Московским сумеркам

• Метровидение
• Потомок древних кровей
• Провинция
• Аэропорт теней
• Крайность
• Финал
• Душеспасатели
• Посмертие
• Пять шагов
• Опоясанный надеждой

Метровидение

	За дверями цвета хмари                    
        жизнь меняют в автоматах,                   
        и доверчивые твари                      
        три по пять берут за брата -                 
        дань последним повышеньям                   
        в йенах, долларах и штуках...                 
        здесь почти не слышно тени,                  
        здесь совсем не видно звука:                 
        заливает подземелье                      
        склизь протухшего неона,                   
        и в тиши бетонной кельи                    
        робкий топот миллионов                    
        будит мудрое сознанье,                    
        затерявшееся где-то                      
        между рвотами и снами                     
        на окраине клозета.                      
        Плавно трогаются черви                    
        и, елозя томным чревом,                    
        проникают в массу черни,                   
        уходя все время влево;                    
        за окном струятся стены                    
        в проводах, крючках и числах;                 
        электрические вены                      
        кровью харкают искристой,                   
        и продавленность сидений                   
        похотливо ждет разврата,                   
        липкий плен метровидений                   
        за стеклом рождает брата -                  
        жертву пьяного аборта:                    
        сев на восемь остановок,                   
        толстый, потный и потертый,                  
        просит брат подать спиртного;                 
        справа кто-то в форме цисты                  
        создает подобье тверди,                    
        спорят два больших экзистен-                 
        циалиста о бессмертьи                     
        и таят в карманах Сартра,                   
        отвлекаясь лишь на бедра,                   
        недостойные Монмартра,                    
        но открытые осмотру;                     
        и стучит в пустой грудине                   
        счетчик гейгеровских актов,                  
        обрываясь посредине                      
        неоконченного такта.                     
        Десять метров до рассвета;                  
        в материнской злой утробе                   
        черви ползают от века                     
        между праздничных надгробий                  
        и вращают стрелки нудно,                   
        исчезая без следа...                     
        Это поезд ниоткуда,                      
        это поезд в никуда.       



Потомок древних кровей

	Рано утром
	       потомок древних кровей
	тихо встанет, спустив на паркет
	                             ноги.
	Камасутра
               на ужин,
	на завтрак -- Бродвей:
	        он сумеет блюсти этикет
	                             многих.
	И в пустыне
	       сияющих искренних глаз --
	зверь, которого нет, но был
	                             и будет.
	И слепые
	       рисуют радугу в нас,
	а глухим наказали вонзать между жил
	                             бубен.
	Третий ангел 
	       в ангаре машет крылом
	в ожидании права на взлет
	                             в небо.
	Кто-то странно
	       и тихо поет о былом,
	покупая билеты на вход
	                             в небыль.
	Но когда ты уснешь,
	       пустые глаза закрыв на замок,
	                     и бросишь им ключ
	                             в ноги --
	выйдет тот, 
	       кто дает электрический ток,
	и растопчет тебя еще раз -- силой туч
	                             "-логий".



Провинция
		
        Провинция.
                  Двадцатый век.
                            Окраина.
                                     Стихи.
        Проспекты  пыль  глагол, застывший в позе
        автобус  давка  пот  бензин  духи...
        вечерний чай - бессмысленный и поздний
        Провинция, двадцатый век:
                     продмаг  совет  тюрьма
        нарсуд  детсад и кто-то с мятой кепкой
        халтура  бабки  смена  ночь  дома
        балкон  веревки  простыня в прищепках
        Провинция, двадцатый век:
                     кино  америка  банан
        газеты  пленум  хунта в кабинетах
        страна  кальсоны  очередь  война
        октябрь  зима  весна  и снова лето
        Провинция, двадцатый век...
                               Дорога. 
	                             Тишина.



Аэропорт теней

         Хмурый перрон и вокзал послезавтрашних будней;        
                Город в печальном пунктире огней               
             Встретить придет, проводить не забудет            
                       В аэропорт теней.                       

            Нервные губы навзрыд объявляют посадку;            
         Выход чуть дальше, там сзади за левым плечом.         
         Двинусь наощупь, и в серую дверь без оглядки,         
                      Ставя опять на чет.                      

            Веки усталые прячут товар контрабандный.           
           Взгляд за ограду и окрик: "Ни шагу назад!"          
           Грозный таможенник требует так беспощадно           
                       Не опускать глаза.                      

           Когти и крылья, как небо пустые глазницы-           
        Виделись раньше мы где-то, мой искренний страж.        
                Я подарю тебе эти седые ресницы-               
                      Ты мне меня отдашь.                      

          Крылья взлетают, и в гневе своем неподкупном         
             Рушатся когти на весны дожди и снега.             
           Кровь засыхает в угольно бордовые струпья,          
                     Падает кровь к ногам.                     

          Больше не страшно, и я оглянусь напоследок,          
            Стоя за стеклами там, на другой стороне.           
            Город кого-то ведет по пунктирному следу           
                       В аэропорт теней.         



Крайность

	В этом мире бескрайних равнин --
	путь не наш
	         и не нами намечен...
	"Не суди, да не будешь судим!" --
	заучили,
	а все ж до седин
	             ты всегда -- 
	то истец,
	         то ответчик.
	То палач и секира в руках палача --
	               то усталая шея на плахе.
	То втоптать --
	         то венком увенчать;
	засмеяться --
	         и плакать, и плакать...
	Больно, доктор! --
	а доктор сегодня -- больной...
	Знать, опять перебрал панацеи,
	где намешано все:
	поцелуи с войной,
	свадьбы,
	        поминки,
	               кирки,
	                     Цирцеи...
	-- Ах, скажите же, врач,
	это что за напасть:
	        нам никак не пройти посредине.
	То летать --
	        то упасть.
	То любить --
	        то проклясть.
	Иль с толпою брести --
	                  иль в пустыне...
	Доктор, господи Вас сохрани,
	расскажите, за что так печально
	в этом мире бескрайних равнин
	торжествует
	          бескрайняя
	                   крайность?


Финал

		        Михаилу Смехову

	Я чувствую финал,
	и мне уже пора:
	сегодня мы не те,
	кем были лишь вчера.
	И я еще не дошел,
	я еще не упал,
	но сегодня --
	я чувствую финал

	Пожил но не прожил --
	вот сказка о нас.	
	Ты строил на межи
	крепость из глаз.
	Ты прорывался вверх,
	но кто-то латает прорыв...
	Твой полосатый стерх --
	по правилам новой игры --
	колючие гнезда свивает в лесах.
	И когда он стоит
	на мертвых часах,
	что так бьют наповал --
	я чувствую финал.



Душеспасатели

	Вены взрезаны неумело,
	и до срока ему -- не успеть.
	И стократ пережитое тело
	милосердно прикажут надеть.
	Ведь спасатели веруют свято
	в то, что могут надежно спасать
	всех, кто станет себе Геростратом,
	Авиценной не пробуя стать.
	И спасатели веруют слепо
	в путеводный и главный инстинкт:
	под недвижимо-каменным небом
	без умысла, без боли -- идти.
	Видно, в этом -- последняя радость;
	здесь, наверно, великая суть:
	спотыкаться, и падать, и падать,
	и все время бояться уснуть.
	Значит, счастье -- нога па шаблону
	и когда не тесны башмаки.
	Значит, счастье -- струиться колонной,
	отмеряя друг друг шаги.
	И счастливые лекари кроят
	ткань холста: пополам, пополам!
	возвращая ушедших из строя,
	подгоняя икону в оклад.
	
	...вены взрезаны так неумело,
	и предательски сердце стучит.
	Скоро снова возьмутся за дело
	милосерднейшие
	палачи.



Посмертие

	Но эти строчки -- все они посмертны...
	и умираю в каждой,
	                и рождаюсь в них
	уже иным:
	       истлевшим,
	                проклятым,
	                        отверстым
	вознанью вечности,
	                переступившей миг.
	Проклятьем движимы надменные законы.
	Огнем канонов дух спален 
	                        и обогрет.
	Всевышний, кайся!
	                   Местью упоенным
	прости невинный
	             первородный грех.
	Ты слышишь, старец? --
	                    стая алчет пищи,
	и кровь в артериях перебродила в слизь.
	Смотри же, старец:
	                    стая крови ищет,
	рычит и скалится
	               в похаянную высь.
	Глаза пылают жаждой впиться в небо
	и рвать вразлет --
	                и рвать,
	                       и есть,
	                             и пить...
	Ты верил в них,
	                да, видно, верил слепо --
	внемли ж молитве,
	                 жажде уступи.
	Решайся, старец,
	                 ну же, ради бога!
	Не доводи же им судить себя самим.
	Пока они еще не стали так убоги --
	приемли их,
	            бестрепетных...
	Аминь.


	
Пять шагов вперед

	пять шагов вперед --
	       пять шагов назад;
	туманные глаза,
	                     полные...
	пять шагов вперед --
	       только и дано;
	пять нелепых снов
	                     помню я.
	пять шагов вперед --
	       пядь моей земли;
	и все, что не прошли,
	                     пройдено.
	пять шагов вперед --
	       мой скупой размер;
	край безверья вер --
	                     родина.



Опоясанный надеждой

	Я уйду в слепой рассвет,
	                 перерезав эту нить,
	чтобы тот, кто взял мой след,
	                 не сумел остановить.
	Полосатую одежду
	          вместе с кожей сброшу в вас --
	опоясанный надеждой
	          я иду в последний раз...

	Я уйду, нарушив строй
	          всех, кто будет тем, кем стал;
	и пускай полюбят в кровь
	          руки камень острых скал;
	пусть до стона горло режет
	          жгучий воздух новых фраз --
	опоясанный надеждой,
	                  я иду 
	                       в последний раз. 

	Я уйду без лишних слов,
	                  оправданий 
	                          и обид --
	прочь от пламенных столпов,
	                  замурованных в гранит.
	И туда, где солнце брезжит,
	               где не будет чьих-то 
	                                  глаз,
	опоясанный надеждой,
	                  я иду --
	                       в последний
	                                   раз.