'Донские Ведомости' ?263, 17/30 ноября 1919, с.1 *

 

Итоги дней 5-7 ноября

Кубанские события пришли наконец к благополучному завершению и становятся отныне достоянием истории.

Все хорошо, что хорошо кончается. И как это ни парадоксально звучит, хорошо даже то, что в Париже подписали договор - или 'проект договора', как с точностью заправских юристов называли его некоторые представители кубанской делегации на Войсковом Круге, - дипломатические представители 'Кубанской республики' с меджлисом 'Горской республики'. Право же, хорошо, что это случилось, и хорошо, что самые ревностные и яркие 'вожди' казачества - кубанского и отчасти донского - вынуждены были, ограждая своих единомышленников от обвинения в политическом предательстве, изображать их актом легкого поведения в политике. Ибо существо договора все-таки было конфузно.

Отныне диапазон сверхдемократических, самобытно демократичес-ких голосов, допускавших единство России только 'с перегородками', гордо настаивавших на 'принципе согласия, но неподчинения' - примет более умеренные размеры, а федералистический авантюризм, или авантюристический федерализм, будет отодвинут в надлежащее место. Отныне в здоровое русло серьезного обсуждения и деловой работы войдут вопросы краевого самоуправления и создания твердой и авторитетной власти на Юге России. Отныне сознание ответственности переживаемого момента из области празднословия переходит в область действительного служения великому делу воссоздания России.

Кубанские события стали достоянием истории. Но поучительное значение их, с ними связанных фактов и им сопутствовавших явлений остается не только сейчас, но и пребудет на долгое время.

Это был кульминационный момент борьбы двух политических течений, вышедших из нашей революции, - одного, выдвигающего на первый план свой демократизм, идею народоправства, весьма самобытного и своеобразно толкуемого, и осуществление его мыслящего в России единой, 'но с перегородками', - и другого, ставящего превыше всего достижение единой святой цели - воссоздания России без уступки кому бы то ни было хотя бы пяди русских земель, без обязательств перед кем бы то ни было, с государственным порядком, не угнетающим ни одного класса или группы населения; порядком тоже демократичес-ким, но менее членовредительным, чем 'федеративный' порядок перегородок.

Но не только в этом споре и этом столкновении двух течений заключается интерес минувших дней. Назидательное значение их лежит и в том отношении, которое проявила к жгучим вопросам этих дней рядовая масса законодателей и которое могло служить до известной степени отражением взглядов и настроений народного пласта, являю-щегося фундаментом государственности и на своих плечах несущего сейчас главную ношу по воссозданию России. Эти дни выяснили, что политические 'вожди', точнее - парламентские лидеры наши, - не вполне обладают силой подлинного властвования над умами, способной вести серую массу от словесных упражнений к делу. Похоже было, что не глубина мысли, не признанная ее ценность, а звучащая сила слов, звонких и непонятных, вроде того диковинного слова 'сикамбр', которым где-то у М.Горького щеголяет какой-то сверхсвободный босяк**, действует иногда на доверчивые умы, боящиеся показаться отсталыми или тупыми. И хорошие, простые здравомыслящие люди с усилием, доходящим до пота, блуждают в лабиринте состязаний о федеративной республике и суверенных правах - состязаний, страстностью своей напоминающих приснопамятные дебаты товарищей и полутоварищей об отдании военной чести.

Были в эти дни (5-7 ноября) прений о суверенных правах Кубанский республики моменты комические и трогательные одновременно. Представитель кубанских горцев Кара-Мурзинов, глубокий старик, начав читать на бумажке заготовленную речь, споткнулся на первых выспренных словах, махнул рукой и заговорил задушевным тоном о том, что невыносима стала жизнь, несмотря на все 'завоевания' революции, на все демократические приобретения. Приедешь в аул, все одно твердят: 'дедушка, хлеба нет, рубашка нет, довольно забастовка'... Это была речь по поводу... нарушения суверенных прав Кубани.

Сходя с вершины академического спора о суверенных правах к простым отношениям повседневности, прения сводились к взаимным счетам, накопившимся за время совместной жизни и работы сил, созидающих единую Россию.

С одной стороны, обидой почиталось то, что был приказ там, где должна бы быть дипломатическая нота или что-то в этом роде, во всяком случае, не приказ, существо и форма которого являются преждевременным отрицанием суверенных прав пока самостоятельно действующих политических образований. И приказ этот по связи с другими менее существенными, но нередкими проявлениями абсолютистского тона является признаком недостаточно уважительного и бережного отношения к казачьему политическому правосознанию, безапелляционным вторжением в область жизни, не подлежащую стороннему вмешательству. Конечно, такой тон, вызванный, м. б., необходимостью, не способен упрочить того цемента, которым держится и крепится совместная боевая работа сил, созидающих единую Россию. Он возбуждает чувство протеста, до поры до времени скрытого, он родит тайное раздражение, за которым забывается и величие цели, и ответственность момента.

Рядом с этим открыто и честно была выяснена другая сторона медали - утрата чувства ответственности не только за слова, но и за действия: кубанская делегация настоятельно подчеркивала, что она уполномочена просить содействия у Войскового Круга по вопросу о приказе (или точнее о приказах, ибо в вопрос вошел и приказ ген. Врангеля*), не входя в рассмотрение договора Быча** по существу, а касаясь лишь его формальной стороны. Как ни простодушно и доверчиво большинство Круга, как ни готовно он идет иногда за лидером, обладающим даром гладкой фразы и наигранным пафосом, но свести вопросы к детской игре 'в зайцы', к спору о том, на 'сале' или 'не на сале' пойман убегающий игрок, - тут расчленить вопрос на такие тонкие прослойки решительно не удалось*.

Появление на Круге ген. Деникина** смахнуло все усилия кубанской делегации и сторонников отстаиваемой ею точки зрения, как карточную постройку. В его потрясающей речи перед Кругом во весь рост встали единственные подлинные суверенные права - права распятой России. Когда-то пошатнулись казаки в своей преданности великой родине из-за жалованья и других мелочных счетов. Это было под стенами Кремля в эпоху лихолетья. И вынес тогда инок Авраамий Палицын церковные сосуды и предложил их казакам в уплату жалованья. Встрепенулась совесть казацкая, загорелось сердце огнем бескорыстного воодушевления при виде этой святыни, и уже не было больше помину ни о деньгах, ни о взаимных счетах...

Ген. Деникин показал другую святыню: язвы распятой родины. И сказал, что за полным обретением ее, святой, единой, великой России, он пойдет раз избранным путем до конца, доколе Господу Богу не будет угодно прервать его жизнь, и перед этим словом, твердо сказанным словом истинного подвижника и подлинного борца за святую идею, померкла вся словесная труха 'вождей' казачества - один из них именно так определил себя и своих единомышленников, подписавших 'проект договора'. Пустозвонная фраза потонула в одном могучем слове правды и великой жертвы - как в трубном гласе тонет мышиный писк...

 

 

-------------