Небо из стали (1989) 
	
	мягкий наощупь и огненный для губ
	камень в моей стене,
	а там, за стеною --
	прохлада и снег.
	легкий для крыльев, оглушительный на слух
	город в моей стране,
	а там, за страною --
	их голос и смех.

	там, где небо из стали,
	где из стали волна --
	там не будет печали,
	там не будет нас

	твердый на веру и обманчивый на шаг
	мост на моей реке,
	а там, за рекою --
	дорога в песке.
	теплый на память, непригодный для огня
	пепел в моей руке,
	а там, над рукою --
	лишь дым вдалеке.

	там, где небо из стали,
	где из стали волна --
	там не будет печали,
	там не будет нас

	------------
	 Translations:  English ,
	                Spanish (by Maria Rioja),
	                Hindi (by Lakshmi Saripalli) 






	
 Осень (1993) 

	осень бродит до рассвета где-то
	на окраине лета.
	в небе слезы заслоняют звезды
	от холодной земли.
	тени на стене и в неясности лиц,
	растворенных в темной дали.

	осень блудит в переулках судеб,
	на задворках разлуки.
	старый город был когда-то дорог,
	был когда-то другим.
	мы стучимся в дверь на пороге зари
	мы стучимся в двери,

	но тает в небе клин журавлей,
	в первом снеге вечность аллей;
	осень на востоке времен,
	ах эта осень -- новодевичий сон.

	осень носит паутинок проседь,
	заплетенную в косы.
	в мокрых стеклах застывают блекло
	отражения снов.
	гаснет тускый свет, и вонзается в ночь
	памяти немое кино.

	осень ставит на улгах заставы,
	изменяя пароли.
	город скроет жажду старой крови
	накануне войны.
	мы еще не верим в возможность зимы,
	мы стучимся в двери,

	но тает в небе клин журавлей,
	в первом снеге вечность аллей;
	осень на востоке времен,
	ах эта осень -- новодевичий сон.




	
 Потеря любви (1993) 

	и потеря любви, словно реинкарнация --
	искупленье двоих в колесницe времен.
	ты скажи: эта жизнь -- ты скажи: коронация.
	я свяжу миражи неоткрытых имен.

	цепи лягут на дно, облегая предплечия.
	и по капле вино изольется из глаз.
	так грамматика встреч обратится в наречия,
	в телефонную речь и в кавычки от фраз.

	так история тел не минует окружностей,
	достигая предел нецелованных стран;
	так привидится мне в неизбежной ненужности:
	между нею и ней -- океан, океан...

	между мною и мной -- грань едва ли в монетную.
	но уже не дано ни купить, ни сменять
	облигации слов, разносимых поветрием
	за недвижным стеклом от меня до меня.

	и найти не могу все, что ветер разбрасывал
	на февральском снегу в наш таможенный час.
	все последние дни внесены в декларацию...
	лишь губами коснись, понимая тотчас,
	что потеря любви -- словно реинкарнация...




	
 Время снов (1991)

	дождь...
	окна в слезах,
	но слезы уносятся прочь.
	осень в глазах,
	в дождинках простывшая ночь
	и время снов.

	дождь...
	мокнут огни
	под пропастью из облаков.
	мы здесь одни,
	дотронуться можно рукой --
	но время снов.

	дождь,
	как наяву,
	приходит сквозь капельный стук.
	если зовут,
	то надо лишь выйти на звук
	во время снов.

	дождь...
	капли имен,
	обрывки сплетавшихся слов.
	странный закон --
	проснуться во времени снов.
	здесь время снов...

	дождь
	будет метаться, будет плакать за окном,
	капли дробить о непроступное стекло,
	но не разбудит, не прольется надо мной
	во время снов,
	во время снов...




	
 Гудбай, Эстония (1988)

 	Когда умолкнут все сплетни,
	Которых я не знаю,
	Пограничный шлагбаум
	Взметнется над нейтральной полосой...

	Гудбай, Эстония, 
	Где я не буду никогда...
	К закату отходит
	И тает твой бумажный пароход.

	И словно в сказочном сне,
	Вам, как маленьким принцам,
	Недоступный нам мир
	Несет свои запретные плоды.

	Гудбай, Эстония,
	Где я не буду никогда...
	Зайдет на востоке
	Рубином проржавевшая звезда...

	Гудбай, Армения, о-о...
	Гудбай, Туркмения, о-о...
	Гудбай, Якутия, о-о...
	Гудбай, Медведково, о-о...

	Привет, Америка...




	
 Дай мне знак (1988) 

	в этом городе снег,
	в этом городе полночь --
	фейерверк маскирует рассвет.
	в этом доме нас нет;
	что забыто, не вспомнить,
	не найти кем-то взорванный след.

	дай мне знак...
	я устал от новых слов,
	где надежды ремесло
	изменяет только слог.
	дай мне знак...
	я уйду от этих слез;
	без дорог и без колес
	я уйду от этих грез,
	уйду туда...

	те, кто лгут, верят в ночь.
	те, кто ждут, верят в небо.
	кто идет, тот идет --
	но на казнь.
	и пока слышно "прочь!"
	впереди -- только небыль,
	и советы звучат, как приказ.

	дай мне знак...
	я устал от новых слов,
	где надежды ремесло
	изменяет только слог.
	дай мне знак...
	я уйду от этих слез;
	без дорог и без колес
	я уйду от этих грез,
	уйду туда...




	
 Зной (1990) 

	сгорел восток,
	сгорел дотла,
	и синева
	ясней стекла...
	на небесах
	звезде гореть одной --
	туда, где ночь,
	уходит дождь,
	и надо мной -- 
	зной.

	капли тают на лице росой усталой.
	капли тают на лице,
	стекая вниз --
	туда, где в ночь
	уходит дождь...
	значит, я тогда не лгал ей,
	и она не лгала:
	мне не с ней по пути,
	ей -- не со мной
	туда, где в ночь
	уходит дождь,
	оставив мне
	зной...




	
 Невесомый ангел (1990) 

	одинокий лист тянет к земле,
	просится вниз дождь на стекле.
	кто-то смотрит вдаль на корабле --
	он затерялся во мгле...
	одинокий бог у маяка
	долго не мог найти коробка...
	он зажжет огонь спичкой одной
	и, не спеша, вернется домой.

	и невесомый ангел льется в море,
	дарит свой пртотяжный луч.
	невесомый ангел с ночью спорит,
	падая с круч.
	невесомый ангел до рассвета
	отражается в воде.
	невесомый ангел вспыхнул где-то,
	но где?..

	одинокий бог выпьет свой чай,
	взглянет в окно, будет молчать...
	кто-то смотрит вдаль на корабле --
	он видел сон о земле...
	одинокий бог у маяка
	долго не мог найти коробка.
	он зажег огонь в сотне ночей,
	но так и не смог вспомнить, зачем

	невесомый ангел льется в море,
	дарит свой протяжный луч.
	невесомый ангел с ночью спорит,
	падая с круч.
	невесомый ангел до рассвета
	отражается в воде.
	невесомый ангел вспыхнул где-то,
	но где?..

	одинокий бог знает ответ,
	но ответ забирает рассвет...
	кто-то смотрит вдаль на корабле --
	он грезит вновь о земле,

	где невесомый ангел льется в море,
	дарит свой протяжный луч.
	невесомый ангел с ночью спорит,
	падая с круч.
	невесомый ангел до рассвета
	отражается в воде.
	невесомый ангел вспыхнул где-то,
	но где?..




	
 Сон (1993) 

	нам приснится теплый дождь -- шепот капель полночный.
	и без стука ты войдешь и собой наполнишь все.
	нам приснится теплый дождь 
	с мокрыми губами, с темными глазами...
	нам приснится дождь.

	нам приснится легкий дом, окруженный волнами.
	и проснувшись, мы найдем чашу неба полную.
	нам приснится легкий дом
	и песок и берег, ласковые звери --
	там, где мы вдвоем,
	где наш легкий дом.

	нам приснится, как вода след смывает бережно,
	чтобы мы могли всегда, возвращаясь, верить снам.

	и пусть издалека 
	этот сон приходит к нам --
	пусть на разных берегах 
	будет вещим он,
	будет вещим сон.

	нам приснится новый день, окруженный волнами.
	отражением в воде сон придет исполненный

	и пусть издалека
	этот сон приходит к нам --
	пусть на разных берегах
	будет вещим он...
	и песок и берег, ласковые звери --
	там, где мы вдвоем,
	где наш легкий дом...

	пусть, пусть издалека 
	этот сон приходит к нам --
	пусть на разных берегах
	будет вещим он,
	будет вещим сон.




	
 Полночный бог (1995) 
	(слова Юлии Шлемензон) 

	На телефон молиться.
	Во сне уходить ко дну.
	И распластаться птицей
	На выдуманном снегу.
	В задумчивости ласки
	Нельзя приподнять глаза.
	Так растворяется в сказке
	Отогнанная слеза.

	В стенах этого дома
	Правит полночный бог.
	Строгим, уверенным тоном
	Он нам дает урок:
	Прислушиваться и слушать,
	Забыв окончания слов,
	Заглядывая в душу,
	Мысли читать без строк.
	В них падать и возвращаться,
	Сгорать и опять гореть.
	К тебе наконец добраться,
	Но снова -- найти не сметь.

	На телефон молиться.
	Во сне уходить ко дну.
	И распластаться птицей
	На выдуманном снегу.
	И падать и возвращаться,
	Сгорать и опять гореть.
	К тебе наконец добраться,
	Но снова -- найти не сметь.




	
 Восковый ливень (1991) 

	и каждая песня 
	болеет тобой,
	пока не утихнет звук.
	я музыку помню - струну за струной.
	я помню движение рук...
	только рук...

	здесь каждая сказка 
	солжет о тебе,
	отставив намеки прочь.
	губами пймав прикасанье к судьбе,
	поверить им снова невмочь
	в эту ночь.
	
	но каждая книга 
	расскажет твой путь,
	листая впотьмах года.
	мой восковый ливень допей и забудь,
	а капли отдай следам
	навсегда...

	ведь каждое небо 
	упало на нас...
	стеклу отдана слеза.
	теперь нам нельзя изменить наш приказ,
	теперь нам нельзя назад
	сквозь глаза.

	и каждое слово
	родилось молчать;
	ведь каждое слово - ты.
	росою покрытая тает свеча,
	сжигая пустые листы
	темноты...
	росою покрытая 
		тает свеча,
		       сжигая
			   пустые
				листы.




	
 Нежный ангел (1992) 

	мой нежный ангел, ненависть храня,
	целует мне обветренные губы.
	зима в окне, натужно дышат трубы.
	густеет кровь от пепла о огня.

	и небо скроет раны сонных звезд,
	когда взойдет салют над зеркалами.
	когда в дома, опутанные снами,
	влетает снег следами летних рос,

	мой легкий ангел рушится в откос,
	сбивая крылья на упругой ноте,
	мой ангел пленный плачет на свободе
	и хмурит брови, словно не всерьез.

	густеет кровь от пепельных волос.
	зима в окне, натужно дышат трубы.
	мой сильный ангел, ослабев от слез,
	целует мне обветренные губы.




	
 Ненужный дождь (1993)

	такой ненужный дождь --
	как мы,
		но только безучастней.
	так что же?
		  что же,
			 что ж...
	ненастье, как ненастье.
	несчастье -- так несчастье...
	к тому же и нечастый
	такой ненужный дождь --
	как мы,
		всего лишь бессердечней,
	древней всего на вечность,
	и оттого беспечно
	неукротимый нож
	вонзающий в сердца
			упрямых мертвецов --
	как мы,
		но будто бы счастливей
	в бессмертном тленьи линий,
	в стране отцжетших лилий,
	повернутых лицом
		на горький свет Полыни, --
	как мы,
		едва ли по-иному:
	привычная обнова --
	такой ненужный дождь...
	и снова,
		 снова,
			снова
	волхвы слыхали слово --
	им не дано иного,
	как нам,
		да только бы не слышать:
	там -- выше,
		     выше,
			   выше --
	стучится кто-то в крыши;
	беспомощней и тише
	сквозь капли ты идешь
	все ближе,
		   знаешь,
			   ближе
	туда, где сладко дышит
	такой ненужный дождь --
	как мы,
		как все,
			 как надо,
	как те, кого ты ждешь --
	кто нас положит рядом
	в такой
		ненужный
			 дождь...
	кто взыщет нашу дань
	и разрешит в награду
	бессмысленно взлетать,
	невозвратимо падать.




	
 Закату вслед (1989) 

	когда станет розовой вода,
	в тени от погасшего костра
	он скажет "прощай" не навсегда,
	а до утра,
	лишь до утра...

	ты будешь смотреть из-под руки,
	как он идет закату вслед.
	весь день вместился в две строки:
	пришел на свет,
	ушел на свет...

	тот, кто идет, -- тот уходит.
	тот, кто ушел, -- тот вернется.
	тот, кто придет, -- не узнает
	вечер в котором опять

	ты будешь смотреть из-под руки,
	как он идет закату вслед,
	на шаг впереди своей тоски
	о той земле, 
	где встал рассвет...

	тот, кто идет, -- тот уходит.
	тот, кто ушел, -- тот вернется.
	тот, кто придет, -- не узнает
	имя, которым он звал

	того, кто смотрел из-под руки,
	как он идет закату вслед;
	того, кто остался у реки,
	окончив бег,
	покинув след...

	тот, кто идет, -- тот уходит.
	тот, кто ушел, -- тот вернется.
	тот, кто придет, -- не узнает
	берег, откуда всегда

	ты будешь смотреть из-под руки,
	как он идет закату вслед...




	
 Там, где мы прошли (1990) 

	там, где мы прошли,
	не остались где,
	отшагав в пыли,
	и на ветрах покинув след -
	там, где мы прошли, 
	там нет утрат,
	там боли нет
	над тобой,
	надо мной...

	там, где мы прошли,
	став морской волной,
	снятся корабли
	и паруса встают стеной -
	там, где мы прошли,
	наш дом укрывает ночь
	над тобой,
	надо мной.

	 (chorus) 
	тихий плеск синих звезд...
	я не прошу
	ничего у огней среди ночи.
	тихий плеск синих звезд...
	ты слышишь? я не прошу
	ничего -
	только ты не молчи,
	не молчи 
	надо мной...

	там, где мы прошли,
	не касаясь трав,
	тропы заросли,
	и не найти, 
	кто был неправ -
	там, где мы прошли,
	дожди плачут до утра
	над тобой,
	надо мной.

	там, где мы прошли,
	ляжет тихий снег
	посреди земли, 
	среди ресниц и спящих век -
	там где мы прошли,
	забыв о ночной стране 
	над тобой,
	надо мной.

	 chorus: 




	
 Аэропорт теней (1989) 

	хмурый перрон и вокзал послезавтрашних будней...
	город в печальном пунктире огней
	встретить придет, проводить не забудет
	в аэропорт теней.

	нервные губы навзрыд объявляют посадку;
	выход чуть дальше: там, сзади, за левым плечом.
	двинусь наощупь, и в серую дверь без оглядки,
	ставя опять на чет.

	веки усталые прячут товар контрабандный.
	взгляд за ограду и окрик: "ни шагу назад".
	грозный таможенник требует так беспощадно
	не опускать глаза.

	когти и крылья, как небо пустые глазницы --
	виделись раньше мы где-то, мой искренний страж.
	я подарю тебе эти седые ресницы --
	ты мне меня отдашь.

	крылья взлетают, и в гневе своем неподкупном
	рушатся когти на весны, дожди и снега.
	кровь засыхает в угольно-багровые струпья;
	падает кровь к ногам.
	
	больше не страшно, и я оглянусь напоследок,
	стоя за стеклами там, на другой стороне.
	город кого-то ведет по пунктирному следу
	в аэропорт теней.




	
 Синий вальс (1989) 

	Усталый патефон запиливает вальс:
	хромает старый сон, растоптанный по три.
	Игла летит в галоп, и ей себя не жаль.
	Дорожки нежных слов срываются на крик.

	И губы мчатся вслед нетронутым листам.
	Твой выдох на стекле протает темный круг.
	В глазах гнездится стон свечи, что снилась нам.
	И царствует закон разъединенных рук.

	И я никогда не забуду вальс,
	синий вальс.
	Буду смотреть, как уходит вдаль
	синий вальс,
	мой синий вальс.

	Сегодня рухнет год, отмерив свой предел.
	И что-то в нас уйдет за острие меча.
	И вспомнив свой исток, неслышно, между дел
	я оборву все то, что не успел начать.

	Я оборву сегодня вальс,
	синий вальс.
	Буду смотреть, как уходит вдаль
	синий вальс,
	мой синий вальс.




	
Штирлиц (1990)

	Штирлиц спит после пьяного штурма в пустом кабаке.
	И вполголоса рация плачет о чем-то своем.
	В ней далекий полковник звучит на чужом языке:
	10-30-5-40-3-20, окончен прием.

	Офицеры гестапо в участьи склонились над ним.
	А радистка срубила хвосты и куда-то ушла.
	Маршал Жуков, а может быть, Борман в шинели стоит
	и зовет как-то очень по-русски, смешно: Вячеслав.

	За окном пролетают семнадцать мгновений весны,
	птичьим клином скрываясь на подступах к малой земле.
	И герой возрожденья еще не достиг целины --
	Штирлиц спит, на востоке война, тот, кто надо -- в Кремле.

	Штирлиц спит после пьяного штурма в пустом кабаке.
	Милицейская рация плачет о чем-то своем.
	В ней полковник с Петровки звучит на чужом языке.
	Штирлиц спит, 10-30-3-20, окончен прием.Ѓ




	
You're in the SAO now (1988)
	 Н.Александрович, А.Лобанов, М.Смехов 

	Хотел зимою ты поехать в Крым,
	но все мечты рассеялись, как дым --
	You're in the SAO now.

	Куратор Засов сделал все, что мог:
	отправил в этот каменный мешок --
	You're in the SAO now.

	Здесь звери дикие наводят страх;
	сам одичаешь скоро в этих горах --
	You're in the SAO now.

	Продукты кончились и сахара нет;
	ты позабыл, что существует обед --
	You're in the SAO now.

	Твой друг похожим стал на тень;
	когда ж опять придет базарный день --
	You're in the SAO now.

	Решетка, сканер, ФЕУ и ЭОП:
	гори огнем крупнейший телескоп --
	You're in the SAO now.

	Спустилась ночь, накрыла БТА;
	неужто будет вновь звезда видна --
	You're in the SAO now.

	Вот Ломоносов, универ и ГАИШ,
	но это только сладкий сон, ты спишь --
	You're in the SAO now.

	Ты говоришь, что здесь в последний раз,
	но не забудется в Москве Кавказ --
	You're in the SAO now.




	
Универ мертв (1989)

	Какие юные лица -- быть беде.
	Я помню, был экзамен -- я не помню, где.
	Ты встретишь их снова, и снова в ответ
	скажешь им что-то не то...

	Но универ мертв, а мы еще нет.
	Универ мертв, а мы...
	Младшие курсы смотрят нам вслед.
	Универ мертв, а мы
	еще нет.

	Отныне время будет течь по прямой:
	курс вверх, курс вбок, диплом за спиной.
	Воздух стипендий, дым сигарет,
	кофе, наука, сачок...

	Но универ мертв, а мы еще нет.
	Универ мертв а мы...
	Младшие курсы смотрят нам вслед.
	Универ мертв а мы
	еще нет.

	Завтра ты снова войдешь в эту дверь.
	Для тебя она в небо -- нам в земли потерь.
	В последний раз глядя в тот зал, где нас нет,
	мы тихо прошепчем: прощай...

	Ведь универ мертв, а мы еще нет.
	Универ мертв, а мы...
	Младшие курсы смотрят нам вслед.
	Универ мертв, а мы
	еще нет.




	
 Пожары степной души (1998) 

	В каменных джунглях живу я, закован в цепи,
	вдалеке от степи, 
	вдалеке от коней.
	Здесь все сердобольные дамы хотят мне помочь,
	только каждую ночь
	снова вижу во сне,

	  как я приеду в аул, как все встретят меня,
	  как вскачу на коня,
	  как в поля поскачу
	  и как, обессилев, я там упаду на бурьян,
	  а не с того, что я пьян,
	  а с того, что хочу.

	И оттого каждый день, как с работы иду,
	я у дам на виду
	захожу в магазин.
	И там закупившись, иду я за речку в поход --
	а за речкой живет
	мой братушка один.

	  И снова мы с братом идем разливать на балкон,
	  Шариата закон
	  продолжая блюсти.
	  И до утра черный чай мы все льем в пиалы,
	  а не с того, что мы злы,
	  а с того, что грустим.

	Пожары степной души...
	Эх, по одной: туши, туши
	пожары степной души --
	байховый черный чай -- туши
	пожары степной души.
	А ну, по одной --
	туши.




	
 Печаль (1998) 
	 (слова Ольги Райхерт) 

	Взгляни, как солнце ярко к октябрю,
	и кажется, не может быть ненастья --
	последние мгновения ловлю
	я нашего немыслимого счастья.

	Вот-вот уж желтый лист из синевы,
	чуть покачнувшись, упадет под ноги --
	не в том печаль, что мы с тобой не боги,
	а в том, что здесь и боги не сильны.

	Не в том печаль, что я тобой больна,
	а в том, что это тоже преходяще --
	и не была любовь ненастоящей,
	но просто в жизни лишняя она.
	
	И ты легко других коснешься губ,
	и будет мне другой тебя дороже --
	не в том печаль, что мир бездушно груб,
	а в том, что быть и мы такими сможем.




	
 Октябрьский ветер (1989)

	Октябрьский ветер
	снова сыпет сыпью снежных пуль.
	Октябрьский вечер --
	кто ведет, тот укажет верный путь.
	
	Мы пойдем другим путем,
	ненаписанным листом:
	серп и молт над крестом,
	пять лучей, пятнадцать вдов.
	С нами в марше новый бог,
	новый лозунг, новый слог --
	мы напишем некролог
	всем, кто так не смог.

	Стальные цепи --
	встали стены, не видно больше даль.
	В октябрьский вечер --
	и убита зачавшая в февраль.

	Бело-сине-красный дом
	спит залитым кровью сном:
	молот бьет, и жнут серпом
	неба синь над белым днем.
	Мой седой усталый дом --
	тот, кто будет первым в нем,
	смерит всех одним гребнем,
	чтоб не играть с огнем.

	Восьмой хозяин
	сделал псам чуть длинней и легче цепь.
	Пускай полают --
	чем рвать его, пусть лучше будут петь.




	
Путь беглеца (1998)

	Ночь
	на земле.
	С неба падает вниз
	раненый снег.
	И в песочных часах
	окончился век,
	но в пустых небесах
	продолжится бег...

	Ночь...
	сгорает свеча,
	и в тени за огнем
	не видно лица.
	Но сломала рука
	печать сургуча,
	и ночь это только
	путь беглеца --
	где чем дольше в пути,
	тем строже судьба,
	и чем дольше в пути,
	тем дороже свобода...


Polonese Flamenco (1997)

	на Старем Мясте
	где спит извозчик
	и смотрят пристально
	испанские глаза
	все так смешалось
	над Польшей осень
	и только жаль
	что как всегда
	уже нельзя назад
	и в нарушение
	пустой грамматики
	без правил пишется
	без запятых
	глаза испанские
	глядят внимательно
	и все уходит в них
	и только в них
	все растворяется
	в тумане утреннем
	и знаки древние 
	растут у троп
	зачем же были мы
	такими мудрыми
	где ивы плакали
	среди ветров
	зачем за стенами
	река безмолвствует
	и в башне ратушной
	огонь горит
	зачем стучимся вновь
	мы в осень польскую
	и просим двери те
	нам отворить
	мы этой просьбою
	разбудим кучера
	и он спросония
	стегнет коня
	и все закружится
	и над Ворсовией
	глаза испанские
	простят меня.




	
Я выйду из города (1991)

	Я выйду из города,
	бросив на ветер
	слова и изгибы 
	погнутых ключей --
	послушный, как шорохи,
	легкий, как ветер,
	не свой навсегда
	и навеки ничей.

	Когда будет ночь, я закутаюсь в небо --
	быть может, тогда я сумею уснуть
	и видеть под веками время рассвета
	и путь.

	Я выйду из города
	следом за тенью,
	скользящей по слезам
	холодной росы --
	и поступью твердой,
	не зная сомнений,
	тень бросит меня
	на скупые весы...
	
	И стрелка качнется
	лишь от ветра
	в дыхании наших голосов --
	мы оба проснемся
	без ответа:
	мы оба шептали
	в унисон...

	Когда будет ночь, я закутаюсь в небо,
	и может быть, там, посреди черноты
	губами притронется сонное лето
	и ты.




	
Восемь цифр (1989)

	Так уж заведено, что, чем выше окно,
	тем сильнее оно 
	манит в себя
	и тянет, как магнит.
	Слышишь голос трубы? 
	Заоконье судьбы
	простынею стелит гранит.
	
	И в небе погаснет последний огонь,
	и слышится плеск облаков.
	Копытом гранит обессиленный конь
	ломает, лишаясь подков.

	И только восемь цифр, из которых две,
	может быть, сойдутся вместе --
	это просто шифр в непроглядной тьме,
	тот предел, что вечно тесен...

	Я узнаю знакомый почерк:
	прочерк, прочерк, прочерк.

	Это только круг, ничего вовне --
	снов окопы, залпы песен.
	Нет поднятых рук, но в большой войне
	их исход давно известен.

	И бьет прицельный почерк строчек:
	прочерк, прочерк, прочерк.

	Лязг затворов дней, выстрелы в ночи
	и шаги вдоль темных лестниц...
	Все мы в ней, мы с ней, но она молчит --
	черный камень, стылый месяц

	Опять, опять знакомый почерк:
	прочерк, прочерк, прочерк.

	И так уж заведено, что, чем выше окно,
	тем сильнее оно
	манит в себя
	и тянет, как магнит.
	Слышишь голос трубы?
	Заоконье судьбы
	простынею стелит гранит.

	И выпил седок свой проклятый путь,
	и жаждой беспутья томим.
	И не обойит, не сойти, не свернуть:
	что сделано -- сделано им.

	И только восемь цифр, меж которых все:
	грезы, души, кухни, званья.
	И тире, как вскрик, за собой несет,
	и взмах косы и жгет 
	и манит...

	Меж новых чисел старый почерк:
	прочерк, прочерк, прочерк.




	
Это за мной (1989)

	Синий закат
	спустился вниз из-под ресниц.
	Стынет рука,
	и затихают краски лиц.

	Слышишь, там в дверь стучат --
	это за мною, прощай!
	Помни, но не обещай
	помнить всегда,
	и прощай.

	Гаснет огонь,
	скрывая фразы темных глаз.
	Станет тобой
	все то, что прежде было в нас.

	Вот уже в дверь стучат --
	это за мною, прощай!
	Помни, но не обещай
	помнить всегда,
	и прощай.

	Тянется нить
	и рвется в нас тугой струной.
	Небо звенит
	и открывает двери в ночь.

	Слышишь, там в дверь стучат --
	это за мною, прощай!
	Помни, но не обещай
	помнить всегда,
	и прощай.




	
На последнем перевале (1990)

	Мы -- те, кто шли так долго вместе,
	что забывали слово "врозь", --
	мы разлетемся, и песни
	стихают в водопадах гроз.

	И на последнем перевале
	стоим, угадывая даль.
	Друг другу все почти сказали,
	но так несказанного жаль.

	И мы стоим, отбрасывая тени,
	что вдалеке сливаются в одну.
	И нас зовут, опять зовут ступени --
	ступени объявляют нам войну.

	И пусть наш мир уже не розов,
	и тают в небе миражи.
	Мы зарифмуем слово "проза",
	стихами продолжая жить.

	Мы этот день, наверно, ждали,
	надеясь утро повстречать,
	но на последнем перевале
	стоим, и хочется молчать.

	И мы стоим, отбрасывая тени,
	что вдалеке сливаются в одну.
	И нас зовут, опять зовут ступени --
	ступени объявляют нам войну.




	
Майданак (1990)Ѓ

	Здесь птицы не поют,
	деревья не растут --
	здесь Майданак создал аллах,
	мы наблюдаем тут.

	Петляет узкая тропинка,
	и каждый третий не дойдет --
	но нам нужна всего одна пластинка,
	и даже полпластинки тоже подойдет.

	Пусть объектив пропит,
	и голова болит --
	но окуляр еще при нас,
	и с нами наш "Зенит".

	И не страшны теперь душманы.
	На нас надеется страна.
	Да что там, бросьте вы твердить, -- 
	Майданек, --
	когда я знаю, что такое Майданак.

	Нас ждет паек недельный,
	но все ж бессилен он --
	сомненья прочь! 
	уходит в ночь последний
	от голода погибший астроном.

	Нет, все мы не умрем:
	останемся вдвоем
	и кинем жребий, чтобы знать,
	кому дойти живьем.

	Прощай, усталый мой товарищ!
	Мне влаги жалко на слезу.
	Я съем тебя, я твой сапог изжарю,
	но до ГАИШа с полпластинкой доползу!

	Нас ждал паек недельный,
	но был бессилен он --
	сомненья прочь!
	уходит в ночь последний
	от голода погибший астроном.




	
Кафедра физики планет (1990)

	Каналы, каналы марсианские...
	Вода в каналах артезианская,
	И женщины сидят венерианские,
	Хоть в общем-то каналы -- марсианские.

	Каналы, каналы марсианские...
	Дожди стучат сатурнианские.
	В кустах зверье рычит нептунианское,
	Хотя кусты все тоже марсианские.

	Каналы, каналы марсианские...
	Жара стоит меркурианская.
	А темнота кругом плутонианская,
	И местность так похожа на рязанскую.

	Каналы, каналы марсианские...
	К ним АМС летит землянская.
	А ЦУП ей вслед кричит, -- Куда ж ты, гадская?!
	Не тронь каналы марсианские!

	Ракета дурою прикинулась,
	Антенну набок криво свесила --
	Ни слова ЦУПу не ответила
	и цель сама себе наметила.

	Ах каналы, каналы марсианские...
	Смывается зверье нептунианское,
	И женщины бегут венерианские...
	
	Упала АМС -- они все умерли.

	Но,
	Кафедра физики планет -- ueber alles!
	Кафедра физики планет -- ueber alles!



Братец Луи (1988)

	Babe, love is a burning fire,
	но так больше он не скажет -- мы
	в него вонзили наши зубы, зубы...
	Стой, тебя сейчас не станет -- кровь,
	кровь по клыкам стекает -- стой!
	и станешь ты таким, как мы.

	Ты вампир, ты вампир, братец Луи, Луи, Луи.
	Позабудь этот мир, для тебя его не будет.
	Только кровь, только кровь -- а не сливки или пудинг.
	Пей до дна за любовь к этим теплокровным людям.
	Братец Луи, Луи, Луи -- остуди их поцелуем.
	Ласкай их, Луи, и рви когтями.
	Братец Луи, Луи, Луи -- нежно приголубь их,
	И в вену впейся ты челюстями.

	Клык -- точи свой клык о камень
	Ночь -- и в ней ты будешь с нами: мы
	опять придем в старинный замок, замок.
	И -- польется кровь ручьями,
	и -- горя пятью лучами, 
	там взойдет рубин Упырь-звезды!



Кровь на "шпорах" (1988)

	Снова экзамен: профессоры ждут
	отпечатков наших мозгов --
	вакуум рвет мою голову.
	Ночь перед казнью: последний билет
	объезжен уколами "шпор" --
	копытами он взрывает траву.

	Кровь на "шпорах", пот по спине:
	здесь играют без форы -- как на "войне".
	Пожелай мне счастливый исход.
	Пожелай мне
	пережить экзекуторов строй,
	превозмочь экзекуторов строй --
	пожелай мне счастливый исход,
	пожелай мне удачи.

	Тяну свой билет, и мертвой петлей
	взлетает вопросов метель --
	четко ведет противник прицельный огонь.
	Я стреляю, не видя мишень --
	просто стреляю в мишень,
	и ответы, не легшие в цель,
	ведут за собой...

	Дрожь в коленях, пот по спине:
	здесь бывает страшнее, чем на "войне".
	Здесь взрываются "бомбы" подчас.
	Здесь, бывает,
	остается тень на стене,
	только слабая тень на стене
	в память тех, кто нажал полный газ,
	в память тех, кто за дверью.



Вампирские вечера (1988) 

	Не слышны в саду даже шорохи,
	Шаг беззвучен у мертвецов.
	Если б знала ты, как мне дорого
	Твое нежное лицо!

	Я приду к тебе этой полночью,
	Над твоей постелью склонюсь.
	И напрасен твой крик о помощи --
	Я в ответ только рассмеюсь.
	
	Нервно о стекло бьется лунный свет.
	За окном кричит сладко выпь.
	Я спою тебе этот мой сонет --
	Свежей кровью прошу платить.

	Мы коктейль кровавый нальем в бокал,
	Выпьем тихо на брудершафт.
	Ты бескровная, ровных зуб оскал --
	Ах, до чего же ты хороша!

	Глухо о паркет стукнет голова.
	Вместе нам теперь быть с тобой.
	Я скажу тебе нежные слова:
	"До свидания под землей!"



Ода "Желтым Рукам" (1989)

	Варкалось, хливкие шорьки
	пырялись по нове,
	и хрюкотали зелюки,
	как мюмзики в мове.

	О бойся Бармаглота, сын:
	от леса до реки
	протянет грозный исполин
	три Желтые Руки.

	Четвертую занычит вдруг
	и заподует в рог,
	чтоб каждый недруг иль не друг
	их упразднить не мог.

	Кры-кры! -- кричат политруки.
	Взы-взы, -- поет пила.
	Четыре Желтые Руки
	выходат на дела.

	Стругай, стругай, моя струга.
	Перись, перись, перо.
	Пока рукается Рука,
	ей нужен наш террор.

	Ах, эти Руки -- просто блажь:
	отпилим, и конец!
	Но как нам быть? -- ведь не отдашь
	без Рук своих сердец.

	Цыкает главная Цека,
	и ноги стали в круг,
	и ясно даже дуракам:
	без Рук нам, как без рук.

	Уже сваркалось: политрук
	не просит больше пить.
	Раз никуда без Желтых Рук --
	пришьем, и будем жить.

	Опять кричат политруки,
	Взы-взы, -- поет пила.
	Четыре Желтые Руки
	выходят на дела.



Два слова (1988)

	Век -- растает, словно снег.
	Год -- соткан из непогод.
	Час -- пришел и пробил в нас.
	Миг -- возьми его, возьми.

	Шаг вершился, не спеша,
	Там, где по камням брела душа,
	Не роняя слез, и не дыша, --
	День за днем, за шагом шаг.

	День наступит и изчезнет снова,
	Слепо следуя канону бытия.
	День пройдет, оставив нам два слова:
	Ты и я.

	Слов, нам не хватило слов.
	Вьюга разбивалась о стекло.
	Слепли окна скрывшие тепло --
	Там, за ними не хватало слов.

	Миг -- из пустоты возник.
	Час -- пришел и пробил в нас.
	Год -- соткан из непогод.
	Век -- растает словно снег.

	День наступит и исчезнет снова,
	Слепо следуя канону бытия.
	День пройдет, оставив нам два слова:
	Ты и я.



Вера (1988)

	Если он сам несет твой крест,
	Будет распят тот, кто не воскрес.
	Если он проиграл твой бой,
	Это не люновь,
	Это не любовь --
	Вера.

	Если он строит новый храм,
	Запирая в этот храм ветра;
	Если истина сочтена,
	Это не любовь,
	Это не любовь --
	Вера.

	Я не помню, как шел во тьме
	Среди холмов и темных крестов.
	Я не помню, как шел на свет
	Туда, где утром болен восток.

	Если всем был завещан путь,
	и казнят за иную суть;
	Если он смотрит в мир и икон,
	Это не любовь,
	Это не любовь --
	Вера.

	Если он -- вечный поводырь --
	Дарит даль, но скрывает ширь;
	Если он образует строй,
	Это не любовь,
	Это не любовь --
	Вера.



Цветные сны (1990)

	Седеют цветные сны,
	Все дальше уходят дали --
	Как-будто бы их предали
	И отдали за полцены
	И радости, и печали,
	И то, что зачем-то ждали,
	И то, что забыть должны.

	Я больше не помню вьюг --
	Устали мои метели,
	И зимние птицы слетели
	Куда-то на птичий юг,
	Где все, что кому-то пели,
	Пока мы еще болели
	И не разнимали рук.

	Теперь я совсем здоров,
	И, раны засыпав снегом,
	На шаг перешел от бега,
	Уйдя от чужих ветров,
	Где пели, о чем болели,
	И знали, чего хотели,
	Вдали от больших костров.



Город снов (1990)
	
	Ночь войдет неслышно в келью
	Сквозь глаза рассыпанные звезд.
	Выйдет из дому отшельник
	и шагнет на разведенный мост

	В город снов,
	Город незнакомых слов,
	Город призрачных даров,
	Город пристальных дорог.

	Здесь знакомая дорога:
	Каждый шаг известен наперед.
	Между дьяволом и богом
	Ворожит слепой водоворот.

	Город снов,
	Город незнакомых слов,
	Город призрачных даров,
	Город пристальных дорог.

	Но не спрашивай об этом --
	Пусть он держит неизменный путь.
	Лишь помедлит для ответа,
	Кто тогда сумеет нам вернуть
	
	Город снов,
	Город незнакомых слов,
	Город призрачных даров,
	Город пристальных дорог?

	Сто тысяч солнц и сто тысяч зеркал,
	Сто тысяч усновших веков
	Встретят тебя, если он отыскал
	Город из прожитых снов.



Ночь сильнее (1990)

	Мы с тобой пришли сюда...
	тает между рук вода,
	стынет на ветру звезда --
	уходит долгий день...

	Ночь сильнее.

	Но мы шли с тобой вдвоем,
	пальцами храня тепло --
	значит нам с тобой везло...
	не надо слов теперь...

	Ночь сильнее.

	Нет, не зажигай свечу --
	я не плачу, а молчу.
	Я не плачу, я -- плачу'
	Предъявлен сердцу счет...

	Ночь сильнее.

	Дальше будет только сон
	с каплями твоих имен.
	Слышишь колыбельный звон?
	Спой эту песню мне...

	Ночь сильнее.



При свечах (1990)

	Здесь вечер, 
	здесь дом и все те, кто собрались с тобой
	говорить до утра.
	Здесь свечи,
	и тени дрожат оттого, что огонь
	растопил полумрак.

	Здесь двери 
	открыты для тех, кто сегодня опять
	не придет дотемна.
	Здесь верят
	пока в то, что можно друзей не терять
	и пьянеть без вина.

	А значит, 
	мы сядем теснее, касаясь плечом
	чуть заметно плеча.
	Назначим
	себе разговор будто бы ни о чем --
	в нем ли дело сейчас?

	Нам бы услышать лишь голос,
	лишь голос узнать...
	Нам бы вернуться в тот город,
	ушедший из сна.
	Нам, нам бы вновь, до утра
	заглянуть во вчера.

	Теперь мы мудрее, и можем друг другу сказать,
	кто был слеп, кто был прав.
	Но спеть бы о том, как бессмысленно истину знать
	в предвареньи утра.

	Нам спеть бы о том, как невидимо плавится воск:
	стекает и стынет недвижными каплями слез
	там, где огонь вдруг всерьез
	дотянулся до звезд.

	Когда мы уйдем налегке к незнакомой земле,
	кто посмотрит нам вслед?
	Когда мы вернемся, забыв даже цвет наших глаз,
	кто заплачет о нас?



 Седьмой день (1990) 

	Шестое солнце 
	упало ниц,
	украсив бронзой 
	блаженность лиц --
	старик уснул, 
	старик уснул.
	
	Шестое небо 
	дарило сон
	о тех, кто не был 
	еще рожден
	на этот свет,
	на этот свет.
	
	Безумный ангел 
	шептал в безумной мгле:
	"Все слишком странно 
	и просто на земле...
	Остался только день,
	седьмой день."

	Седьмое солнце,
	согрев его детей,
	объявит день --
	седьмой день...

	Под этим кровом
	так просто жить,
	не зная слова,
	не зная лжи,
	не помня зла,
	не помня зла...

	Немые дети,
	узнав приказ -- живи! --
	молчат, не встретив
	его любви,
	его тепла,
	его тепла.

	Обман придуман
	чуть поззже, чем они.
	И только юным
	дано его хранить,
	прийдя в последний день,
	в седьмой день.

	Седьмое солнце,
	согрев его детей,
	объявит день --
	седьмой день...

	Опомнись, старец!
	Прости своих детей.
	За что ты даришь
	им этот день ненужной муки --
	седьмой день?

	Седьмой ребенок
	божественно красив...
	Пусть не умрет он,
	и жизни также не вкусив
	в седьмой день,
	седьмой день...

	Седьмое солнце,
	согрев его детей,
	объявит день --
	седьмой день...



Четыре огня (1990)

	Спит вокзал...
	на перроне снег
	и огни.
	Стынут тени
	и уходят в ночь, 
	не касаясь
	замерзших рельс и шпал...
	Спит вокзал...
	и последний вагон
	сквозь метель
	стук колес уносит
	и прячет в стылом снеге
	тех, кто с ним до рассвета
	разделит путь
	и стрелки и мосты...

	Четыре преданных огня
	сковзь боль и беды их хранят,
	вагон последний унося
	куда-то в ночь,
	куда-то в даль,
	где, может быть, еще не спят,
	и ждут еще, 
	и верят...

	И четыре преданных огня
	в ночи стихают и манят,
	к себе манят.

	Сдан билет...
	и теперь за перрон
	не шагнуть --
	и теперь осталось,
	уходя навсегда,
	оглянуться,
	кинув взгляд
	на тех, кого предал...

	Четыре преданных огня
	не упрекают, не винят,
	прощаясь и прощая все,
	качаясь в такт
	ночному снегопаду.

	Четыре преданных огня
	не упрекают, не винят...
	Зачем же вновь иду туда,
	где спит вокзал?..

	Четыре преданных огня...



Немые сны (1990)Ѓ

	В сероглазых сумерках
	поступью тихой, как весна,
	уходил день.
	
	В первый раз несуетно
	мимо незажженного окна
	уходил день.

	Под беспечными побегами,
	у проросших могильных крестов
	те уснули,
	кто изведали
	силу вещих,
	но немых снов.

	В сероглазых сумерках
	поступью тихой, как война,
	шли они все...
	За сотню лет никто не умер здесь --
	было некому умирать...

	Но мы еще здесь,
	возле дома...
	Когда ты проснешься, ты сможешь летать.
	Ты встанешь рядом на века.
	И мы уйдем и не вернемся:
	мы с тобой -- только ты и твой новый мир.

	Мы уйдем, и ты забудешь,
	как на чужой земле
	уходил день... 



Дорога на восход (1989)

	Там, где гаснет свет костра,
	на дороге сна,
	мы не смогли поверить в рай --
	ад не верит в нас.

	Путь растоптан тишиной
	на пустом листе.
	Мы не узнали слова "зной" --
	нас не знает тень.

	Там, где больше нет утрат,
	нечего терять.
	И на празднике утра --
	юная заря.
	Пусть она не станет днем,
	но не будет сном --
	
	Я иду в объявленный поход:
	я иду дорогой на восход.

	Я иду на свет огней --
	ты не веришь в них.
	Веря в бесконечность дней,
	ты не веришь в миг.

	Ты желаешь видеть ткань.
	Я же -- только нить.
	Ты решил, что можешь ткать --
	мне дано хранить.
	
	Встанет новая заря...
	нам не по пути.
	Я не помню, как терять, --
	знаю, как найти --
	
	Я иду в объявленный поход:
	я иду дорогой на восход.



Остров дня (1989)

	В этот мир пришел слепой убийца нежных грез.
	В этот мир пришил седой хояин новых слез.
	Он шел и видел, как любовь
	уснувшим в ней была нужна,
	но нес в руке тугую боль
	освобождения от сна...

	Он ее разбил на сотни розовых шипов.
	Он ее дарил завороженным счастьем снов --
	Он уводил их за собой,
	и забирал в свой лабиринт,
	и долго слушал за стеной
	мольбы и стоны у двери...

	Остров дня приходит снова,
	гаснут маяки...
	Свет ворвался под покровы
	их ночной тоски --
	и гаснут маяки.

	Там не знают грез, там камни смотрят, как враги.
	Там построен мост на берегу пустой реки --
	но этот остров за спиной...
	и до моста не добрести.
	И берег сыт речной волной,
	но не уйти, нам не уйти...

	Остров дня приходит снова,
	гаснут маяки...
	Свет вровался под покровы
	их ночной тоски --
	и гаснут маяки.



Я уезжаю (1990)

	Замерзлый город
	прижался к стеклам
	и смотрит слепо
	глазами окон --
	от старых улиц
	больных неоном
	я уезжаю...
	я уезжаю.

	Снова
	простисмя взгядом --
	не надо слов нам
	и клятв не надо:
	уйдут метели,
	проснется лето,
	и я вернусь,
	быть может, я вернусь...

	Я придумал крылья -- птицам,
	небу -- облака,
	и приходит срок
	улетать.
	Падает бессильно
	нежная рука --
	ты должна суметь
	ждать.

	Холодный иней
	уснул в ресницах,
	но нам сегодня
	он не приснился.
	За снегопадом
	ты плачешь, знаю...
	Я уезжаю.
	Прости, я уезжаю.

	Замерзлый город
	прижался к стеклам
	и смотрит слепо
	глазами окон --
	от старых улиц
	больных неоном
	я уезжаю,
	я снова уезжаю...



Ядерный рок (1989)

	Мой генерал 
	устроил чудный бал:
	палец стиснул курок,
	ствол ласкает висок,
	снят противогаз --
	босс танцует нежный вальс.
	Дама в голубом
	будит на погонах страсть!

	Его постель 
	рифмует слово "цель" --
	дама в пьяном дыму,
	доставаясь ему,
	изомнет атлас
	платья цвета неба над...
	Он подарит ей
	свой любимый маскхалат.

	Сегодня ты узнаешь ядерный рок!
	Взойдет звездой над нами ядерный рок.
	Нас соберет под знамя ядерный рок,
	и генерал узнает...

	Они вдвоем
	погасят пыл огнем:
	танки смотрят в прицел,
	на чудесном лице
	будет новый крест --
	и умирает дважды бог...
	Генералы -- встать!
	Ядерный приходит срок.

	Сегодня ты узнаешь ядерный рок!
	Взойдет звездой над нами ядерный рок.
	Нас соберет под знамя ядерный рок,
	и генерал узнает...



Время гуннов (1990)

	Гунны!
	Мы идем тропою пустыни --
	среди дворцов
		     все ложь!
	Веди же нас, веди же нас,
	Атилла-вождь --
		   тобою сильны мы!
	Веди же нас, 
		   Атилла-вождь --
	утопим в крови мы
		       их мутный мир.

	Эй, 
	затопчи их рай, Атилла:
		            подковами -- в лицо.
	Пусть занют боль, 
		       пусть знают страх
	и злую месть пусть знают, Атилла.
		                      Сожги их прах --
	мы окропим святую могилу,
		              где дремлет брат...

	Время гуннов -- небо в огне.
	Время гуннов -- вытоптан снег.
	Для безумных рай на земле --
	время гуннов.

	Гунны!
	Мы идем тропою пустыни:
			     из пыли -- к дворцам.
	И пока сердца не остыли,
		            мы верим сердцам.
	Гунны!
	Этот мир должен быть нашим.
		              Он будет юным.
	И не кончен наш поход...

	Время гуннов -- небо в огне.
	Время гуннов -- вытоптан снег.
	Для безумных рай на земле --
	время гуннов.



Луна за стеклом (1998)

	Луна за стеклом
	притаилась,
	словно ворожья...
	и все, что ушло,
	приходило --
	только без тебя.
	
	И вновь не уснуть...
	и до рассвета,
	в плену у ворожбы,
	все помнить -- опять больнее, 
	чем забыть.
	И в сердце звенит
	чуткая нить
	разорванной судьбы,..

	и ничего
	не отменить.



Прислоняясь к упавшей стене (1999)

	Ветер чертит в песке
			непонятные светлые знаки.
	Кто сумеет -- прочтет.
			Кто не сможет, пойдет наугад,
	собирая в руке
			незнакомые гладкие злаки,
	путь держа на восток,
			и встречая в дороге закат.
	
	Так сорвите ж покров,
			и откройте все тайны мирские,
	и бегите в поля
			на полуденной злой стороне.
	Облака в вышине
			привяжите узлами морскими,
	прислоняясь спиной
			к неслучайно упавшей стене.

	Нарисуйте там дом
			и оставьте в нем свечи пророкам.
	Разгадайте те сны,
			что увидеть вдруг не довелось.
	И простясь, налегке
			уходите по тайным дорогам.
	И держитесь, шутя,
			за земную погнутую ось.

	А потом вдалеке,
			если вдруг невзначай свечереет,
	вы зажгите плоты
			и пустите их вниз по реке.
	Поглядите им вслед
			и домой заходите скорее,
	оставляя себе
			только искры в холодной руке.



В Летнем Саду (1999)

	В Летнем Саду над скамейкой ветер
	ветки качает в такт.
	И тени от веток сплетают сети
	на белых бумажных листах.
	Девушка Лида читает книгу
	о правде и обо лжи.
	О вечности и об ушедшем миге
	девушка Лида читает книгу.
	Девушка Лида читает книгу
	со скромным названием "Жизнь".

	В сумочке рядом -- конспекты в тетради,
	где выписан верный ответ.
	Но веток, сплетающих мягкие пряди,
	и ветра и лета там нет.
	Ах, не сердитесь профессор-расстрига --
	сойдутся в пределе ряды...
	Ведь девушка Лида читает книгу
	о вечности и об ушедшем миге
	и о свете, пришедшем с последним бликом
	от самой далекой звезды...

	В Летнем Саду над скамейкой ветер
	ветки качает в такт.
	И тени от веток сплетают сети
	на белых бумажных листах.
	Девушка Лида читает книгу
	о правде и обо лжи.
	О вечности и об ушедшем миге
	девушка Лида читает книгу.
	Девушка Лида читает книгу
	со скромным названием "Жизнь".
	


Странное лето (1999)

	Странное лето... на берегу
	наши замки в песке волны обходят бережно.
	И даже если уже вернуться не смогу,
	я запомню тебя такой, как есть, -- теперешней.
	
	И я возьму с собой несбывшиеся сны
	и раскрашу в них все то, что нам останется:
	это лето -- цветом вещей тишины,
	это море -- цветом памяти 
	                          и странного неба над головой
	в этой теплой ночи, в которой мы расстанемся,
	и я возьму с собой усталый голос твой
	и все слова, в которых позже мы раскаемся...

	В темном небе распахнула крылья флорентийская печаль
	и уносит нас в холодную пустую даль...
	В темном небе научились мы с тобой прощаться и прощать,
	оставляя в сердце горечь 
	                         в это странное лето, где на берегу
	наши замки в песке волны обходят бережно,
	где, даже если уже вернуться не смогу,
	я запомню тебя такой, как есть, -- теперешней.

	В темном небе распахнула крылья флорентийская печаль
	и уносит нас в холодную пустую даль...
	В темном небе научились мы с тобой прощаться и прощать,
	оставляя в сердце горечь навсегда.

	Странное лето... на берегу
	наши замки в песке волны обходят бережно.
	Но даже если уже вернуться не смогу,
	я запомню тебя такой, как есть, -- теперешней.

	И мы возьмем с собой несбывшиеся сны
	и раскрасим в них все то, что нам останется:
	это лето цвета вещей тишины,
	это море цвета памяти...
	


Беда (1999)

	Сабли точеные, острые
	лентами венчаны пестрыми...
	Эх, далека ли беда ли?
	Эх, далека ли беда ли?

	Воды беспутные вешние.
	Ветры шальные, нездешние.
	Эх, далека ли беда ли?
	Эх, далека ли беда ли?

	Ой ты, незримая вотчина,
	кто ты по имени-отчеству?
	Ну заходи, коль не ждали...
	Эх, далека ли беда ли?


	Мехом седло оторочено.
	Сказано все, да не к ночи нам.
	Что не сожгли, то раздали. --
	Эх, далека ли беда ли?

	Ветер гуляет по звоннице.
	Скачет небесная конница
	прямо в закатные дали. --
	Эх, далека ли беда ли?

	Ну-ка, судьба черноглазая,
	всем наливай да рассказывай,
	что же мы не отгадали?
	Эх, далека ли беда ли?



Савелий (1999) 

	Савелий выходит из дома,
	глядит, как ломается лед
	и сладкие слезы роняет забывчивый клен.

	Савелий ступает на льдину
	и берег толкает веслом.
	И ветер Савелию в спину стрелой...

	Эй, дорога...
	растопи мою грусть.
	Дай полной грудью вдохнуть
	прежде, чем я проснусь...

	Савелий плывет по теченью,
	из весел разводит костер,
	огнем помогая весеннему таянью гор.

	Савелий ложится на льдину
	и смотрит сквозь лед в глубину
	на ту, что когда-то покинул, страну.

	Эй, дорога...
	растопи мою грусть.
	Дай полной грудью вдохнуть
	прежде, чем я проснусь...



Пророк Петруха (1999)

	Однажды пророк, не известно какой --
	то ли царь Соломон,
			то ли просто Петруха --
	сказал: "Правит миром житейский закон,
	и все суета, милый друг,
			суета и томление духа."

	И сказал он: "Есть время, пространство губя,
	покорять города и быть покоренным.
	И есть время творить, обрекая себя,
	обрекая себя, милый друг,
	           погибать, погибать в сотворенном."

	И с тех пор мы никак не поделим вину,
	и не можем понять, чьим указам мы внемлем:
	то ли дух человека стремит в вышину --
	то ли зверя душа, милый друг,
		       сходит вниз на безумную землю.

	Мы приходим домой, открываем окно
	и глядим в этот мир сквозь закатное пламя:
	снова чья-то война это наше кино,
	чья-то новая смерть, милый друг,
			 это наша заставка к рекламе.



Старая фотография (1999)

	Старая фотография --
	торопливая сирень
	всю смутила географию
			   весны
	во дворе.

	И апрелем переполненный
	двор, как сказочный корабль,
	над сиреневыми волнами
			   плывет
	до утра.


	...вечером
		над альбомами
	нам надолго не уснуть --
	мы опять сегодня вспомнили
			     с тобой
	ту весну.

	И пускай лишь только в оттепель,
	и пускай не навсегда
	к наме сиреневые россыпи
			     летят
	сквозь года.


	  И пусть не вернуть
	  нам ни одну
	  из наших потерь...
	  Но станет чуть-чуть
	  пройденный путь
	  легче теперь.


	Старая фотография --
	торопливая сирень
	всю смутила географию
			   весны
	во дворе...




	
Диссидент Григорий (1998)

	За деревней солнце встало -- вот какая блажь.
	А на дворе так пахнет салом, шо хоть щас намажь.
	Выйду я на двор до ветру, загляну в сарай --
	а там свинья лежит в два метра: режь да обдирай.

	А только вдруг на двор сбежался весь родной колхоз.
	Тут уж, как я ни держался, довели до слез.
	А все махал ножиной длинным скотник-атаман,
	Мол, режь, давай, свою скотину; выполняй нам план.

	Тут настало сразу шуму: лезут на рожон.
	А я кричу, шо напишу мол жалобу в ООН
	про шо меня тут притесняют, шо мне жизни нет,
	и подпишуся, не стесняясь: Гришка-диссидент.

	  Шо я сижу на овощах
	  и варю галушки --
	  отож смотри, не отощай
	  ты моя свинушка.

	Вот пришла с ООН бумага -- и все одно в одну.
	И уже пора однако выбирать страну.
	А мне ж страны чем Иудея в мире нет родней.
	Ить ни арабы, ни евреи не едят свиней.

	Как за Синаем солнце встало -- вот какая блажь.
	А на дворе так пахнет салом, шо хоть щас намажь.
	Выйду на двор, зажмурясь, залгяну в сарай --
	а там свинья лежит прищурясь... Чем тебе не рай?

	А за рекой, за Арафатом спрятался кибуц.
	Люди там живут богато, что свиней не жрут.
	Да только что-то шумно стало -- глядь, из-за реки
	да скопом всем бегут за салом наши ж мужики.

	  И я сижу на овощах
	  и варю галушки --
	  ох смотри, совсем прощай
	  ты моя свинушка...

	



Митрич идет за куревом (1998)

(оратория для Тома Уэйтса с оркестром в трех частях)

 Часть 1:  Митрич с утре идет за куревом... 
 Часть 2:  ... и находит заныканную стариком Широбанским 
 Часть 3:  вчера бутылку Киндзмараули!! 	



Острова долгих закатов (1998)

 (просто песня без слов) 






 
 
 
 






	
Зюзюкин, Э.К., 19## г.р., бесп. (1998) 

	Семен Трофимович Зюзюкин,
	кавалерийский генерал,
	входил с отрядом в город Глюкин.
	И стар и млад его встречал.
	Заламывали дамы руки
	в предвосхищеньи сладкой муки
	любви, надежды и разлуки...

	но эта песня не о том.
	Зюзюкин...
	нет, эта песня не о том.