Филиппов Г.В. Быльем поросло
>> 60-летие СГАУ |
Филиппов Г.В.
Быльем поросло
Филиппов |
Встреча с будущим
Летом 1942 года я пришел в авиационный институт. Его материальная часть состояла в то время из гостеприимно распахнутых дверей; двух бетонных шаров перед ними, которые впоследствии дали возможность утверждать, что в Куйбышеве самые умные студенты - авиаторы: у них на два шарика больше; тамбура и кусочка вестибюля, в котором стояли стол и стул. Может быть, было и еще что-нибудь, но этого видно не было. Вдали по коридору ходили мужчины в майках с кастрюлями и чайниками в руках, слышался детский рев и плеск воды, сопровождающий стирку белья, неслись соответствующие видимому и слышимому ряду запахи. Конечно, там было что-то. Уголок завесы над этой тайной приподнял мой сокурсник - деревенский паренек А. Наумов - будущий генеральный директор НПО "Строймаш": "Днем меня зачислили в КуАИ. Душа пела. Вечером сходил в театр. Ночевать вернулся в институт. В качестве спального места мне, как и другим иногородним, были предложены антресоли будущего кабинета конструкции самолетов. Внизу спала профессура. Спальное место имело вид узкого кусочка пола, не обремененного никакими принадлежностями для ночлега. Причем все кусочки были заняты. Один из ранее пришедших подвел меня к свободному месту, оказавшемуся рядом с ним. Стараясь никого не будить, постелил на пол пальтишко, лег и уснул, как убитый. Утром познакомился с соседом и подружился с ним на всю жизнь. Это был Н. Пастухов - будущий заместитель директора ВАЗа по кадрам".
На упомянутом выше стуле сидел симпатичный стройный блондин. Как потом выяснилось, Журавлев - преподаватель физкультуры. Он посмотрел мои документы. Остался несколько разочарованным моим ответом на единственный вопрос о качестве моего хождения на лыжах, но, тем не менее, объявил, что с сего момента я - студент первого курса самолетостроительного факультета Куйбышевского авиационного института. С этим учебным заведением и оказалась неразрывно связанной вся моя жизнь.
Первый трудовой семестр
На следующий день я с группой коллег оказался в распоряжении опытного бригадира. От нас требовалась реставрация внешней части теплотрассы. О том, что делалось с теплосетью внутри здания, очень живо описал в воспоминаниях, опубликованных в газете "Полет" под заголовком "Трубы", А.М. Сойфер. Но мы работали снаружи. Сначала выкопали глубокую и широкую канаву вдоль всей боковой стороны здания, чтобы обнажить трубу. После замены трубы на новую мы ее обвязывали пористыми кирпичами. Пока не было кирпичей, нас пытались использовать на откачке из подвала канализационных стоков с помощью ведра с веревкой. Зачерпнул я одно ведро через открытое окно, поставил, чтобы с наружных стенок стекло на землю, а не капало на голову, подал наверх. Там две девушки это ведро приняли, вылили на землю, понюхали и взбунтовались. Я их разумно поддержал, заявив, что как дисциплинированный студент согласен пропитаться ароматом помойно-фекальных вод на всю оставшуюся жизнь, но не успею закончить работу и к моменту защиты диплома даже при круглосуточной работе. Девичий эмоциональный визг и мои логически стройные доводы убедили наше командование заменить нас насосом типа "Лягушка". (В этом подвале разместилась потом лаборатория гидравлики, где я начинал преподавательскую работу, а потом набирал экспериментальный материал для кандидатской диссертации. После перевода лаборатории с повышением на второй этаж, в туалет, подвал надолго заняла столярная мастерская). А мы пошли ждать кирпичи.
Окончания теплофикационных операций я не видел: пошел на повышение. Причин было две. Во-первых, я на фоне коллег вполне квалифицированно орудовал лопатой, чем заслужил одобрение бригадира. А во-вторых, я один мог курить адское зелье, которое он выращивал на своей даче. Другие ограничились первой неполной затяжкой. Впечатление было оглушительным: как будто тебе теннисный мяч в горло затискали. Больше никто у него не "стрелял", кроме меня. Поэтому, когда институту потребовался выдвиженец, бригадир рекомендовал меня, что избавляло его от дополнительных расходов табака, а основные земляные работы были закончены. Так я стал экспедитором. Недолго был им. Успел отнести одну записку домой заведующей столовой да сопроводил на свалку бочку с протухшей рыбой. Наступил первый учебный год.
Начало занятий и новые трудовые семестры
Выделенное нам здание было еще занято общежитием для эвакуированных рабочих, поэтому начали мы учебу с конца - с производственной практики. По ее программе мы изучали литейное дело на станкозаводе, рисовали вагранку в разрезе, учили новые слова: "модель", "опока", "стержень"... Некоторым повезло больше: они проходили эту практику на настоящем авиационном заводе, там, где делали самолеты. Рассказывает И. Федосова, будущий инструктор промышленного отдела обкома КПСС: "С большим интересом ездили мы на практику на завод N18. Однако заводчанам было не до нас: многие из них жили на заводе на казарменном положении, работали сутками. Для нас это была не столько производственная практика, сколько осознание обстановки, в которой жили и работали заводы и вся страна".
В ноябре приступили к аудиторным занятиям. Не все. Я и еще пять "передовиков" во главе с парторгом Д.М. Овчаровым в конце октября поехали на станцию Толкай. Там, как нам было сказано, следовало погрузить в вагон картошку для студенческой столовой. Поехали. Приехали. С недоумением смотрим вокруг. Потом с тем же недоумением на парторга: "Где же картошка? Что грузить?" А он нам доходчиво так объяснил, что иждивенческие настроения должны быть чужды советскому студенчеству и корнеплод надо сначала заготовить, а потом уже грузить. В результате мы на грузовиках в течение двух недель катались по колхозам Кинель-Черкасского района, закупали картошку и свозили на открытую станционную платформу. Естественно, караулили днем и ночью. Хотя наша одежда и не была рассчитана на длительное пребывание в условиях все более понижающихся температур, никто не заболел. Картошкой наш коллектив мы обеспечили и, закончив таким образом первый трудовой семестр, пришли в аудитории и пустились догонять наших, ушедших на неделю вперед сокурсников.
Лиха беда - начало. Далее каждое окончание весенней сессии совпадало с началом очередного трудового семестра. После первого курса он был запоминающимся. Город остался на голодном топливном пайке, и довольно большая группа была направлена на Гаврилову Поляну заготавливать дрова. Пил "Дружба" у нас не было. Пользовались обычными двуручными пилами. Как известно, по тяжести работа пилой стоит на первом месте. Можно представить, сколь продуктивно работали полуголодные мальчишки, которых к тому же поедом ели тучи комаров.
Тем не менее, под бдительными очами В.Я. Крылова, а потом В.И. Путяты к осени мы понаставили изрядное количество штабелей дров и почти без потерь вернулись домой. Я лично вдрызг измочалил обувь и последние дни дорабатывал в лаптях. Никогда: ни до, ни после - я ничего более удобного не носил, только непрочные очень. Быстро развалились. Потеряв обувь, приобрел несколько жестоких приступов малярии.
Эпопея с дровами имела продолжение. Страна готовилась встречать 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Студенты готовились вместе со страной. Скинулись по сто рублей для приобретения "выпить-закусить". Шестого ноября пришли на предпраздничный день занятий. Соответственно приодевшись. У входа нас встретил коллектив преподавателей во главе с руководством. Построили в колонну и куда-то повели. По дороге кое-кто сбежал. Остальные были погружены в трюм баржи, снабжены 100-граммовым кусочком колбаски и оповещены о том, что наша задача заключается в том, чтобы на Гавриловой Поляне из этой баржи вылезти, загрузить ее дровами и ждать пароходика, который вернет нас в лоно цивилизации. Буксир погудел и потянул баржу по назначению. Мы первым делом съели колбасу, вторым - заскучали и стали мерзнуть. В это время, хотя Волга еще не стала, на полях был устойчивый снежный покров. Как выяснилось потом, примерно по колено, а одеты-обуты мы были для существования в городских условиях. Наконец, прибыли. Баржу поставили к берегу боком. Положили сходни. Буксир ушел. Мы начали очередное трудовое свершение. Начали с разжигания костров: стук зубов основательно надоел.
Остаток дня и всю ночь мы перетаскивали напиленные нами летом дрова в ненасытное брюхо плавсредства. Оказалось, что напилили мы довольно много - почти полный трюм. Сбросили последнее бревнышко. Спрашиваем, когда пароходик нас обратно повезет. А в ответ узнаем, что никаких пароходиков не будет и идти следует пешочком до пристани Рождествено. Там переправа еще работает. Пошли. Натощак. Туфли до щиколоток, снег - по колено. У девушек еще и каблучки. К счастью, по пути было много шиповника. Он и помогал нам передвигать ноги. Уже темнело, когда последний паром принял на борт шедшего в арьергарде В.Я. Крылова и отчалил. Мы со товарищи взвалились на телегу и немедленно уснули. Как я потом с мокрыми по колено ногами шлепал три километра до дома - уже не помню. Помню только, что родители смотрели на меня сначала с испугом, потом с сочувствием. Финал дровяной эпопеи оказался на удивление благополучным - никто серьезно не заболел. Так мы преодолевали трудности, созданные благодарным городом. Остальные трудовые семестры стандартно протекли в колхозах и совхозах - стоговали сено, копали и с аппетитом поедали сладкую морковку, собирали в бурты помидоры и, уезжая, видели, как их засыпает снег, закладывали в силосную яму растительность с поля, поросшего полутораметровым бурьяном с редкими вкраплениями кукурузных недомерков. Коровы эту гадость не ели, но в победных рапортах ставилась лишняя "галочка".
Студенты
Студенчество первого курса было очень большим и довольно пестрым образованием. Например, студентом КуАИ числился будущий чемпион мира по шахматам Василий Смыслов, которого никто из нас так и не увидел. В отличие от него Майю Коневу - дочь знаменитого маршала - видели все. Я - один раз. Издалека. Запомнилось ярко-голубое платье, крашенные перекисью волосы и удивительное сходство с папой.
Подавляющее большинство пришло обманутое кажущейся романтикой слова "авиастроитель", совершенно не представляя ни труда инженера-технолога, ни трудностей при освоении этой сложной и интересной профессии. Поэтому курс быстро таял, не в силах выдержать уже первые сессии. Да и ожидаемой романтикой на первых общеобразовательных курсах не пахло. В итоге диплом защитил только каждый пятый. Но это выяснилось позже. На первых же порах студенты старательно грызли гранит науки в соответствии с учебным планом. По ходу дела знакомились друг с другом. Стали делиться на группы "по интересам". Наибольший импульс к консолидации давало совместное проживание в общежитии. Изрядная группа была объединена наличием какого-либо сценического таланта (кстати, нашим драмкружком руководила в то время одна из ведущих актрис драмтеатра Н.И. Щеглова). Крепкие коллективы подчас сколачивались из юноши с девушкой. Некоторые так и прошагали вместе всю жизнь. Сам я попал в компанию, сплоченную стенной газетой, но об этом потом. Поскольку каждый входил в несколько "объединений", например, "артист" был одновременно и членом землячества, и членом волейбольной команды, то довольно быстро все перезнакомились. Может быть, этот фактор в сочетании с интересной самодеятельностью делал наши праздничные вечера достаточно интересными и весьма популярными в городе. Если безбилетным гостям не удавалось силой пробиться через парадные двери, они лезли (с помощью хозяев, конечно) через окна и даже форточки.
Преподаватели
Их было много. Очень разных - от ученых с мировой известностью до недипломированных специалистов. Одни были эвакуированы из Москвы, Ленинграда, Киева и т.д., другие были приглашены из местного педагогического и индустриального институтов, третьи пришли из заводских цехов.
Обо всех рассказать невозможно. Да и не нужно, наверное. Тем более что о других наверняка лучше расскажут другие. А я ограничусь некоторыми из тех, с кем столкнулся на первых двух курсах. Начну с руководства.
Основная тяжесть организационных мероприятий выпала на долю и.о. директора Сойфера А.М. - будущего отца будущего ректора Сойфера В.А. Начинал он даже не с нуля, а с существенно отрицательной отметки. Здание было занято, коммуникации - в аварийном состоянии, кадровый состав - один и.о. директора, студентов нет. До сих пор удивляюсь, как при его интеллигентности, мягкости в обращении удалось в срок "спустить на воду корабль" - КуАИ. В конце октября 1942 года Александр Миронович стал возглавлять кафедру конструкции двигателей, передав управление институтом пришедшему с производства Ф.И. Стебихову. О них обоих много рассказывает экспозиция нашего музея. Не сомневаюсь, что и еще расскажут мои соавторы по этой книге, из тех, кто работал с ними в более тесном контакте, чем "шнурок", каковым был я в то время.
Деканат был представлен деканом Всеволодом Иосифовичем Путятой и его заместителем Виктором Яковлевичем Крыловым. Всеволод Иосифович читал гидравлику и аэродинамику на третьем курсе. Характерные внешние признаки - огненно-рыжие волосы и зычный голос. Когда он читал лекции в актовом зале на третьем этаже, опоздавшие могли слушать его, расположившись с удобствами в вестибюле на первом этаже. Студенты его любили и за глаза ласково звали Путиком. Для меня он впоследствии стал Учителем.
Виктор Яковлевич читал на первом курсе основы авиации в битком набитом актовом зале. Красивым, хорошо поставленным голосом он впервые знакомил нас с устройством наших будущих изделий. Удивлял он тем, что, во-первых, все рисунки на доске умудрялся изобразить, не отрывая мела от доски, а во-вторых, помнил имена-отчества всех двухсот с хвостиком студентов. У меня с ним взаимоотношения были нормальными до тех пор, пока я не уснул на его лекции у него под носом. Дело было в том, что я, поддавшись общему веянию ночного выполнения "листов" по черчению, совсем не спал. Так сформулировалось первое студенческое правило: ночью надо спать, а если не спать, то уж во всяком случае заниматься не чертежами, расчетами и т.п. и не ходить на другой день на лекции, пока не выспишься.
Доцент Борисовский запомнился, в основном, потому, что именно ему я сдавал первый экзамен. Физика была в школе моим любимым предметом. И пришел я вместе с другими экзаменующимися к 9 утра. Весь день, старательно листая конспект, пытался заполнить бреши в знании предмета. Тщетно. Как только я освежал какой-то раздел в памяти, два других безнадежно забывались. Когда на колеблющихся ногах я подошел к столу экзаменатора, часы показывали "Двадцать ноль-ноль", а в голове была странная мешанина, которую знанием физики можно было назвать только условно. Итог был соответственный - "тройка". Так я сформулировал для себя второе правило: подготовку к экзамену надо заканчивать накануне и не позже десяти вечера, после этого к конспекту не притрагиваться. Можно листать "Крокодил". Билет брать в числе первой десятки. Больше "троек" у меня за все время учебы не было.
Эталоном лектора был для меня и моих сокурсников профессор Крейн М.Г. - математик и механик с мировым именем. У нас он читал третью часть теоретической механики - динамику. Удивительно правильная речь, четкая дикция, ни единого слова-паразита, спокойный, даже кажущийся несколько замедленным темп. При этом он на каждой лекции успевал рассказать один-два анекдота из жизни великих ученых, о которых шла речь в тексте. Он умел так рассказывать о законах механики, приводил такие интересные примеры, что, в общем-то, довольно сложная и суховатая наука приобретала форму изящной, ажурной, но спаянной железной логикой конструкции. Первое время я удивлялся, как с таким неспешным темпом и отвлечениями можно рассказать так много, причем все оказывалось аккуратно законспектированным и не оставалось ни одного неясного вопроса. Все было совершенно ясно, поэтому подготовка к экзамену была предельно облегчена. Экзамены он принимал строго. Подсказок и шпаргалок органически не переносил и карал за них беспощадно. Поэтому в нашей группе только один студент сдавал ему со шпаргалкой. Но у него другой возможности не было: за все сессии он только зачеты по физкультуре и черчению сдавал без этого вспомогательного устройства.
Мне этот экзамен запомнился. Началось с консультации. Марк Григорьевич спросил о возникших при подготовке экзамена вопросах. В ответ раздался дружный рев: "Теория удара!" Он задал второй вопрос: "Кто разобрался?" Мне этот раздел был интересен тем, что подводил теоретическую базу под практику игры на бильярде и, соответственно, практика облегчала познание теории. Поэтому не без некоторой наглости я заявил, что разобрался. Пришлось выйти к доске и эту теорию пересказать (а это 2-3 лекции). Мои однокашники заикнулись было о зачете моей речи как ответа на экзаменационный билет, но педантичный профессор мелькнувшую у меня надежду придушил фразой: "Нельзя. Пусть все будет как полагается". Пришлось на другой день брать билет: два вопроса и задача. С вопросами справился быстро, а вот решение задачи вылилось в необходимость решения кубического уравнения. Проверяю - нет ошибок. Повторяю решение с начала - тот же результат. С отчаяния пытаюсь решать кубическое уравнение и грызу авторучку. Не помогает. Вдруг откуда-то сверху доносится тихий, как шелест листьев осины в безветренную погоду, голос: "Попробуйте полярные координаты". Поднимаю голову - никого нет. Готов поверить в чудеса, но, догадавшись обернуться, увидел удаляющуюся по проходу долговязую, сухощавую фигуру Крейна, спина которого красноречиво свидетельствовала, что к этим звукам ее обладатель не имеет никакого отношения. Задача же быстро разрешилась в явном виде. Помня об этом эпизоде, я обычно стараюсь помочь студенту на экзамене. К сожалению, моя помощь не всегда эффективна. Уж слишком часты стали случаи, когда никакая подсказка не помогает.
Хэппи энд на этот раз состоялся. Правда, порция дополнительных вопросов на мою долю пришлась двойная. Но к этому я уже привык.
Так, кинематику я сдавал доценту Любарскому в следующем режиме: 10 минут - ответы по билету плюс необъяснимые с точки зрения здравого студенческого смысла 40 минут - ответы на дополнительные вопросы.
Архитектор Б.Д. Ланда тоже не баловал скудостью дополнительных вопросов на экзамене по начертательной геометрии. Если честно соз