ПЛАНЕТА НА ЛАДОНЯХ

В ЗВЕЗДНОМ

Специальный корреспондент 'Красной звезды' Николай Тимофеевич Котыш знал Виктора до полета в космос. Встречался с ним и товарищами Виктора по отряду подготовки космонавтов. Помнит он один недолгий разговор в профилактории Звездного. Сумерничали. Почему-то погас свет, и, как водится в таких случаях, повели разговор о самом памятном событии в жизни.

Павел Попович рассказывал о том, как, будучи в истребительном авиаполку, он встретился с 'бесом'. В полете его МиГ вдруг закапризничал - не слушается рулей, и все тут. С трудом вернулся на аэродром и сел. Но когда инженеры проверили машину - никаких изъянов не обнаружили. Поднялся Павел вновь на высоту - та же история: несколько минут нормального полета, а затем самолет 'клюет' на нос. Опять с трудом приземляется и докладывает, что история с МиГом повторилась. Инженеры и техники вновь проверили истребитель до шплинта. Все в идеальном состоянии. Ситуация для летчика не из приятных. Не то чтобы сомнение в объективности доклада, а какое-то скептическое неверие в мастерство пилота.

Спас престиж летчика командир. Он сам решил подняться в воздух на том же самом непослушном МиГе.

Как решения прокурора, ждал Павел финала полета: И вот истребитель, странно вихляя, идет на посадку: Комполка благополучно приземлился, зарулил и, вылезая из кабины, сказал:

- Летчик прав. Рули на высоте шалят.

В общем, с превеликим трудом, но дефект был обнаружен. А над Павлом еще долго подшучивали - мол, на его машине поселился 'бес'.

Слушая эту историю, все от души смеялись, по-своему комментировали, но Виктор не проронил ни слова. Лишь когда до него дошел черед рассказать 'самое-самое', он, как бы желая услышать оценку тому летному событию, спросил:

- Так кому же надо верить - машине или человеку? Все замолчали. Кто-то, кажется Николаев, неопределенно заметил:

- Смотря с какой стороны подойти к этому:

- С любой стороны.

- Вначале верили машине, а потом мне, - напомнил затеявший разговор Попович.

- Ты, как всегда, мудрствуешь, Витя, - по-дружески упрекнул Пацаева Владислав Волков. - Все в жизни гораздо проще.

- Нет, не так просто, - возразил Виктор, - Вот был у меня случай. Вскоре после института. Пустячную работу выполнил. По моим расчетам, все как нельзя лучше. А проверил старший - не согласен. Допущена неточность. Техника вроде штука весьма конкретная, далекая от абстракции, а тут вроде каждый по-своему размышляет и оценивает.

Все проверил заново, доказательно расписал, как говорится, по нотам. И тут только заметил пустячный сбой. На семь минут работы. Не больше. Все исправил. Доложил. Просиял мой шеф. Смеется. Но мне не до смеха. Готов сквозь землю провалиться, А он говорит: 'Не расстраивайся. Я верил не в эту штуковину, - показал на мои расчеты, - а в тебя как инженера. Поэтому и возражал даже по пустякам. Хотя, собственно, в нашем деле пустяков не бывает'. Я понимал: это было утешительное слово многоопытного человека. Но знаете, о чем тогда подумал? Верить, верить надо в человека! Даже тогда, когда он сам перестает себе верить. Это не так просто. Ведь когда не ладилось с моими расчетами, рядом стояли такие же, как я, молодые инженеры, и старший мог запросто передать мою работу им. Но как бы потом на меня смотрел и он сам, и эти молодые мои коллеги:

Дали свет. Николай Тимофеевич посмотрел на худощавый профиль Виктора. Говорил он вроде бы спокойно, тихо, но волновался, может, как никто другой.

Он вообще запомнился Котышу именно таким - внешне сдержанным, немногословным, вроде бы даже замкнутым, но, случалось, вдруг все, таившееся где-то в глубине, выплескивалось наружу, и тогда настежь открывалась эта богатая, цельная натура.

Как-то Николай Тимофеевич заговорил с Виктором о 'старшей группе' космонавтов, об их взаимоотношениях с вновь прибывшими. Виктор, как всегда молча, посмотрел куда-то в сторону, а потом неожиданно спросил:

- Были у вас знакомые, которых бы вы немного побаивались?

- Побаивался? Да, был у нас учитель, физик:

- Нет, учитель - это не то. Вот близкий вам человек, а вы чуточку перед ним робеете: У меня были такие. Приятель в институте. Когда он начинал философствовать о бесконечности мира, о познании вселенной, о том, какой ему видится наша цивилизация через тысячи лет, меня брала оторопь. Я преклонялся перед Лешкой, он был моим кумиром. Вот о какой робости я говорю. Такое, а может, и более сильное первое впечатление произвел на меня Гагарин. Мы с ним впервые встретились на заводе, а потом здесь, в городке. Беседовали. Я о чем-то его расспрашивал. Он отвечал. Но, удивительная вещь, через два месяца, когда я узнал Юрия ближе, это первое чувство начисто испарилось. Не оказалось в нем того загадочно-философского Лешкиного многодумья, которое повергало меня в 'жуткий восторг'. Нет, здесь все оказалось гораздо проще и яснее. Это, прежде всего человек со всем житейским колоритом характера. Оптимизм. Юмор. Прямота суждений. Простота. Смелость. Умение держаться со всеми наравне. И какая-то почти детская непосредственность. Я счастлив, что встретил такого человека.

Потом говорил о Комарове:

- Есть в нем что-то от Королева. Глубина познаний, фанатическая преданность науке, технике.

Совсем коротко о других:

- Андриян Николаев?.. Этого никогда никакая слава не покалечит. Не поддающаяся такой болезни натура.

- :Паша Попович? По-моему, трудно встретить более веселого, дружелюбного и серьезного человека.

- Елисеев - инженер до мозга костей. Мыслитель, Многому у него учился. И еще у Феоктистова, настоящего ученого.

- Очень уважаю Леонова. Этого тоже слава не покалечит. Честная, открытая душа. Увлеченный. Мечтатель. Оптимист. И трудяга. С его энергией можно горы перевернуть:

Это он о своих коллегах. А что же они могут о нем сказать? Многое забылось, стерлось в горячей текучке повседневщины. Помнится одно: работа, работа, работа. Только в ней, напряженной и безостановочной, всплывают отдельные штрихи его характера.

Павел Попович:

- Знал бы - записал. А так все отрывочно, мимолетно. Помню, какую-то лекцию читал. Без конспекта. Малюсенькая бумажка, куда он заглянул всего раза три-четыре. И речь неторопливая, живая, образная. Таю и кажется, боится высокопарного, академического слова. Потом еще что: В беседе никогда никого не перебивал. Любил больше слушать, чем говорить. Однажды лишь сам заговорил первым. Шли мы по городку. Весна, теплынь, вот-вот яблоньки у профилактория зацветут. Остановился он возле яблони, почему-то вздохнул и заговорил о каких-то бузликах: 'У нас сейчас их уйма Сладкие:' Потом пояснил: это луковички подснежников. По весне они просыпаются, набухают соками, и деревенские ребята едят их как лакомство.

Виктор очень скучал по степи, говорил: 'Конечно, леса - хорошо; воздух, кислород, озон и все такое. Но в степи дышится легче. Простор!..'

Алексей Леонов:

- Если бы меня спросили, кто самый скромный из всех нас, побывавших в космосе, я бы прежде всего назвал Пацаева. Тут вот какая деталь: не просто человек обесценивает собственное 'я'. Нет, он знал себе цену, никому не позволял усомниться в своих достоинствах. Тут было нечто иное. И сознание, и вера в себя, в свои силы, и простая русская душа, начисто лишенная тщеславия. И еще уважительность. Он готов был откликнуться на любую просьбу, сделать для человека все, что в его силах. Это, видимо, идет от самобытной цельности натуры. И все же, мне кажется, мы не до конца еще познали пацаевскую натуру. Непонятно, как в нем уживались два, казалось бы, противоположных начала: доходящая до застенчивости скромность и истинно гражданская смелость. Да еще какая.

Помню, когда мы знакомились с новой космической системой, все были ослеплены ее невероятной сложностью. Познавая технику, открывали ее достоинства и недостатки. О первом говорили все, а о втором упоминали вскользь, не вникая в детали, - то ли еще не разобрались в изъянах до конца, то ли не хотелось, как говорится, портить общего впечатления. И вдруг наш тихий, молчаливый Витя Пацаев говорит с накалом в голосе: 'Что же вы молчите, ребята? Тут же кое-что надо менять, усовершенствовать:'

К нему прислушивались, признавали его нешумный, деловой авторитет. Откуда шла смелость мысли и суждений? По-моему, от главного человеческого качества - честности. У Виктора был честный, правдивый взгляд на работу, на взаимоотношения людей, на дружбу. Что еще в нем привлекало? Профессиональная эрудиция. Сильный инженер. Поразительно работоспособен. Всегда мы его видели с книгами. Его очень любил Сергей Павлович Королев. Он говорил нам: 'Учитесь терпению у Пацаева'.

Валентина Николаева-Терешкова:

- Мало его знала. Встречала редко. Но в памяти отложилось одно: впечатляющая, красивая скромность.

Константин Феоктистов:

- Скромность скромностью, но главное в нем - истинный авторитет инженера. Виктор был предан делу. Работать с ним было легко.

Виталий Севастьянов:

- Мы часто встречались с ним по работе. Главные наши разговоры - об удачах и просчетах на профессиональном поприще. Нет, говорили и о житейских делах, но все это как бы дополняло то самое сущее, чем он жил и ради чего трудился. По-настоящему умел ценить дружбу. Любил делать подарки.

Виктор Горбатко:

- Когда Пацаев начал готовиться к полету, он чаще обычного стал бывать в нашем городке. Но, удивительная вещь, его мало кто замечал. Надо же уметь быть таким инкогнито. Он бывал в профилактории, в столовой, на спортплощадке, но его присутствие не бросалось в глаза. Он здесь и не здесь. Некоторые наши сотрудники узнали, кто он такой, только после его полета. Словом, не любил быть на виду.

Мне кажется, что они в чем-то были антиподами с Владиславом Волковым. Я часто видел их в скверике Звездного. Порывистый, энергичный Волков бойко жестикулирует - что-то доказывает, Пацаев смотрит под ноги. Но вдруг Виктор поднимает глаза, что-то говорит негромко, но внушительно, и Волков разводит руками: мол, разговор окончен - убедил.

Николай Тимофеевич Котыш заметил, что молчание Виктора не всегда означало согласие. Умел он выслушать до конца, но, если видел чью-то неправоту, умел ее доказать убедительно, аргументированно. И страшно не любил резкости в разговоре. Бывало, кто-то из ребят сорвется, перейдет на высокую ноту, он неожиданно предложит: 'Пойдем скупнемся'. - 'Как скупнемся? Зачем?' - 'Ну, чтобы остыть немного'. Смех. Разрядка.

В предстартовую весну Виктор пишет маме: 'У нас все в порядке. Дети здоровы, мы тоже. Третью четверть в школе Дима закончил без троек, Светланка - на пятерки, как всегда'.

А через месяц к Виктору заехал в гости давний друг Иван Петрович Половина, теперь уже доктор географических наук.

'12 мая мы беседовали с Виктором до полночи, - пишет Половина маме, - обсуждали некоторые проблемы космической метеорологии. Он просил меня написать программу наблюдений за метеорологическими объектами из космоса.

На другой день я рано утром уехал, а он отправился на сборы (я догадался после) перед полетом.

Виктор не без оснований верил, что может выполнить большую работу, потому что был первоклассным инженером наземного космоса и считал полет в космос своим долгом'.

* * *

Виктор уже был на пороге космоса, а предпоследнее письмо маме от 19 мая наполнено обыденными заботами, спокойно:

'У нас, в общем, дела идут неплохо, если не считать того, что мы потихоньку переболели кто чем мог: Сам тоже чуть не заболел, но вовремя принял меры. На работу не хожу уже неделю, еле управляюсь с домашними делами и больными.

:в пятницу, наверное, поеду опять в очередную командировку:'

Далее: