По поводу статьи М. М. Постникова и «культурно-исторических» публикаций его последователей

А. Л. Вассоевич

Вопросы истории естествознания и техники. 1984, № 2, 114–125

Летом 1982 г. в журнале «Техника и наука» была напечатана статья «Величайшая мистификация в истории?» [1, с. 28–33], ошеломившая многих. М. М. Постников, отрицая существование античности, одним махом попытался  зачеркнуть три тысячелетия в развитии мировой цивилизации. Казалось бы, эта «величайшая» культурно-историческая ампутация столь абсурдна, что не следует придавать ей серьезного значения. Ведь прежние сочинения М. М. Постникова и его последователей [2, 3] уже были развенчаны на страницах ведущих советских исторических журналов [4, с. 171–195; 5, с. 70–82]. Однако идеи М. М. Постникова приобрели известную популярность среди неспециалистов в области общественных наук. Журнал «Техника и наука» предоставил им возможность публиковать статьи, в которых (в полном согласии с концепцией М. М. Постникова) утверждалось, что античной артиллерии существовать не могло [6, с. 30–33; 7, с. 36], что кумранские рукописи подделаны в 40-х годах нашего века [8, с. 28–30], что радиоуглеродные датировки неправильны [9, с. 31–32], что греческого огня никогда не было [10]. Именно обилие подобных публикаций заставляет нас вновь вспомнить «Величайшую мистификацию в истории?», которая послужила для некоторых любителей всевозможного рода ниспровержений заразительным примером, и посвятить настоящую статью критическому разбору «Величайшей мистификации…», а также анализу феномена Постникова.

Уверовав (под влиянием книг Н. А. Морозова [13–15]), что античности никогда не существовало, М. М. Постников решил упразднять античные «документы». Таковые действительно не дают «цепочки последовательных копий от античности до момента… тиснения на типографском станке», но А) недостающие звенья методами современной филологической науки восстанавливаются не менее уверенно, чем, скажем, недостающие части скелета в палеонтологии, и Б) многие античные «документы», в том числе литературные памятники, дошли до нас в более или менее дефектных экземплярах, древность которых — вне сомнения.

М. М. Постников (сознательно или по незнанию?) умалчивает о существовании так называемых «вспомогательных» исторических дисциплин, которые давно выработали совершенные методы датировки. Точность палеографических датировок подтверждается множеством датированных рукописей, а также психологически и биологически обусловленной динамикой изменения форм письма во времени. Если же — следуя «методикам» М. М. Постникова — объявить их поддельными, остаются естественно-научные методы определения возраста памятников [14]. Вообще же, неизвестных М. М. Постникову фактов так много, что невольно возникает вопрос: как можно, выхватывая разрозненные сведения, строить на их основе «концепцию», противоречащую всей совокупности исторических источников? Даже поставив под сомнение подлинность рукописей, нельзя отмахнуться от памятников материальной культуры. Достаточно усомниться в историчности Цезаря — и встанет задача доказать неаутентичность сотен надписей, десятков скульптурных и архитектурных памятников, тысяч монет.

С удивительной небрежностью оперирует М. М. Постников и фактами средневековой истории. Проиллюстрируем это на примерах, взятых из «Величайшей мистификации…».

М. М. Постников говорит: «Рукопись Тацита его открывателю Поджо принес около 1425 г. какой-то безвестный монах из какого-то северогерманского монастыря; имя монаха и местонахождение монастыря Поджо никому не сообщил». (Подтекст этого пассажа «…сочинения Тацита являются умелой фальсификацией, сделанной Поджо, который как раз в момент „открытия” им Тацита отчаянно нуждался в деньгах».)

В действительности Поджо Браччолини в 1425 г. лишь начал переговоры о приобретении уникальной рукописи «Opera minora» Тацита. От монаха Хершфельдского аббатства (монастырь расположен близ Фульды) Поджо получил лишь инвентарный список, в котором упоминались малые произведения Тацита. Во время трудных переговоров монаха пытались склонить к тому, чтобы тайно привезти рукописи в Рим, но дело так и не увенчалось успехом. Только через 30 лет папа Николай V отправил в Хершфельдское аббатство специального посланника и получил драгоценные рукописи. Что же касается «Анналов» Тацита, то первые шесть книг этого произведения были доставлеиы в Италию в 1508 г., т.е. через полвека после смерти Поджо [15, с. 81].

Важнейшими рукописями, сохранившими нам труды Тацита, являются Codex Laurentianus 68, 1, т.е. Mediceus I (единственный источник для первой половины «Анналов») и Codex Laurcniianus 68, 2, или так называемый Mediceus II (источник II части «Анналов» и «Истории»). Обе эти рукописи относятся к XI в., т.е. ко временам, когда не родился еще ни Поджо, ни даже его деды и прадеды [16].

Далее М. М. Постников пытается подвести читателя к мысли, что фальсификацией являются и риторические сочинения Цицерона, что их де в 1420 г. подделал миланский профессор Барцицца. Между тем риторические сочинения, т.е. «De oratore», «Orator» и «Brutus», дошли до нac в рукописях, куда более древних, чем 1420 г. Так, сочинение «Dе oratore» сохранено следующими манускриптами: 1) Codex Abricensis 238 — IX в., 2) Codex Harleianus 2736 — IX в., 3) Codex Erlangensis 848 — X в. [17].

«Orator» представлен рукописями: Codex Trecensis bibliothecae municipalis 552 (написан до 1343 г.) и Codex Oxoniensis Bodleianus latinus class, d. 37 1412 г. [18].

«Brutus»: наличествует fragmentum Cremonense IX в. Большинство рукописей действительно относится ко времени после 1420 г., но к Барцицце имеет отношение лишь одна! [19].

Дезинформирует читателя М. М. Постников и когда утверждает, что «Платон был фактически неизвестен гуманистам до 1482 г., когда Фичино опубликовал латинский перевод его диалогов. Однако, несмотря на многочисленные требования друзей и издателей, Фичино никому не показывал греческих оригиналов, а после его смерти они пропали бесследно».

В действительности Платон был «фактически» известен не только гуманистам, но и всему средневековью — как христианскому, так и мусульманскому. Имя Афлатуна — так называли Платона арабы — встречается в арабской литературе IX–XVI вв. достаточно часто [20, с. 173; 21, с. 386]. Некоторые из его сочинений были переведены. Более того, идеи платонизма и неоплатонизма оказывали определенное влияние на развитие средневековой арабской философии.

Что же касается попытки внушить читателю мысль, будто оригиналы Платона бесследно пропали (со скрытым подтекстом: их де никогда и не было — Фичино их подделал), то и по сей день существуют рукописи: Codex Clarkianus sive Bodleanus, датированный 895 г., Codex Parisinus 1807, тоже конца IX в., и многие другие, в руках Фичино не бывавшие [22].

Тривиальный прием применен М. М. Постниковым в отношении «Афинской политики» Аристотеля, древность папирусного экземпляра которой столь же мало поддается сомнению, как и древность любого папируса. Подробности же обнаружения хищнически добытых или украденных предметов, в том числе и древних рукописей, всегда «остаются тайной», которой больше всего интересуются правоохранительные органы.

Итак, наступление на античную историю М. М. Постников начинает с нелепой «расправы» над ее источниками. «Могла ли античная книга дойти до нас?» — задает он риторический вопрос и сразу же отвечает: «…продолжительность жизни книги всего несколько столетий. Поэтому, чтобы она могла сохраниться в веках, ее нужно периодически переписывать». Несостоятельность этого утверждения явствует из сказанного нами выше. Добавим лишь, что до нас дошли не только сотни самых что ни на есть подлинных античных книг, но и книг куда более старых — древнеегипетских. Мы имеем в виду папирусные свитки, в изобилии сохранившиеся в сухом климате нильской долины. Древнейшие из них относятся к эпохе Старого царства, т.е. к III тысячелетию до н.э. Некоторые свитки имеют значение для истории естествознания и техники. Среди них такие древние тексты, как: 1) Кахунский медицинский папирус, относящийся к 1850-м годам до н.э. (эпоха Среднего царства); дл. — 1 м, шир. — 32 см [23]; 2) Хирургический папирус Эдвина Смита, датируемый 1550-ми годами до н.э. по палеографическим данным, но, вероятно, восходящий к куда более древней рукописи; дл. — 4,7 м, шир. — 32 см

Новое комментированное издание этого текста в настоящее время готовится в ИИЕТ АН СССР автором настоящей статьи. Из зарубежных изданий лучшее принадлежит Дж. Брестеду [24].

3) Большой медицинский папирус Эберс, датируемый временем правления Амен-хотпа I, т.е. XVI в. до н.э.; дл. — 20,5 м [25]; 4) Берлинский медицинский папирус датируется приблизительно 1300-ми годами до н.э.; дл. — 5,2 м, шир. — 20 см [26] и т.д.

Сохранились математические папирусы: 1) Московский математический папирус, относящийся ко времени XII египетского царского дома (эпоха Среднего царства), изданный акад. В. В. Струве [27]; 2) Папирус Ринд, датируемый XVIII в. до н. з., содержащий рецепты решения 80 задач [28]. Комментарии, как говорится, излишни.

Не возвращаясь к вопросу о сохранности античной книги, уточним нечто о монахах, причастность коих к переписыванию античных книг вызывает у М. М. Постникова большие сомнения.

Во-первых, в «раннем средневековье» среди монашества не «царила почти полная безграмотность», ибо: А) на Западе светские школы исчезли лишь к VII в., а традиции утонченного образования жили островками (Ирландия, Испания, Италия) в течение всех «темных» веков; Б) на Востоке культурная традиция античности жила до 1453 г. (год взятия Константинополя турками-османами), поддержанная мощью государственного аппарата, а затем перешла на Запад.

Во-вторых, утверждение о том, что «грамотные люди отнюдь не пользовались уважением: на них смотрели со страхом, как на колдунов, прикосновенных к магии и нечистой силе», нуждается в каких-либо примерах. Без этого оно типологически уподобляется «открытию» Олжасом Сулейменовым «факта» основания Киева хазарами. Автор книги «Аз и я» [29] тоже, как это убедительно показал акад. Д. С. Лихачев [30, с. 310–328], любит сам себе выдумывать источники, уподобляясь герою твеновских «Простаков за границей», который, «прочитав главу из путеводителя, перепутывает из-за плохой памяти все факты, а потом отправляется искать жертву, чтобы обрушить на нее эту мешанину под видом познаний…

— Видите этот холм на африканском берегу?… Это Стопка Геркулеса, так сказать, а вот ее ультиматум, рядом с ней» [31, с. 107]

На эту литературную параллель любезно обратил мое внимание Р. А. Гимадеев.

Относительно утверждения, что «официальные церковные власти лишь мирились с грамотностью, как с неизбежным и необходимым злом», напомним М. М. Постникову, что христианство есть религия Писания и книга является в церковной службе одним из священных предметов. Христианство без грамотности существовать не может, и как раз в IX в., в пору «почти полной безграмотности», первоучители славянства, свв. Кирилл и Мефодий создали ту самую славянскую азбуку, с помощью которой Постников и К° не сегодня-завтра и их «отменят».

«Вымышленный» Кассиодор, «фактические сведения» о котором «скудны», — одна из тех фигур раннего средневековья, с которой мы знакомы почти всесторонне. Сия «мифическая» персона оставила наследие, умещающееся в двух томах in folio убористой печати XVII в. Рукописи VI в. из Вивария Кассиодора хранятся в Ленинграде в ГПБ [32, с. 81, 91, 119]. Ознакомление с уставом кассиодоровского Monte-Cassino могло бы уничтожить сомнения любого непредвзятого человека в том, что монахи раннего средневековья действительно переписывали книги [33, 147–155].

Реальным фактам средневековой истории противоречит и утверждение М. М. Постникова о том, что «на звание коллекционеров языческих и вольнодумных текстов монахи очень плохие кандидаты». Так, Теодульф, епиcкоп Орлеанский (один из наиболее ученых и даровитых поэтов при дворе Карла Великого), в своем епископстве жил как меценат, любитель роскоши и языческого искусства. Он не только завел в своем епископстве scriptorium, но и собирал всевозможные античные предметы, которые описывал в отдельных стихотворениях [33, с. 269]. Хорошую начитанность в языческой поэзии, к примеру, обнаруживает в своих стихотворениях Алкуин, один из виднейших деятелей первого этапа каролингского возрождения (диакон и глава архиепископской школы в Йорке с 778 г.) [33, с. 257]. С глубочайшим интересом к языческой античной культуре сталкиваемся мы и в более поздние времена. Например, Бальдерик Бургельский (с 1089 г. аббат Бургельского монастыря) был страстным почитателем Овидия и Цицерона [34, с. 233]. Из текстов языческих писателей составлялись centones «благочестивого» содержания, как, например, библейский cento Пробы Фальконпи (Фальтопин) или «CristoV Pa scwn» в Византии.

Не совсем «точен» М. М. Постников и объявляя «атеистической» поэму Лукреция «О природе вещей», ибо Эпикур (страстным поклонником которого был великий римлянин) учил не о небытии богов, а об их невмешательстве в людские дела. Поэма, кстати, начинается обращением к Венере: «Aeneadum genetrix, hominom divomque voluptas, alma Venus…».

Подтверждением народной мудрости «слышал звон, да не знает, где он» может служить следующее рассуждение, заимствованное из «Величайшей мистификации…»: «Историки утверждают, что сохранилась записка (?) Цицерона от 15 марта 44 г. до н.э…, возможно, относящаяся к убийству Цезаря: „Поздравляю тебя, радуюсь за тебя… хочу знать, что ты делаешь и что происходит”. Не странно ли, что эту записку тоже добросовестно переписывали столетиями благочестивые монахи?»

Отметим, что М. М. Постникон исказил и сократил текст «записки», т.е. письма DCCI Цицерона к Луцию Минуцию Басилу [35]. Сомнения же по поводу многовекового переписывания этой «записки» могли бы быть легко рассеяны при чтении любого учебника по истории римской литературы. Переписывали не «записку», а весь свод писем Цицерона — непревзойденный стилистический образец.

Не менее шокирующим является и следующее утверждение М. М. Постникова: «Чтобы переписывать научные, например, математические сочинения, надо хотя бы понимать их ценность и иметь в виду хотя бы одного возможного читателя. А кто в VIII–X вв. мог понимать и ценить Евклида. Архимеда и Аполлония?» М. М. Постникову даже неизвестно, что в конце IX в. кесарем Вардой был восстановлен Константинопольский университет, а ректором его стал знаменитый Лев Математик [36, с. 338–366].

Совершенно неуместна ирония М. М. Постникова в отношении средневековых арабов, которые действительно сохранили в переводах на свой язык некоторые произведения античной литературы. К примеру, некоторые части I книги «Peritwn IppokratonV kai PlatwnoV dogmatwn» Галена дошли до нас лишь в арабском переводе, озаглавленном: «ал-макала ал-'ула мин ара' ибукрат ва афлатун» [37, с. 72]. Но не только античные медицинские сочинения переводились на арабский язык. Средневековых арабских ученых интересовали и научные труды Аристаталиса — Аристотеля и философские диалоги Афлатуна — Платона. Мы уже упоминали об интересе к неоплатонизму среди средневековых арабских философов. Чтобы наше утверждение не показалось М. М. Постникову голословным, напомним, что в Ленинграде в ГПБ хранится, к при-меру, арабский текст так называемой «Теологии Аристотеля», содержащий на самом деле извлечения из трех последних Эннеад Плотина.

Полное арабское заглавие этого любопытнейшего памятника такое: «китаб ари-статалис ал-файласуф ал-мусамма би-л-йунанийа усулуджийа ва хува каул ^cала ар-рубубийа тафсир фурфурийус ас-сури». Арабский перевод сделал 'Абд ал-Масих, ибн ^сАбд Аллах Ha^cимa из Эмессы (ал-Химси) в правление халифа Му^стасима (218/833–227/842 гг.). Затем этот перевод был отредактирован для сына Му^стасима, 'Ахмада, знаменитым арабским философом ал-Кинди. В. Розе считал арабский текст непосредственным переводом с греческого оригинала. Такая точка зрения согласуется со словами предисловия ко второй редакции латинского перевода этого памятника: «…qui de graecis in earn linguam (i. e. in linguam arabicam) conversi decebatur ab Abe-dama Sarraceno quodam». А. Я. Борисов считал, что перевод был, по-видимому, сделан с не дошедшего до нас сирийского текста [38, с. 83–98].

Но как уповать на знакомство М. М. Постникова с арабской словесностью, когда его лингвистическая неосведомленность со всей очевидностью проявляется в утверждении: «Средневековым монахам классическая латынь была неизвестна. Можно ли представить себе не знающего этого языка монаха, скрупулезно переписывающего, как машина, Цицерона?».

В действительности, разница между цицеронианской и средневековой латынью приблизительно соответствует разнице между языком Пушкина и языком Постникова. Венчает первую главу «Величайшей мистификации в истории?» силлогизм: «I) без переписывания античная книга дойти до нас не могла; 2) осуществлять переписывание было некому, и потому его не было; 3) следовательно, античная книга до нас дойти не могла». Но как явствует из сказанного выше, в силлогизме этом ложны все члены.

На самом деле: 1) многие античные книги дошли до нас в своем древнем виде, еще большее их число сохранилось в средневековых копиях; 2) в средние века были (прежде всего среди духовенства) грамотные люди и потому древние книги продолжали переписываться; 3) следовательно, античная книга до нас дошла.

Можно и далее анализировать приведенные в «Величайшей мистификации…» примеры, но характерной чертой любого из них будет либо страшная путаница в исторических фактах, либо заведомое их искажение. Чего, скажем, стоит пространное рассуждение М. М. Постникова, озаглавленное «Без бумаги не обойтись» (основная мысль: античная книга вообще существовать не могла, ибо бумаги не было, следовательно, писать было не на чем), когда общеизвестно, что Египет в древности в изобилии снабжал папирусной «бумагой» все Средиземноморье.

Более убедительным, может, пожалуй, показаться неискушенному читателю какой-нибудь пассаж вроде следующего: «Текст Геродота буквально пестрит ошибками, многие из которых выдают его средневековое происхождение. Но вместо того, чтобы признать его фальшивость, историки всячески выгораживают Геродота: ошибки его (достигающие, например, при изложении истории Египта полутора тысяч (!) лет) приписываются его некритическому отношению к собственным информаторам (среди которых, кстати сказать, были египетские жрецы, обязанные знать историю своей страны)…».

Действительно, о многих периодах древнеегипетской истории Геродот имеет довольно туманное представление. К примеру, эпоха Среднего царства длилась около 500 лет. Она начинается на исходе III тысячелетия и заканчивается около 1600 г. до н.э. По списку Манефона (египетского жреца эпохи эллинизма, писавшего по-гречески) на этот период приходятся девять династий — с IX по XVII [39, с. 226]. Между тем из всего обилия египетских царей Среднего царства Геродоту известен только  SeswstriV — Се-н-Восре (егип. Z-n-Wsr.t, дословно «Человек (богини) Восре»), да еще MoiriV, но геродотовская форма имени этого царя соответствует в иероглифике не какому-либо реальному царскому имени, а египетскому словосочетанию Mr-wr «Большой канал».

Однако причины таких искажений заключаются отнюдь не в том, что «История» Геродота была написана в средние века. Дело именно в так называемых «жрецах», точнее в храмовых служках, которые рассказывали всевозможные легенды, где отголоски действительных событий перемежаются со сказками.

Представим себе, что, путешествуя, некий иностранец вздумал бы черпать сведения о прошлых веках нашей Родины не из литературы, а беседуя со свечницами и другими престарелыми служительницами православных храмов. Что узнал бы он о московских князьях? И разве в силах были бы эти «жрицы» перечислить ему всех московских князей, скажем, от Даниила Александровича до Иоанна Грозного? Ведь не секрет, что не всякий школьный учитель истории в наше время их знает.

Впрочем, допустим на мгновенье, что М. М. Постников прав и «Отца истории» действительно не существовало. Но это допущение повлекло бы за собой ряд других:

М. М. Постников, грубо преувеличивая, говорит о том, что «в раннем средневековье (VI–IX вв.) среди монашества царила почти полная безграмотность». Но как же согласовать это утверждение с допущением, что какие-то «невежественные» монахи смогли написать мало того, что по-гречески, да и еще на ионийском диалекте, огромное сочинение историко-географического характера. Но, быть может, «Историю» Геродота сочинили не западные монахи, а византийцы, или, быть может, она была написана, т.е. подделана, уже гуманистами?

Допустим, но так или иначе нам придется признать, что либо средневековые монахи, либо гуманисты были неплохо осведомлены в египтологии, потому что по сравнению с ошибками и неточностями достоверные сведения о Египте занимают у Геродота куда большее место. Логика потребует заключить, что в «эпоху почти полной безграмотности» кто-то, подобно Ж.-Ф. Шампольону, дешифровал египетские иероглифы (только на много веков раньше) и даже вел, подобно немецким и английским ученым XIX–XX вв., систематические археологические раскопки в Египте.

В «Истории» Геродота упомянуто большое число имен египетских царей. Конечно, М. М. Постников может заявить, что эти имена также выдуманы, но выдумать их без знания египетского языка (по крайней мере на уровне лучших египтологов XX в.) можно лишь в том случае, если самому быть современником египтян V в. до н.э. и слышать, как эти имена произносились. Дело в том, что большинство египетских имен было именами-предложениями, именами-словосочетаниями. Смысл их имел религиозно-магическое значение и отчетливо воспринимался древними египтянами. Имена же, записанные Геродотом с помощью греческих букв, находят соответствия не только в памятниках иероглифической письменности (в том числе раскопанных буквально на наших глазах в XX в.), но и в памятниках вавилонской н ассирийской клинописи, извлекать которые из-под земли начали вообще лишь в XIX–XX вв.

Приведем несколько примеров. Геродот (II, 42) говорит: «Amoun gar Aiguptioi Kaleousi ton Dia» «Египтяне называют Зевса Амун». Одно это высказывание убеждает в том, что Геродот слышал живых египтян. Греки ведь (в том числе и Геродот в Других местах своей «Истории») называли египетского бога Jmn — Ammwn (Такое название, по всей видимости, основано на этимологизации со словом ammoV «песок».) А вот египтяне (по крайней мере с VII в. до н.э., как это явствует из клинописных передач [40]) называли своего бога Амун. Египетское имя Jmn-jr-dj-sw «Амун давший его» закономерно (теперь это выяснилось [41, с. 111–115; 42, с. 130–135]) передается Геродотом как AmurtaioV (ср. ассирийское A-mur-te-se, вавилонское A-mu-ru-ta-'-is, арамейское mwrtys и т.д.).

Что же касается старинных рукописей «Истории» Геродота, то они распадаются на две ветви: флорентийскую (stirps Florеntina) — самые древние рукописи X–XI вв. и римскую (stirps Romana) — все рукописи XIV в. Кроме того, существуют папирусные отрывки Геродота, относящиеся ко II–III вв. н.э. [43, с. II].

Впрочем, геростратовский пыл автора «Величайшей мистификации…» не удовлетворяется словесным истреблением Тацита н Цицерона, Платона и Геродота — этих величайших сынов человечества. В качестве новых жертв избираются Витрувий и Ориген, Цельс и Тертуллиан, Евклид и Птолемей.

«Громко вопиет о своей фальсифицированности, — декларирует М. М. Постников, — сочинение Витрувия „Об архитектуре”, в котором гелиоцентрические (!) периоды обращения планет указаны с минутной точностью, неизвестной даже Копернику. По-видимому, здесь мы имеем дело не со злостной, а с вынужденной фальсификацией, когда молодой ученый (Альберти?), отчаявшись издать книгу под своим именем, был вынужден (то ли по собственной инициативе, то ли под давлением издателя) выпустить ее в свет под древним псевдонимом, чтобы обеспечить ей лучший сбыт» [gorm 1].

Из сказанного явствует, что автор «Величайшей мистификации…» не знает, когда умер Леон-Баттиста Альберти и когда вышло в свет editio princeps Витрувия. Ведь если Альберти умер в 1472 г., а первоиздание Витрувия начало выходить через 12 лет после его смерти, то как мог «молодой Альберти» (умерший в возрасте 68 лет) «то ли по своей собственной инициативе, то ли под давлением издателя» заботиться о том, чтобы обеспечить книге «лучший сбыт». Абсолютно неуместны и намеки на какие-то обстоятельства, из-за которых де Леон-Баттиста Альберти «был вынужден» издать свои архитектурные сочинения «под древним псевдонимом». Никаких обстоятельств (ни при жизни Альберти, ни после его смерти) и быть не могло, ибо вдохновил Альберти на сочинение своих собственных, а не Витрувиевых «Десяти книг о зодчестве» папа Николай V. Лично ему, по свидетельству современников, в 1452 г. читал Альберти свое сочинение, подготовить которое к изданию он сам не успел. Это сделал уже после смерти автора его двоюродный брат Бернардо в 1485 г., т.е. примерно в то же время, когда начали издавать Витрувия.

При жизни своей Альберти по рукописям знал сочинения Витрувия. Но он отнюдь не стремился приписывать ему своих собственных сочинений. Наоборот, он старался