Выход в свет книги И.М. Савельевой и А.В. Полетаева "История и время. В поисках утраченного" - заметное событие в отечественной исторической науке. Особое значение публикация этой работы имеет для объективной оценки мирового историографического наследия с позиций различных методологических школ и направлений: марксизма, структурализма, новой исторической школы и многих других. Без преувеличения можно сказать, что предпринята удачная попытка обобщить опыт историков, философов, экономистов различных поколений и взглядов на казалось бы совершенно очевидные и давно осмысленные и не раз переосмысленные вопросы, возникающие в связи с предметом исторической науки, ее методом и местом в контексте времени, развитием историографии от ее истоков до современного состояния, авторской рефлексией всемирной истории в ретроспективе, на современном этапе и в обозримом будущем.

Насколько можно судить о книге в целом, в ней не постулируется и не выделяется в качестве авторского кредо какая-либо одна методология - практически рассматривается все доступное теоретико-методологическое наследие западноевропейской, российской и советской исторической науки. Читатель получает уникальную возможность как бы услышать мощную поступь методологии истории с древнейших времен. При этом учитываются достижения гендерной истории, историко-антропологического подхода, постмодернизма в истории и др. Вчитываясь в страницы этой книги, он подобно пушкинскому "Пророку" начинает внимать "и неба содроганье и горных ангелов полет, и гад морских подземный ход". Словом, речь идет о достаточно масштабном взгляде на современную историю и историю прошлого с онтологической, эвристической и герменевтической точек зрения.

Обратите внимание на эпиграф к книге. Здесь приведены слова известного мыслителя XVII века Жана Гарнье, раскрывающие его понимание истории "Доктрина времени, наука о когда-то бывших вещах, принимает наименование исторической, так как ее изучение создает историю". Эти строки, полны глубокого философского смысла, выбраны, как мне кажется, очень удачно: они, предваряя собственно авторское рассуждение, необыкновенно точно "задают тон" всему дальнейшему повествованию. Именно в них заложена основная идея данного монографического исследования - показать, что нет ни одного фундаментального исторического труда, который смог бы обойти тему истории во времени и пространстве и времени в истории. В том или ином ракурсе эти вопросы всегда затрагиваются при освещении конкретных исторических событии и явлений. И так было всегда в историографии исторической науки, как всеобщей, так и отечественной, от Фукидида до наших дней.

Поэтому те замечания и пожелания, которые можно было бы высказать в связи с выходом данной книги, можно уподобить, по выражению Макса Бебера, "не диагнозу врача, а диагнозу самого пациента, и в качестве такого их следует оценивать и по достоинству трактовать". В этой связи представляется уместным высказать несколько соображений. Первое, на что следует обратить внимание это то, что практически все центральные положения книги основываются на многовековом опыте изучения традиционных письменных источников, что характерно и для подавляющего большинства научных работ предыдущих лет. Это обстоятельство дает основание предполагать, что источниковая база исторических исследований представлена здесь далеко не полно. В настоящее время совершенно очевидно, что необходимо ставить вопрос о ее расширении. Весь сложившийся комплекс проблем, связанных с изучением времени как категории исторического дискурса, не может быть сегодня по-настоящему глубоко и всесторонне изучен без обращения к самым разнообразным историческим источникам как документального, так и художественно-эстетического характера, независимо от их происхождения и носителя информации.

В историческом опыте до сих пор основным объектом изучения при попытке восстановить картину прошлого всегда были определенные физические предметы (письмена на бумаге и пергаменте, мраморные или бронзовые статуи, деревянные, каменные или какие-либо другие строения), несущие на себе ту или иную информацию (прямую или косвенную) об ушедшем событии - своего рода "печать времени". На самом деле весь тот объем знания, который получает историк на основе изучения этих источников о прошлой жизни представляет собой единичные и разбросанные фрагменты. Именно здесь перед ним встает в полный рост его самая главная задача.

Он должен не только собрать эти фрагменты, он должен превратить их в единое целое, синтезировать и упорядочить во времени и пространстве, показать их нам в их связности и последовательности.

И здесь возникает вполне очевидная проблема в связи с необходимостью расширения рассматриваемого круга исторических источников и в первую очередь возникших в новое и новейшее время и значительно расширивших возможности исторического исследования. Речь идет о так называемых технотронных документах, получивших во второй половине XIX - XX вв. чрезвычайно широкое распространение, без которых темпоральное представление о реально существовавшей действительности будет не только неполным, но и неполноценным. Эту проблему нельзя решить, опираясь только на традиционную методологию. На передний план здесь выдвигается чисто эмпирическое исследование документов, созданных с помощью технических средств (в том числе и самых современных, основанных на достижениях компьютерных технологий). Появление технотронных документов имеет достаточно глубокие исторические корни. Вполне естественно, с развитием цивилизации эволюция парадигмы технотроннных документов менялась: уже с средины XIX века, когда появились новые технологии сохранения изобразительной (фотографической) и звуковой (на фонографе) информации, а впоследствии с развитием науки и техники -магнитные и цифровые системы, можно говорить о появлении в "меню" историка новых источников, дающих наглядные и обобщенно-образные представления о жизни общества.

Первая проблема - терминологическая. Она сводится к тому, чтобы более четко обозначить границы понятия "технотронные документы". Исторический подход к его интерпретации позволяет сделать следующие наблюдения. Говоря о технотронных документах, мы имеем в виду корпус документов, технологически связанных с развитием науки и техники. В этом случае в содержание данного понятия может быть включена вся система научно-технической документации (проектная, технологическая, конструкторская, научная, патентная и др.), истоки которой восходят к древнему миру и средневековью, аудиовизуальные и другие документы, созданные посредством ЭВТ. Эти виды документов, как известно, имеют самые различные носители информации.

Исходя из сказанного, "технотронные документы" - это собирательное понятие. Их можно трактовать как документы, созданные посредством новейших информационных технологий (цифровых, мультимедийных и др.), способные создать представление о развитии науки и техники, общественной и культурной жизни различных народов.

Нет сомнения в том, что мы имеем дело с комплексом документов будущего, документами XXI в. Мы просто обязаны привлечь внимание общественности, средств массовой коммуникации в данной проблематике.

Бесспорно одно, технотронные архивы - не одноликое понятие. Условно технотронные архивы на современном этапе могут быть представлены в виде двух взаимодействующих и взаимовлияющих групп. Первая группа архивов хранит и комплектуется документами, которые воспринимаются сегодня общественным сознанием как "новые": в 1988 г. Международный конгресс архивов проходил под девизом "Новые архивы" и был посвящен кинофотофоновидеодокументам и архивной микрографии. Достаточно объемная глава почти с аналогичным названием содержится в книге "La prac tique archivistique Franc aise", изданной в 1993 году Генеральной дирекцией архивов Франции (под редакцией Жана Фавье). В данной главе в понятие "новые архивы" включены также архивы на оптических дисках.

Вторая группа - зарождающаяся, формирующаяся в первую очередь в деятельности фирм и организаций, осуществляющих свою деятельность с применением компьютерной техники - это архивы состоящие целиком из цифровых документов или имеющие в своем составе значительные комплексы таких документов. Если использовать терминологию, принятую для периодизации исторических эпох, такие архивы могут быть названы "новейшими", то, что сейчас принято считать электронными архивами. Подобного рода архивы растут как грибы после дождя. Уже в процессе документирования наметилась тенденция применения компьютерных технологий в производстве научно-технической документации (около 14% чертежей в мире производится и существует только в электронной форме; бурно развивается компьютерная картография). Приобретает реальность понятие безбумажного документооборота в офисе.

Возьмем для примера кинофотофонодокументы, представляющие существенную часть технотронных документов. Можно утверждать что фактически история второй половины 19 - 20 вв. писалась без учета этого рода изобразительных, и изобразительно-звуковых документов, а это значит: данный отрезок отечественной истории нельзя считать изученным всесторонне, с использованием самых разнообразных исторических источников.

Отдельного рассмотрения требует и другая важнейшая проблема -архивоведческая. Дело в том, что историки до сих пор не имеют ни одного фундаментального справочно-информационного издания (типа путеводителя), на основе которого можно предметно судить о составе и содержании кинофотофонодокументов Архивного фонда РФ, их характере и значении.

Обращает на себя внимание также отсутствие достоверной архивной статистики применительно к аудиовизуальным документам, речь идет прежде всего об определении общего объема этих типов документов не только в составе Архивного фонда РФ, но и в других фондах. Между тем, эти данные представляют особый интерес для исследователей, приступающих к изучению отечественной и зарубежной истории второй половины XIX - XX вв. В этой связи большое значение имеет постановка и решение чрезвычайно сложного в организационно-методическом отношении вопроса верификации, предусматривающего пересмотр всего архивного фонда кинофотофонодокументов с целью подтверждения соответствия оригинала и копии документа.

Настоятельно нуждается в дальнейшем развитии и источниковедческая проблематика. Технотронное источниковедение находится в полном смысле слова "in statu nascendi". Достаточно сказать, что научно-техническая документация, являющаяся не только результатом, но и отражением научно-технического творчества, не включена ни в одну классификационную схему и по существу не признана в научном плане самостоятельным типом исторического источника. Значительно уступает в теоретико-методологическом плане историческому источниковедению кинофотофонодокументальное источниковедение. До сих пор не разработаны в полном объеме приемы и методы использования кинофотофонодокументов в исторических исследованиях. Это в значительной степени связано с нерешенностью вопроса археографии. Конкретная работа в этом направлении может быть выражена после проведения источниковедческой критики предназначенных для публикации документов в издании цикла межархивных справочников (типа аннотированных каталогов кинофотофоновидеодокументов), "Антологии аудиовизуальных документов по отечественной истории" и др.

Актуальной проблемой для специалистов, работающих с технотронными документами, является усвоение достижении исторической информатики. Именно эта дисциплина ориентирована на разработку методов анализа исторических источников с помощью ЭВМ, основных принципов их формализации и представления в машиночитаемой форме, а также общих подходов использования информационных и компьютерных технологий в архивоведческих, источниковедческих и других исторических исследованиях.

Есть еще одна проблема, затронутая авторами, мимо которой невозможно пройти равнодушно современному историку - определение места истории в ряду социальных наук (глава 1,  4 "История в пространстве социальных наук"). Сама по себе эта проблема не нова, видимо она появилась одновременно с утверждением истории как самостоятельной науки. В целом разделяя пафос авторов в отношении ярко выраженного междисциплинарного характера исторической науки и ее стремления и возможностей последовательно выявлять научные парадигмы той или иной эпохи, хотелось бы выяснить почему для такого перспективного направления избраны только шесть социальных наук (политология, экономическая наука, социология, психология, культурная антропология и география). Представляется вполне возможным расширить этот список, учитывая все возрастающее значение таких сопряженных с историей областей научного знания, какими являются, другие антропологические дисциплины помимо культурной антропологии.

Авторы сочли необходимым рассмотреть историю на стыке с культурной антропологией, что само по себе оказалось чрезвычайно полезным и перспективным делом. Было бы крайне важным высказать соображения относительно взаимосвязи и взаимообусловленности исторической науки с другими областями гуманитарной антропологии. Особое значение в этом плане представляет визуальная антропология как относительно новое научное направление, заявившее о себе в начале XX века.

Визуальная антропология в России имеет не совсем классический характер. Отсюда ее актуальность для российской действительности и интерес окружающего мира к ней. Симбиоз антропологии и экранной культуры, науки и искусства, направленность на отображение малоизвестных, исчезающих народов и плохо изученных сторон "большой культуры", рассмотрение человека в совокупности его личностных, социальных, исторических, духовных, технологических проявлений - все это определяет уникальную способность визуальной антропологии выступать в качестве инструмента осуществления диалога культур, способствующего формированию феномена вариативной интерпретации действительности.

В России процесс формирования фонда кинодокументов (КД) по визуальной антропологии фактически начался в 1908 г., когда по инициативе одного из первых российских кинопредпринимателей А.А. Ханжонкова был произведен ряд съемок этнографических и географических сюжетов. Летом 1908 г. оператор В.Ф.Сиверсен снял фильм из быта горцев Кавказа, отправившись туда с экспедицией по сбору пихтовых семян. Эту съемку можно считать первым кинодокументальным свидетельством о быте и нравах одного из кавказских народов, - проживавших на территории Российской империи в начале XX столетия.

В настоящее время фонд кинодокументов визуальной антропологии в российских архивах насчитывает несколько сотен наименований фильмов и отдельных сюжетов 1900-1990 гг. В целом, эта коллекция представляет собой уникальное собрание киносъемок, повествующих о народах и народностях различных регионов страны от Дальнего Востока до Кавказских гор. Необычность и неординарность этого источника состоит в том, что он сообщает самые разнообразные сведения о жизни народов от чисто бытовых наблюдений до идеологических обобщений. Другими словами, эта категория аудиовизуальных исторических источников становится с каждым годом все более популярной, а в отдельных случаях и единственным объектом изучения культурного наследия редких исчезающих традиций: обрядов, ритуалов, праздников, ремесел и других сторон жизни человека.

В отечественной исторической литературе крупных фундаментальных исследований в этой области практически нет. Аналогичная ситуация наблюдается и в периодической печати, где публикации, специально посвященные визуальной антропологии также практически отсутствуют. Правда некоторое оживление интереса к этой проблематике можно обнаружить на уровне международных дискуссий: имеются ввиду организованные в Москве во второй половине 1980-х -начале 1990-х годов международные семинары, инициаторами и организаторами которых были ЦНИТ МГУ им. М.В.Ломоносова, ФТАД РГГУ, Институт природного и культурного наследия и др.

Отдельные вопросы, касающиеся этнографической тематики, затрагивались преимущественно в работах по истории дореволюционного и научного кино 1920-1990 гг. Л.Сухаребского, А.Н. Терского, А.А.Ханжонкова, С.С.Гинзбурга, БА.Альтшулера, А.Згуриди, И. Василькова, В.А. Трояновского и др. В этих работах дан анализ отдельных фильмов этнографической тематики, созданных в ходе деятельности различных кинематографических организаций, фирм, акционерных обществ: "АА.Ханжонков и К", "Культкино", "Совкино", "Севзапкино", "Межрабпом -Русь", "Востокино", "Культурфильм", "Союзкино", "Союзкинохроника" и др. Интересные сведения удалось обнаружить в справочно-информационных изданиях.

Что касается зарубежных публикаций, то при всей их многочисленности, следует признать, что их отличает определенная ограниченность в том, что они базируются в основном на анализе и популяризации современных съемок этнографического характера (о чем свидетельствуют разнообразные каталоги и публикации по тематике Visual Anthropology).

Приступая к исследованию кинодокументов (КД), нельзя не отметить, что понятие "визуальная антропология" в общеисторической, ' этнографической и источниковедческой литературе трактуется неоднозначно. Поэтому неудивительно, что в рамках этого понятия можно встретить различные по своим подходам соображения, отмеченные разнообразными объектными свойствами изучаемого предмета.

Из сказанного следует, что аудиовизуальную антропологию следует трактовать как самостоятельное направление научных исследований, имеющее междисциплинарный характер и разрабатываемое на стыке источниковедения и этнологии, архивоведения и документоведения, искусствоведения и культурологии. Ее основными целями и задачами являются:

- изучение антропологических и этнографических кино- и видеодокументов и фотофонографических коллекций и серий для целей научного исследования и преподавания, в том числе изучения поведения человека аудиовизуальными средствами. Это в свою очередь предполагает разработку рациональных источниковедческих подходов, обеспечивающих в совокупности репрезентативный взгляд на кинофотофонодокументы (КФФД) по визуальной антропологии как исторический источник о быте и нравах населения различных стран мира, их обычаях, образе жизни и т.п.

- использование в процессе поиска и выявления КФФД по визуальной антропологии предметно-тематического принципа, предполагающего целенаправленный отбор источников, содержащих историко-этнографическую и антропологическую информацию (в ходе исследования выявлено около ста документальных и научно-популярных фильмов 1900-1930 гг., освещающих жизнь различных народов Кавказа - ингуши, кабардинцы, карачаевцы, черкесы, чеченцы, хевсуры; Поволжья - чуваши, талыши, татары; Дальнего Востока -гольды, удыгейцы, камчадалы; Сибири и Прибайкалья - буряты, тунгусы; Чукотки - чукчи и др.

- определение состава и содержания КФФД по визуальной антропологии, отложившихся в архивных хранилищах России с целью установления реально существующей источниковой базы исторический исследований;

- обобщение результатов исследований КД, созданных киностудиями страны во второй половине 1920-1930 г.г. в рамках целевой исследовательской программы "Киноатлас СССР" (ее целью являлось создание в начале 1930-х г.г. серии краеведческих и этнографических фильмов усилиями Совкино, Культурфильм, Востоккино и др.) и фотодокументов археологических и этнографических экспедиций Центрального музея народоведения 1920-1930 г.г.;

- постановка вопроса формировании видеофонда по визуальной антропологии. Здесь важно отметить, что подавляющая часть источников, создаваемых на различных носителях (в том числе и на видео), носят событийный характер и были в основном нацелены на накопление источниковой базы политической истории. В наши дни потребность в аудиовизуальных наблюдениях колоссальна и прежде всего должна быть нацелена на фиксацию процесса и результата возрождения ремесел, промыслов, быта и нравов различных народов. Необходимы совместные усилия управленческих структур, производства и научных учреждений. Без такого рода дальнейшей организации работы нет перспективы создания полноценного фонда "Аудиовизуальная антропология".

E E E

 

 

д.и.н., проф. В.А.Михеев

Взаимоотношения прошлого и настоящего в восприятии наблюдателя, подчеркивают авторы, определяются неодинаковостью времени, ибо в одном и том же времени и даже в одном и том же историческом пространстве разные аспекты исторического бытия отличаются разной степенью приближенности к настоящему. Располагаясь в прошлом как в настоящем, историк рассуждает о последующем как о будущем (с.670). Авторы обоснованно отмечают. что с течением времени пределы осведомленности о событиях прошлого постоянно расширяются (с.673). Осведомленность, так же как и анахронизм, изменяет историческую интерпретацию. Таким образом, как бы уточняется и корректируется довольно распространенное в обществе суждение о том, что "Время не властно над воспоминаниями".

В монографии убедительно обосновывается, что история дисциплины времени - это история постепенного перехода от природной дисциплины времени к социальной. Опосредованное влияние прошлого на настоящее, связанное с несовершенством информации и ограниченными возможностями мозга, отражается в наличии запаздываний (лагов) в общественной системе. Эта проблема, как указывают И.М. Савельева и А.В.Полетаев связанная с изучением скорости распространения сигналов или воздействий в социальной системе, привлекает внимание многих исследователей, представляющих различные дисциплины (с.573).

К миру политического пристальный интерес проявляли Платон, Аристотель, Цицерон и многие другие ученые и государственные деятели Древней Греции, Древнего Рима. Вопрос состоит в том. чтобы не путать историю политических учений, идей (политическую историю), накопление политического знания с политической наукой в собственном смысле слова. Если первые возникли с появлением государства, то политическая наука формировалась по мере вычленения политики как самостоятельной подсистемы человеческого социума. А это очень важно учитывать при анализе взаимосвязей и взаимовлияния исторической и политической наук.

Книга И.М. Савельевой и А.В. Полетаева кроме всего раскрывает политический и нравственный смысл времени. Данный оттенок по особому значим, так как имеет на самом деле "профилактический" интерес. Историки-современники, - отмечают они, - пишут разную историю в зависимости от своих идейно-политических убеждений" (С.675). Суждения о нарастании конъюктурно-приспособленческого подхода в социально-политических науках в целом и в истории в частности имеют вполне реальную почву. Отрицание многою из того, что сделано, к примеру, историками в советскую эпоху, как серьезное, обоснованное, так и грубое, невежественное, распространяется бесцеремонно. Элементарная нравственность вытеснялась и вытесняется из сферы социальных наук как помеха высшим политическим соображениям. Этика исторического времени слишком долго и для многих была и пока есть обременительной. Не случайно в обсуждаемой нами сегодня монографии снова и снова все происходящее сегодня в обществе - факты, и события, споры и мнения -подвергаются довольно часто нравственной оценке.

Авторы книги, судя по всему, не из тех. кто в ответ на вопросе каковы Ваши идеалы игриво и загадочно пожимают плечами или строят гримасы. Для них идеал истины времени - живое, выстоявшее в испытаниях понятие, не утратившее ни привлекательности, ни перспективы. Название "В поисках утраченного" введено в заголовок книги не случайно, оно имеет концептуальное значение. Рядом с ним, полагаем, можно было бы поставить и такие ключевые слова как "правда реального", "здравый смысл".

Монография И.М. Савельевой и А.В. Полетаева отличается во многих отношениях новизной осмысления сложной и противоречивой проблемы времени в исторической науке. Она позволит дать студентам, преподавателям, исследователям систематизированные знания о предмете исторического времени, как важнейшего компонента истории и других гуманитарных наук.

E E E

 

 

Вопрос о сущности свойствах исторического времени вовсе не является праздным. От ответа на него зависит наше понимание хода исторического процесса в целом и решение отдельных задач исторических исследований (в частности - построение периодизации). Думается, уже не вызывает сомнений утверждение о том, что время историческое не совпадает со временем астрономическим, календарным. Разница между ними состоит в том, что историческое время определяется деятельностью людей. Поэтому, вероятно, мерой исторического времени можно считать плотность событий, произошедших в какой-либо хронологический отрезок. Именно интенсивность событий позволяет структурировать линейную последовательность явлений истории. Остается только определить - какие события будут выбраны для рассмотрения в качестве опорных точек. Очевидно, что их набор варьируется в каждом конкретном историческом исследовании, в поле зрения попадают разные параметры и факты, поэтому результатом становится несовпадение взглядов ученых на ход истории. Но тем самым выявляется такое свойство исторического времени, как его многомерность.

Еще одной важнейшей характеристикой является ритм. Он задается чередующимся повторением тождественных событий и именно это позволяет говорить о наличии в истории определенных закономерностей. Выявление и анализ их составляет предмет исследования философии истории. Многообразие же событий, форм взаимодействий людей друг с другом определяет различные пласты исторического времени, а следовательно можно говорить о наличии самостоятельных ритмов в области политической, экономической, социальной, культурной и т.д. истории. Разные ритмы могут частично налагаться Друг на друга, быть синхронными, сливаться в единое течение, а могут быть асинхронными, идущими как бы в противофазе. Главное - определить ту "несущую составляющую", которая характерна для того или иного ритма.

Таким образом историческое время предстает достаточно сложным феноменом, заслуживающим тщательного изучения и выступающим одной из базовых проблем методологии истории. Поэтому обсуждаемая сегодня книга представляет несомненный научный интерес.

к. и. н. Е.Н. Цимбаева

Историй и время - понятия почти тождественные. Историк находится по отношению ко времени в совершенно особом положении, положении, скорее напоминающем китайскую точку зрения на время. Если европеец, располагается лицом по ходу времени и при желании должен оглядываться назад, на прошлое, то китаец стоит лицом к своим предкам, прошлое расстилается перед ним, и он должен, напротив, оборачиваться на будущее, которое приходит к нему сзади.

Хочется пожелать, авторам не останавливаться на данном этапе своего труда, а логически завершить его обращением к мировым временным системам. Европейцы слишком долго игнорировали теоретический опыт, основывающийся на принципиально ином восприятии действительности. Столкнуть же этот опыт с собственным, проанализировать его и, возможно, использовать в рамках нового подхода к проблеме истории и времени - задача нашего времени с его глобализацией в мировых масштабах политики, экономики, культуры и пр. В противном случае, историки следующего поколения, чьим назначением станет исследование нашей эпохи, столкнутся со значительными теоретическими трудностями.

Представляется, что книга, вобравшая в себя практически все знания Европы о взаимоотношении истории и времени, могла бы стать основой первой части общегуманитарного курса для молодых специалистов, продолжение которого - изучение всемирного представления о времени - не замедлит последовать.

д.физ-мат.н. Г. В. Гивишвили

Возможно его следует отнести к редчайшей, не имеющей аналогов в отечественной историографии, категории энциклопедии исторического времени. Но с тем же успехом в нем можно видеть богато иллюстрированный фактами универсальный справочник по историографии, далеко превосходящий имеющуюся литературу подобного рода. Одним словом, достоинства монографии без преувеличения беспрецедентны, тогда как "имеющие место быть "огрехи можно приписать к разряду хотя и досадных но к счастью, редчайших инородных вкраплений в почти совершенное "изделие"

В частности, для развиваемой мною концепции космоантропологии особенно значимым показался мне (если я правильно понял авторов ) тезис о реальности существования инвариантной системы исторических координат, или абсолютного (в ньютоновом смысле) мирового времени. Это хронологическое " Время-1 " сосуществует наряду с множеством релятивных (политических, социальнык экономических, сакральных и т.д.), или субъективных "Времен-2. Откуда следует, что историография представляет собой не только и не столько науку, сколько возможно в еще большей степени, ПРОЦЕСС САМОПОЗНАНИЯ человека как представителя вида homo. Процесс, совершающийся посредством осмысления поступков и деяний, которые, в свою очередь, следовали за развитием идей, приходивших ему в голову, а чаще за страстями, бушевавшими в его душе в те или иные периоды его бытия-становления.

В этой связи, тем самым вышеупомянутым "инородным вкраплением" выглядит отказ авторов монографии от признания за попытками создания всемирной истории соответствующей "респектабельности и корректности с научной точки 'зрения". Их принципиальное одобрение мнения А. Франка о целесообразности периодизации исторических эпох посредством чисто "арифметического" метода свидетельствует только о том, что историкам еще предстоит большая работа по выявлению того, какие силы и закономерности таятся за видимой причудливостью стен исторических декораций Им предстоит очень серьезная работа по осмыслению эволюции тех объективных обстоятельств, которые движут субъективными помыслами и волями "главных действующих лиц" истории и ее "второстепенных участников массовых сцен" Поскольку, по справедливому замечанию М. Блока "единственно подлинная история, возможная лишь при взаимопомощи, - это всемирная история". Позволю себе даже заметить, что до тех пор, пока историография не обретет ясного понимания необходимости видеть в историческом процессе определенные ЗАКОНОМЕРНОСТИ, она едва ли может претендовать на статус полноценной научной дисциплины, ибо всякая наука имеет дело если и не с воспроизводимыми, то уж во всяком случае, - закономерными явлениями или событиями. Поэтому ссылки на специфику исторического познания, обусловленную принципиальной невоспроизводимостью мира ее исследований, едва ли состоятельны. Главным образом вряд ли следует толковать слишком буквально тезис об уникальности каждого конкретного исторического материала: совершенно уникальные события в истории происходят крайне редко. История повторяется гораздо чаще, чем изобретает что-либо поистине из ряда вон.

В этом контексте мне кажется уместным провести аналогию между историографией и космологией - учением о действительно уникальном и неповторимом мире звезд. Будучи в течение многих веков полем для игры воображения философов-натуралистов, космология лишь в начале нашего столетия заставила считаться с собой как с подлинной наукой. Трудности, которые предстоит преодолеть историографии на своем пути "к звездам", сравнимы, если не превышают те, с которыми справилась космология, (правда лишь в первом приближении) этот факт внушает нам оптимизм и веру в способность разума проникать в глубинную суть явлений, сколь бы недостижимой она не представлялась. Как бы противореча самим себе, авторы обсуждаемой монографии сами дают тому убедительное подтверждение - когда постулируют реальность "Времени-1

В суждениях авторов об исторической необходимости и случайности явственно проскальзывает традиционный (скучный) дуалистический подход к этой проблеме. Последний, как известно противопоставляет всякую, в том числе историческую, каузальность индетерминированности с таким же вдохновенным упорством, как в начале века противопоставляли корпускулярную и волновую природы электрона. Новое представление о природе противоположностей, не укладывающееся в прокрустово ложе формальной (аристотелевой) логики и сформулированное Н. Бором в виде принципа дополнительности, к сожалению еще не стало инструментом исторического анализа. Между тем, он играет ключевую роль.. точно также, как и во всякой эволюции вообще. Применительно к миру людей можно сказать, что им движут не противоречия (как утверждали Гегель и Маркс), а разрешение противоречий в духе дополнительности, не требующем "элиминации" ни одной из "противоборствующих" сторон.

Историографа, как можно понять из достаточно вольного толкования этого термины предложенного авторами, интересуют, главным образом, события и даты, т. е. внешняя сторона (форма) бытия, тогда как историософа -прежде всего внутреннее (содержание) этого бытия, т. е. человек и его сознание. Поскольку объект своих исследований историософ получает из рук историографа первый оказывается в своей рода зависимости от второго, тогда как тот, в свою очередь, вроде бы вовсе не нуждается в "услугах" первого. Ситуация внешне схожа с той, которую иногда представляют как отношения между теоретиком и экспериментатором в точных науках. Но если в естествознании взаимная обусловленность теории и эксперимента не требует специальных доказательств, то ложность "несимметричных" отношений в исторической науке далеко не так очевидна.

Здесь, по-видимому, следует руководствоваться тем соображением, что основным "потребителем" исторической информации является, в конечном счете, не столько историософ, сколько общество в целом. А интеллектуально и нравственно здоровое общество, как показывает опыт, заинтересовано не только в умножении и упорядочивании фактов как таковых, но и в рациональном, непредвзятом и системном их осмыслении, т. е. в деятельности историософов. Нагляднейшей иллюстрацией пока еще непреодоленных трудностей, стоящих на этом пути, как раз и служит отсутствие хотя бы подобия своего рода "канонической" модели всемирной истории, как то имеет место в космологии и биологии.

к.и.н., проф. Г.И .Зверева

Гуманитарное академическое сообщество современной России переживает сложное состояние углубленного самопознания и сущностного переосмысления познавательных стратегий. Книга И.М. Савельевой и А.В. Полетаева представляет собой опыт нового понимания громадных возможностей формирования корпуса гуманитарного знания, которые открываются перед исследователями в конце XX века.

Интересно отметить, что образы времени и образы истории трактуются в книге как социокультурные и релятивные конструкты. Этот подход дает авторам известную свободу в интерпретации главной темы - роли темпоральных представлений в историческом сознании (обыденном и научном/профессиональном) и в познании того, что принято называть историей.

Лейтмотив текста составляет рассуждение о том, что современная познавательная практика делает необходимым пересмотр времени и истории как универсальных категорий западной интеллектуальной культуры. Авторы называют свой анализ "старомодным" и не выказывают приверженности постмодернистским построениям, однако, думается, исследовательские ходы, предлагаемые в тексте, в значительной мере воспроизводят процедуру деконструкции. По существу репрезентация времени и истории строится на принципе "различения", активно используемом в постструктурализме. Да и сама композиция текста, приемы его конструирования, внутренней "состыковки" содержательных частей, способы сопряжения разных интерпретаций, - все это напоминает архитектонику постмодернистского нарратива. На мой взгляд, текст книги подтверждает мысль о том, что авторское намерение может не совпадать с жизнью текста, в которую органично включаются его читатели.

В своей работе авторы обозначили важные приоритетные исследовательские области и проблемные поля. Остановимся лишь на двух темах. В книге правомерно отмечается, что категория времени принадлежит разным наукам и может быть осмыслена посредством различных концептов (развитие, динамика, континуитет, прерывность, процесс, событие, цикл, стадия, эпоха и пр.). При прочтении текста у читателя-историка возникает мысль о том, что, хотя историческое сознание в своем понимании времени активно использует эти концепты, тем не менее, оно способно, по-видимому, формировать и собственные вербальные конструкты в ходе интерпретации этой категории. В этой связи интересно было бы рассмотреть и сопоставить языки представления времени в профессиональной историографии, публичной истории и индивидуальной (персональной) истории. Тем более, что авторы наметили подходы к такой теме в разделах "Века и столетия", "Механизмы исторических циклов", "Темпоральные представления", "Игры с прошлым". Перспективной, на мой взгляд, выглядит также мысль авторов о том, что суждения о времени в большой степени определяются особенностями типа мировоззрения и стиля мышления человека, который стремится понять взаимоотношения Истории и Времени. Думается, что у этой книги будет очень широкая читательская аудитория.

E E E

 

Доклад И.М.Савельевой и А.И.Полетаева, как и недавно увидевшая свет их книга, привлекают меня подходом к определению предмета и исследовательского пространства истории, специфики ее положения в системе современного гуманитарного знания - знания, обращенного к человеку как существу социальному и "разумному".

Сомнения, повергающие сегодня в смущение неофитов в нашей профессии, -"наука ли история?" - докладчикам чужды. На этот почти вечный вопрос, не единожды возникавший на протяжении нашего столетия (как хорошо показано в выступлении и книге), они дают положительный ответ.

И.М.Савельева и А.В.Полетаев обстоятельно аргументируют свою позицию, раскрывая специфику предмета истории и интеллектуального механизма ее познавательной практики. В творческой деятельности историка, утверждают докладчики, сталкиваются и взаимодействуют "Я" и "не- Я", познание "другого" с самопознанием, время сегодняшнее и время прошлое. Именно отсюда - столь выразительная "подвижность" исторического знания, относительного по своей природе не в большей мере, чем любого другого. Впечатление относительности знания в истории усиливается самим предметом исследования, связанным не только со временем, но с человеком в многообразии его социальных и личностных ипостасей, в изменении во времени, в движении.

Констатация этого факта, составляющего стержень книги, не нова. Выстраданные историками XX века, не раз звучавшие со страниц отечественных и зарубежных авторов, эти идеи тем не менее, справедливо утверждают содокладчики, до сих пор остаются не отрефлектированными в научной литературе (не говоря об учебной). Они пребывают вне профессионального сознания массы историков. С этой точки зрения, саму постановку проблемы "Время и место истории" и ее рассмотрение с привлечением всего массива новейших исследований трудно переоценить.

Докладчики раскрывают движение исторического знания во времени, изменения в сознании и самоидентификации историков, трансформации домена исторической науки, связанные с изменением самого общества и горизонтов видения и осмысления мира человеком, давшим к середине XX столетия совсем другую историю, нежели та, которая началась с Геродота. Эта история - системна, ее интересуют не волюнтаристски нанизываемые и трактуемые в соответствии с априорнымии концепциями события и действия героев, но поиск взаимосвязей , исходящих из природы человека с его фобиями, мифами, но также со знаниями и умениями, чья повседневная жизнь определяется ментально-инструментальными, социокультурными "лекалами" его времени, творцом которого он сам является. Аккумулированный докладчиками историографический материал раскрывает эту системность исторической науки. Она коренится в самом ее предмете - человек и общество во времени, - и становится все более явственной с каждым витком бытия и усложнения знания, с каждым новым порывом к синтезу и переосмыслению его содержания. Так и стремления к полидисциплинарности не есть проявление агрессии истории, но своего рода индикатор уровня системного мышления историков и положения их науки в системе научного знания. Думается, авторы принижают результаты своего труда и противоречат себе и своему материалу, утверждая, "что в силу нехватки людских ресурсов историк обречен на междисциплинарный, а точнее полидисциплинарный подход", Конечно, это небрежность формулировки, но вместе с тем, она на случайна. Употребленные термины вводят в заблуждение. Полидисциплинарность (как и синтез) - не сложение результатов чужих исследований, она - способ видения и понимания предмета во всем спектре его известных и возможных взаимосвязей, в этом смысле - в "тотальности". Речь идет об уровне исследовательского профессионального мышления, целостности видения мира и предмета.

Я не берусь обсуждать вопрос, вышла ли история из "до теоретической стадии и нужна ли ей теория и какая?" Но я твердо знаю, что историку нужна высокая образованность. Ему необходимо, прежде всего, владение всей совокупностью исследовательского инструментария, выработанного его дисциплиной, и умение переосмыслять эвристические идеи и находки современного научного знания - то, что может ему дать филология и лингвистика, историческая антропология и пр. Во всех случаях, полидисциплинарность - культурный диалог, приводящий к рождению нового понимания, вбирающего все существующие возможности. Это наглядно проявляется в исследовании, проведенным докладчиками. Их книга, несомненно, полезна и с точки зрения учебного процесса. Она чрезвычайно актуальна в наше время умножения всякого рода нигилистических конструкций и просто профессионального невежества. Современная история далеко ушла от своего прародителя Геродота и научилась осознавать историографический процесс как процесс культурного диалога.

E E E

Книгу И.М. Савельевой и А,В. Полетаева "История и время, в поисках утраченного" я буду рекомендовать и своим студентам - историкам (чтобы смолоду учились профессиональной саморефлексии) и своим коллегах - преподавателям философии. Рекомендовать не только как прекрасное справочное издание, но и как работу, дающую богатую информацию к размышлению.

Когда-то историк-медиевист Александр Иосифович Неусыхин писал о том, что "историческое мышление есть особый тип научно-философского мышления, являющегося продуктом понимания различных исторических образований во всей их конкретности, т.е. в их своеобразии и общности одновременно".

Люблю приводить эту мысль потому, что она отражает и мое видение связи философии и истории. Эту связь я рассматриваю в своих работах в контексте сопоставления наук, изучающих общество, как целостность. Есть по крайней мере три науки, которые исследуют общество как целостность - философия, социология и история. Все они изучают общество с разных сторон. Философия, социология и история -три аспекта, три способа видения одного и того же. Образно выражаясь, это три "линзы", через которые специалисты соответствующих областей смотрят на мир. Собственно же историческое видение общества - это видение в развитии и во всей конкретности и отдельных элементов исторической реальности и через них (поскольку в каждом элементе заключено единство субъективного и объективного, исторического и логического, общего, особенного и единичного - видение мира во всей полноте). Но это и означает, что подключение философской и социологической "линз" становится неотъемлемой принадлежностью исторического видения, "линзы" исторической. Только ставя перед собой философские и социологические вопросы при решении собственных задач, то есть представляя историческую конкретность как "высвеченную изнутри абстракциями, содержащимися в теории" (выражение М.А. Барга) - историк сможет увидеть всю целостность в существенных чертах. (Точно так же, как писатель через судьбу отдельного человека поднимает глобальную проблему, видит в "сиюминутном" "вечное" а художественное произведение, даже рассказ может приобрести философское звучание, поднявшись до больших философско-социологических обобщений).

Иными словами, если историк стремится к глубокому постижению любого фрагмента исторической реальности, он вынужден быть в известной степени и социологом и философом, одновременно оставаясь историком, то есть вынужден рассматривать свой предмет как бы через три совмещенные линзы. Философия тогда оказывается не где-то рядом с работой историка, а внутри его исследования и текста. Столь пространное изложение собственных взглядов, надеюсь, объяснит мои вопросы к авторам:

1. Авторы книги сразу оговариваются, что не будут заниматься проблемами философии времени, а лишь тем, используют ли историки и как в своей практике различные модели времени. Но правомерно ли такое заявление? "Вполне правомерно", - скажут многие читатели -"ведь они историки, а не философы". Но ведь авторы оперируют одним из коренных понятий человеческого бытия. Разве это не обязывает их не отсекать философского видения предмета исследования? К тому же само название книги, звучащее столь экзистенциально, казалось бы претендует на наличие в ней необходимого категориального анализа этих понятий. Поскольку конец XX века ставит перед людьми коренные проблемы человеческого бытия, которые ощутимо вплетены в живую ткань нашей реальности, то методологи - а авторы, как представляется, выступают не просто как историки, но как методологи, очевидно должны нацеливать историков на осмысление органического единства философии и истории.

2. Стремясь в контексте проблемы времени рассмотреть историю в пространстве социальных наук - истории и политологии, истории и экономической науки, истории и социологии, истории и психологии, истории и культурной антропологии, истории и психологии авторы не вводят в этот ряд рубрики "история и философия". Почему? Само раскрытие многоаспектной связи философии и истории в контексте проблемы времени обогатило бы книгу и сделало бы более адекватной ее названию.

Вызывает бесконечное уважение гигантский труд и огромная эрудиция авторов, к тому ж далеко не обделенных чувством юмора. Так на стр. 431 они пишут: "Попытаемся подвести некоторые итоги этого поистине бесконечного обзора циклических схем, который утомил читателя должно быть так же сильно, как и нас самих". На это можно бы ответить словами одного сотрудника некогда еще единого Института истории АН СССР: "Не говори о себе плохо, ибо люди будут повторять без ссылки на источник". Шутки шутками, но надо сказать, что в списке литературы в конце книги и в цитатах упомянуто немало философских работ. Так, авторы с симпатией цитируют мысли Р.Дж. Коллингвуда, который, как известно, не только был проникнут идеей единства философии и истории, но и воплощал в себе философа и историка в одном лице. Упоминаются и философские работы по проблеме времени, Однако осмыслению их, очевидно, препятствует установка на то, что с ними вправе обойтись как с чем - то, что лишь косвенно относится к предмету рассмотрения' Но - довольно критики,

Так, историк и журналист Алексей Савельев полагает, что интеллигенция должна направить свои усилия на создание духовных основ демократии, а "историческое образование должно фиксировать внимание на героических республиканских идеалах Греции и Рима, на гвельфских средневековых идеалах демократии (Флоренция), на аристократическом свободолюбии (Англия), на православном народоправстве и традициях свободы Северной Руси (Новгород и Псков) ".

Люди противоположной позиции и в прошлом предложат другие вехи. Однако все должны осознать настоятельную необходимость демократического по своей процедуре объединения вокруг решения насущных задач страны. Книга "История и время", на страницах которой объективно в диалог вступают разные концепции, воспитывает способность к восприятию иной позиции, к пониманию друг друга.