Александр Козырев «Страна поэтов»

Подвальчик в Малом Доме Творчества. У одной из кулис стоит шкафчик без дверцы, в котором навалены груды бумаги. Посредине сцены стол. За столом сидит Неприходько. Это пожилой мужчина маленького роста. Слюнявя палец, он перебирает кипу бумаги и что-то бормочет себе под нос. На столе в небольшой рамочке стоит портрет Псевдова. В отличие от Вычурных, у него человеческие черты. Спиной к зрителям так же в два ряда расставлены парты. За одной из них сидит Анна Флюгер - девушка лет семнадцати. На парте разложены ее стихи, над которыми склонился лысый критик - мужчина лет сорока пяти.

Лысый критик (менторским тоном): Сама-то видишь? Тут ритм срывается. А вот это не очень благозвучно. А вот эту мысль читатель вообще может не понять. Обязательно нужна какая-нибудь сноска или, там я не знаю, эпиграф какой, что ли?
Анна Флюгер: Ой, правда! И как это я сама не заметила! Спасибо!
Неприходько (вдруг поднимая голову и оторвавшись от бумаг): Ну что, еще подождем?
Лысый критик (смотрит на часы): Так времени-то уже пять, так не знаю.
Анна Флюгер: Ой, действительно. А я сегодня тороплюсь.
Неприходько: Ну, минут пять подождем, может, кто еще придет.
Анна Флюгер: Ну, хорошо, подождем.
Неприходько (выхватив из пачки какой-то лист и показывая его): Но ведь сколько можно говорить! Договорились же - не больше одного стихотворения на лист. Нет, все равно ляпают! Вот Тимофей Лукич Псевдов никогда себе такого не позволял. О, это был человек высокой культуры! А как он любил родную страну! Вот помню еще лет двадцать тому назад…

Его воспоминания обрывает стук. Как и в прошлый раз, сначала слышится голос Горислава: 'Можно?', затем появляется он сам.

Горислав: Здравствуйте.
Неприходько: Здравствуйте, здравствуйте. Вы к нам?
Горислав: Да, я вот…
Неприходько: Ну, присаживайтесь. Мы пока еще ждем, у нас народ медленно собирается.

Громко входит молодой критик, слегка запыхавшись, на ходу сбрасывая куртку и шарф.

Молодой критик: Простите, я задержался.

Увидев его, Горислав срывается с места и, подбежав, протягивает ему руку.

Горислав: Здравствуйте!
Молодой критик: Добрый вечер. Хорошо, что пришли.
Неприходько: К нам, стало быть? Ну, юноша, расскажите о себе: кто Вы, что Вы.
Горислав: Горислав, студент третьего курса университета.
Неприходько: Горислав? Имя какое необычное. 'Горе' и 'слава', стало быть. А университет - наш, тот самый? Ну, у нас в партии есть выпускники. Вот Лилечка, журналистка, что-то она сегодня задерживается. Почитаете что-нибудь?

Горислав смотрит на молодого критика, как бы ища у него поддержки. Тот одобрительно кивает.

Неприходько: Ну же, смелее! Не знаете, что выбрать?
Горислав: Да нет, жду, пока вы достанете печати и амбарную книгу.

Лысый критик и Анна Флюгер начинают смеяться, Неприходько и молодой критик улыбаются.

Лысый критик (сквозь смех): Печати и амбарная книга! Молодого человека, значит, покромсали бивни Бивнева! Как я сострил!
Неприходько (сдерживая улыбку): Тише, тише. Некрасиво так себя вести. (Гориславу). Побывал ты, выходит, у Бивнева? (Студент кивает). Бедняга, бедняга. Видите, что делается? Теперь юноша думает, что и везде так. Печати на стихи ставить - ну это ум надо иметь? Нет, у нас здесь все по-другому. Посещение свободное, никаких журналов, протоколов. Да и к новеньким мы по-доброму относимся. Так что не стесняйся, прочитай что-нибудь.
Горислав (слегка приободренный, расправляет плечи и начинает читать уверенным голосом):
Еще с зачатия времен,
Еще Земля не зеленела,
Лучистый День был в Ночь влюблен,
Узрев ее принцессой белой.
Но проходя по пол-Земли,
Закатом падал, опустелый.
И Ночь достигнуть не могли
Амура ласковые стрелы.
Еще развития ступень
Не перешла Земля-планета,
Любовь, сменяя Ночь и День,
Рождает смену тьмы и света.
Любовь! Ее не превозмочь,
Когда сольются День и Ночь.
Неприходько: Ну, ребята, вот давайте поговорим. Что можно сказать молодому человеку?
Анна Флюгер: Ой, а мне так все понравилось, такое красивое стихотворение! И главное - про любовь!
Лысый критик: Да нет, тут есть к чему придраться.
Анна Флюгер: Ну, конечно, видно, что Горислав еще ищет себя, но ведь это только первые шаги. Вот когда я только пришла в партию….
Неприходько (лысому критику) : А к чему, говоришь, придраться можно?
Лысый критик: Нет, ну 'любовь-морковь' – это все понятно, просто столько уже об этом написано и сказано, что я иногда думаю: вот если бы Ромео не бросали Джульетт, о чем бы вообще писали некоторые поэты?
Горислав: Но Ромео не бросал Джульетту. Напротив, он отдал жизнь, чтобы с ней не разлучаться.
Лысый критик: Нет, ну я образно. И потом вот эта форма стихотворная - затянуто немного. Стихотворение должно быть короче и проще. А рассуждая на извечные темы, можно влезть в такие дебри…
Горислав: Разве кто-то определял круг тем, на которые стоит писать? И что касается формы: ведь это - сонет. В нем всегда четырнадцать строк и определенный тип рифмы.
Лысый критик: Тогда я не знаю, сноску надо или эпиграф какой, что ли.
Молодой критик (поднимая руку): Можно я скажу?
Неприходько: Да, конечно.
Молодой критик (встает в полный рост рядом с Гориславом): Вот здесь была сказана фраза об опасности влезть в дебри. По-моему, мы с вами уже начинаем влезать в дебри, когда слишком много внимания уделяем форме. Заметьте, содержательная сторона не менее важна, и в этом стихотворении она есть. Что касается сносок и эпиграфов - было бы, наверное, глупо, если бы все недосказанное расшифровывалось автором в таком виде. А насчет простоты и краткости до нас с вами сказали мудрецы: 'простота - удел гения'. Не думаю, что кто-то из здесь присутствующих рискнет назвать себя таковым. И потом, сколько читателей, столько и мнений. У меня все. (Садится на место).
Неприходько: Что ж, Горислав, мы - не партия Вычурных, постановлений не выносим. Пока походи, прислушайся. Душа у твоих стихотворений есть, ну, а форма… Любовь - действительно тема извечная. Сам Тимофей Лукич о ней писал. Вот послушайте (Достает из портфеля книгу, надевает очки и читает вслух)….
Любовь, чудесная любовь!
Она волнует в жилах кровь,
Какой-то ангел или бес
Тебя возносит до небес!
И позабыт покой и сон,
Когда ты глубоко влюблен,
И мир улыбкою расцвел,
Коль ты любовь свою обрел.
Восемь строк, а как сказано! Я горжусь, что был учеником этого человека. Кстати, следующий год мы объявим именно годом Псевдова.
Горислав: Простите, но вроде бы партия Вычурных…
Неприходько (раздраженно): Да это я все знаю! Но это просто кощунство. Кто такой Вычурных? Он и жил-то тут всего несколько лет. Другое дело - Псевдов, всю жизнь воспевавший родной край! Они пусть чтят своих кумиров, а у нас идеалы другие.
Лысый критик: Кстати, видел тут новый сборник самого Бивнева. Долго смеялся. Вот, сейчас прочитаю. (Открывает замусоленный блокнот и, хихикая, цитирует). …
'Распластанное чрево дня
Накрыли хищной пастью ночи,
Где Нострадамус, нас пленя,
Свои пророчества пророчит,
Где Люцифер позвал на пир,
Где чьи-то тени ждут побудки,
Где пляшут Данте и Шекспир
Под наши яростные дудки.'
Так вот я написал пародию. (Перелистывает еще несколько страниц).
Над утра получахлым телом
Улыбка вечера в два зуба,
Где Нострадамус пишет мелом
Свое пророчество так грубо,
Где дьявол закатил банкет,
Где тени дремлют на подушке,
И где танцуют под куплет
Державин, Лермонтов и Пушкин.
(Заканчивая читать, снова разражается хихиканьем).
Неприходько (Гориславу): Это наш поэт-пародист.
Горислав: Я всегда считал, что пародия должна быть написана тем же размером, что и оригинал с соблюдением количества строк и типа рифмы. И потом, смысл пародии - высмеять, а здесь я увидел только то, что Вы вторите чужому дурному вкусу.
Лысый критик: Высмеять? Почему сразу высмеять? Пародия - это же подражание. А насчет размеров - ну, я так не считаю.
Анна Флюгер: Ой, а я так смеялась, так смеялась.
Молодой критик: Над пародией или над оригиналом?
Анна Флюгер (вопрос вызвал у нее замешательство): И над тем, и над другим. (Смотрит на часы). Ой, на-а-ро-од, мне пора. Можно я побегу?
Неприходько: Да, конечно. Учеба - все понятно.

Студентка уходит. Едва не столкнувшись с ней, из той же кулисы появляется Иннокентий - мужчина лет около сорока, высокого роста. Входит, как бы извиняясь. Говорит тихо, бормоча себе под нос.

Иннокентий: Здравствуйте. Не помешаю?

Увидев его, оба критика переглядываются. Сам Неприходько на мгновение отводит взгляд куда-то в сторону.

Неприходько: Проходи, проходи.
Иннокентий (кивает по очереди всем сидящим): Здравствуйте. Здравствуйте. (Снимает с плеча сумку, раскрывает ее. Движения его неуклюжи. Что-то достает из сумки) Вот я тут принес, может, кто-то заинтересуется. Новый сборник вот выпустил. А это вот кассета - тут я читаю стихи классиков. Может, кто-то хочет почитать, послушать?

Оказывается между рядов с разведенными руками. В одной руке лежит сборник, в другой – кассета. Протягивает руки перед собой. Со стороны поза напоминает просящего милостыню.

Неприходько (хлопнув в ладоши): Что ж, сделаем перерывчик.

Оба критика встают со своих мест и, сгруппировавшись вокруг Неприходько, приглушенно о чем-то беседуют. Горислав остается сидеть. Иннокентий, видя, что его не особо замечают, подходит к студенту.

Иннокентий: Может, Вы возьмете?
Горислав: Ну давайте.
Иннокентий (взволнованный тем, что хоть кто-то проявил к нему интерес, дрожащими руками кладет перед Гориславом кассету и сборник). А Вы - новенький?
Горислав: Да, вот присматриваюсь пока.
Иннокентий: Понятно. А тут вот у меня сборник новый и кассета - стихи классиков читаю.
Горислав: Хорошо, хорошо, я послушаю.
Иннокентий: Ну, спасибо заранее. Иннокентий (Протягивает руку для знакомства).
Горислав (пожимая протянутую руку): Горислав.
Иннокентий: Имя какое необычное. 'Горе' и 'слава'.
Горислав: Не знаю, как там насчет славы, а вот горя уже хлебнул, пообщавшись с Бивневым.