать его как самостоятельную величину, но в отличие от Ницше, переоценка ценностей у Мережковского не имела антирелигиозной направленности. Бог всегда занимал важное место в картине мира русского поэта:

- писал он в 1892 г.

И искусство в целом Мережковский воспринимал лишь как <безнадежный плач человеческой души о Боге>. Поэт утверждал, что человек свободен как Бог. Природа человека двойственна: в ней соединяются добро и зло, дух и плоть. Усилием воли человек пытается приблизиться то к добру, то ко злу, но по слабости своей не может окончательно выбрать по какому пути идти. Над ним довлеет Рок. Богом предопределен конец каждой человеческой жизни. Он един для всех, вне зависимости избранного пути.

Страх перед смертью, перед неизвестностью, страх перед тем, что находится за пределами земного мира, определяет жизнь человека. Он ищет спасения и успокоения в религии или в науке. Страх перед смертью бесконечно усиливается от осознания человеком своего одиночества. В любви, в общении с людьми оно преследует человека, не дает забыть о себе. Но, если Ницше рассматривал одиночество как привилегию для избранных, людей, переступивших грань добра и зла, то Мережковский воспринимал его как удел всех людей. Для Мережковского одиночество было в равной мере результатом стремления человека к свободе и следствием кризиса современного ему общества, когда, как он считал, человеческий язык утратил коммуникативную функцию и общение между людьми нарушилось; слова перестали отражать правду, утратили смысл, и потому самые сокровенные чувства человека оставались невысказанными.

Языку слов Мережковский противопоставил более правдивый язык человеческих телодвижений, считая его более подходящим для выражения чувств. Он верил, что <один взгляд, одна морщина, один трепет мускула в лице, одно движение тела могут выразить то, чего нельзя сказать никакими словами>.

В современном обществе, полагал Дмитрий Мережковский, переживающем языковой кризис, человеку невозможно выразить чувство любви. Когда люди пытаются это сделать, они фальшивят. Мережковский выделял три типа любви. Первый тип - любовь, испытываемая человеком к человеку. Она носит деструктивный характер. Ее Мережковский характеризовал при помощи понятий <любовь> и <вражда>, которые использовал Ницше для того, чтобы вывести человека за пределы добра и зла. Но у немецкого философа любовь и вражда были <великим торжеством над христианством>, выходом в мир иной, а в понимании Мережковского эти два противоположных чувства соединялись в каждом обычном человеке. Противостояние любви и вражды, утверждал он, длится с глубокой древности. Любовь лишает человека свободы, и он перестает быть личностью. Она способна превратить человека в раба, если он слаб духом, или, если он сильный духом, в тирана. Такая любовь превращает жизнь двух людей в бесконечную борьбу, где сходятся воедино жестокость и наслаждение, стремление одного властвовать, а другого - обрести утраченную свободу.

Алголагния, по мнению Мережковского, одинаково присуща как мужчинам, так и женщинам, и исключительно редко встречаются люди, у которых этот комплекс начисто отсутствует. Любовь, распадающуюся на два элемента, борющихся друг с другом, способна преобразить только смерть, устремив все лучшие чувства, испытываемые человеком к человеку, в бесконечность.

Второй тип любви по классификации Мережковского - любовь к себе, третий - любовь к Богу. Именно они формируют личность. Бог, Абсолютная свобода является структурирующим элементом этих двух типов любви. Любить себя до конца, утверждал Мережковский, до последнего предела - это означает любить <себя не для себя, а для Бога>. Любовь к себе и любовь к Богу соединяют в человеке дух и плоть. Они превращают человека в цельную натуру, наделенную возможностью творить - в Сверхчеловека, Героя, который может реализоваться либо в действии, либо в созерцании. Они <разрушают старую жизнь, созидают новую>. Любовь к себе и любовь к Богу, соединенные вместе, представляют для человека единственную возможность преодолеть одиночество. Полюбив Бога и себя в Боге, человек сможет полюбить и людей. Он сумеет подобрать нужные слова для того, чтобы выразить свои чувства и приблизить к себе людей. Обретя цельность, люди начнут строить новую жизнь, в которой гармонично будут сочетаться творчество человека и творчество Бога.

Таким образом, идеи Мережковского о человеке близки к идеям Фридриха Ницше и в то же время далеки от них. Желание освободить человека от влияния общества сближает Мережковского и Ницше, а степень реализации этого желания отдаляет их друг от друга. Ницше произвел более радикальную ревизию ценностей, чем Мережковский. Он вывел человека за пределы добра и зла и сделал основой его жизни <волю к власти>. Человек же Мережковского находится в пределах добра и зла. Его жизнь определяет возможность творчества. Идею Ницше о Сверхчеловеке Мережковский воспринял как идею о преображенном человеке, идущем при помощи любви от одиночества к Богу. По мнению Мережковского, Ницше наглядно показал - в своих произведениях и лично - два пути, открывающихся перед человеком в современном мире: или умереть в одиночестве, или, уверовав в Бога, остаться жить вечной жизнью. <Сверхчеловек, - утверждал Мережковский, - это последняя точка, самая острая вершина горного кряжа европейской философии, с ее вековыми корнями возмутившейся, уединенной и обособленной личности. Дальше некуда идти: исторический путь пройден; дальше обрыв или бездна, падение или полет - путь сверхисторический - религия>.

3.Религия. В конце XIX - начале XX в. Русская православная церковь переживала кризис. Со времен Петра Великого она находилась под бдительным надзором светской власти. Постоянное вмешательство государства в дела церкви привело к замене духа свободы и творчества все разъедающим духом бюрократизма. Жизнь церкви остановилась в своем развитии, была сведена к закостенелой обрядовости. Вместе с государством церковь боролась с сектантством и атеизмом, при помощи цензуры вмешивалась в культурную жизнь общества, замедляя развитие литературы, науки и искусства. Все это отталкивало интеллигенцию от церкви. Под влиянием материалистических идей, распространившихся в России во второй половине XIX в., часть образованного общества утратила веру в Бога, а другая часть вынуждена была искать выход своему религиозному чувству вне официальной церкви.

Переоценка ценностей, начатая в литературе, подтолкнула Мережковского к необходимости религиозной модернизации. В 1899 г. он вместе с женой, Зинаидой Николаевной Гиппиус, и близким другом, Дмитрием Владимировичем Философовым, создал "Союз Трех", свою маленькую церковь. Для священнодействия участники союза приобрели церковную утварь, сшили красные одежды с белыми бархатными крестами. Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус создали молитвы, выработали определенный порядок чтений и действ. Собрания Союза проходили тайно. Мало кто знал о его существовании. Усилием воли участники союза стремились

Религиозные проблемы обсуждались Мережковскими как в узком кругу единомышленников, так и в литературном салоне, который обычно собирался по воскресеньям. В обсуждении участвовали В.В. Розанов, В.Ф. Нувель, Л.С. Бакст, А.Н. Бенуа, Н.М. Минский, П.П. Перцов, В.А. Тернавцев и многие другие писатели и поэты, художники, религиозные деятели и эстеты. На <воскресеньях> у Мережковских зародилась идея <создать открытое, по возможности официальное, общество людей религии и философии, для свободного обсуждения вопросов церкви и культуры>. Для открытия Религиозно-философского общества необходимо было заручиться согласием власти светской и власти духовной. 8 октября 1901 г. Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.А. Тернавцев, Н.М. Минский, В.В. Розанов, Д.В. Философов, А.Н. Бенуа и Л.С. Бакст нанесли визит обер-прокурору Святейшего Синода К.П. Победоносцеву, которому поведали о своем замысле. В тот же день их принял митрополит Петербургский Антоний Вадковский, и в скором времени последовало официальное разрешение. 29 ноября 1901 г. состоялось первое заседание Религиозно-философского общества. Председателем собраний был назначен епископ Ямбургский Сергий Страгородский. Номинально он руководил всей работой общества, а на деле мало вмешивался в ее ход. На каждом заседании избирался новый председатель, в обязанности которого входило руководить прениями. Вице-председателем Религиозно-философских собраний был архимандрит Сергий, ректор Петербургской духовной семинарии. В собраниях принимало участие около 200 человек. Официально посторонние на заседания не допускались, но, как сообщала З.Н. Гиппиус, каждый человек становился членом Религиозно-философского общества по первому же требованию. Членами собраний состояли представители интеллигенции: писатели и поэты, философы, литературные критики, художники и эстеты, и представители церкви: от белого и черного духовенства, а так же профессора и доценты Духовной Академии. Всего состоялось 22 заседания: 11 в 1901 - 1902 гг. и 11 в 1902 - 1903 гг.

Создавая Религиозно-философское общество, Мережковский и его единомышленники хотели дать возможность представителям церкви и интеллигенции лучше понять друг друга. Для интеллигенции был важен вопрос: <включается ли мир - космос и мир человеческий в зону христианства церковного, т.е. христианства, носимого и хранимого реальной исторической церковью?> После первого же заседания общества представители интеллигенции и церкви разделились на два лагеря. Иерархи православной церкви - епископ Ямбургский Сергий, протопресвитер И.Л. Янышев, духовник императора Николая II, и архимандрит Александро-Невской лавры Антонин возглавили лагерь традиционалистов. Они считали, что церковь в полной мере обладает истиной и развивается в соответствии с догматами. Мир - космос и мир человеческий являются неотъемлемой частью мира церковного, а потому <интеллигенции нет причин восставать против Церкви> и искать истину вне православия. Лагерю церковных традиционалистов противостоял модернистский лагерь. Его идеологами были Д.С.Мережковский, В.В.Розанов, А.В.Карташев и В.А.Тернавцев, утверждавшие, что церковь переживает кризис. Сосредоточившись на проблемах духа, церковь, считали они, отвернулась от людей, перестала интересоваться их проблемами. Она бюрократизировалась, лишив себя возможности развиваться. <От Ватикана до Берлина и Антиохии не осталось от христианства ничего, кроме умения "навести справку по книгам", - отметил на одном из заседаний Религиозно-философского общества В.В. Розанов, - и это библиотечно-административное христианство куда превзошло саддукейство и фарисейство>. Выход из кризиса модернисты видели в соединении мира человеческого и мира церковного, общественного и духовного. Церкви, полагали они, необходимо выработать религиозно-социальную доктрину. Церковь и интеллигенция - великие силы, имеющие огромное влияние на общество. Интеллигенция находится вне церкви, но часть ее жаждет веры, идет навстречу христианству. Объединившись с интеллигенцией, церковь сможет восстановить утраченные силы и вернуть к себе людей. В своем развитии она должна опираться на догматы и на религиозное творчество каждого человека, которое расширяет границы догмата и вливает в него <все новое и новое содержание>.

С самого начала в лагере религиозных реформаторов не было единства. Они сходились в необходимости немедленной реорганизации церкви, но расходились в вопросе о путях ее возрождения. Группа А.В. Карташева и Гр. Петрова выступала за возврат церкви к традициям <Святой Руси>, к патриаршеству, а группа Мережковского, Гиппиус и Философова стремилась на основе православия создать новую религию. Мережковские заявляли:

Религиозное творчество, считали реформаторы, должно быть положено в основу модернизации церкви.

Мережковские и Философов мечтали о создании новой Вселенской церкви, которая объединила бы все человечество. Дмитрий Мережковский разработал теорию <Третьего завета>. В истории человечества писатель выделил три основных этапа, в каждом из которых существовало определенное религиозное царство. Во время первого этапа господствовала религия, отражавшая первичное неосознанное единство Бога - Объекта, и Человека - Субъекта. О смысле истины впервые тогда поведал Бог - Отец и люди зафиксировали его откровение в <Ветхом завете>. Во второй период произошел переход человечества из царства Бога - Отца в царство Бога - Сына. Иисус Христос дал людям <Новый Завет>, в котором он открыл смысл истины более подробно, нежели это сделал его Отец. На новом этапе истории произошло утверждение личности каждого человека, тогда как на первом этапе утверждалась Единая Абсолютная личность - Бог. К концу XIX в. историческое христианство исчерпало себя, перестало соответствовать религиозным потребностям человека, и потому, по мнению Мережковского, должно быть преодолено. Человечество, говорил он, стоит на пороге Нового царства - царства Святого духа. Смысл истины откроется человеку в Третьем Завете. Откровение Бога - Отца и откровение Бога - Сына соединятся друг с другом. Таким образом, историю человечества Мережковский сводил к истории религиозной жизни.

В свою историко-религиозную систему Мережковский включал и язычество, рассматривая его как этап, подготовивший появление и развитие христианства. Он утверждал, что <преображенное язычество включается в христианство>. Язычество раскрыло правду о земле, о том, что истина связана с плотью, в то время как христианство раскрыло правду о небе, духовную сторону истины. Дух и плоть противоположны друг другу и в равной мере святы. Церковь нарушила это равновесие. <Историческое христианство, - по мнению Мережковского, - усилило один из двух мистических полюсов святости в ущерб другому - именно полюс отрицательный в ущерб положительному - святость духа в ущерб святости плоти>. Разрабатывая проблемы духа, церковь ушла к аскетизму. Она удалилась от мира и его проблем. Историческое развитие для Мережковского - это противостояние языческого и христианского элементов и попытки их примирения. Окончательно, утверждал он, дух и плоть объединятся в царстве Святого духа, когда произойдет слияние католичества и православия в Единую Вселенскую церковь. Синтез духа и плоти породит <духовную плоть>.

Попытка примирить дух и плоть легла в основу европейского Возрождения. Микеланджело и Леонардо да Винчи - два титана Возрождения - сумели показать связь искусства и религии. Микеланджело раскрыл в своем искусстве тайну плоти, а Леонардо да Винчи - тайну духа. Рафаэль, идущий за титанами Возрождения, попытался соединить тайну духа и тайну плоти. Но он, по мнению Мережковского, не смог синтезировать их до конца. Он своим искусством лишь ослабил значение духа и значение плоти, принизил их. Противостояние языческого и христианского не было преодолено. Оно продолжало существовать и с каждым веком все больше и больше обострялось. В современном мире противоборство духа и плоти <отразилось на всех, в ком пробуждался дух Возрождения - от Гете до Ницше>.

В русской истории Мережковский увидел попытку решить проблему противостояния христианского и языческого элементов в реформаторской деятельности Петра Великого. К личности и делу первого русского императора у Мережковского было особое отношение. Вслед за западниками он понимал важность осуществленного Петром приобщения России к европейской культуре; вслед за славянофилами полагал, что отмена патриаршества и введение контроля светской власти над властью духовной привели к обмирщению православной церкви и к резкому изменению однобоко-духовной жизни русского общества, основанной на Домострое. Но в отличие от славянофилов и западников, Петр для Мережковского - личность религиозная, призванная решить всемирно-исторические задачи, единственный в русской истории Герой действия. Сосредоточив в своих руках власть государственную и власть духовную, он стал Человекобогом, Антихристом, так же, как стал им Наполеон, Герой действия европейской истории. <Удар Петра, - писал Мережковский, - разбудил лишь тело, удар Наполеона - душу России>. Петр ввел в русскую жизнь плоть. Он поставил Россию в один ряд с европейскими странами и дал толчок для ее дальнейшего развития. Наполеон пробудил дух: вывел из сна русское религиозное миропонимание. Реформы Петра I и нашествие Наполеона на Россию в 1812 г. подготовили почву для синтеза духа и плоти. Они заложили основы русского религиозного возрождения.

Центральной фигурой русского религиозного возрождения, по мысли Мережковского, был Пушкин. В его творчестве стихийно и бессознательно соединились языческий и христианский элементы. Русское религиозное возрождение по своей структуре противоположно европейскому. Синтез духа и плоти в нем предшествовал их разъединению и углублению. Натура гармоничная, Пушкин преодолел разлад веры и знания и, впитав в себя народную культуру, стал русским Героем созерцания. В его творчестве царит красота и ощущается спокойствие природы, гармония, характерная для греческого искусства. Пушкин принял Петра Великого. Он единственный из русских литераторов понял его религиозное значение в русской культуре. Он осознал, что Петр - явление народное. Все писатели и поэты после Пушкина - Гоголь, Тургенев, Гончаров, Л. Толстой и Достоевский - развивали только одну, христианскую сторону в искусстве. Языческая половина осталась им непонятна и потому они не могли принять Петра. Они отвернулись от него, отошли от всей русской культуры. <В сущности, - констатировал Мережковский, - вся последующая история русской литературы есть история довольно робкой и малодушной борьбы за пушкинскую культуру с нахлынувшей волной демократического варварства, история могущественного, но одностороннего воплощения его идеалов, медленного угасания, падения, смерти Пушкина в русской литературе>. Все русские литераторы, писал он, утратили целостность, гармонию. Они лишены героизма, сильной воли. Из всех русских писателей Лев Толстой и Достоевский ближе всего стоят к Пушкину. В своих произведениях Толстой показал красоту человеческого тела, выявил взаимосвязь плотского и духовного. В нем сильно язычество, но <не светлого, героического типа, а темного, варварского>, наполненного презрением к культуре. Достоевский изображал человеческую личность и ее духовное развитие, происходящее под воздействием добра и зла. Он раскрыл религиозную сущность личности и этим приблизил себя к русскому Герою созерцания. Однако, презирая европейскую языческую культуру, Достоевский отдалил себя от Пушкина.

И тем не менее для Мережковского Лев Толстой и Достоевский - <тайновидец плоти> и <тайновидец духа> - титаны русского религиозного возрождения. Изображая дух и плоть, они подвели историю к новому синтезу, который неминуемо должен произойти по закону диалектического развития. Новое соединение языческого и христианского, считал Мережковский, значительно превзойдет Пушкинский синтез, потому что будет сознательным. В символистах Мережковский увидел людей, способных осуществить синтез плоти и духа. Они - предвозвестники конца старого мира - обрели индивидуальность и довели ее до крайности, впитав в себя все лучшее из европейской мысли, включая идеи Фридриха Ницше.

Осознавая важность своего положения в историческом процессе, Мережковский и его единомышленники скромно оценивали свои силы:

Спасение для них было немыслимо без Христа, Свободной Абсолютной личности, личности сильной, в противоположность всем людям, которые часто теряют веру, разочаровываются в своих идеях.

- писала Зинаида Гиппиус.

Спасение Мережковский мыслил как событие всемирное и наднациональное. Однако, он говорил и об избранности русского народа, в литературе которого произойдет синтез христианского и языческого элементов. В начале XX в. Мережковский по-прежнему оставался верен идее соединения интеллигенции и народа. Он смотрел на народ как на великую силу, способную к экономическому развитию и духовному преображению. Он отказался от эстетизации понятия народ, и наполнил его новым содержанием. Русский народ стал восприниматься Мережковским в качестве силы религиозной. Вера народная, полагал он, стихийна и бессознательна. Позднее, возвращаясь к своему давнему спору с народничеством, Мережковский утверждал: <Нам незачем было идти к народу: он сам шел не к нам, а к нашему; он был сами мы, в нашей первой религиозной стихии; мы были он, в его последнем религиозном сознании. Ни он без нас, ни мы без него ничего не сделаем>.

Модернизируя христианство, Мережковский вновь столкнулся с политикой, от которой он в начале 90-х годов XIX в. бежал в эстетику. Религия и политика переплелись в русской истории еще в средние века. Занимаясь одним, невозможно было не затрагивать другое. Из искусства в сферу религии Мережковский перенес идею свободы творчества. Каждый человек, по его мнению, обладает правом самостоятельно выбрать форму общения с Богом. Свободу религиозного творчества человека не должны ограничивать ни общество, ни государство. На Религиозно-философских собраниях, где обсуждалась проблема свободы совести, Мережковский вместе с князем С.М.Волконским и В.В.Розановым требовал отменить преследования за отпадение от православия. Апеллируя к Библии, трудам Святых Отцов, они убеждали участников собраний, что свобода совести не противоречит христианскому миропониманию, и потому церковь не должна преследовать инаковерующих при помощи государства. Любовь к Богу не совместима с насилием. <Где Христос - там нет насилия, - говорил Мережковский, - принцип насилия лежит в демоническом начале. Христос с насилием и рабством - это Антихрист>.

При обсуждении вопроса о свободе совести группа Мережковского встретилась с сильной оппозицией церковников. В.М.Скворцов, С.А.Соллертинский и В.А. Тернавцев утверждали, что в России существует свобода вероисповедания и в законодательстве за нее не предусмотрено наказаний. Правда, свобода для них была возможна только в православии. Они выделяли два типа свободы совести: внутренний, или истинный, и внешний, ложный. Модернисты, по их мнению, требовали утвердить свободу внешнюю - <свободу отрицания>. Более радикальную позицию занимали церковные иерархи. Тесно связывая будущее церкви с государством, они наделяли светскую власть широкими полномочиями в защите власти духовной. Все религиозные поиски они считали путем от Христа, соблазнами, которые необходимо уничтожать. <Они функционируют, следовательно, существуют. Но они не имеют права существовать>, - говорил о <соблазнах> архимандрит Антонин. Отход от православия не может быть оправдан никакой идеей.

Дискуссия о свободе совести и связанной с ней проблемой взаимоотношения церкви и государства довольно быстро вышла за пределы Религиозно-философских собраний. Модернисты и церковные традиционалисты спорили друг с другом в петербургских салонах и на страницах газет и журналов. Все больше и больше людей вовлекалось в споры и вынуждено было определять свое отношение к кризисной ситуации в Русской Православной церкви. Свободомыслие интеллигенции и широкое распространение дискуссии вызвали недовольство государственной власти и церкви. 5 апреля 1903 г. по распоряжению обер-прокурора Святейшего Синода К.П.Победоносцева Религиозно-философское общество было закрыто. Но остановить дискуссию, которая, перекинувшись в общество, разгорелась там с невероятной силой, власть не смогла.

Дискуссия о свободе совести, о взаимоотношении интеллигенции и церкви, государства и церкви, способствовала становлению новых идейных позиций Мережковского. Религиозный модернизм и активная общественная деятельность стали итогом переоценки старых ценностей, которую последовательно из года в год осуществлял писатель. Путь Мережковского от литературы к религии не был уходом в сторону от литературы. Это был путь к синтезу литературы и религии, в котором религия являлась структурообразующим началом.

Валерий Семигин

интернет-журнал "Ломоносов"

Посмотреть комментарии[1]