Взрыв
СЕРЕГА (примирительно). Вы-то как в эту историю попали?
Ветеран хочет что-то сказать, но его опережает Артем.
АРТЕМ. Он у нас 4 ноября выступал. Родину учил любить. А нас вместо лекции в актовый зал согнали. Я уже тогда понял – не смогу взорвать. И мне нужен был упертый фрик. Чтобы не подвел. И он нам такое порассказывал, что я сразу понял – железный дед. Без рук, без ног – колобком прикатится, зубами рванет. И он согласился.
ВЕТЕРАН. Нас, сопляки, всегда учили жертвовать собой. Мы как войну выиграли? Голыми руками. «За Родину, за Сталина!» – и без оружия под танк. И застряли их танки. В наших кишках застряли. И мне ваши сантименты – пустой звук. Надо будет – ни себя не пожалеем, ни вас. Ясно, молокососы?
АКТЕР. А что вы там такого порассказали? Даже интересно!
ВЕТЕРАН. Про любовь я им рассказал. А то смотрю на их поцелуйчики в метро и на улицах, как они грушами друг на друге виснут… Щенки прыщавые. Тьфу… Отец мне рассказывал – царствие ему небесное.
ИРА. Про любовь – это интересно. Валяйте, чего там.
ВЕТЕРАН. Не буду я вам ничего рассказывать – не заслужили! Научитесь сначала фронтовиков уважать.
ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА. Пожалуйста, ради меня. Ради детей – Димочки и вот этого (показывает на живот Иры).
ВЕТЕРАН. Эх, не стоит, да ладно… Отец мой, а в Гражданскую ему было 17 лет…
ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА (перебивает). Ого. А вам-то сколько?
ВЕТЕРАН. Мне – восемьдесят. …служил в Уральском полку, в 30-й дивизии ВЦИК, командиром взвода при следственной комиссии. Однажды в арестантский вагон привели священника, его жену и дочь. Дочь, звали ее Оля, замечательно красивая, интересная. В гимназическом платье таком коричневом, с высоким стоячим воротничком. С длинной косой. Он сразу, значит, в нее влюбился по уши. А из следственной комиссии редко кто уходил живым, это правда.
Через два дня священника и его жену в расход отправили. Дочь же о расстреле ничего не знала. И мой отец объяснился ей в любви. А Оля – девка умная – предложила такой план: давай, говорит, сбежим, я тебе гарантирую жизнь и выйду за тебя замуж.
Мой отец ее сильно любил, но на предательство не пошел. Тем же вечером он узнал, что на следующий день ему придется девицу расстрелять – приговор следственной комиссии уже вынесен.
Делать нечего. Отец выпросил разрешение у начальства застрелить девицу самому, без солдат. В десять часов он пришел к ней и сказал, что 'побег' назначен на два часа ночи.
И тут она говорит отцу: 'Хочешь, я тебе докажу, что я тебя люблю, и отдамся тебе?'. Ну, он не отказался… Потом она, после, значит, моего отца все спрашивала: 'Скоро ли побежим?'. А ему с нею было очень жалко расставаться. Наступило два часа. И пошли они в лог у станции Оренбург, у депо, где всегда производились расстрелы. Вынул отец револьвер и пошел с ней. Когда спустились в лог, он поцеловал ее в последний раз, пропустил немного вперед и выстрелил в затылок. А потом проплакал до утра. И всю жизнь ее вспоминал. Это же была его первая любовь…
Пауза
ВЕТЕРАН. Вот это – любовь.
АКТЕР. Какое же счастье, что власть сейчас не у вас…
ВЕТЕРАН. Эх, дураки вы… Мы-то любить умели. Но для нас были вещи поважнее любви.
СЕРЕГА. Очень жаль, что были…
ИРА. Ну да, что вам после этого полный автобус укокошить – раз плюнуть.
ВЕТЕРАН. Там у онкоцента – взорвал бы. Мне восемьдесят – терять нечего. Взорвал бы – только не ее.
Пауза
АКТЕР. Как не ее? А кого? Это что-то новенькое.
ВЕТЕРАН. Что там у нас еще на этой площади?
АРТЕМ. Автосервис.
ИРА. Химчистка, ремонт бытовой техники.
СЕРЕГА. Городская радиостанция.
ВЕТЕРАН. Попал! А кто у нас сегодня в 16.00 должен был в прямом эфире выступать?
АКТЕР. Откуда ж мы знаем. Мы не слушатели, мы говорители. Разговариватели. Запутался.
ВЕТЕРАН. Осинкин. Наш местный олигарх. Депутат, благодетель. А кто ему написал письмо о Диме? Правильно, я написал. А какой плакатик вы, мамаша, должны были развернуть? А? Доставайте, доставайте – он у вас из сумки торчит.
Валентина Ивановна достает и развертывает плакат: «Если у вас хватит совести пройти мимо матери, у которой умирает сын – проходите!»
ВЕТЕРАН. Подошел бы Березкин – взорвал.
ИРА. Так там бы всех в клочья разнесло.
ВЕТЕРАН. А Бог правду видит. Глядишь бы, и обошлось, невинные души не пострадали бы.
А в автобусе – это не я. Эх, жаль, такая операция сорвалась.
АКТЕР. Вы просто Отто Скорцени. Или, как его, Штауффенберг. Это ж прямо кино получается – «Подвиг разведчика». Лихо!
БОМЖ. Так, вы не взрывали. А сработать бомба должна была по звонку с мобильника… (Обращается к Валентине Ивановне.) А кто у нас делал эти взрыватели и пульты-мульты? А, тетя Валя?
ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА. Я в этих ваших мобилах, айподах, джипегах не разбираюсь.
Все переводят взгляд на Артема.
СЦЕНА ШЕСТАЯ. СЕРЕГА
АРТЕМ. Серега делал.
СЕРЕГА. Я сделал взрыватель и установил приемник на банке. Срабатывание, я думал, по его звонку (показывает на Артема). О том, что он передал телефон деду (показывает на Ветерана), я не знал.
БОМЖ. А что ж ты тогда рванул к двери? Что ж ты запричитал? Ты же из автобуса свалить хотел!
СЕРЕГА. Ладно, скажу. Теперь-то уж чего скрывать. Я взорвал…
Пауза
Номер-то я знал – сам его ставил. Хотел взорвать эту дуру (показывает на Иру). Заодно взорвать. До кучи. Иначе эти бы вышли у онкоцентра (показывает на Артема, Валентину Ивановну и Диму).
ВЕТЕРАН. Вот кто мне операцию сорвал! Своих же друзей! Не понимаю я вас ребята. Пытаюсь понять, но не могу.
ИРА. Ты??? Ты? А всю ночь? Мы же с тобой всю ночь вместе провели! Это Юлька… Это Юлька его заставила. (Обращаясь к Ветерану.) Правильно, дед. Танками их надо давить. Катками. Трамваями резать. Мясорубками рубить…
АКТЕР. Вот это по-нашенски, по-шекспировски. Ира любила Артема. Разлюбила. Полюбила Серегу. Серега любил Иру. Разлюбил. Полюбил Юлю. И в четвертом действии – полный автобус трупов. Занавес.
СЕРЕГА. Мешала она мне. Очень. У меня сейчас такое… Не понять вам, не понять… Я-то случайно взорвался. Меня этот (показывает на Бомжа) не выпустил. Технология-то была простая: нажимаешь вызов номера телефона-взрывателя, подсоединенного к этой банке с нитроглицерином, и через минуту взрыв. Я так и сделал. Подъехали к остановке, поцеловал Ирку, кнопку нажал – думал, тут же выскочу, а она вдруг в меня вцепилась, как чувствовала. Пока вырвался, пока к выходу пробирался – этот урод дверь захлопнул.
АРТЕМ. Рискованный вариант. А зачем тебе вообще надо было в этот автобус лезть? Взрывал бы с остановки, из дома – да откуда хочешь.
СЕРЕГА. Во-первых, мне надо было всех в кучу собрать: маму с ребенком, тебя, Ветерана, Ирку. И сделать это можно было только в автобусе. Поэтому мне надо было находиться рядом. А потом я хотел посмотреть, как рванет.
АРТЕМ. Я тебя как в автобусе увидел, так и подумал: приехал полюбоваться…
СЕРЕГА. Не только. Стыдно признаваться… У меня камера была. Я собирался все заснять на видео. Знаете, за сколько бы я потом эту пленочку продал? А? 'Вы - очевидец'? Я все продумал – и алиби у меня железное. Пультик-то взрывной – у деда бы нашли. Так что – или бы определили взрыв по неосторожности, либо Ветерана бы за хобот взяли…
АРТЕМ. Жесткач, Серега… Круто ты с нами. Почему-то хочется тебе морду набить – не знаешь почему?
Чуть было не сцепившихся Серегу и Артема разнимают Бомж и Ветеран.
ИРА. Сволочь. Низкая, подлая сволочь.
ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА. Не знала, что на мне еще и заработают…
ИРА (Сереге). А какой ты со мной всю ночь нежный был! Какие слова говорил. И потом, когда мы целый час утром на остановке мерзли, автобусы все пропускали и пропускали, а ты мне все пел и пел что-то в уши – я думала, все – Юльки больше не существует. Думал, что ты опять мой. Я ж тебе про маленького нашего говорила…
СЕРЕГА. Не люблю я тебя. На хрен ты мне сдалась. Сравнила себя и Юльку! Коза кривая!
Пауза
СЕРЕГА. Боже, пойми и прости! Ты только меня поймешь, только ты. Поймешь – и простишь!
Еще вчера, вчера… (Смотрит себе на руки.) У меня рука еще теплая… Еще вчера я держал средний палец левой руки в ее жопе. Мы сидели вплотную друг к другу на широком кресле в темном углу кафе 'Япошка' на перекрестке Первомайской и Коминтерна. На нас не обращали внимания. Хотя, если честно, нам было уже безразлично. Ну, не то, чтобы совсем безразлично, – вовсю по фигу. У нас была страсть, хотя она называла это отношениями. Но в глубине души я подозревал, что это именно страсть. Такая страсть, после которой возникает обида на суетный мир, страх перед тобой, Господи, и взаимное удовлетворение, будто ты и она созданы друг для друга, будто лучшего придумать нельзя, будто палец в жопе – это вершина блаженства. Самое главное в такой момент – не думать о будущем, иначе можно сойти с ума. Отношения начинаются позже, тогда складываются новые привычки, правила, условности. Так и случилось. Я бросил Ирку, а Юлька – своего бой-френда.
На столе перед нами стоял чайник с плохим зеленым чаем, две чашки, лежали китайские палочки, в салфетнице – веером – зеленые салфетки. В глубине кафе суетились официантки: маленькие коротконогие казашки и косолапые татарки, приятные на лица девушки, улыбающиеся красивыми, белыми, но кривыми зубами. Мой средний палец левой руки шевелился в ее прямой кишке, и она смыкала глаза, широко открывала рот, говорила чуть слышно: 'Еще. Уже скоро. Еще'. И я старался еще. Потом она прошептала: 'Я кончаю'. Она на несколько секунд задержала дыхание, затаилась, ушла в себя, сжалась, потом облегченно выдохнула: 'Все'. Я сказал: 'У меня сейчас яйца зазвенят'. Она предложила: 'Пошли в туалет. Сделаю тебе минет' И мы пошли в туалет, закрылись в достаточно просторной чистой кабинке, она сняла с меня джинсы, трусы, присела на корточки, взяла в рот и стала работать. Я же посмотрел в потолок, – нет ли скрытой камеры. Потом залез руками под ее кофту, и стал трогать титьки, шевелить напряженные соски. И мне было хорошо, и был мир пластмассовый, и был бог игрушечный, и был свет электрический, и был кайф незабываемый.