Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.prof.msu.ru/publ/book5/c5_2_3.htm
Дата изменения: Fri Jul 9 11:04:34 2004
Дата индексирования: Mon Oct 1 23:13:00 2012
Кодировка: koi8-r
Поисковые слова: закон вина
ДИАЛОГ С ЕВРОПОЙ В АМЕРИКАНСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА

Марина Кизима

ДИАЛОГ С ЕВРОПОЙ В АМЕРИКАНСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ  СОЗНАНИИ НАЧАЛА ХХ ВЕКА

    Диалог с Европой исторически заложен в само основание американской культуры: она формировалась в результате движения европейского духа на Запад, распространения европейской культуры на новых землях. Изначально в этом диалоге наметились, а затем и упрочились две диаметрально противоположные позиции, закрепившиеся в национальном самосознании американцев как две мифологемы: Нового Адама и Нового Энея. Условно говоря, первая предполагает как бы разрыв культурных связей с Европой, начало с чистого листа, новые имена для вновь создаваемого мира. Мифологема Нового Энея, напротив, предполагает преемственность: Эней покинул разрушенную Трою, на плечах унося своего престарелого отца, чтобы открыть новые земли, основать новое государствоРими там воздвигнуть храмы прежним богам; Америка уподоблялась Риму, утверждалась неразрывность традиции, драгоценность груза прошлого. Обе эти мифологемы в равной мере существенны для американской культуры и составляют важное движущее противоречие американского сознания вплоть до наших дней.
    По мере становления американской культуры как внутренне целостной части западной культуры это противоречие не затухало; наоборот, оно становилось стержнем самоосознания культуры, о чем свидетельствует, в частности, и история американской литературы: в XIXXX вв. вряд ли найдется крупный американский писатель, который бы напрямую не затрагивал этой дилеммы, для многих она составляла центральную тему всего творчества (назовем здесь хотя бы Готорна, Мелвилла, Твена, Генри Джеймса, Эдит Уортон).
    Надо сказать, что с середины ХIХ в. в высказываниях приверженцев и той и другой мифологемы начинают звучатьи по мере продвижения к веку ХХ становятся все заметнееновые ноты: ностальгия по Европе, предпочтение Европы как культурной модели.
    Хотелось бы подчеркнуть особо, что сам этот выбор в пользу Европы является фактом американской культуры и общественного сознания, способом выявления самости. С характерным для американцев деятельным жизнетворческим началом эта тенденция культуры приобретает и формы пространственного перемещения в Европу: иногда временного паломничества, иногда весьма продолжительного пребывания, а иногда прямой экспатриации,в результате чего, например, получилось, что многие виднейшие американские писатели первой трети ХХ в. жили и творили фактически в Европе (уже названные Генри Джеймс и Эдит Уортон, Гертруда Стайн и Эзра Паунд, Т.С. Элиот и Эми Лоуэлл, а затем и Хемингуэй, и Фицджеральд). Для некоторых, как для Т.С.Элиота, переезд в Европу стал сознательным культурным отказом от Америки.
    Данное явление трудно вполне понять вне общих проблем развития западной культуры. К концу XIX в. все отчетливее проявляется кризисное состояние западного духа, оно становится предметом осознания в философии и в искусстве. Ницше выступает в этом отношении как важнейшая типологическая фигура, в начале ХХ в. складывается культурологическая концепция Шпенглера. Шпенглер прямо говорит о закате западной культуры, которая уже, по его мнению, переживает агонию, перейдя в стадию цивилизации,последнюю, согласно шпенглерианскому видению истории, завершающую стадию развития любой культуры, предшествующую ее смерти. Осуществив полную сумму своих внутренних возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук, культура, полагал Шпенглер, отмирает, становится цивилизацией: Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окончание за развитием, как духовная старость и каменный и окаменяющий мировой город за господством земли и детством души... Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры.1
    В качестве отличительных примет цивилизации Шпенглер и его многочисленные последователи (в том числе и российские, например, Н. Бердяев) выделяли такие черты, как развитие индустрии и техники, деградация искусства и литературы, скопление людей в больших городах, превращение их в безликие массы,черты, надо признать, характерные для ХХ в.
    Эти цивилизационные процессы омассовления, обезличивания, утилитаризма, мертвящей механизации всей жизни, господства техники и слепой веры в технический прогресс как панацею охватили, безусловно, все страны Запада. Однако Америка занимала особое место, что, на наш взгляд, и предопределило во многом ту тоску по Европе, а в некоторых случаях и принципиальный выбор Европы как единственного последнего прибежища западного человека, которые были столь характерны для американского общественного сознания начала ХХ в.
    Думается, своеобразный ключ к пониманию ситуации предложила Гертруда Стайн, не раз дававшая удивительно меткие определения и формулировки (заметим, что именно ей принадлежит известная фраза все вы потерянное поколение, ставшая эпиграфом к роману Хемингуэя И восходит солнце (1926), а затем и названием литературного явления). В 1933 г. Гертруда Стайн писала: ... Америка сейчас самая старая страна в мире, потому что методами ведения гражданской войны и коммерческими концепциями, последовавшими за ней, Америка создала двадцатый век, а поскольку все остальные страны ныне живут или начинают жить жизнью двадцатого века, Америка, приступившая к созданию двадцатого века в шестидесятые годы века девятнадцатого, является сейчас старейшей страной мира.2
    Действительно, Америка познала современную промышленную цивилизацию раньше других стран. К тому же, конвейерное производство на заводах Форда, как и тактика выжженной земли, впервые примененная в Гражданской войне против мирного населения, против сограждан, свидетельствовали о существенных сдвигах в западном сознании, в частности о девальвации гуманистических ценностей, норм и представлений, составлявших краеугольный камень западной культуры. В Америке, фактически лишенной феодально-патриархальных установлений и давних форм старых европейских культур, эти кризисные черты проявились рано и вполне отчетливо, во всей наготе и неприкрашенности, остро и болезненно. Цивилизация (в том понимании, какое вкладывал в это слово Шпенглер) надвигалась в США куда стремительнее, чем в Европе: Америкатакая молодая и невиннаявдруг действительно оказалась самой старой, самой близкой к смерти страной, самой бесплодной землей.
    В этих условиях пресловутые феодальные пережиткитрадиции, сложившиеся и устойчивые формы культурыстали приобретать для многих американцев особый смысл и значение: они оказались якорем в вихре перемен, препятствовавшим все ускорявшемуся движению вниз по наклонной плоскости цивилизации.
    Т.С. Элиот (T.S. Eliot, 1888-1965) был в этом плане, пожалуй, самой яркой и значительной фигурой. Американец, чьи корни уходят к первым переселенцам, он отверг американскую культурную модель, сознательно предпочел Европу и был до конца последователен в своем выборе: с ним западный дух, словно дойдя до своих пространственных пределов, повернул вспять и возвратился к истокам. Став английским подданным и объявив себя в конце 1920-х гг. англокатоликом в религии, роялистом в политике и классицистом в искусстве, Элиот фактически по всем важнейшим параметрам (и религиозным, и политическим, и эстетическим) отторг американскую модель, вернулся к тому, от чего уезжали его предки: не случайно, тема возврата в Англию, к местам, покинутым когда-то,одна из ведущих и в его поздних Четырех квартетах (Four Quartets, 1943), проникнутых религиозным миросозерцанием и ощущением вневременного смысла истории. Именно в этом метаконтексте осмысляет Элиот европейский и американский культурный опыт, говоря о кризисном состоянии западного человечества.
    Европа давала глубину культурного пласта и те добуржуазные формы культуры, которых Америка практически не знала или разрушила и которые для Элиота были важным источником смысла в жизни современного человека: это был возврат во времени, желание скорректировать само понимание прогресса, показать ложность механистических представлений о неизбежном поступательном движении истории, подобном технологическим усовершенствованиям. Устами Геронтиона даже в своей ранней одноименной поэме (Gerontion, 1919) Элиот предупреждал:

После такого познания что за прощение? Вдумайся
История знает множество хитрых тропинок, извилистых коридоров,
Тайных выходов, она предает нас шепотом честолюбия,
Продвигает нас нашим тщеславием.3

    История, оторванная от Логоса, подобна коварной колдунье-цыганке, и, отказавшись от религиозного сознания, люди заканчивают, как и Геронтион, раздробленными атомами.
    Далеко не все европейски ориентированные американцы разделяли религиозные убеждения Элиота, но многое в его посылках и выводах оказалось весьма созвучно настроениям самых разных деятелей американской культуры тех лет.
    Аналогичные умонастроения,хотя и не столь решительно, категорично и последовательно, как Элиот, выразила, например, Эдит Уортон (Edith Wharton, 1862-1937). На ее наследии хотелось бы остановиться в данной работе более подробно. Диалог с Европой является в той или иной мере предметом всего творчества Уортон: и художественных произведений, и многочисленных культурологических эссе, и работ по архитектуре; сама жизнь Уортон, как и жизнь Элиота, стала частью этого диалога.
    Семья Уортон и по отцовской и по материнской линии восходит к истокам американской нации, в ХIХ в. она по праву принадлежала к высшим слоям Нью-Йорка. Образ жизни этого вполне буржуазного круга строился по аналогии с жизнью английского нового дворянства, манерами и бытом ньюйоркская элита желала уподобиться английским леди и джентльменам: свою связь с Европой здесь никогда не отрицали.
    Раннее детство Уортон прошло в Нью-Йорке, но после Гражданской войны из-за финансового кризиса ее семья была вынуждена отправиться на длительное время в Европу. Эдит исполнилось тогда четыре года. Знакомство с европейской культурой в столь раннем возрасте сформировало Уортон: европейская культура навсегда приобрела для нее значение источника и образца.
    В 1906 г., уже взрослым человеком, Уортон и поселилась в Париже, хотя тогда еще не знала, что вскоре превратится в одного из американских экспатриантов и будет наведываться в Америку лишь иногда и по делам.
    Уортон оставалась американкой, но остро чувствовала свою причастность судьбам Европы. Когда началась первая мировая война, она с головой ушла в благотворительную работу: организовала сбор средств в помощь семьям, пострадавшим от войны, работала без устали по налаживанию медицинской помощи и питания, не раз выезжала на фронт для более непосредственного ознакомления с ситуацией. Уортон организовала публикацию Книги бездомных (The Book of the Homeless), которая вышла одновременно в Нью-Йорке и в Лондоне в октябре 1915 г. В ней были собраны прозаические произведения, стихи, ноты и иллюстрации. Все средства, полученные от продажи, пошли на содержание приютов и в комитет по спасению бельгийских детей. Том открывался словами признательности французского командования и письмом Теодора Рузвельта. В 1916 г. за свою огромную работу во время войны Уортон была принята в кавалеры Почетного легионавысшая награда Франции для иностранца, в 1918 и 1919 гг. она была удостоена государственных наград Бельгии. Уортон и умерла во Франции, ее похоронили на кладбище в Версале, среди провожавших ее в последний путь были французские ветераны первой мировой войны.
    Европа была для Уортон тем культурным миром, где века цивилизованной жизни придали определенность формы и ландшафту, и архитектуре, и всему устройству человеческой жизни, закрепленному в нравах и манерах. Свое предпочтение этому культурному миру она отдала еще в книге очерков По Франции на автомобиле (A Motor-Flight Through France, 1908): Здесь, на севере Франции, где сельское хозяйство не устранило поэзии, а соединилось с ней, понимаешь более высокую красоту земли развитой, гуманизированной, приведенной во взаимосвязь с жизнью и историей, по сравнению с сырым материалом, который по-прежнему представляет собой большая часть нашего собственного полушария.4
    Надо подчеркнуть, что во всех рассуждениях Уортон Европаэто не только место более совершенное с эстетической точки зрения, более насыщенное культурным контекстом. На недостаток культурного контекста прошлого, питающего воображение, сетовали многие американцы и в XIX в. Акцент Уортон все более смещается в сторону давних культурных форм и традиций как носителей смысла, недостающего современной культуре и современному человеку. Культура для Уортон (как и для Элиота)это, в первую очередь, образ жизни. Совершенство европейского искусства, дизайна, нравов и манер напрямую связывается ею и с длительной историей Европы и с критикой современной промышленной цивилизации, наиболее ярко выразившейся в американском образе жизни.
    Так, красота памятников европейского зодчества непосредственно соотносится Уортон с их культурным смыслом для современного американца. Вот что пишет она о готических соборах Европы: Хотелось бы остановиться на символической стороне: созерцание великих соборов особенно укрепляет убеждение в том, что их главная ценность для нашего времени не столько эстетическая, сколько моральная. ... Великий готический собор... вызывает глубокое уважение к накопленному опыту прошлого, готовность понять его смысл, нежелание опрометчиво нарушать столь мощные результаты, складывавшиеся таким усилием воли и таким трудом,короче говоря, желание сохранить как можно больше связей между вчера и завтра, не растерять в пылу новых экспериментов богатого наследия человеческого опыта. Во всяком случае, таково, думается, завещание собора путешественнику из страны, которая взялась прожить без истории, без прошлого или рассматривать его только как эстетическую достопримечательность, памятник, который едут посмотреть, а не свет, которым живут5. Уортон была убеждена, что историческое наследие Европы, которое многими ее соотечественниками рассматривалось в основном как пережиток темного средневековья, должно стать в ХХ в. источником смысла, светочем,и в первую очередь для американцев, бодро вступавших в новую индустриальную действительность.
    Уортон много размышляла и о тенденциях в американской архитектуре рубежа веков как выражении современного мышления и современных культурных ценностей. В 1897 г., совместно с архитектором Огденом Кодменом (Ogden Codman, Jr.), Уортон опубликовала книгу Убранство домов (The Decoration of Houses), где ставила задачу рассмотреть данный предмет как серьезный раздел архитектуры.
    В США в начале ХХ в. уже вполне утвердилась тенденция к смешению различных внутренних пространств жилища и их функций, к замене стен и дверей увеличенными коридорами, арками и пустотами. Как отмечает австралийская исследовательница Морин Монтгомери, эти архитектурные новшества представляли собой пересмотр взаимоотношений между публичным и частным, проходивший в те годы в американской культуре.6
    Эдит Уортон не приняла данного пересмотра, свидетельствовавшего о стирании границ, нивелировке всех и вся, обесценивании представлений о приватности жизни, шедшем рука об руку с общим движением культуры в сторону обезличивания, омассовления и вульгаризации. Американским архитектурным нововведениям она противопоставляла классические европейские образцы жилища (этому посвящены такие ее работы, как Итальянские виллы и их сады (Italian Villas and Their Gardens, 1904), Итальянские виды (Italian Backgrounds, 1905).)
    Уортон была далеко не одинока в своем недовольстве развитием американской жилищной архитектуры начала века. Ее старший современник и еще один экспатриант Генри Джеймс также сетовал на обезличенность современного американского жилища, разрушавшего, по его мнению, само представление о частной жизни. Генри Джеймс также выступал в защиту европейского типа жилища с отдельными комнатами для различных функций и целей, поскольку этот тип отвечал давнему образу жизни, создавал необходимую атмосферу для индивидуальных занятий и душевного разговора.
    И Уортон и Джеймс с недоверием относились к безудержному стремлению американцев внедрять все новые технические усовершенствования. Так, Уортон полагала, что электрическое освещение не идет на пользу внутреннему убранству домов, так как делает гостиную похожей на железнодорожный вокзал, а столовуюна ресторан.7Возможно, Уортон была в этой полемике чересчур категорична, но, думается, не случайно сейчас для гостиных американские дизайнеры предпочитают ограниченное и боковое освещение от настольных ламп и торшеров, а обед при свечах остается важным ритуалом и в ХХI в., маятник качнулся в обратную сторону и даже в своем повседневном бытии современный американец нередко желает быть ближе к старым, европейским формам жизни.
    Здесь надо отметить, что Уортон отнюдь не была противницей технических достижений как таковых. Напротив, Уортон была открыта новому знанию, новому опыту, новым людям. В ее юности путешествовали в каретах, она же одной из первых женщин приобрела автомобиль и объездила на нем всю Европу. Уортон относилась к числу наиболее образованных и начитанных людей своего времени, ее познания в истории, философии, искусствах, науках поражали ее современников.
    Однако Уортон придерживалась консервативных взглядов, ее культурологические работы, как и ее художественное творчество, основываются на консервативных представлениях о природе человека и развитии культуры. Это сближает ее с Элиотом и другими критиками современной промышленной цивилизации по многим направлениям, в том числе и в трактовке значения европейского культурного опыта. Уортон избежала крайностей, в которые впадали некоторые американские участники диалога с Европой, идеализировавшие средневековые формы культуры (как, например, Паунд, которого его позиция привела, как известно, в итоге к поддержке итальянских фашистов), но и для нее основополагающей является консервативная интеллектуальная традиция.
    Первый роман Уортон Долина решения (The Valley of Decision) вышел в свет в 1902 г., и уже в нем можно видеть ее консервативные, антируссоистские настроения, ее далеко не однозначное отношение к схемам и планам социального переустройства, к вере в возможности человека, освобожденного от традиций и установлений сложившейся культуры. Эти ноты весьма знаменательны, они затем со всей силой прозвучат в зрелых романах и эссе Уортон, в ее автобиографии.
    Действие романа происходит в Италии в ХVIII в. Накануне Великой французской революции Италия живет освободительными идеями, проникающими в нее с севера. Либерально настроенные интеллектуалы в романе горячо обсуждают их. Но в итоге герой романа Одо Валсекки разочаровывается в высоких либеральных принципах, с которыми он и его возлюбленная Фулвиа Вивальди вступали в жизнь. Реформы Одо в герцогстве Пианура, правителем которого он становится, терпят крах: их подрывают те самые люди, которым реформы должны были помочь. Конституция, предложенная Одо, не принята; старые злоупотребления вновь распространяются. Довелось Одо увидеть и плоды вдохновлявшей его Французской революции: само герцогство Пианура аннексировано Наполеоном. Уставший от обрушившихся на него разочарований, Одо приходит в итоге к полной переоценке своих взглядов: Новый год родился в крови и двигался к еще более кровавому полдню. Все старые линии обороны пали. Религия, монархия, закон,все засосал омут освобожденных страстей. И на этой окровавленной сцене, как насмехающееся привидение,представление философов о способности человека к совершенствованию. Человек был наконец свободен свободнее, чем его освободители когда-либо мечтали, и он пользовался своей свободой, как зверь.8
    Уортон в своем творчестве больше не возвращалась к жанру исторического романа, но размышления над Великой французской революцией и ее уроками, прозвучавшие в Долине решения, выразили ее представление об историческом процессе и повлияли на ее понимание исторических событий, современницей которых она была.
    Роман писался в период так называемых прогрессистских реформ в США и косвенно он выразил отношение Уортон к многочисленным программам преобразования американского общества, также питавшимся просветительской верой в способность человека к совершенствованию. Для Уортон всегда было характерно недоверие к социальным панацеям, она утверждала необходимость и жизненную важность существующих социальных структур. Вместе с тем, Уортон полагала, что реформы назрели, и была горячей поклонницей президента Теодора Рузвельта, разделяя его стремление к постепенному и планомерному реформированию общественных институтов. (Они были лично знакомы; в 1905 г. Уортон была приглашена на обед в Белый дом.)
    В своем творчестве Уортон, как и Джеймс, рассказывала об Америке переходного периода, о крушении старых традиций под натиском нового. Америка ХХ в. была для нее плодом разрыва внутренних связей, скрепляющих культуру во времени и пространстве. В своей автобиографии Уортон писала, что Джеймс принадлежал старой Америке, в которой выросла и она сама, что последние остатки этого мира можно было найти в Европе, куда он и отправился. Отправилась туда по той же причине и Уортон.
    После переезда Уортон в Европу сравнение культур Старого и Нового Света стало одним из неизменных компонентов ее творчества. Это мы наблюдаем, например, в ее романе Обычай страны (The Custom of the Country, 1913).
    Роман носит сатирический характер, открывая эту грань таланта Уортон. Уортон создает образ девушки с Главной улицы9 женского аналога тех мужчин со Среднего Запада, что все настойчивее заявляли о себе в сфере деловой активности и все настойчивее вытесняли на периферию социальной жизни остатки прежней элиты Нью-Йорка. Напористые, лишенные сковывающих условностей и традиций, далекие от норм морали и сентиментальности, эти провинциалы, уроженцы городков с одной главной улицей, становились новыми королями бизнеса и поклонялись только одной богинебогине успеха. Своей силой, энергией, способностью преодолевать обстоятельства эти герои новой эпохи порой вызывали восхищение, а не только критику (таков, скажем, драйзеровский Каупервуд).
    Героиня романа Уортон Ундина Спрагг никакой симпатии не вызывает. Это человек абсолютно эгоистичный и бесчеловечный. Она обладает внешней привлекательностью и беззастенчиво превращает ее в свое орудие. Ундиной движет стремление ко все большему богатству и все более высокому положению в обществе, и она живет в то время, когда этот идеал становится осуществим, когда деньги и респектабельность становятся почти синонимичны. Поскольку старое общество переживает кризис и его прежняя устойчивая структура распадается под натиском пришельцев со Среднего Запада, оно также начинает отождествлять богатство с социальной значимостью. Несмотря на свой внешний лоск и утонченность, старый Нью-Йорк был весьма материалистичен и довольно бытро пошел на компромисс с новым богатством, вступая с ним в том числе и в брачные союзы.
    Провинциалка Ундина идет от брака к браку, успешно используя свою внешность и создавая в уме каждого из претендентов тот образ, который он хотел в ней видеть. Так, Ральф Марвелл, представитель старой ньюйоркской элиты, с которым она обретает вожделенную респектабельность, воображал себя Персеем, спасающим ее от чудовища в лице общества. Но Ундина делает для себя важное открытие: выйдя за Марвелла, она вступила в круг людей разборчивых и немодных, а будущее принадлежит неразборчивым и живущим напоказ. Ундина очень точно чувствует ход общественных перемен, и брак с Ральфом ее перестает удовлетворять. Она вступает в новый блестящий брак: выходит замуж за французского аристократа. Но феодальные европейские представления о долге, чести, нормах поведения, о ценности традиций,все это глубоко чуждо Ундине и быстро ей наскучивает. Ундина, наконец, обретает достойную себе пару в лице Элмера Моффататакого же беспринципного выскочки и проходимца со Среднего Запада, сколотившего огромное состояние и по иронии судьбы бывшего некогда ее первым мужем, брак с которым она тщательно скрывала.
    Между старой Америкой и Европой прослеживаются определенные параллели: старый Нью-Йорк стремился взять у Европы хотя бы некоторые черты ее уклада и норм, новая же Америка, типичным представителем которой выступает Ундина, Европе чужда, не понимает языка ее культуры и с полным презрением невежды и варвара относится к ее нормам и ценностям. Новая Америка может только скупать европейский антиквариат, поскольку ценностью для нее обладает лишь материальное и вещественное. Свадебным подарком Моффата Ундине стали ожерелье и тиара, принадлежавшие некогда Марии Антуанетте, а дом ее в Нью-Йоркеточная копия дворца Питти во Флоренции, весенние сезоны семейство Моффатов собирается проводить во Франции,во всем проявляется показное, поверхностное, потребительское и грабительское отношение к старой культуре.
    Единственное, что нарушает счастье Ундины, так это то, что ее заветная мечта о респектабельности все же не вполне осуществима. Ундина хочет быть женой посла, но узнает, что, увы, по тогдашним правилам это невозможно: ее мужа не могут назначить послом, так как она была в разводе. На этой саркастической ноте завершает свой роман Уортон: Она обнаружила, что есть нечто такое, чего она никогда не сможет иметь, чего ни красота, ни влияние, ни миллионы не смогут никогда ей купить. (9; pp. 377-378)
    Но сама Уортон не могла не видеть, что в современном обществе сфера того, что недоступно для купли-продажи, стремительно сокращается. Один из мужей Ундины Ральф Марвелл называл свою семью и других педставителей старого Нью-Йорка аборигенами, которые, как и настоящие аборигены Американского континента, на рубеже веков оказались загнанными в резервацию и обреченными на быстрое вымирание под натиском расы современных завоевателей (9; pp. 46-47). Ральф тоже когда-то хотел быть современным и восставал против ограничений и табу старого общества, но познакомившись с новой Америкой поближе, он увидел в Америке старой скрытые от него ранее достоинства и смысл,настроение, которое испытывала и сама Уортон в условиях натиска, а затем и торжества позолоченного века.
    У Ундины Спрагг немало литературных предшественников. Обычай страны вобрал в себя черты романа нравов, авантюрного романа, романа пикарескного, которые традиционно сочетались в истории романа с задачами социальной сатиры. Эта линия богато представлена в наиболее близких Уортон французской и английской литературах, например, в творчестве любимых ею Филдинга, Смолетта, Теккерея, Бальзака. Но роман Уортон не только наследует и продолжает определенную традицию, он предвосхищает и намечает темы и образы, которые займут важное место в американской литературе ХХ в. Сатирический образ победившей и торжествующей провинциальной новой Америки создан Уортон одной из первых, она сделала это с поразительной художественной силой и пониманием. Шервуд Андерсон и Синклер Льюис учились у нее. Недаром свой роман Бэббит (1922) Синклер Льюис посвятил Эдит Уортон.
    Для Уортон такое общественное явление, как Ундина Спрагг,это проблема американской культуры в целом, всей системы американской жизниобычая страны. Нашествие со Среднего Запада людей, не имеющих корней и традиций, но умеющих в новых обстоятельствах быстро делать деньги, еще более отчетливо высветило ее изъяны.
    Уортон, в частности, видит в потребительстве Ундины, в ее безграничной жадности, в ее поверхностно-материалистическом отношении к браку последствие тех отношений между мужчинами и женщинами, которые сложились в США, и той роли, которую женщины играют в американском обществе. Устами одного из героев романа Чарльза Боуэна она разъясняет свою позицию. Жизнь современного американца, рассуждает Боуэн, проходит не в гостиной у женщины, а в его конторе, он занят не тем, что разбивает сердца дамам, а тем, что сокрушает своих конкурентов. Женщины же в деловой жизни мужчин никак не участвуют и не интересуются ею, а мужчины, в свою очередь, мало интересуются реальной жизнью женщин. Страсть к деланию денег развилась раньше умения тратить их, и американец тратит деньги на жену, потому что не знает, как еще их потратить. Он тратит и полагает, что это все, что он должен женщине дать. Отсюда и американский парадокс: мужчины, дающие женщинам самые большие деньги, дают им меньше всех с точки зрения романтической и эмоциональной. Женщинам достаются крохи, а они демонстрируют их, полагая, что эти крохи и составляют жизнь, хотя на деле это только взятка женщине, чтобы она не стояла на пути. Ундинаторжество этой системы, ее триумф (9; pp. 131-132). В отличие от американки, европейская женщина уделяет значительно больше внимания работе мужа и относится к ней с большим интересом, потому она оказывается в самом центре его жизни.
    Насколько важны были для Уортон эти рассуждения ее героя, насколько отвечали они ее собственному представлению о положении дел, можно судить и по тому, что она их затем развивает в своих эссе о Франции и французах.
    Многие из этих эссе были написаны во время и сразу же после первой мировой войны: Воюющая Франция (Fighting France, from Dunkerque to Belfort,1915), Французский образ жизни и его значение (French Ways and Their Meaning,1919). Война дала Уортон основания размышлять о природе французской культуры и Старого Света вообще в отличие от Света Нового. Несмотря на свою экспатриацию, Уортон оставалась американкой. Эссе были написаны для американцев,в первую очередь, для американских солдат-участников мировой войны, чтобы сделать европейский опыт более доступным; в них ставилась задача уяснения уроков европейской культуры.
    Франция была для Уортон высшим выражением западной цивилизации: по утонченности манер и вкуса, развитости интеллектуальной жизни, развитости общественных институтов. По мнению Уортон, данные качества наблюдались в определенной мере в обществе старого Нью-Йорка, но перечеркивались отрицательными чертами, во Франции же все качества высокой цивилизации существуют в счастливом взаимодействии.
    Важнейшим свойством французской культуры было для Уортон особое почтение к прошлому как накопленному опыту, желание сохранить в целости как можно больше связей между прошлым и будущим: Все, что смогло пройти сквозь тонкое сито времени, вероятно, отвечает какой-либо глубокой моральной или эстетической потребности народа.10 Уортон полагала, что наряду с качествами предприимчивости и новаторства, которые достались американцам от их английских предков, следует культивировать французское чувство преемственности с великими мировыми традициями искусства, поэзии и знания. Обретение этого чувства прошлого необходимо, по мнению Уортон, для зрелости американской культуры.
    С первой мировой войной во всем мире произошли кардинальные изменения, началась новая эпоха, и Уортон это остро чувствовала. Свою автобиографию Оглядываясь назад (A Backward Glance, 1934) она завершает фактически на перемирии 1918 г., ведь война разрушила тот мир, который она знала, в котором была воспитана.
    Видя кризисное состояние послевоенного общества, Уортон все чаще обращала свой взор к традициям и исторически сложившимся культурным формам как к спасительному якорю в хаосе современности. C распространением после мировой войны вкусов и морали джазового века, ловившего мгновение, не верившего ни в какие идеалы и стремившегося только к наслаждениям, консерватизм Уортон все более укреплялся. Она все с большим недоверием относилась к поверхностному оптимизму современников, к идее прогресса, к романтическому утверждению индивидуальных эмоций и индивидуального счастья как высшей ценности и цели человеческой жизни, к возможности совершенствования человеческой природы. Уортон скептически относилась к религии и ее абсолютным истинам, но все более притягательными и ценными становились для нее по контрасту с современным миром такие общие принципы, как верность традиции, преемственность, подчинение индивидуальной воли и таланта нормам, устойчивым формам и порядку, она писала о значении вкуса как выражения этих норм и в общественной и в эстетической сферах жизни.
    Уортон была, конечно, далеко не одинока в этих своих настроениях: в 1920-30-е гг. с консервативных позиций выступали Т.С. Элиот, П.Э. Мор, И. Бэббит, представители более молодого поколения А. Тейт, Дж.К. Рэнсом, Р.П. Уоррен и другие. В противовес представлениям о человеке как бездонном и неисчерпаемом источнике они выдвигали тезис об ограниченности природы человека, о необходимости для его индивидуального счастья и развития учета всего опыта рода людского, выраженного в традиции и ее установлениях.
    1920-30-е гг. были для Уортон временем творческого спада. Его основная причина, думается, в том душевном тупике, в котором она находилась в эти годы. Уортон рано разочаровалась в обществе, к которому принадлежала по рождению, даже в юности оно казалось ей подобным пустому сосуду, в который уже никогда не нальют нового вина11. Но она не могла принять и того общества, которое в результате пришло ему на смену и видела в нем лишь признаки полной дезинтеграции.
    Горечью и сарказмом пропитаны ее литературные эссе этих лет. Она писала о мертвящей стандартизации жизни в США, о превращении всей страны в Главную улицу с ее внутренней пустотой посреди изобилия, не дающей пищи воображению.12 Горечь не позволила Уортон разглядеть плодотворные новые явления в американской литературе и литературной критике 1920-30-х гг.: она высоко оценила творчество Льюиса и Драйзера, но в целом ее статьи и письма свидетельствуют о том, что состояние отечественной культуры вызывало у Уортон чувство отчаяния.
    Уортон глубоко ощущала свою чуждость новой Америке, но нельзя сказать, чтобы она не предпринимала попыток как-то более позитивно художественно осмыслить и освоить эту новую реальность, и в связи с этим диалог с Европой приобрел в ее творчестве несколько иной ракурс, о чем свидетельствуют, в частности, и два ее последних завершенных романа: Постройка в стиле, принятом на реке Гудзон (Hudson River Bracketed, 1929) и его продолжение Боги спускаются (The Gods Arrive, 1932).
    В центре этих романов тема творчества и судьбы писателя в Америке. Незрелость американской культуры, отсутствие в США насыщенной интеллектуальной атмосферы, писательской среды, ощущение своей ненужности в обществе, где единственным достойным занятием является предпринимательство,все это переживали различные американские писатели, в том числе и сама Уортон. Однако в этих своих романах Уортон рассматривает данную тему по-иному, в них чувствуются те изменения, которые произошли в США в ХХ в. и в отношении Уортон к вопросу о путях развития отечественной культуры.
    В дилогии тема судеб американской культуры развивается как история отношений мужчины, в котором словно воплотилась новая кровь, творческая мощь и сила Среднего Запада, и женщины, несущей в себе традиции культуры старого Нью-Йорка. Героя молодого писателя притягивает очарование этого прежнего образа жизни, оно неодолимо влечет и питает его воображение как живая нить времени, связывающая Америку и Европу. Женщину же привлекает энергия героя, резко отличающая его от представителей того общества, в котором она выросла, и которое, культивируя рафинированность вкуса, при этом утратило свой созидательный потенциал. Их союз неизбежно осложняется взаимным непониманием, все же оба устремляются к союзу и для обоих он необходим, как необходим он, по мнению Уортон, и для всей культуры США в ХХ в.
    Главный герой этих романов, Вэнс Уэстон, живет в мире, где все находится в процессе обновления. Он родился на Среднем Западе, в городе, не имеющем истории и архитектуры, но полном всепобеждающего духа предпринимательства. Вэнсу, однако, предстоит, как и многим американским литературным героям тех лет, как бы повернуть вспять движение американской истории: поехать на Восток, а затем и в Европу, чтобы, наконец, обрести прошлое.
    Своеобразное преломление нашло стремление Уортон по-новому выстроить свое представление о диалоге Америки с Европой и в ее последнем, незавершенном романе Пираты (The Buccaneers, 1938).
    Действие романа происходит в 1870-е гг., когда беднеющие европейские фамилии с интересом обратили свои взоры к новым состояниям Америки, а новые богатые американские невесты обратили свои взоры к Европе и бракам с европейской знатью, начался период первого нашествия американских наследниц со Среднего Запада на европейский континент за аристократическими мужьями: движение западной культуры на Запад и здесь обратилось вспять. Действие романа открывается в Саратоге, затем переходит в Нью-Йорк, а потом пересекает Атлантический океан, чтобы продолжиться в Англии. В трактовке образов своих юных завоевательниц Европы Уортон отходит от сатирического подхода, хотя есть в романе место и сатире, неизбежно предполагаемой данной темой и материалом. Юные пиратки Уортон милы и очаровательны и существенно отличаются от завоевателей Европы типа Ундины Спрагг и Элмера Моффата (Обычай страны). Главную героиню романа, Аннабель, когда она выходит замуж за герцога Тинтаджельского, привлекает не только титул, но и ощущение живого прошлого, которое в стенах его замка говорит с ней тихим, но полным смысла голосом. Аннабель чувствует, как Англия проникает во все поры ее существа, и по контрасту ей становится очевидной пустота и вульгарность умственной и моральной обстановки в родительском доме. Неожиданно аристократическая английская традиция становится для Аннабель источником смысла и человеческого роста, в то время как для ее супруга, представителя старой культуры, оналишь обуза, которую он несет по необходимости и из гордыни. Англия дает возможность героине по-иному почувствовать себя как человеческую личность, и, несмотря на его титул, она оставляет своего мужа ради истинного чувства.
    О данном романе трудно судить, поскольку он не был завершен, но и в поворотах сюжета и в облегченной трактовке характеров и конфликта явственно проглядывают приемы массовой литературы. Это само по себе весьма симптоматично, есть здесь своеобразная горькая ирония истории: Уортон, противница нивелирующих тенденций современной массовой цивилизации, в 1920-30-е гг. сама внесла вклад в массовую беллетристику, в том числе и в трактовке диалога между Старым и Новым Светом,современная цивилизация утверждала себя, как видим, все более настойчиво и повсеместно.
    В 1930-40-е гг. культурная ситуация в мире в целом весьма существенно изменилась. В Европе в ряде важнейших стран утвердились фашистские режимы, в связи с этим Европа как культурный образец для многих американцев (хотя и не для всех, о чем свидетельствует позиция Эзры Паунда) утратила в значительной мере свою привлекательность, а многие деятели европейской культуры эмигрировали в Америку. Однако расхожую иллюзию о том, что Америка якобы обладает иммунитетом к фашизму, серьезные представители американской культуры отвергли (вспомним Синклера Льюиса и его роман У нас это невозможно, 1935). Вторая мировая война изменила всю конфигурацию западного мира. После войны Америка прочно заняла позицию лидера, началась интенсивная американизация Европы. К тому же, цивилизационные процессы, о которых писал Шпенглер, развивались и в Европе, хотя несколько медленнее, чем в Америке, все же весьма стремительно, и во второй половине ХХ в. положение в этом отношении в Америке и в Европе практически сравнялось.
    Все это не могло не внести в американский диалог с Европой весьма существенных изменений. Единство западной культуры, всей истории Запада и ее уроков стало осознаваться все более отчетливо. Новый Адам был плодом европейского духа, и ему все чаще приходилось ощущать себя Новым Энеем, возвращающимся в Трою, разрушенную им самим,трагический поворот судьбы, которого не было в прежней мифологеме, питавшей американское воображение на протяжении трех с половиной веков.

 

  1. Шпенглер О. Закат Европы/Пер. с нем. под ред. А.А.Франковского. М., Искусство, 1993. С. 42. В связи с темой данной работы существенно отметить, что в оригинале труд О.Шпенглера называется Закат Запада (Der Untergang des Abendlandes, 1918-1922), и именно о западной культуре в целом и о гибели Запада (Указ. соч. С. 41) идет в нем речь.
  2. Stein G. The Autobiography of Alice B.Toklas. Harmondsworth, Middlesex, England, Penguin Books, 1981. P. 86-87.
  3. Элиот Т.С. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы/Пер. с англ. Андрея Сергеева. М., Прогресс, 1971. С. 32.
  4. Wharton E. A Motor-Flight Through France. N.Y.Charles Scribner's Sons, 1908, p. 5.
  5. Ibid. P. 9-11.
  6. Montgomery, Maureen. E. Displaying Women: Spectacles of Leisure in Edith Wharton's New York. N.Y., London, Routledge, 1998. P. 63.
  7. Ibidem.
  8. Wharton E.The Valley of Decision. London, John Murray, 1902, p. 641-642.
  9. Wharton E.The Custom of the Country. N.Y., Toronto, London, a. o., Bantam Books, 1991, p. 364. (Далее отсылки на этот роман Уортон даются по данному изданию с указанием страниц в тексте в скобках.) .
  10. Цит. по: Nevius B. Edith Wharton: A Study of Her Fiction.Berkeley and Los Angeles, Univ. of California Press, 1961, p. 79.
  11. Цит.по: Edith Wharton: A Collection of Critical Essays/Ed. by Irving Howe. Englewood Cliffs, N. J., Prentice-Hall, 1962. P. 76.
  12. Wharton E. The Uncollected Critical Writings/Ed., with an Introd., by Frederick Wegener. Princeton, N.J., Princeton Univ.Press, 1996. P. 153, 152, 154.

A Dialogue with Europe in the American Mind in the First Half of the 20th Century

Marina Kizima. Prof., Moscow Institute of International Relations.

    The article analyzes some trends in the American cultural consciousness of the 20th century. An important change of attitude in the American dialogue with Europe developed towards the beginning of the 20th century: a nostalgia for Europe, often a preference for the European cultural model as an alternative.
    This tendency is interpreted in the article in the context of the problems of Western culture in general. At the turn of the century Western culture sought to come to grips with the realities of modernity. Oswald Spengler's The Decline of the West (1918--1922) was unequivocal in its diagnosis: Western culture had reached the stage of civilization, which he defined as the last and final stage of any culture preceding its death. American situation was in this respect the worst, for America had been the first to know modern industrial civilization and was thus the most advanced on the road to civilizational death. Europe with its old cultural forms was viewed by many as an alternative to the destructive tendencies of modernity.
    The article analyzes from this angle the work of writers as diverse as Henry James, Ezra Pound, T.S. Eliot, Gertrude Stein, and, especially, Edith Wharton (1862--1937), for whom a dialogue with Europe was a central and life-long concern that underwent significant transformations in her effort to adjust to the realities of the 20th century.
    The article traces the development of the trend till the middle of the 20th century when with World War II the situation changed drastically and the unity of Western culture and the history of the West stood out as an everyday reality of life, which altered the whole perspective of the European-American cultural dialogue.