Кто держит паузу

Наш переводчик, сделавший японскую версию 'Темы с вариациями', Миядзава-сан, и есть вице-президент фирмы 'Гундзося'. Сегодня он оживлен, даже улыбчив, что, признаться, бывает не часто. Показывает красиво изданные книги: вот Шукшин, Астафьев, Распутин, Гиляровский. Все это сделала 'Гундзося'- перевод, составление, издание, оформление… 'Гундзося' молода, ей всего три года. А вот и стопки журнала ' Советская литература'. Миядзава ведет меня за загородку - тут на двух квадратных метрах склад. Стопки, пачки тех же книг. Ах, как все это непросто. Вот пачки для отправки в магазины. Бог уже вернувшиеся пачки тех же книг. Возврат. Не куплено. А тиражи крайне малы.
- Как? Не куплен тут же Распутин, Астафьев?
- Да, не куплен. Всего несколько книг продали.
Выходя из метро, там же, под землей, я наткнулся на несколько крутящихся этажерок с географическими брошюрами. Стал смотреть - искал путеводитель по Токио. Когда уже шел к кассе, увидел, что этажерки - только прихожая, а сам магазин чуть дальше. Зашел. Засверкали глянцево, заманчиво сотни, тысячи обложек. Красиво, очень красиво, но непонятно… дальше…. английская литература, французская… журналы мод, косметики-мужские, женские, японские, переводные, на других языках, снова несколько тысяч японских названий, детские книги - тысячи, альбомы по искусству… Кто из художников и итересует вас ? Любой тут есть. Импрессионисты, кубисты, старые итальянцы, Поллок, Сальватор Дали- два тома, каждый килограммов по пять, старое японское искусство, китайское, современное европейское, русская икона… и дизайн… десятки огромных роскошных альбомов, по современному дизайну: исследования, монографии, каталоги. Я выполз из магазина часа через два и обнаружил, что на улице уже ночь. Вот в это книжное море и кидает молодая 'Гундзося' свои русские томики.. Кто выудит? Кто выложит две тысячи иен, чтобы прочесть о том, как Сергей Иванович Кудряшов пошел делать уколы в райбольницу, а сестричка не могла никак нащупать вену? Русские, живущие в Токио? Да. Они захотят это прочесть, но они купят в другом магазине это же на русском языке. Изучающие русский язык и преподающие его - конечно, но и они предпочтут оригинал.
К кому же вы адресуетесь в этой стране, ломящейся от товаров, где на любом углу тебе предлагается бесконечный выбор, скажем, обуви - любых цен, качеств, стран, фасонов - и тебе ее вежливо завернут раз и два и дважды завернутое еще погрузят в красивый блестящий мешок с ручками… К кому адресуетесь вы с рассказом о том, как Сергей Духанин достал по случаю сапожки жене, и как они не налезли, и как эта покупка растопила что-то в душах и сблизила вновь немолодых уже людей?
Миядзава-сан смотрит куда-то вбок, пожевывает губами. Вот-вот заговорит, но… ни слова. Пока он молчит, стоит немного рассказать об этом человеке.
Когда-то он несколько лет работал в Москве, в издательстве 'Прогресс'. Москву знает и любит. И его знают здесь. Сохранил многие связи с тех времен. С театром связан давно и прочно. Был актером, был режиссером. Рассказывает, что в юности мучился от своей стеснительности, скованности на людях. Однажды случайно познакомился с книгой Станиславского. Сперва увидел в ней просто рецепт освобождения от зажима. Потом увлекся и психологической сущностью книги. Именно через нее пришел к русскому языку и к театру. Он вступил учеником в известную труппу 'Мингей'. В университете изучал русский. В результате обе страсти сложно сплелись в этом человеке. Он терпеть не может кино и никогда не ходит его смотреть. В театр тоже ходит редко - во всяком случае, сколько мы с ним ни сговаривались вместе пойти в театр, он всегда в этот день заболевал - симптоматично. И вместе с тем он именно страстно относится к театру. Он переполнен театральными планами, привозит в Токио все новое, что появляется в советской драматургии, организует переводы, сам переводит. Увлекшись какой-нибудь пьесой, старается увлечь ею актеров или труппу. Это он был инициатором и практическим исполнителем затеи с постановками А. Эфроса в Японии. Он же был и его переводчиком на протяжении всей работы. Он преподает, переводит, ведет деловые переговоры, то и дело летает в Москву и обратно: составляет контракты, уговаривает, объясняет, связывает людей, укрепляет нить доверия. В своем скромном костюме, в несогревающем плаще, без головного убора, всегда без галстука, с расстегнутым воротом (а в Японии галстук - первый признак солидности и серьезности) - он едет из края в край огромного города.
Токио ночью, последней электричкой, потому что не все дела еще сделаны, очень усталый, но неостановимый. На своей машине он встречает гостей в аэропорту, а путь далекий и дорогой - дорога платная. Он готов тратить время и средства, чтобы показать гостям древний Киото или Камакуру, чтобы поразить японским обедом на высоте пятьдесят второго этажа, откуда открывается панорама бесконечных огней одиннадцатимиллионного города. Но в кем нет ничего от веселого, благостного, хвастливого гида. Миядзава - оригинальный человек. Суровый философ с критическим складом ума. Он не любит богатство, любые излишества раздражают его. Он вспоминает Токио времен свой юности - малоэтажный, голодный - и говорит, что тогда больше было духовности в людях и в этом городе.
Он живет не по общим законам. Невероятная японская техника, столь развитая, приспособленная для самых разных потребностей и интересов человека, столь знаменитая во всем мире, столь недорогая, в конце концов, чужда ему. Впрочем, хочу заметить, что все люд и моего круга общения имеют куда меньше техники дома, чем московские люди искусств и неискусств тоже. На купленную мной телекамеру мои театральные коллеги смотрели с тем же любопытством новичков, что и я,- какая игрушка, как сделано, откуда только такие берутся'?
Духовность бедности, скромности? Кто же будет слушать проповедь самоограничения, когда город лопается от богатства? Когда реклама выдумывает и открывает все новые потребности и способы их удовлетворения? Когда мудрость жизни вмещается в сто полезных советов, в тысячу полезных советов, в миллион полезных советов? Когда начинает казаться, что сама философия с помощью научных компьютеров вот-вот вместится в один огромный рекламный проспект?
Миядзава-сан молча шевелит губами. Думает.
- Богатство-это временно, а философия понадобится люд ям, когда настанут другие времена,- говорит он наконец,- Поэтому надо, чтобы кто-то ее хранил и развивал.
Б прошлом году в Москве у него выдалось два свободных дня. Он сел в самолет и полетел в Иркутск - познакомиться с В. Распутиным. Они провели вместе день. Еще через день я имел с Миядзавой деловую встречу. Он был переполнен разговором с Распутиным. И вот теперь он показывает мне текст повести Распутина 'Пожар'. Он переводит ее для своего журнала. Трудный язык. Сложная, длинная фраза, много особенных оборотов, редко употребляемых слов. Миядзава мучается. Спрашивает:
- А это что значит, а это как понять?
- Вы думаете, эта повесть привлечет покупателей?
- Не знаю. Не думаю. Но ее надо перевести. Это важно.
- Что вас лично в ней привлекает, вы могли бы сформулировать?
Долгое молчание.
- Чистота намерений автора.
Миядзава и его супруга Митико и его друзья - не зарабатывают деньги. Они их тратят на дело, которое считают делом своей души. Возникает возможность- и вот два друга создают эту самую 'Гундзося комнани лимитид'. Балансируя на грани разорения, не поступаются ничем в своих убеждениях.
Идеалисты? Упрямцы? Непрактичные люди? Моралисты?
В газете появляется объявление: состоится концерт в непривычном здесь жанре - артист из СССР покажет 'Театр одного актера'. Будут исполняться Пушкин, Шукшин, Зощенко, Пастернак. Снят зал на двести мест. Рассчитываем, что соберется человек сто - знакомые русские из университетов. Ну и еще кто-нибудь. К удивлению, зал переполнен. Я готовлюсь к выходу. За кулисы входит молодая японка и, извинившись, становится на стул, чтобы достать что-то, горой лежащее на шкафу. Я вскакиваю, чтобы помочь. Что это? Подушки для сидения на полу. Берет несколько пачек. Сидят на полу во всех проходах, стоят у стен. Концертный зал находится внутри универмага - как большинство театральных и концертных залов Японии внутри отелей, деловых бшадингов, универмагов. Мы с Миядзавой идем по мебельному этажу гигантского магазина. Отбираем мебель для концерта. Есть из чего выбрать. Тут любые стили и размеры. Вот этот столик пойдет для Пушкина, этот-для Шукшина, эти стулья, это кресло… Хозяева не очень понимают цель нашего визита* но вежливы и мебель одалживают.
Воскресенье. Гудит многотысячная толпа в километровом зданки. Сейл-распродажа по удешевленным ценам. Зима кончается. Уже 19 января. Весна на носу - через три недели зацветет вишня. Толпы людей. Все движется - эскалаторы, лифты, продавцы, покупатели' мобили - красивые 'вечнодвижущиеся' металлические фигурки на батареях. А в зрительном зале неподвижно застыли более трехсот человек. Знающие язык, чуть знающие и вовсе не знающие. Три часа с лишним идет концерт. Аннотации Миядзавы, мое исполнение.
Потом, после перерыва,- наш диалог с Кома-ки-сан о будущем спектакле, о театральном деле. Я вижу в зале всех моих сотрудников - в выходной день они все явились сюда (ни слова по-русски не знают, кроме 'здравствуйте' и 'спасибо'). Пришли поболеть. Пришли и актеры. Приехали за сто километров из другой префектуры мои попутчики по самолету - молодые супруги Инокучи, приехала переводчица Сакурай из Осаки. Большой группой явились мои знакомые по университету 'София' - я там выступал.
Слушают внимательно. Реакций почти никаких, к чему я. естественно, заранее себя готовил. Возле зала - маленький книжный базарчик - издания 'Гундзося'.
После антракта спрашиваю Миядзаву:
- Покупают?
- Мало. Но купили. Может быть, после
Шукшина?
Читаю 'Сапожки': 'Ездили в город за запчастями, и Сергей Духанин увидел там в магазине женские сапожки. Захотелось купить такие жене. Надо хоть раз в жизни, думал он, сделать ей подарок и, главное, настоящий красивый подарок'.