С. Соколовский ¹
Кеннан, г. Москва

Категория "коренные народы" в российской политике, законодательстве и науке² 

    Разговоры и размышления о "Других", как давно установлено, гораздо больше сообщают о "нас", нежели о "них", являсь, по существу, проекцией коллективного Я на непознанное социальное окружение. Нас повседневно окружают разнообразные "иные", однако их инаковость не существует сама по себе; она является для нас, в полном соответствии с психологией проекции, каждый раз завися от нашего автостереотипа и высвечивая наши собственные ценности и предрассудки. Мы проецируем на "соседей" все те черты (отрицательные и положительные), которые есть у нас, но нами отвергаются. Сама инаковость всякий раз, возникая и тематизируясь заново и тем самым фиксируя этапы становления, пресуществления и распада коллективного Я, тем не менее остается неуловимо прежней, что не только отражает стабильность коллективного Я-образа, но и одновременно делает этот образ более устойчивым.
    Среди исследователей современного общества широко распространено мнение, что коллективное Я (аналогично индивидуальному) скрепляется и живет за счет стабилизирующей силы автонарратива: в частном отношении - биографии, а в социальном - истории данного сообщества. Однако существует и еще одно, параллельное повествование, не менее важное для воспроизводства и развития коллективного Я, - это повествование о Других. Рискну утверждать, что "Другие" - это всего лишь наши собственные фантазии о нашем же "ином", получающие случайных референтов в реальности. Однако рассмотрение этих фантомов позволяет многое узнать о неизведанных ипостасях нашего собственного коллективного Я, тех его будущих воплощениях и сегодняшних болезнях, о которых мы лишь подозреваем в обыденном состоянии неудивленного сознания.
    Помимо такого рассмотрения я преследовал еще одну цель более общего характера, вполне осознавая, насколько труднодостижимой она является. Этой целью является исследование функционирования в российском обществе так называемой власти номинации, наделяющей любые классификационные системы и, в частности, рассматриваемую здесь часть системы коллективных идентичностей статусом общепризнанности и неоспоримости.
    В истории российской науки и государства существовало множество подходов к осмыслению положения иноязычного и иноверческого населения окраин, что отразилось в документах администрации, научных трудах и публицистике. Многообразие подходов нашло выражение и в системе терминов, используемых для описания положения этих категорий населения. Исторически сложившиеся способы мышления и речевые клише по поводу так называемого "коренного населения" продолжают влиять не только на современное словоупотребление, но и на то, как размышляют о проблемах этого населения наши политики, законодатели, ученые и обыватели. Специфику отечественного взгляда на положение "малочисленных народов" порождают не только особенности эволюции социальных представлений, но и чисто языковые факторы - присущая русскому языку особая образность, находящая выражение в необычных для многих европейских языков метафорах, аналогиях и т. п. Эта историческая и языковая специфика и составляет предмет рассмотрения.
    Поскольку тема нерусского населения национальных окраин чрезвычайно обширна и вряд ли может быть даже на уровне анализа классификационных систем охвачена в одной статье, постольку я ограничу свою задачу рассмотрением лишь тех групп, которые в современной литературе именуют "коренными народами" и в отношении которых сложился особый корпус законодательных актов как на международном, так и на государственном уровнях. Второе ограничение темы обусловлено избранным методом - это анализ социальных представлений, своеобразная история идей, а не история тех сообществ, положение которых отображалось соответствующими представлениями. Более всего меня будет интересовать понятие "коренной народ", однако поскольку на его современные трактовки в законодательстве, социальных науках и политической практике влияют представления, истоки которых лежат в истории государства и общества, постольку я попытаюсь проанализировать и некоторые ассоциированные с этим понятием и замещающие его в другие исторические эпохи термины и понятия типа "туземцы", "инородцы", "иноверцы", "ясачные" и др.
    Социальные представления о населении отдаленных окраин органично связаны с экспансией российского государства и освоением вновь приобретенных территорий. На более глубоком понятийном уровне сами представления о расширении государства и так называемом "освоении" укоренены в воззрениях на пространство и время, место России в мире и в связанных с этими взглядами концепциях предназначения, судьбы, власти и т. п. Все эти представления не могли не отразиться на используемой терминологии. Начну рассмотрение этого утверждения с анализа термина "туземцы".
    Туземцы. Термин "туземцы" вместе с термином "инородцы" использовался уже на самом раннем этапе освоения Сибири и азиатского Севера. Для владеющих русским языком семантика этого термина оказывается очевидной: туземцы - это население "тех земель". В словаре В. И. Даля этот термин определяется как "здешний, тамошний уроженец, природный житель страны, о коей речь".³ Кроме того, статья "Земля" содержит термины "земец" ("землевладелец, у кого своя земля; кто пашет на себя, хотя и не свою землю; земский обыватель, отбывающий повинности"), а также термины "единоземец", "одноземец" и "соземец", приводимые в качестве синонимов к словам "земляк" и "землячка" ("рожденный в одном с кем-либо государстве, области, местности")⁴. Само слово "земля", помимо прочих значений, имеет, согласно В. Далю, значения "страна, народ и занимаемое им пространство, государство, владение, область, край, округ"⁵. Второе значение слова "земля", которое также может иметь отношение к семантике корня в термине "туземец",- "участок поверхности земли нашей, по природным отношениям своим, или по праву владения, составляющий особняк"⁶.
    Вытекающее из словарных материалов противопоставление "туземцев" "едино-", "одно-" и "со-земцам" должно быть дополнено противопоставлением "иноземцам" и "чужеземцам". Единоземцы объединены отношением землячества (по Далю землячество - "состоянье земляков, взаимность этого отношения"), в то время как иноземцы и чужеземцы совсем не обязательно состоят в отношении землячества друг к другу, но могут быть уроженцами различных государств и составляют категорию пришлых в государстве российском. В отличие от иноземцев туземцы не рассматриваются ни как пришлый элемент, ни как безусловные граждане государства или рассматриваются как граждане весьма необычного толка, на чем подробнее я еще остановлюсь. Туземцы в качестве насельников "тех земель" оказываются включенными в государство точно в той же мере, в которой "те земли" оказываются включенными, присоединенными и освоенными этим государством. Специалистам по истории Российской империи, вообще, и имперской идеи в России, в частности, хорошо знакомо утверждение, что в отличие от многих колониальных держав Запада российская колонизация была направлена не на уничтожение и искоренение населения колонизуемых земель, а на его "природнение", превращение "чужих" в "своих". Термин "туземцы" фиксирует одну из ранних стадий этого процесса.⁷ В международной терминологии, построенной на греческих и латинских основах (аборигенное, автохтонное, индигенное население) и широко используемой сегодня российскими учеными, политиками и законодателями, наиболее близким по значению является термин "автохтоны", образованный от древнегреческих основ ((((((сам) и (((((((земля)⁸. "Само-земцы", однако, несмотря на наличие общего с "ту-земцами" корня, с очевидностью оказываются ближе по значению к терминам, имеющим в своей семантике компоненты, группирующиеся вокруг значения "уроженцы определенной местности". Не будет натяжкой утверждать, что латинское indigenos является калькой термина "автохтон", но калькой, проявляющей основное значение этого термина и потому использующей не буквальное "terra", но более точное по смыслу "genos".⁹
   Термин "туземцы" не только является частью семантического поля, охватывающего едино-, со-, одно- и ино-земцев и, таким образом, частью одной из классификаций категорий населения. Наличие в нем в качестве семантической основы корня "-зем-" позволяет усмотреть в его значении и отражение существовавшей иерархии земель. Границы между "этими" (нашими, освоенными) и "теми" (периферийными и еще только осваиваемыми) землями пролегали не столько в физико-географическом пространстве, сколько в области так называемой символической, или сакральной географии¹⁰ , в народных представлениях "о Руси и ее пределах" и менялась вместе с этими представлениями и степенью "природнения" различных земель. В отношении туземцев Сибири, впрочем, граница была довольно стабильной - ее роль исполнял Урал; "те земли" начинались "за Камнем"¹¹, несмотря на то, что между ним и землями, заселенными русскими, простирался обширный Волго-Уральский регион, "не замиренный" вплоть до середины XVIII века.
    В связи с рассмотрением классификации земель, подразумеваемой термином "туземцы" ("эти земли" и "те", освоенные и осваиваемые, центральные и периферийные, свои и чужие), уместно обратить внимание и на географию термина. В этой связи необходимо отметить, что на протяжении XVI-XVIII веков в официальных документах российского правительства и местной администрации он употреблялся преимущественно по отношению к сибирским инородцам; народы Поволжья и Приуралья именовались либо конкретно - татарове, черемисы, башкирцы, вотяки и т. д., либо по сословиям и вере - тептяри, магометане, иноверные и т. п. Не употреблялся термин "туземцы", по крайней мере в языке официальных актов, и по отношению к населению Малороссии, Прибалтики и Кавказа, где его заменяли наименования сословных групп (казачество, поспольство, шляхетство) и политонимы (малороссияне, лифляндцы, грузинцы и т. д.).¹² По окраинам России, там, где российские владения соприкасались с землями других государственных образований (например, в Южной Сибири - с владениями Алтын-ханов и Джунгарией), термин "туземцы" замещался выражением "ясачные иноземцы"¹³, употребляемым по отношению к населению, подданство которого в период освоения русскими южной Сибири оставалось неопределенным либо спорным (так называемые "двое-" и "троеданцы", платившие ясак енисейским кыргызам или монгольским Алтын-ханам, джунгарскому контайше и царю)¹⁴ . В "Учреждении об управлении сибирскими инородцами" 1822 года предусматривалась особая категория "состоящих в зависимости без совершенного подданства", или "несовершенно зависящих", пользующихся "покровительством и защитою правительства во всех внутренних делах единственно тогда, когда с просьбами о том прибегать к оному будут"¹⁵.
    Такая нюансировка терминов для обозначения различных форм подданства заставляет обратить внимание на еще одну семантическую составляющую слова "туземцы", которую условно можно обозначить как "государственность". Этот аспект значения представляется тем более важным, что он, с нашей точки зрения, полностью сохранился в вытеснивших старую терминологию современных словосочетаниях "коренное население" и "коренные народы". Сопоставление объемов понятий¹⁶  "одноземцы", "туземцы" и "иноземцы" позволяет обратить внимание на то обстоятельство, что термином "туземцы" обычно называли население колонизуемых, осваиваемых и в этом смысле как бы ничьих территорий. Из объема понятия исключались земли и население метрополии. Например, выражение "туземцы Британской империи" охватывало население колоний и не включало в свой объем англичан, шотландцев и ирландцев. В таком конструировании границ понятия усматривается влияние доктрины terra nullius (ничейной земли), лежащей в основе практически любой колониальной экспансии. "Туземное население" противопоставляется "полноценным" подданным, "цивилизованным" представителям метрополии и рассматривается (как и занимаемые им территории - "те земли") в качестве "становящихся" подданных или граждан, а их земли относятся к разряду осваиваемых¹⁷ . Поскольку статус туземцев как подданных остается до некоторой степени неопределенным и как бы "незавершенным", "становящимся", то государство с необходимостью занимает по отношению к ним особую позицию, отличную от отношения к "заурядным" и "полноценным" одноземцам, что выражается в формировании особой политики (замирение, косвенное управление, а сегодня - резервации, национально-территориальные автономии и т. п.) и особых фискальных отношениях (ясак, а сейчас и в недавнем прошлом - система налоговых льгот, дотаций и субвенций). Кроме того, именно с доктриной terra nullius, общие посылки которой оказались включенными в семантику термина "туземцы", связано, на наш взгляд, становление в международном и государственном праве особого корпуса прав коренных народов и их рассмотрение в качестве отдельной правовой категории, не смешиваемой с основным населением и меньшинствами. В экономической политике доктрина ничейной земли стала предпосылкой и вошла в качестве уже не осознаваемых сегодня оснований целого спектра теорий "освоения" и "развития" "отсталых национальных окраин" и проявляется в обслуживающих эти концепции терминосистемах¹⁸.
    Обсуждение значения термина "туземцы" оставалось бы существенно неполным, если не упомянуть о романтизации и экзотизации его содержания, происшедших в России в XVIII веке и связанных отчасти с распространением руссоистской концепции "благородного дикаря", а отчасти с усвоением философско-антропологических идей Просвещения и эволюционистских доктрин. Эволюционистские схемы мыслителей Просвещения помещали "примитивные народы" у начала эволюционной лестницы человечества. После работы Ж.-Ф. Лафито¹⁹   уподобление образа жизни современных "диких племен" образу жизни и нравам эпохи античности и времен "изначальных" стало общераспространенным. Четырехэтапная схема эволюции человечества (охота - пастушество - земледелие - торговля), предложенная А. Тюрго и развитая Ж.-Ж. Руссо, размещала одновременно существующие народы и культуры на исторической шкале. Метафора, уподобляющая современные сообщества охотников и рыболовов варварам античности, в то время воспринимаемая еще как смелая и продуктивная гипотеза, превратилась позднее в так называемое "установленное знание". Став общепризнанным, это знание не перестало быть основанном на метафорическом уподоблении мифом. Совпавшие со становлением и распространением эволюционных схем открытия в Океании (в особенности, отчеты о Таити) привели к еще большей романтизации восприятия "дикарей". Термин "туземцы" стал охватывать население заокеанских экзотических "ничейных земель", что придало ему выразительность и эмоциональность, приличные скорее языку поэзии, нежели сухой прозе канцелярской переписки. "Свои", отечественные туземцы благодаря этой экзотизации стали восприниматься как осколки населения далеких эпох, "живая старина"²⁰; перемещения в пространстве все чаще уподоблялись путешествию во времени. Поэтизация содержания термина "туземцы" позволила использовать его как троп остранения, дав жизнь выражениям типа "туземцы Орловской губернии". Таким образом, экзотизация и поэтизация термина, вызванные распространением идеологии романтизма и Просвещения, еще более упрочили и подчеркнули такие аспекты его значения, как особость и инаковость, с одной стороны, и патриархальность, исконность, изначальность, древность - с другой.
    Размещение хронологически сосуществующих народов на исторической шкале (хронологизация) и его оборотная сторона - территориализация исторического времени создавали особую оптику видения коренного населения, отразившуюся затем в символико-географических представлениях и языке и вошедшую в семантическое поле термина "коренные народы" настолько прочно, что все попытки, впрочем непоследовательные, устранить эту оптику до сих пор не увенчались успехом. Одним из отображений этой оптики в дискурсе, как историческом, так и современном, стали диминутивы - лексические и морфологические средства выражения значения уменьшительности: туземцы населяли не земли, но "землицы", и во главе их родовых и территориальных общин стояли не князья, но "князцы". В XVI-XVII веках понятие "князец" или "княжик" содержательно совпадало с понятиями старшины или сотника и, по-видимому, следует согласиться с мнением тех историографов Сибири, которые объясняли его использование влиянием татарской военно-административной системы, наложившей свой отпечаток на местные структуры власти еще в дорусский период²¹. Следует учесть также и изменяющиеся контексты употребления этого сословного наименования. Не исключено, что в XVI-XVIII веках использование уменьшительных суффиксов (княжики, землицы) было обусловлено как традицией канцелярского стиля (обращение к начальству предполагало самоуничижительность), так и формировавшейся иерархии и неравенством между победителями и покоренными, новыми феодалами и данниками. Уже к концу XVIII века на первый план стало выходить не очевидное неравенство, но отмеченная выше оптика, в соответствии с которой близость к центру (не столько географическая, сколько по образу жизни) ассоциировалась со значимостью и величием, а удаленность, по законам уже открытой центральной линейной перспективы, - с незначительностью, малостью и, в некоторых контекстах, с пренебрежительным отношением. Туземцы как население отдаленных "землиц" оказались у подножия пирамиды власти, и как бы ни складывались отношения с властью впоследствии, семантические компоненты "малости" и "ничтожности" оказались включенными в эволюционирующую терминосистему и неоднократно "всплывали", изменяя восприятие новых терминов²².
    Перечисленные грани значения термина "туземцы", разумеется, не исчерпывают, да и не могут в принципе исчерпать семантики продолжающего жить слова. Дело в том, что термин нельзя безоговорочно отнести к историзмам - на волне поисков "чистого" языка он возвращается в публицистику и научную литературу,²³ а поскольку социальный контекст (лингвисты в этом случае говорят о прагматике термина) резко изменился, то, несомненно, меняется и вся конфигурация семантического поля, в которое включены этот и близкие ему термины.
    Инородцы. Термин "инородцы" использовался в административной практике досоветской России, пожалуй, шире и чаще, чем любой другой, включая "туземцев". Он зафиксирован во множестве документов (законах, распоряжениях, деловой переписке) XVI-XIX веков, к наиболее известным среди которых относится Устав "Об управлении инородцев" от 22 июля 1822 года.²⁴ В соответствии с  1 этого устава "все обитающие в Сибири инородные племена, именуемые поныне ясачными, по различной степени гражданского их образования и по настоящему образу жизни" разделялись на три главных разряда - оседлых, кочевых и бродячих, с наделением каждой категории особыми правами и обязанностями. Оседлые инородцы, т. е. "живущие в городах и селениях", уравниваются "с россиянами во всех правах и обязанностях, в которые они вступят" и управляются "на основании общих узаконений и учреждений..." ( 13), в то время как кочевые инородцы (т. е. "занимающие определенные места, по временам года переменяемые") составляют "особенное сословие в равной степени с крестьянским, но отличное от оного в образе управления" ( 24). Наконец, бродячие инородцы ("ловцы, переходящие с одного места на другое по рекам и урочищам", "живущие в отдалении и рассеянии") пользуются теми же правами, что и кочевые, но с иным режимом наделения землями и освобождением от "денежных земских по губернии повинностей" ( 1, 61-62). Оседлые инородцы объединялись, при достаточном числе душ, в инородные волости, а кочующие и бродячие должны были управляться с помощью общинных родовых управ, подчиняющихся инородной управе, а затем уже земской полиции и окружному суду.
    Анализ использования этого термина позволяет отметить две особенности. Первая связана с особым членением фискально-административного пространства в связи с учреждением инородческих волостей. Податным подразделением на многих территориях Сибири стал не административный род, а "ясачная волость", иными словами, границы между волостями пролегли не географически, а персонально, подушно. Инородцам запрещалось самовольно перечисляться из волости в волость, что, по мнению некоторых исследователей²⁵, объяснялось не стремлением законсервировать патриархально-родовые отношения, а невозможностью иным образом обозначить условные границы окладных объединений без проведения обширных и дорогостоящих межевых работ. Термин, таким образом, через наименование управленческих институций стал ассоциироваться с податными категориями тяглых, или "ясачных инородцев", что подтверждается наличием приведенных терминосочетаний в документах того времени.
    Второе наблюдение касается практически полного исчезновения термина после революции. На первых порах его успешно заменял термин "туземцы": вместо инородных управ возникли тузсоветы и тузРИКи, а документы новой власти, касавшиеся коренного населения, были полны выражений типа "туземные племена" и "туземцы Севера". Едва ли не последней публикацией с "инородческой" терминологией стала работа И. Серебренникова²⁶ . В последующих научных трудах "туземцы" решительно потеснили "инородцев". Одной из причин могло стать несоответствие официальной доктрине интернационализма, сделавшее термин "политически некорректным". Впрочем, сегодня уже, кажется, невозможно реконструировать множество коннотаций, сопутствовавших этому термину на разных отрезках его истории, поскольку речь идет о такой тонкой материи, как восприятие слова людьми разного социального положения, взглядов и политических симпатий. Основное значение этого термина - "уроженец другого, чужого племени или народа"²⁷ (как и его синоним - иноплеменник) - изобличает этноцентризм разделения населения страны на соплеменников и иноплеменников, что также не могло не сказаться на судьбе этого термина в советский период. Сегодня он опять появляется на страницах печати, но уже как часть словаря правых националистов.
    Принципы классификации населения не относились к числу ясно сформулированных; к тому же часть из них скорее подразумевалась, нежели осознавалась и открыто выражалась. Интереснейший комментарий к употреблению этого термина в начале века оставил нам известный этнограф Л.Я. Штернберг²⁸ . Этот комментарий во многом сохраняет свое значение, поэтому я решаюсь привести из него обширную цитату:
    "Термин "инородец" понимается на языке правительства и националистической прессы в двояком смысле - политическом и технико-юридическом. В политическом и главнейшем значении этого слова основным признаком инородчества является язык. Только население, говорящее на великорусском наречии, имеет привилегию на звание русского народа. Ни раса, ни даже религия, ни политическая лояльность не играют существенной роли. Поляки, будучи славянской крови, говоря на славянском диалекте, все же считаются инородцами. Грузины, хотя и православные, все же остаются инородцами. Даже украинцы, родные братья по крови с великороссами, такие же православные, как последние, но имеющие дерзость говорить на собственном малорусском наречии, хотя и столь близком великорусскому, не перестают во многих отношениях считаться на положении инородцев. Остзейские немцы, славящиеся своей лояльностью, остаются такими же инородцами, как и "бунтовщики" поляки. Но русские сектанты, даже самые злостные враги православия, даже самые подозрительные в глазах правительства по своим социальным учениям, но сохранившие великорусский говор, остаются неизменно в списках настоящего русского народа. И всем хорошо известно, что за этой классификациею кроется серьезная политическая сущность, целый комплекс политических отношений огромной важности.
    Однако официально термин этот имеет еще и другое, более узкое и не менее странное значение. В технико-юридическом смысле под инородцами подразумевается целый ряд не-славянских племен, которые в законодательном отношении поставлены в особое положение, каковы: 1) сибирские туземные племена; 2) самоеды; 3) калмыки Астраханской и Ставропольской губерний (но почему-то не Донской области); 4) киргизы; 5) горцы Кавказа; 6) туземцы Туркестана; 7) ордынцы Закаспийской области. И, наконец, 8) евреи!
    Уже простой перечень категорий инородцев, среди которых наряду с самоедами фигурируют и евреи, и в то же время отсутствуют татары, чуваши, вотяки, башкиры, цыгане, зыряне, показывает, что о какой-либо хотя бы практической пригодности этой классификации речи быть не может, и свидетельствует лишь о той бесцеремонности, с какой наши былые сочинители законов творили свои quasi кодификационные обобщения.
    Для нашей задачи - обзора национального пробуждения инородческих племен - ни первое, ни тем более второе толкование термина "инородец" не может найти применения. Мы не можем классифицировать народы России по языкам, по тому что сам по себе язык, к какой бы лингвистической группе он ни принадлежал, нисколько не характеризует ни уровня культуры, ни степени национального самосознания его носителя. Эсты говорят на языке урало-алтайской группы, но в национальном и культурном отношениях стоят гораздо выше многих народностей России, говорящих на арийских языках. Мордва говорит на диалекте, весьма близком к эстонскому, и тем не менее между этими двумя народностями гораздо больше разницы в национальном самосознании, чем между эстами урало-алтайцами и поляками арийского корня. Еще менее годится для нас классификация Свода законов, по которой соединены в одну группу народности весьма близкие в этих отношениях, как татары, чуваши и т. п.
    Для нашей задачи - характеристики национального движения - термин "инородцы" может иметь только одно толкование, именно то, которое ему придается в этнографическом понимании слова, т. е. группы народов, либо совсем чуждых, либо только в очень незначительной степени приобщившихся к европейской культуре. Поэтому ни расовый элемент, ни язык, ни даже религия не играют решительной роли."²⁹
    Заслуживает упоминания и то обстоятельство, что экстенсионалы терминов "инородцы" и "туземцы" не совпадали: если география термина "инородец" охватывала и районы старой русской колонизации (территории бывших Казанского и Астраханского ханств) и степной юг империи, то термин "туземец", как уже сообщалось, в рассматриваемый период охватывал лишь районы новой колонизации. Сегодня оба термина могут "резать слух"³⁰, однако вплоть до 1920-30-х годов они воспринимались как нейтральные.
    Иноверцы. Если рассматривать это понятие в аспекте его влияния на современное содержания понятия "коренные народы", а также на манеру восприятия и способы мышления и говорения об этих категориях населения (именно это, напомню, и было определено в качестве одной из задач анализа), то необходимо с самого начала отметить, что в отличие от уже рассмотренных терминов влияние понятия "иноверцы" на современные дискурсивные практики не следует преувеличивать. Здесь, возможно, сыграл свою роль длительный советский период, до известной степени "уравнявший" различные конфессиональные сообщества в бесправии перед лицом атеистического государства. Он и обусловил появление разрыва в истории семантического поля, тематизирующего взаимоотношения конфессионального большинства (православных) и меньшинств. При всех трудностях, встречаемых на пути реконструкции состояний этого поля в различные периоды отечественной истории (из-за наличия разрывов эта реконструкция приобретает бoльшую степень гипотетичности, нежели реконструкции на основе рядов исторических событий, имеющих характер постепенных изменений), живой язык сохранил множество "фрагментов" этого поля, что дает основание надеяться на обретение более или менее достоверной реконструкции в принципе.
    У В.И. Даля слово "иноверие" ("иноверство") определяется как "ученье и обряды другого, не господствующего где-либо исповеданья, веры", а "иноверец" как тот, "кто исповедует иную, различную с кем, или не господствующую в государстве веру".³¹ Отмеченная В. Далем тема господства важна, так как позволяет заметить, что коренное население находилось у "подножия" власти и являлось своего рода нулевой точкой отсчета не только в классификациях народов и земель, но и в классификации конфессий. Переход в православие и крещение работали в качестве, если воспользоваться метафорой социологов, социального лифта, открывающего "новокрещеным иноверцам" перспективы для экономического и социального роста. Можно без особых натяжек утверждать, что крещение в российской империи XVII-XVIII веков было не менее могучим средством для социального продвижения, чем вступление в партию или получение образования в советское время.
    Первое наступление на права поволжских иноверцев было предпринято еще в допетровский период. В соответствии с именным указом 1681 года мусульманским мурзам, имеющих в своих поместьях и вотчинах православных крестьян, было приказано креститься под угрозой утраты имений, а мордве, по этому же указу, "сказать, чтоб они, поискав благочестивыя Христианския веры Греческого закона, крестились все, а как они крестятся, им во всяких податях дано будет льготы на шесть лет..."³².
    При Иване IV крестившихся инородцев освобождали пожизненно от рекрутства и на три года - от подушной подати. Однако следует заметить, что несмотря на обилие указов, конфессиональная интеграция многих народов Поволжья и сибирских иноверцев была поверхностна, и новокрещеные часто сохраняли свою приверженность прежним культам. Язык чутко отражает это положение появлением выражения "крещеные иноверцы"³³. Впрочем, появление такого рода выражений объясняется также метонимией - повседневно происходящей подстановкой наименования части вместо целого. В случае термина "иноверец" (наименование лишь одного из качеств населения) метонимические выражения типа "иноверческие деревни" и "иноверческие языки"³⁴ приводили к подмене наименований инокультурного населения конфессионимами, слово "иноверец" начинало функционировать как этноним, что и позволяло употреблять выражения типа уже отмеченных "крещеных иноверцев".
    Рассматриваемое семантическое поле содержало также и множество иных терминов, связанных с понятием "иноверец" отношениями противопоставления и сходства - "крестьянин" (христианин), "магометанин" (мохамеданин, мусульманин, бусурманин; в современной политической риторике - "исламист"), православный, правоверный, язычник и т. д. К числу часто используемых синонимов термина "иноверец" следует отнести "идолопоклонник" (идольщик, идолослужитель, идолочтитель, кумирщик), а также термины "поганый"³⁵ и "нечистый". Кроме того, в это поле входили термины "идолобесный", "идоложрец", "идолоздатель" и многие другие полузабытые, или больше не употребляемые слова, отражающие представления русскоязычного православного большинства о носителях иных вер. Второе издание словаря В. Даля (1881 г.) содержит выразительный пример, иллюстрирующий эти представления: "Идолы греков были изящные мраморные изваянья; идолы калмыков, китайцев, литые медные уроды; идолы самоедов - резные, деревянные болваны"³⁶.
    Месторасположение капища самоедов в Архангельской губернии называлось "Болванская сопка"³⁷.
    Объем понятия "иноверцы" в принципе охватывал все неправославное население империи, аналогично тому как "инородцы" в первом приближении соответствовали множеству всех "нерусских". Однако, как и во всех социально значимых категоризациях, при ближайшем рассмотрении такого рода "уравнения" включали массу оговорок и имели множество исключений и пограничных случаев. Церковный термин "инославные", например, в словосочетании "инославные церкви" относится к христианским неправославным церквям. Именовать паству этих церквей "иноверцами" бывало не при всех обстоятельствах и не во все исторические эпохи удобным, хотя такое и случалось. Точно так же не все иноверные могли причисляться к язычникам, хотя в большинстве контекстов эти термины воспринимались как синонимы и могли замещать друг друга.³⁸
   Еще одной нелогичностью рассматриваемой терминосистемы является пара "православные - правоверные". По правилам "иноверным" должны были бы противостоять "правоверные", но этот локус в семантическом поле занимает термин "православные", или "христиане". Термин "правоверные" оказывается закрепленным за мусульманами ("магометанами", "мохамеданами", "бусурманами"³⁹). "Правоверные мусульмане" одновременно выступали и как "неверные"⁴⁰, и сами называли христиан "неверными" (кафирами, гяурами).
    Рассмотрение всей системы терминов, описывающих коренные народы в конфессиональном отношении, позволяет утверждать, что массовым сознанием религии этих народов воспринимались как темные "поганые" языческие культы. Справедливости ради следует сказать, что это не было чем-то исключительным для межконфессиональных отношений рассматриваемых исторических периодов и свойственным только православным. Несмотря на такое пренебрежительное отношение к "иным верам" иерархи православия и государственная власть пытались всеми мерами (увещеванием и принуждением) вовлечь в православие народы присоединяемых и захватываемых земель. Иными словами, при всей строгости мер, направленных против отпавших от церкви или тайно исповедующих прежнюю веру, церковь оставалась открытой и не ограничивала свою прозелитическую деятельность рамками какой-либо одной культуры, языка или сословия. Общая тенденция "природнения" туземцев проявлялась и в конфессиональной сфере.⁴¹
   Ясачные. Термин "ясачные" ("ясашные"), так же как и предыдущие, весьма часто использовался в официальных текстах российской империи и даже служил в качестве самоназвания вплоть до сегодняшнего дня у некоторых групп коренного населения Южной и Средней Сибири (чулымцев, отдельных групп сибирских татар, тереутов)⁴². География этого термина оказывается значительно более широкой, чем география термина "туземцы", а объем соответствующего понятия конкурирует с объемом понятия "инородцы", поскольку включает не только значительную часть населения Севера, Приуралья, Сибири и Поволжь⁴³, но и отдельные общины русских крестьян, в особенности старожильческого населения в Сибири.
    Как известно, сам термин вместе с некоторыми другими⁴⁴, как и соответствующие практики, были заимствованы у тюрок. Ясак взимался пушниной и иногда - скотом, а с XVIII века (в Сибири - с начала XIX) - деньгами. В этой эволюции также можно усмотреть прогрессирующую унификацию отношения к населению империи, обусловленную как установками на "природнение" ее многонационального населения, так и просвещенческим проектом "регулярного" рационального управления.
    Хотя к числу ясачных приписывались целые народы, ведущие натуральное хозяйство, основанное на охоте, рыболовстве оленеводстве и зверобойном промысле, обложение ясаком основывалось не столько на характере хозяйства, сколько на характере взаимоотношений с центральной властью, т. е. на особенностях подданства. Именно из-за того обстоятельства, что "коренное население" воспринималось как особая категория подданных, чья интеграция в население государства не ощущалась как полная и абсолютная, центральные власти прибегали к политике налоговых льгот. Статус "ясачных" в силу этого превращался иногда в притягательный для русских крестьян, чьи подати в казну и местные налоги могли существенно превышать уровень ясачного оклада соседей.
    В современных работах нередко утверждается, что статус инородца в царской России приобретался только по рождению⁴⁵  и не мог "достигаться" за счет личных усилий. Действительно, если говорить о правовой норме, то этот статус вне сомнения должен быть отнесен к аскриптивным в соответствии со многими юридическими документами российской империи.⁴⁶ Однако de facto эта норма неоднократно обходилась и статус инородца приобретался многими переселенцами в Сибирь. Перейти из крестьян в категорию "ясачных инородцев" стремились, например, татарские переселенцы. С этой целью они "записывались на породу", т. е. включались в тугумную систему сибирских татар, совершенно несвойственную татарам Поволжья.⁴⁷ Традиция особой налоговой политики по отношению к коренному населению не прерывалась и при советской власти, таким образом, есть основания утверждать, что основы особого положения этих народов в фискальной политике российского государства закладывались еще в XV-XVII веках.
    Рассмотрение эволюции языковых средств и форм мышления о "туземных народах" позволяет заметить смену нескольких стилей, совпадающую, как представляется, с этапами огосударствления "новых подданных" в рамках российской империи и освоения "присоединенных" сибирских земель. Исследователи эволюции форм управления населением Сибири (Л. М. Дамешек, В. А. Зибарев, А. Ю. Конев, В. Г. Марченко, Н. А. Миненко, А. И. Мурзина, И. В. Островский, А. И. Парусов, Л. С. Рафиенко, В. В. Рабцевич, Л. И. Светличная и др.) выделяют несколько этапов этой эволюции - от доконтактной "военной демократии", через прямое колониальное управление к управлению косвенному, а затем к религиозной интеграции и административной реформе, повлекшей усиление государственного контроля и регламентации многих сторон жизни коренных народов. Содержание этих "эпох" удачно суммирует А. В. Головнев:
    "Период XVI-XVII веков можно считать стадией военного утверждения российской государственности, или, условно говоря, эпохой Ермака. После того, как миновал неспокойный XVII век и оказались разгромленными или включенными в административную систему колониального управления основные военно-политические центры туземного населения, центр тяжести социальных отношений переместился в сферу религии. Символами группового единства стали не реальные богатыри-защитники, а их сакрализованные заместители - идолы. Роль соционормативных лидеров перешла к духовным вождям - шаманам.
    С XVIII века начался второй (после военного) нормативный натиск на туземцев - насильственная христианизация. На этот раз уничтожались идолы, крушились святилища, преследовались шаманы... По имени главного вдохновителя крещения этот период можно назвать эпохой Лещинского.
    В XIX веке благодаря принятию Устава "Об управлении инородцев" 1822 года был совершен третий - правовой "захват" туземного населения. Регламентация жизни сверху еще более усилилась; при видимости народоправства реальными инстанциями управления и судопроизводства оказались инородные управы во главе с русскими писарями, уездные и губернские административные органы. По имени инициатора реформы 1822 года этот период в истории российского влияния на туземцев можно обозначить эпохой Сперанского".⁴⁸
   В языке смена этих эпох выражалась в игре значений основных терминов - "туземцев" сменяли "инородцы" и "иноверцы", или "ясачные"; объемы понятий и их география, их использование различными слоями населения постоянно менялись. Политические доктрины и управленческие реформы находили отображение в языке, а сам язык создавал пространство возможного для политической мысли и связывал власти и подданных узлами единой живой сети социальных категоризаций.
Коренные народы. О лексическом значении слова "коренной" можно бы и не говорить, настолько оно прозрачно для владеющих русским языком. Стоит лишь еще раз отметить отсутствие метафорического уподобления "корню" исконного населения в западноевропейских языках. "Растительная метафорика" в терминах, связанных с обозначениями коренных народов, больше свойственна тюркским языкам, но специальные этимологические исследования в этой области мне неизвестны, поэтому я сосредоточусь не на наблюдениях терминологического свойства, а на комментировании содержания самого понятия.
    Политика огосударствления всех аспектов жизни коренных народов была продолжена и после октября 1917 года, однако новой власти было жизненно необходимо обозначить разрыв в преемственности с прежней, на первых порах хотя бы с помощью чисто символических средств. Необходимость эта была обусловлена политической позицией большевиков по отношению ко всему прежнему, включая, разумеется, все социально-значимые классификации (сословно-классовые, лингвокультурные, этнонациональные и т. д.). Лозунг разрушения старого мира "до основанья", примененный и к средствам выражения и к мыслительным стереотипам, был одновременно утопическим, парадоксальным и практически опасным. Изобретая новояз, власть рисковала утратить связь со своей "аудиторией". Придумать язык, одновременно понятный народу и новый, рвущий нити привычных ассоциаций и связей с ненавистным прошлым, было чрезвычайно трудно. Эта двуединая задача была решена с помощью сочетания партийного жаргона с тщательно отобранными по принципу идеологического соответствия старыми терминами. Из сложившейся терминосистемы было выброшено слово "инородец", и практически перестали употребляться (в особенности, если вести речь о языке официальных документов) термины "иноверец" и "ясачный". Из старых слов были оставлены лишь "туземец" и "племя"; они и были использованы полностью, вплоть до исчерпания их потенциала означивания; из них был построен длинный ряд производных терминосочетаний.
    Период с 1924 по 1932 год стал пиком термино- и законотворчества, когда свет увидели более 50 нормативных документов, содержащих около 20 терминов для обозначения коренных народов. Само слово "коренной", впрочем, было использовано лишь однажды - в постановлении ВЦИК от 21 декабря 1931 года, в котором наряду с выражениями "коренные народности Севера" и "коренное население Дальнего Севера, Сахалина и Камчатки" употреблялись также словосочетания "туземные народности Севера" и "нац. меньшинства".
    Язык официальных документов этого периода был достаточно своеобразен, что дает основание говорить об особом стиле. Кроме того, именно в этот период были созданы (а, отчасти, воспроизведены из прежнего, дореволюционного наследия) большинство речевых формул и мыслительных стереотипов, которые используются по сей день. Для экономии места и времени перечислю эти выражения без отсылок к соответствующим документам: туземное население, туземцы Севера, туземный Север, тузрик, тузсовет, кочсовет, туз. район, туземные народности, малые туземные народности Севера РСФСР, туземное население северных окраин, туземные племена, племена северных окраин, народности северных окраин, северные народности, малые народности северных окраин, мелкие народности Севера, "малые народности Севера, ведущие кочевой и полукочевой образ жизни", "туземные народности и племена северных окраин", "народности нерусского языка", народы Крайнего Севера, северные народы, нацменьшинства, национальности, нацменовский сельсовет и др.
    Этот длинный перечень позволяет воссоздать топологию мышления о коренном населении Сибири и Севера. Несмотря на обилие новых терминов, характеристики этого мышления не особенно изменились по сравнению с досоветским периодом. Новая власть, начав с осторожных, абстрактных и малопонятных широким слоям населения "национальности", "национальных меньшинств" и "этнографических групп"⁴⁹, перешла впоследствии на привычные стереотипы мышления о далеких туземцах. Первые акты советской власти вообще не содержали открытых упоминаний о народах Сибири и Севера. Шла борьба за привлечение на ее сторону политически активных национальных элит Украины, Поволжья и Кавказа, и Наркомнац пользовался общими терминами - "народ" и "национальность".⁵⁰ Первый декрет с упоминанием "туземцев Севера" появился лишь в январе 1924 года.
    Для представления о топосах мышления относительно "коренного населения" достаточно обратить внимание на содержание перечисленных выше понятий, на те характеристики этого населения, которые по каким-то причинам оказывается необходимым выделять уже на уровне именования. В перечисленных выше терминах периода 1920-30-х годов подчеркиваются малость (не народы, а племена и народности⁵¹ , причем "малые", "мелкие"). Необходимо заметить, что учет численности (величины) народа являлся непременной особенностью мышления лишь при рассмотрении групп коренного населения Севера и Сибири. Некоторые столь же немногочисленные народы "внутренней периферии" европейской России (водь, ижора, вепсы и др.) стали мыслиться как "малые" или "малочисленные" только в перестроечный период. Что же касается народов Кавказа, то в отношении их термин "малочисленный" не употреблялся в законодательной практике вплоть до самого недавнего времени.
Второй устойчиво воспроизводящейся темой при всяком упоминании коренных народов является их удаленность от центра (народности Крайнего Севера, племена северных окраин, народы северных регионов и т. п.). Организованный в 1925 году при президиуме ВЦИК Комитет содействия народностям северных окраин, развернул бурную законодательную деятельность. Ее терминотворческая сторона отразилась в создании к 1926 году формулы "туземные народности и племена северных окраин", кочевавшей из документа в документ в течение трех лет, после чего ее заменило выражение "малые народности Севера". Вряд ли стоит подчеркивать, что в наименовании групп населения других регионов страны их положение относительно стран света⁵² , как и их отдаленность, редко тематизируются.
    Выделение коренного населения как особой категории, в отношении которой должна быть сформирована особая политика, также может быть названа в качестве еще одного топоса в мышлении о населении Сибири и Севера.
    Что касается экзотизации и романтизации восприятия этих народов, то ее следы невозможно обнаружить в документах правительства, но ими полны научные отчеты и полевые дневники современников.
    Из этого краткого перечня устойчивых тем (топосов) можно заметить, что несмотря на значительное обновление терминологии, топология мышления об этих народах в 1920-30-е годах не слишком отличалась от топологии предшествующих периодов.
    Конец 30-х годов не дал новых понятий в этой области; термин "народности" окончательно вытеснил "племена"; число документов, адресованных этим "народностям" резко упало, а затем и сошло на нет. В период с 1937 по 1957 год документы правительства вообще не упоминали эти народы; объектом его опеки было население Севера вообще и хозяйственная деятельность. Лишь в 1957 году появляется постановление Совмина РСФСР ? 501 "О дополнительных мероприятиях по развитию экономики и культуры народностей Севера". Выражение "малые народности Севера" оставалось в употреблении до середины 1980-х годов, но постепенно вытеснялось терминосочетанием "малые народы Севера, Сибири и Дальнего Востока". Для словаря терминов этого периода характерна унификация и бедность (использовались один-два термина). Однако словарь, выражающий тематику "освоения ресурсов Сибири" и исторически связанный с охарактеризованной выше доктриной ничейной земли, использовался значительно активнее и был разнообразней.
    Период перестройки характеризовался довольно резкой сменой терминологии. Очевидно, перед "архитекторами перестройки" стояла та же задача символического размежевания с терминологией предшествующего периода, что и перед большевиками в 1917 году. Слово "народности" ушло из официального употребления, как и слово "малые". Их место было занято терминами "народ" и "малочисленный". До 1993 года выражение "коренные народы" в официальных документах появляется лишь дважды и оба раза - в указах президента. В указе ? 118 от 5 февраля 1992 года есть предложение о ратификации Конвенции МОТ ? 169 "О коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни в независимых странах", а указ ? 397 от 22 апреля 1992 года содержит распоряжение "подготовить до конца 1992 года и внести в Верховный Совет РФ проекты законов "О правовом статусе коренных народов Севера" и "О правовом статусе национального района, национального сельского и поселкового Советов, родовых и общинных Советов коренных народов Севера"".
    Шестидесятилетнее табу на употребление формулы "коренные народы" и замена ее выражением "малые", или малочисленные" народы (народности) неслучайно. Оно объяснялось официальной позицией, выраженной представителем СССР на одной из сессий Рабочей группы ООН по коренному населению, в сочетании с которой использование выражения "коренные народы" уместно лишь в колониальном контексте. В соответствии с этой позицией было заявлено, что "коренных народов" в юридически строгом понимании этого термина на территории СССР нет.⁵³
Если обратить внимание на использование термина вне юридических контекстов и проанализировать его семантику и прагматику⁵⁴, то бросаются в глаза противоречия между языковыми и речевыми смыслами. На противоречивость понятия "коренные народы" и его нестрогость в применении к населению Сибири уже обращали внимание многие исследователи. Приведу лишь один пример. З. П. Соколова, анализируя критерии, по которым в 1920-30-е годы была выделена группа "коренных малочисленных народов Севера", а именно: 1) малая численность; 2) ведение традиционных отраслей хозяйства (оленеводство, охота, рыболовство, морской зверобойный промысел, собирательство); 3) образ жизни (полуоседлый, кочевой); 4) низкий уровень социально-экономического развития, - приходит к выводу, что сегодня безоговорочно работает лишь первый критерий. В традиционных отраслях у большинства народов занято менее четверти трудоспособного населения; часть народов характеризуется довольно высоким уровнем урбанизации; а что касается последнего критерия - уровня социально-экономического развития, то, несмотря на его справедливость, положение значительной части остального российского населения "не отличается в лучшую сторону от ситуации на Севере".⁵⁵
   Семантика термина "коренной" указывает на "изначальность" определяемого им населения. Однако, по существу, это означает лишь присутствие предков данной группы населения в Сибири в период ее освоения русскими. При этом игнорируются иногда масштабные перемещения различных групп как внутри Сибири, так и за ее пределы (например, угон предков хакасов в Джунгарию и их возвращение), превращающие эти группы в "пришлых", "переселенцев" и "мигрантов", если воспользоваться современной терминологией.
    Метафорика этого слова уводит нас еще дальше. Словосочетание "кочующее коренное население" является, с точки зрения семантики, оксюмороном (что-то типа "горячего снега"). Кочующие группы коренного населения, если и "укоренены", то не в земле, а в своем образе жизни, в перемещающихся оленьих стадах, косяках рыбы и стаях птиц. Практика перевода коренного населения на оседлость изобличает неуместность "растительных" метафор в приложении к постоянно меняющим места пребывания "коренным".
    Прагматика слова "коренной" указывает еще на одно значение: "коренной" относится к народу (уже поименованному, сложившемуся и получившему впоследствии более или менее признанную генеалогию, что особенно важно при смене наименований), который населял колонизуемый регион на момент колонизации. Но и это верно при двух условиях: 1) существует непрерывная преемственность власти (государства-метрополии, осуществляющей колонизацию); 2) существует реальная или воображаемая преемственность между обретенными в период колонизации "новыми подданными" и современными этническими сообществами. При любом нарушении одного из этих двух условий термин "коренной" перестает употребляться по отношению к конкретной группе. Это становится очевидным при рассмотрении пограничных случаев. Власть якутских кочевников-скотоводов, пришедших с юга и оттеснивших "коренное население", была прервана пришедшим ей на смену российским государством, поэтому термин "коренной народ" (с известными оговорками) распространяется и на якутов. Не случись смены власти, якуты бы воспринимались как пришельцы.
    Еще один пограничный случай - русское старожильческое население Сибири, включаемое в текстах некоторых законопроектов в список "коренных". Осмелюсь предположить, что такое включение оказалось возможным не только (и, быть может, даже не столько) потому, что для этих групп характерен так называемый "традиционный образ жизни" (понятие, так же не бесспорное и нуждающееся в деконструкции), но скорее потому, что между ними и российским государством в различные исторические периоды возникало отчетливое противостояние, не позволяющее безусловно отождествлять этих "пришельцев" с властью.
    Другой пограничный случай - употребление понятия "коренной" в современных Эстонии и Латвии, где оно противопоставляет так называемых "оккупантов" "титульному населению". Здесь сема (компонент значения) колонизации (оккупации) звучит особенно явно. Отчетливей проявляется здесь и метафорика слова "коренной": "коренное население" противопоставляется пришлому "перекати-полю", "мигрантам" и "лимитчикам". Конституция Украины также содержит термин "коренные народы", однако нет ни одного документа с толкованием этого понятия и разъяснением его содержания.
    В связи с неопределенностью понятия "коренной" проблематичными начинают выглядеть многие определения "коренных малочисленных народов России", включаемые в тексты законопроектов. Например, "Основы правового статуса коренных малочисленных народов России" в ст. 1 содержат следующее определение: "Коренными малочисленными народами России (далее - малочисленные народы) признаются народы, проживающие на территории традиционного расселения своих предков, сохраняющие самобытный уклад жизни, насчитывающие в России менее 50 тыс. человек и осознающие себя самостоятельными этническими общностями".
    Новый законопроект "О правовом статусе этнокультурных объединений, представляющих языковые, этноконфессиональные и этнические меньшинства" также содержит определение "народов, ведущих традиционный образ жизни (малых коренных или аборигенных народов)", которое уже цитировалось выше.
    Помимо воспроизводства отмеченных выше топосов стереотипизированного мышления о коренных народах, эти определения содержат множество дискуссионных понятий типа "традиция", "территория традиционного расселения предков", "стадия социально-экономического развития", по поводу которых нет согласия ни в академических, ни в политических кругах.
    Подведем итоги рассмотрения истории понятий, связанных с обозначением коренных народов. Это рассмотрение позволяет отметить целый ряд моментов преемственности, объединяющих современные стили мышления и речевые формулы с историческими представлениями об этих народах, складывавшимися уже в XVI-XVII веках. К числу этих моментов следует отнести:

• мышление о коренном населении как об особой и специфической целостности и - в качестве таковой - особом объекте национальной, экономической и конфессиональной политики;
• подчеркивание небольшой численности этих народов, обусловленное особой оптикой их рассмотрения, сложившейся уже на ранних этапах пребывания этих народов в составе российского государства;
• экзотизация и эстетизация мышления о коренном населении и его культуре, восходящие к идеологии романтизма; рассмотрение земель этих народов как "осваиваемых", вытекающее из этически уязвимых и уже неосознаваемых посылок доктрины terra nullius;
• представленная в массовом сознании тематизация расовых различий, восходящая к понятию "инородцы", выражающаяся сегодня в обидных кличках, анекдотах, пренебрежительном отношении, особенно со стороны непостоянного населения Севера;
• крайняя степень политизации мышления о коренных народах, связанная с борьбой политических, хозяйственно-экономических, финансовых и национальных элит за участие в прибылях, получаемых от реализации ресурсов территорий современного расселения этих народов.

    Заслуживает внимания и то обстоятельство, что сема (компонент значения) колонизации, столь явно звучавшая у С. В. Бахрушина (и, разумеется - у В. О. Ключевского) в современном дискурсе всячески подавляется по очевидным политическим мотивам. В риторике, где этничность территориализована и политизирована, всякое сомнение относительно легитимности наличных институтов моментально переводится на язык территориального передела и дележа ресурсов и воспринимается доминирующим обществом как угроза. Разные общества используют различные стратегии, чтобы ослабить или устранить эту угрозу. Западные демократии чаще идут по пути распредмечивания и деполитизации этнического, демонтажа институтов, связывающих этничность и власть, этничность и политику, этничность и государство, что достигается, не в последнюю очередь, за счет подчеркивания процессуального характера этничности, множественности социальных идентичностей и аналогичных идей типа "гражданской нации". Россия, с ее глубокой институализацией натуралистических представлений об этничности - этнофедерализмом, "национальной политикой" с ее иерархией статусов и системой привилегий, "приписываемых" в зависимости от этнической принадлежности людей, особыми традициями госстатистики и т. п., в большинстве случаев избирает иные стратегии, носящие, как правило, идеологический (мифологический) характер - вытеснение (маргинализация, забвение) этически "неловких" аспектов колонизации, их переозначивание (вместо "колонизации" - "присоединение" и "освоение", вместо "ассимиляции" - "природнение" и т. п.), изобретение и заимствование "оправдательных" версий колониальной экспансии.
    Вскрытая топология мышления о коренных народах остается неполной, однако все же позволяет реконструировать "портрет" этих народов, очевидно восходящий к архетипу "абсолютного Другого". Что значит быть абсолютно другим в клишированном сознании типичного жителя индустриального центра России? Это значит быть уроженцем и жителем периферии, сельским жителем, носителем другого (т. е. нерусского) языка, последователем иной (неправославной) веры, человеком с иными ценностями и образом жизни, представителем другой расы, культуры, нетипичной (не встречаемой в городах) профессии, малограмотным, с нетипичными для горожанина потребностями и запросами. Этот портрет полностью дихотомичен и выстроен в негативных терминах (терминах отсутствия).
    При всем многообразии групп, относимых сегодня к коренному населению, их объединяет неприятие ценностей индустриальной цивилизации и нежелание примириться с результатами европейской колонизации, столь упорно навязывающей им образ антиподов, либо принуждающей их стать неотделимой (и неотличимой от других частей) частью "нас". Обе стороны этой политики проявляются не только на материалах истории российской колонизации, но и в истории практически любых колониальных режимов Нового времени. С одной стороны, коренные народы изображаются как технически отсталые и полуграмотные, погрязшие в предрассудках и не способные на решение собственных проблем, а с другой стороны, несмотря на декларации о защите их прав, почти повсеместно продолжается политика их интеграции в глобальную индустриальную цивилизацию, выражающаяся в таких процессах как индустриализация и урбанизация коренного населения, разрушение традиционной экономики и создание зависимости от государственных экономических режимов, массовая колонизация традиционных территорий их проживания представителями доминирующего общества, навязывание чуждых идеологий, верований, языков и культур и подавление их собственных исторических и культурных традиций, что иногда принимало форму открытых конфессиональных преследований и уничтожения национальной элиты.

1. Соколовский Сергей Валерьевич - старший научный сотрудник отдела этноэкологии Института этнологии и антропологии РАН.
2. Более полный вариант опубликован в сборнике "Этнометодология" (Вып. 5, М.,1999) и Kennan Occasional Papers (Washington, 1999). Статья подготовлена на основе материалов, собранных в ходе выполнения исследовательского проекта в Институте им. Дж. Кеннана (август-декабрь 1998 г.).
3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994, Т. 4. С. 441.
4. Там же. Т. 1. С. 679.
5. Примеры из словаря: "В немецкой земле обычаи не наши". "И пришла на них ростовская земля". Последний пример сопровождается пометой "стар". и толкованием "народ, войско". Контаминация понятий "народ" и "войско" кажется вообще характерной для индоевропейских языков (сравните, например, немецкое Volk, восходящее к тому же индоевропейскому корню, что и русское "полк"), чем и объясняется весьма распространенная в отечественной исторической этнографии ошибка, когда наименованиям ополчений приписывается этнонимический смысл, а уже затем на этом основании этническое самосознание объявляется "изначальным" (пример - трактовка наименований ополчений Бехистунской надписи).
6. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка.- М., 1994. Т. 1. С. 678.
7. Не случайно, в документах XVI - XVII вв., касающихся народов Сибири, термины "туземцы" и "иноземцы" часто замещали друг друга. Многочисленные примеры содержатся в недавней публикации "Обычное право народов (буряты, якуты, эвенки, алтайцы, шорцы)" [М.: Старый сад, 1997].
8. Сравните с греч. ((((((- туземный, коренной, первобытный житель страны (Вейсман А. Д. Греческо-русский словарь. Изд. 5-е. С-Пб., 1899. С. 1344-1345).
9. По поводу этимологии термина "indigenous" сущестует еще одна любопытная трактовка, с которой меня познакомил С. А. Арутюнов. В соответствии с ней приведенное выше толкование является не более чем псевдоэтимологией, порожденной якобы поздней латинизацией термина, в действительности заимствованного в русский язык из испанского и означающего "уроженцев Индии" (т. е. - представителей коренного населения Америки - индейцев). Эта версия, однако, опровергается языковыми свидетельствами начала нашей эры, когда в текстах ряда римских авторов, например, Тита Ливия и Ювеналия-младшего, исходное "indigena" (означающее "местный", "коренной", "туземный", "природный", как, например, у Овидия - "местные быки", или у Плиния-старшего - "местное вино") приобрело новое значение - "природный, коренной житель, туземец". Ср.: Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М.: Русский язык, 1996. С. 392.
10. В скобках замечу, что исследования по символической географии чрезвычайно редки в отечественной этнографической традиции, если не вообще относятся к забытому жанру, который удостаивается внимания лишь у пишущих на геополитические сюжеты (ср., например, работу А. Дугина. От сакральной географии к геополитике, опубликованную в журнале "Элементы" 1994. ? 1, 3-5).
11. Сибиряки до сих пор говорят "в России", подразумевая лишь ее европейскую, доуральскую часть.
12. Полный Свод законов Российской Империи. Т. 1. Спб., 1825. Документы ? 10, 16, 823, 4464, 4743, 7026, 7278, 8978 и др.
13. Яковлев Е. К. Этнографический обзор инородческого населения долины Южного Енисея. Минусинск, 1900. С. 19.
14. Памятники сибирской истории XVIII века. Кн. 2. Спб., 1885. С. 321; Потанин Г. М. Материалы для истории Сибири. М., 1867. С. 69; Бутанаев В. Я. Этническая история хакасов XVI-XIX вв. М., 1990. С. 28, 39-40, 43.
15. Кистяковский А. Собрание и разработка материалов обычного права. Варшава, 1876. С. 8.
16. В терминоведении и логике обычно говорят об экстенсионале понятия (термина), т. е. совокупности всех явлений реального мира, охватываемых данным понятием или термином (в отличие от интенсионала - совокупности значений).
17. Мы до сих пор говорим об "освоении Севера" и "освоении ресурсов Сибири", но не используем это выражение в отношении европейской части страны.
18. Например, в законопроекте "О правовом статусе этнокультурных объединений, представляющих языковые, этноконфессиональные и этнические меньшинства", проходившем парламентские слушания в марте 1997 г., "народы, ведущие традиционный образ жизни (малые коренные, или аборигенные народы)" определяются как "народы (меньшинства) Российской Федерации, находящиеся на менее высокой, чем большинство, стадии социально-экономического развития, чей образ жизни полностью или в значительной степени зависит от природной среды места их проживания и чье правовое положение регулируется частично или полностью их собственными обычаями, традициями или же особым законодательством". Между прочим, еще в статье В. Даля "Туземный" есть пример: "Туземные жители части Океании стоят на низшей степени человечества".
19. J.-F. Lafitau. Les moeurs des savages americains comparees aux moeurs des premiers temps. 2 vols. Paris, 1724
20. Даже в современных документах мы сталкиваемся с выражениями типа "реликтово-экзотические народы Севера" [Государственная программа национального возрождения и межнационального сотрудничества народов России (основные направления). М., 1994. С. 35].
21. Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI-XVII вв. // Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1955. Т. 3. Часть 2; Степанов Н. Н. К вопросу об остяко-вогульском феодализме // Советская этнография, 1936. ? 3. С. 28; Мартынова Е. П. Южные ханты в XVII-XIX вв.: дисс.... канд. ист. наук. М., 1986. С. 38-39.
22. Здесь уместно упомянуть историю термина "нацмен", превратившегося из нейтрального обозначения представителей национальных меньшинств в слово с отчетливой оскорбительной окраской. К проявлениям этой оптики следует отнести и устойчиво воспроизводящееся определение этих народов как "малых", или "малочисленных", неоднократно и пока безуспешно подвергавшееся критике.
23. Вот как, например, обосновывает его использование в своей яркой работе
    А. В. Головнев: "... в досоветское время коренное население в научной, просветительской, художественной литературе именовалось туземцами. Позднее в научной литературе стало почему-то неловко употреблять это название и его заменили синонимичными, но не слишком благозвучными для русского языка словами "абориген", "автохтон" и т. д. Между тем понятие "туземец" (житель данной земли) по звучанию и значению вполне соответствует заданной в работе тематике и, как мне представляется, имеет право быть возвращенным в научный обиход". [Головнев А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров.- Екатеринбург: УрО РАН, 1995. C. 33]
24. Полный Свод законов Российской Империи. Спб., 1830. Т. 38. С. 394-411.
25. См.: Конев А. Ю. Коренные народы Северо-Западной Сибири в административной системе Российской империи (XVIII - начало XX в.). М., 1995. C. 96-97.
26. Серебренников И. Инородческий вопрос в Сибири. Иркутск, 1917.
27. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка.М., 1994, Т. 2. C. 46.
28. Знакомством с работой Л. Я. Штернберга "Инородцы. Общий обзор" я обязан томскому этнографу И. В. Нам, которая, познакомившись с рукописью, любезно предоставила точные библиографические сведения. Эта работа была опубликована в сборнике статей под редакцией А. И. Кастелянского. Формы национального движения в современных государствах. Спб., 1910. C. 529-574.
29. Л. Я. Штернберг Инородцы. Общий обзор // Формы национального движения в современных государствах / Под ред. А. И. Кастелянского. Спб., 1910. C. 531-532.
30. Так, С. А. Степанов, автор предисловия к переизданной монографии В. Л. Серошевского "Якуты" (М., 1993. C. XVI) пишет: "Современному читателю сразу бросится в глаза архаичная терминология... Режут слух выражения "инородцы" и "туземцы", хотя следует оговориться, что в то время данные термины являлись общеупотребимыми и не имели обидного оттенка".
31. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 2. C. 45.
32. Об отписке у мурз и татар поместий и вотчин... // Национальная политика в России. Кн. 1. Cоставитель А. М. Филиппов. М.: ИЭА РАН, 1992. C. 190.
33. О нестроении мечетей в деревнях, где русские и крещеные иноверцы живут...... // Национальная политика в России. Кн. 1. Cоставитель А. М. Филиппов. М.: ИЭА РАН, 1992. C. 220.
34. Национальная политика в России. Кн. 1. Cоставитель А. М. Филиппов. М.: ИЭА РАН, 1992. C. 217
35. Термин "поганый", т. е. "нечистый с религиозной точки зрения", "языческий", "иноверческий" (Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М.: Русский язык, 1993. C. 47) является общим для многих славянских языков (белорусского, болгарского, польского, сербскохорватского, русского, украинского и чешского) и восходит к латин. religio pagana - деревенская, или мужичья вера (как известно, христианство в Риме первоначально было религией городского населения).
36. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 2. C. 8.
37. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 1. C. 110. Экзотизация обусловила резкие изменения в восприятии артефактов туземных культур, и сегодняшнему посетителю Музея народов Востока вряд ли придет в голову назвать статуэтку Будды "медным уродом".
38. Приведу еще один пример из словаря В. Даля: "Аще ты иудей сый, язычески, а не иудейски живеши, почто языки нудиши иудейски жительствовати?" Слово "язык" в церковно-славянском обозначает другой, чужой народ, иноплеменников или иноверцев; таким образом, в современном русском это звучало бы следующим образом: "Если ты иудей, почему же живешь по-язычески, а не по-иудейски, почему заставляешь иноплеменников жить по-иудейски?" Очевидное из приведенного примера исключение иудеев из числа язычников (как и вообще всех "народов Книги") с очевидностью демонстрирует разницу в объемах понятий "иноверец" и "язычник".
39. Так, например, митрополит Сильвестр пишет в 1729 г.: "... а иные новокрещеные деревни имеются между бусурманскими деревнямии за Камою рекою близ башкир" (Можаровский А. Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1552 по 1867 г.- М., 1880. С. 52.
40. По В. Далю "неверные" - "не исповедующие истинной, чистой веры, не просвещенные словом Божиим, не христиане, особ. мусульмане, бусурмане" (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 2. С. 508).
41. Незавершенность этого "природнения" отражалась языком в появлении терминов типа "крещеные иноверцы", или "новокрещеные". По поводу последнего термина существует любопытное свидетельство XVIII века: "Нагайбацкая крепость... от Мензелинска 64 версты. В окружении сей крепости издавна двоякого состояния люди находились, а именно: новокрещеные и иноверцы. Что до первых, то их пристойнее бы старокрещеными именовать. Ибо они как сами о себе сказывают, да и по делам довольно значится, еще во время царя Иоанна Васильевича из магометан, а паче из идолопоклонников, восприняли святое крещение" [Сочинения П. И. Рычкова 1762 г. Оренбург, 1887].
42. Как и в случае с уже рассмотренными терминами, самоназвание "ясачные" могло выступать в функции этнонима, и тогда обозначение становилось метонимичным (по одному из аспектов экономической жизни именовалась группа в целом, и термин терял свою определенность и "узкодисциплинарность", обозначая уже не податное сословие, а инокультурное сообщество).
43. Показательна увязка налоговой политики с конфессиональной. Так по сенатскому указу 1723 г. уклонившихся от учета по ревизии "ясашных Черемис" было велено не наказывать, "а крестить бы их в православную веру Греческага исповеданья..., а ежели и впредь такие иноверцы в утайке душ явятся, а пожелают креститься, и тем наказания не чинить. [Национальная политика в России. Кн. 1. С. 193].
44. Например, взятие в заложники "именитых родовичей" для гарантирования уплаты ясака - аманатство.
45. См.: Коренные народы России. М.: Известия, 1995. С. 4.
46. Кроме Устава об управлении инородцев эти нормы содержатся в Учреждении управления инородцами (Свод законов Российской империи. Т. 2. Кн. 2. Тетр. 7. Спб., 1857. С. 1-108) и целом ряде других документов: О состоянии инородцев // Свод законов Российской империи. Т. 9. Кн. 1. Раздел 5. С. 246-290; Положение об инородцах // Свод законов Российской империи (неофициальное изд.). Т. 2. Часть 1. Тетр. 7. Спб., 1903. С. 1-44; Свод Степных законов кочевых инородцев Восточной Сибири. Спб., 1841. C. 216.
47. Кулешова Н. В. О чем рассказывают генеалогии барабинских татар // От Урала до Енисея (народы Западной и Средней Сибири). Томск, 1995. C. 43.
48. Головнев А. В. Говорящие культуры... С. 90.
49. "Декларация прав народов России, принятая съездом Советов 15 ноября 1917 г.
50. Приведу пример из декрета ВЦИК 1920 г.: "Каждая национальность в пределах РСФСР выделяет в Наркомнац... специальные представительства в составе председателя и двух членов".
51. Термин "народ" в отношении коренного населения Севера используется в документах этого периода лишь однажды, причем исходит не со стороны законодателей и чиновников госаппарата, но является частью словаря научных работников. Речь идет о постановлении ЦИК "Положение об Институте народов Севера при ЦИК Союза ССР" от 30 марта 1930 г.
52. Но есть исключение - "народы Востока". О топологии мышления о народах Востока см. Said E. W. Orientalism.- N. Y. e. a.: Vintage books, 1979.
53. Barsh R. Indigenous Peoples: An Emerging Object of International Law // American Journal of International Law. 1986. Vol. 80. Р. 375.
54. Последний термин введен Ч. У. Моррисом в 1930-х гг. для обозначения функционирования языковых знаков в речи (речевая тактика, установки говорящего, правила вывода скрытых смыслов и т. д.) и области исследований, связанных с этой проблематикой.
55. Соколова З. П. Концептуальные подходы к развитию малочисленных народов Севера // Социально-экономическое и культурное развитие народов Сибири и Севера: традиции и современность. М., 1995. С. 34-36.