Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.philol.msu.ru/~discours/images/stories/Documents/osnovy.doc Дата изменения: Wed Nov 29 13:35:23 2006 Дата индексирования: Sat Dec 22 20:41:50 2007 Кодировка: koi8-r Поисковые слова: с р с р с р с с р р с рес

СОЦИОЛОГО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ДИСКУРС-АНАЛИЗА

В научной картине мира, особенно в отношении анализа языкового общения,
социологические и психологические теории приобретают повышенное значение,
поскольку язык в широком смысле, как уникальный культурный институт, вобрал
в себя и социальное, и психологическое, о чем, помимо Ф. де Соссюра,
неоднократно писали И. А. Бодуэн де Куртенэ, Л. В. Щерба, Л. П. Якубинский
и др. А это предполагает обращение к таким вопросам, как дискурсивная
проекция «Я» и межличностное взаимодействие, представление знаний в
дискурсе, соотношение когнитивного, языкового, социального и т. д. При этом
в многообразии социально-психологических теорий взаимодействия есть смысл
сосредоточиться на тех, которые во главу угла ставят коммуникацию. В силу
этого вне поля зрения остается ряд теорий, например психоаналитическая
теория Зигмунда Фрейда, подчеркивающая влияние детского опыта индивидов.
Отметим, что в рассматриваемых ниже подходах употребление многих терминов,
таких как значение и смысл, нередко отличается от лингвистического [ср.:
Cronen e. а. 1990].

2.1. СИМВОЛИЧЕСКИЙ ИНТЕРАКЦИОНИЗМ

Так, высвобождаясь
От власти малого, беспамятного «я»,
Увидишь ты, что все явленья -
Знаки,
По которым ты вспоминаешь самого себя,
И волокно за волокном сбираешь
Ткань духа своего, разодранного миром.
М. ВОЛОШИН. «Подмастерье»

Время зарождения символического интеракционизма
относят к рубежу XIX и XX вв., точнее, к моменту
публикаций «Принципов психологии» Уильяма
Джеймса [James 1890], статьи о рефлекторной дуге Джона Дьюи [Dewey 1896],
монографии Чарлза Кули «Природа человека и общественное устройство»
систематизировал этот подход в годы работы в университете г. Чикаго (1893-
1931), хотя сам термин символический интеракционизм был предложен учеником
Мида Гербертом Блумером только в 1937 г.
Эта школа, впитав ряд положений бихевиоризма, своими корнями уходит в
учения ранних американских прагматистов, в частности, Уильяма Джеймса
[James 1907], Джона Дьюи и Чарлза Сандерса Пирса [см.: Blumer 1937]. Для
Дьюи и Джеймса прагматизм был формой культурного критицизма. Эта
прагматическая традиция критического анализа сохранилась и по сей день,
выступая в качестве одной из важнейших интерпретативных философских позиций
в современном гуманитарном цикле [см.: Denzin 1992: 131; Strauss 1993].
С момента своего возникновения символический интеракционизм
характеризовался внутренним противоречием, обусловленным, с одной стороны,
теоретической установкой на феноменологическую интерпретацию
непосредственного опыта и субъективных переживаний человека (Ч. Кули и У.
Джеймс), с другой стороны - стремлением к построению «объективной», т. е.
без использования интроспективных методов, «подлинно научной» теории
человеческого поведения (Дж. Г. Мид и Г. Блумер).
У Дж. Г. Мида, а затем и у Г. Блумера традиция символического
интеракционизма все явственнее отходит от феноменологической
интерпретативности У. Джеймса и Ч. Кули, смещаясь от психологического
анализа к социологическому. Не случайно в теории Дж. Г. Мида особое место
занимает биологическое понимание человека как продукта эволюции, что в
дальнейшем практически выпало из поля зрения его последователей. Испытывая
влияние натурализма Ч. Дарвина, Дж. Г. Мид и Г. Блумер стремились сделать
это направление более научным, изучая образ «Я» как физический объект, хотя
и без особого успеха.
В 70-х гг. Эрвин Гоффман [Goffman 1971; 1974] пытался возродить идеи У.
Джеймса и феноменологическую ориентацию интеракционизма, но позже отказался
от этого. И тем не менее данная тенденция реализовалась в интер-претативном
интеракционизме, играющем все более заметную роль в контексте
постмодернизма [см.: Denzin 1989a; 1991].

Начавшись как разнородное, междисциплинарное, открытое по отношению к
другим сферам знания движение, интеракционизм сегодня представляет собой
пестрое (и теоретически, и географически, и хронологически) научное
явление, поэтому приходится черпать информацию о нем как из классических
работ, так и из современных вариаций в стиле постструктурализма и
постмодернизма. Символический интеракционизм довольно часто подвергался
нападкам [см.: Fine 1993], много раз сообщалось о его теоретическойкончине,
но эти слухи, как водится, оказывались сильно преувеличенными. В наши дни
свидетельством доброго здравия этого направления являются журналы Symbolic
Interaction и Studies in Symbolic Interaction, а также представительные
международные конференции и симпозиумы.
Теоретическими основаниями современного интеракционизма являются
прагматизм, феноменология, конструктивизм и даже феминизм. Интерак-ционизм
ныне предстает то как культурный романтизм, парадоксально смыкающийся с
левым радикализмом, марксизмом и утопизмом [Mead 1934; Blumer 1969], то как
структурная этнология в духе Э. Дюркгейма [Goffman 1974], то как анализ
речевого общения [Strauss 1969; 1993; Maines 1989], структурные теории
ролевого поведения и личности [McCall, Simmons 1978; Stryker 1980],
формальные теории социальных процессов [Couch 1989], а также в качестве
интерпретативных, критических, контекстуальных описаний [Denzin 1989a;
1989b; 1991; 1992; Fabermann 1989]. Бурно развивается критический
психоаналитический феминизм [Clough 1992; 1994], стремящийся посредством
изучения производства культурных смыслов связать символический интеракцио-
низм с постструктурализмом [Barthes 1974, ср.: Леви-Строс 1985; Фуко 1996а;
1996b; Levi-Strauss 1958; Althusser 1971; Foucault 1971; 1980] и поздним
постмодернизмом [Lyotard 1984; Baudrillard 1988; Denzin 1991].

2.1.2 Итогом эволюции символического интерак-
Интерпретативные установки ционизма можно считать устойчивую интер-
интеракционизма претативпую тенденцию. В наши дни ин-
теракционисты все чаще используют совокупность
«мягких» интерпретативных методов и приемов качественного анализа, включая
постмодернистские этнографические изыскания в русле современной
антропологии, в некоторых случаях объединяющие элементы структурной,
практической и семиотической этнографии, а также методы биографического
исследования, более или менее традиционное интервьюирование, исторический
анализ, лабораторные социологические исследования, конвер-сационный анализ
и т. д. Вот что «приемлет» и «не приемлет» интеракцио-низм [Denzin 1995: 44-
45]:
1. Интерпретативные (и символические) интеракционисты не верят в
целесообразность общих теорий о строении общества и социальных функциях
индивида. Они трактуют социум и интеракцию как постоянно возникающие,
воспроизводящиеся феномены, где и осуществляются разнообразные формы
социальных действий. Соответственно, интеракционисты изучают то, как люди
строят, конструируют (преимущественно дискурсивно) собственные ситуативные
версии общества.

Многие представители постструктурализма [Foucault 1971; 1980; Dreyfus,
tabinow 1982] и постмодернизма [Lyotard 1984], охотно принимают идею
локальных исследований в виде небольших описаний совместной деятельности..
Это может быть нарративное изложение небольшого события, его детальное
этнографическое описание, биография, развернутое интервью, анализ текстов
массовой культуры, заимствованных из фильмов, книг, прессы, юп-музыки и т.
п.: [Shorter 1993].
3. Интеракционисты против теорий, стремящихся объективизировать
квантифицировать человеческий опыт. Со своей стороны, они предпочитают
оперировать текстами, передающими непосредственность опыта людей.
Интеракционисты отказываются от экспорта в область социального
естественнонаучных или экономических теорий, так как их модели
неприспособлены к анализу реального опыта живого, эмоционального
взаимодействия людей. Интеракционизм обращается к изучению нарративов,

считая, что именно они конституируют предмет анализа [см.: Josselson,
Lieblich 1993].
Интеракционисты отвергают теории, игнорирующие историческоеизмерение. В то
же время они не скатываются к историческому детерминизму. Лишь на
микроуровне интеракционисты исследуют отношения неравенства и власти,
проявляющиеся в ситуациях взаимодействия людей с раз

личными статусными параметрами (этническая, половая, классовая
принадлежность).
Интеракционисты «недолюбливают» теории, не уделяющие внимания биографиям и
жизненному опыту взаимодействующих индивидов. Каждый

индивид, по Сартру, - это «всеобщее единичное» [universal singular - Sartre
1976], в жизни которого воплощаются общие и частные черты исторической и
культурной эпохи, вследствие чего «индивидуальное является одновременно и
общим, общечеловеческим» [Бодуэн де Куртенэ 1963,1: 207].
Завершая обзор методологических установок современного интеракционизма,
особенно того, чего он не приемлет и чем не занимается, отметим, что, как
правило, именно за это данное направление и подвергается критике (т. е. за
отсутствие всего того, чем, как считают другие, необходимо заниматься:
Построением глобальной теории социального, исследованием отношений власти
на макроуровне и т. п.). Интеракционизм критикуют также за «излишнюю
когнитивность, неисторичность и аструктурность» [Reynolds 1990]. Нередко
эта критика отражает простое недопонимание задач, целей и методов, Принятых
символическим интеракционизмом.

2.1.3
Принципы символического интеракционизма
В своей классической форме, в какой он предстал в работах Г. Блумера,
символический интеракционизм построен на ряде принципов, которые
представляют живой интерес для дискурс-анализа.
Во-первых, люди оперируют объектами исходя из того значения или смысла,
которое они имеют для этих людей.
Во-вторых, эти культурные значения и смыслы вырабатываются в ходе
социальной интеракции.
В-третьих, эти значения и смыслы меняются или пересматриваются в
процессах интерпретации через опосредованное символами взаимодействие
индивидов, способных к саморефлексии.
В-четвертых, люди сами создают, строят, «конструируют» опытные миры
действования, в которых они живут.
В-пятых, значения и смыслы данных миров формируются в процессе интеракции
под воздействием привносимых в эти ситуации саморефлексий и рефлексий
индивидов.
В-шестых, взаимодействие людей со своим собственным «я» является
неотъемлемой, органической частью взаимодействия с другими индивидами, оно
тесно переплетается с социальной интеракцией и влияет на последнюю. Сама
символическая интеракция - слияние «Я» и социальной интеракции - это
главное средство, с помощью «которого люди способны формировать социальные
или совместные действия» [social, joint acts - Blumer 1981: 153].
В-седьмых, эти социальные акты, их генезис, эволюция и отмирание,
конфликт и слияние, конституируют то, что Г. Блумер называет «социальной
жизнью человеческого общества», которое и составляется из совместных
действий, осуществляемых членами данного общества [Blumer 1981: 153].

2.1.4 «Я» (self), «эго», связанное с разными проек-
Проекции «Я» и личность циями личности и идентичностью человека
(identity), представляет собой сложное, многоуровневое
явление и предстает в разных формах. Феноменологическое «Я» описывает
внутренний поток сознания человека в социальной ситуации. Интерактивное «Я»
относится к той части образа себя, которая представлена во взаимодействии с
другим человеком в конкретной последовательности социальных актов
(например, покупатель).

«Я» может рассматриваться также как лингвистический, эмоциональный и
символический процесс. Языковое «Я» наполняет «пустые» дейктические
элементы (личные местоимения, грамматические показатели лица, места, вре
мени) значениями, носящими биографический, эмоциональный, истинно личный
характер. Материальное «Я», или образ себя как материального объекта,
включает все то, что данный субъект называет «своим» в какой-либо момент
времени [Denzin 1989b: 32], эта форма «Я» опредмечивается и может
фетишизироваться в экономических отношениях. Идеологическое «Я» предстает в
самом широком культурно-историческом значении, определяя разные роли
индивида в конкретной социальной группе или ситуации (муж, либерал, босс).
Идеология соотносит «воображаемые отношения индивидов с реальными
отношениями, в которых они живут и которые регулируют их бытие. ...
Идеология из отдельных конкретных людей делает субъектов» [Althusser 1971:
165, 171]. «Я» как влечение соответствует тому аспекту самовыражения «эго»,
который требует сексуальности, телесного присутствия Другого [Denzin 1989b:
32].
Все эти формы «Я» проигрываются в социальной интеракции и становятся
частью биографии человека. Кроме этого, необходимо также учитывать
специфику индивида как нейрофизиологического или биологического организма.
Как это продемонстрировал в своем исследовании Аллан Шор [Schore 1994],
индивидуальные характеристики нервной системы человека и особенности его
физиологических процессов играют важную роль в формировании и развитии «Я»
[см.: Carbaugh 1996: 4].

2.1.5 В ответ на картезианское отделение инди-
Личность, социальная структура, вида от социального порядка Ч. Кули раз-

интеракция работал систему взглядов, интегрирующих

личность, «Я» и общество: «Отдельно взятый индивид есть не что иное, как
неизвестная природе абстракция, точно так же, как и общество немыслимо в
отрыве от индивидов. Общество и индивид обозначают не отдельные явления, а
просто общий и частный аспекты одного и того же» [Cooley 1964: 36]. По
Кули, и общество, и «Я» встроены в социальную жизнь: «общество - это
отношение, связывающее личные идеи» [Cooley 1964: 121]. По Миду, «Я»
рассматривается социально, именно «с точки зрения коммуникации как самого
существенного элемента социального Устройства» [Mead 1934: 1]. В своей
монографии Дж. Тернер [Turner 1988] дополняет идеи Мида взглядами Гоффмана,
Гидденса и Хабермаса в постпар-соновской теории, интегрирующей «Я»,
социальное действие и интеракцию. Ход интеракции, ее «порядок» [interaction
order - Goffman 1983] складывается под воздействием многих «естественных»,
воспринимаемых как само собой разумеющееся, динамичных, ситуативных,
подлежащих взаимному обсуждению процессов [Garfinkel 1967]. Главным
предметом обсуждения, «переговоров» в интеракции являются разные аспекты
личности и ее идентичность (negotiation of personal identity), или
личностные смыслы «Эго» [Couch e. а. 1986: xxiii; Strauss 1969]. Эти
аспекты личности могут быть личными (например, имена) социальными или
структурными (статусные, позиционные роли), в диапазоне вышеописанных
проекций «Я». Смыслы, присваиваемые разным аспектам личности (meanings of
identity), локализованы в процессе интеракции, они возникают и меняются по
мере того, как взаимодействующие индивиды определяют и обсуждают ход, цели
и задачи конкретного эпизода общения. Интерактивные ситуации могут быть
стереотипными, ритуа-лизованными или проблемными. Особенно интересны
ситуации, в которых нарушается привычный ход общения и происходит резкий
пересмотр участниками собственных и чужих «Я».
Говоря о социальной структуре и социальных отношениях, интеракцио-низм
отмечает, что интеракция всегда демонстрирует ситуативно обусловленную,
накладывающую ряд своих ограничений структурированность, основанную на
символах, обычаях, ритуалах, стереотипах и общепринятых смыслах. Все эти
регулятивы вплетены в ткань социальных отношений и более сложных комплексов
действий (см.: ensembles of action - [Sartre 1976]), объединяющих
индивидов. Такие комплексы индивидуальных или коллективных действий
овеществляются как интерактивные структуры, упорядоченные рекуррентные
схемы мышления, деятельности и интерпретации. Нередко они кодифицируются в
нормативных актах и правилах. Они предоставляют лишь контуры взаимодействия
и связанного с ним переживания, лишь форму, которую участники общения
должны наполнить содержанием - интенциями, опытом, конкретными действиями
[Simmel 1909]. Различаются комплексы индивидуальных и коллективных
действий, при этом всегда необходимо учитывать разные формы объединения
людей: от случайных ассоциаций и малых групп разного рода до организованных
институциональных структур и больших социальных классов.
2.1.6
Интеракционизм, коммуникация, культура

Взгляд на коммуникацию как культуру [Carey 1989; Denzin
1995: 46] указывает на отношение, объединяющее
различные информационные средства и структуры,
коммуникативные системы, формы
культуры и идеологии соответствующего исторического периода времени и
реальный жизненный опыт, переживания участников интеракции [ср.: Cooley
1964; Couch 1990; Dewey 1927; Park 1950]. Коммуникация неотделима от
процессов формирования и передачи культурных смыслов [Carey 1989: 64; Park
1950: 39; ср.: Dant 1991; Bonvillain 1993; Hanks 1996]. Эти смыслы всегда
символичны, множественны и постоянно транслируются, циркулируют в социуме
по различным каналам прямой и опосредованной коммуникации [Carey 1989: 64-
65].
Личностное и социальное сообщаются в символической интеракции в мире
«культурных смыслов». Во многом эти смыслы определены идеологией и
структурой власти (подчинения) существующего социального порядка. Они
всегда циркулируют по коммуникативным системам различных уровней.
Сообщения, передаваемые с их помощью, имеют особую структуру и помечены
семиотическим кодом, придающим всем «достойным внимания» сообщениям «ауру»
политических, социальных или исторических смыслов. Они приходят к нам
проинтерпретированными, перенасыщенными значениями [Baudrillard 1988] и
определяют структуру повседневной деятельности [Lefebvre 1984].
С точки зрения анализа языковой коммуникации важной идеей Дж. Г. Мида, а
еще раньше - Ч. Кули, стал вывод о том, что разные аспекты индивидуального
опыта и поведения обусловлены принадлежностью человека к социальной группе,
которая сегодня выступает как средоточие коммуникативных отношений
[communicative nexus - Watson 1995: 520].
Именно это положение было охотно подхвачено социальными науками и
лингвистами. По Миду, язык (в широком смысле, как речевая деятельность) -
это особая форма поведения, причем язык принципиально не рассматривается
как всего лишь «проводник», обслуживающий другие формы поведения, и тем
более - как пассивное, застывшее отражение действительности.
Обратив наше внимание на язык как на специфический объект научного
познания, Дж. Г. Мид предвосхитил дискурсивный переворот в развитии многих
человековедческих наук последней четверти XX в. Язык и вербальные сообщения
рассматриваются им как окно во внутренний мир человека, мир его
социальности. Однако ни Мид, ни его непосредственные последователи так и не
сумели создать модели языка, приемлемой для лингвистики и теории
коммуникации. Бихевиористское понимание знака и знаковости, оставшееся
глухим к семиотике Ч. С. Пирса, дало интеракционистам слабую теорию
символического и не смогло обеспечить совместимость интеракционизма с
Радикальной семиотикой языка, восходящей к Ф. де Соссюру. Сказался и
значительный социологический крен символического интеракционизма после Г.
Блумера, который, хоть и признавал, что язык не может быть «нейтральным»,
беспристрастным проводником идей и что язык формирует повседневные и даже
научные интерпретации человека, все же не поднялся (или не опустился -
наглядный пример того, как язык «конструирует» точку зрения) До изучения
самого языка. Одной из немногих работ интеракционистов, обратившихся к
собственно лингвистическому анализу, оказалось классическое исследование
Ансельма Л. Стросса [Strauss 1969], посвященное использованию в социальной
интеракции имен, с помощью которых люди оценивают друг друга и
стратифицируют социум.
Пожалуй, больше других символических интеракционистов проблемами языковой
коммуникации занимался Эрвин Гоффман ср.: Goffman 1974; 1981; 1983;
Schegloff 1988; Verhoeven 1993: 318]. Не сразу он пришел к осознанию
тщательного анализа языка - его ироничный метод и полная многозначности и
неопределенности теоретическая система менялись с годами. По мере своей
научной эволюции Э. Гоффман все больше отходил от социодрамати-ческой
концепции, навеянной «драматургическим анализом» Кеннета Берка [Burke
1965]. У Э. Гоффмана речь «встроена» в широкий интерактивный контекст, хотя
в анализе она предстает просто как последовательность высказываний [Goffman
1981: 78-123]. В итоге он так и не добился того самодостаточного уровня
лингвистического анализа, когда язык и дискурс фигурируют как главные
объекты знания, обладающие собственной феноменологической цельностью.
Классический символический интеракционизм, как и современный интер-
претативный, помимо своего внутреннего теоретического многообразия
отличается восприимчивостью к идеям и методикам других дисциплин, поэтому
практически невозможно говорить о «чистой» его традиции, что оценивается и
как недостаток, и как достоинство данного направления, главной заслугой
которого здесь предлагается считать непозитивистский, интерпре-тативный
подход к изучению коммуникации в широком социально-интерактивном контексте
- как основополагающей символической деятельности, продуктом которой
являются языковые, культурные и социально-психологические сущности.

2.2. КОНСТРУКТИВИЗМ


Troubles are only mental; it is the mind that
manufactures them, and the mind can forget


them, banish them, abolish them.
M. TWAIN, «Which Was It?»
В предыдущем параграфе одним из теоретических оснований современного
интерпретативного интеракционизма был назван конструктивизм, который
интересен синтезом когнитивных и интеракционных подходов к проблемам
коммуникации.2.2.1

Конструктивисты принципиально
строго
Конструктивизм: разграничивают философию науки и фило-
философские основания и истоки софскую антропологию [Delia 1977; O'Keefe
1975]. Философия науки следует в русле
предложенного Ф. Зуппе анализа мировоззренческих систем Weltanschauungen
[Suppe 1977], ставшего реакцией в духе скептицизма на рост логического
позитивизма и эмпиризма [Polkinghorne 1983].
Позитивизм сводит науку, включая социальную, к дедуктивному,
эмпирическому и объективному процессу, который в итоге должен раскрыть
абсолютные истины и законы, правящие изучаемым объектом и исчерпывающе
объясняющие его свойства. В отличие от позитивизма принцип Weltanschauungen
определен тезисом об относительности знаний: «абсолютной точки зрения на
объект не может быть вне исторической и культурной ситуации, в которой
находится исследователь» [Polkinghorne 1983: 103].
Научное познание было и остается человеческой деятельностью, протекающей
в широком социальном и культурном контексте, следовательно, научность
нельзя отождествлять лишь с логической дедукцией вечных истин, для
конструктивистов научное познание представляется прежде всего процессом
понимания и интерпретации. Их эпистемология считает, что знание создается и
поддерживается социально, но для его постижения необходимо обратиться к
реальности отдельно существующих человеческих существ [Nicotera 1995:46].
Философская антропология конструктивистов или, проще говоря, их взгляды
на природу человека, характеризуется интерпретативной ориентацией.
«Человеческий опыт жизни включает постоянно развивающееся отношение,
объединяющее личность и мир, познающего и познаваемое. Чистых фактов не
существует вне этого опыта» [Delia, Grossberg 1977: 32]. В отличие от
позитивизма, для конструктивизма нет «объективной реальности», отдельной от
наблюдателя. Предпосылки объективности заключаются в «исторически
складывающихся в определенных сообществах людей способах рассуждения...
Факт, значение, смысл сосуществуют в сложной, плотно переплетенной ткани
вечно продолжающегося процесса неабстрагированного интерпретатив-ного
понимания» [Delia, Grossberg 1977: 33].
Таким образом, конструктивизм исходит из того, что действительность
создается или «конструируется» социально, а интерпретируется индивидуаль-
но, т. е. действительность не может существовать вне человеческой перцеп-
тивности и когнитивности, отдельно от них. Не факты, а конструкты форми-
руютт знание о внешнем мире. Следовательно, каждый индивид действует

сходя из обусловленных контекстом интерпретаций. Человек - это прежде
всего интерпретирующее существо. Действительность конструируется социально,
в процессе своего генезиса объединяя интерпретативную активность индивида с
исторически сложившимися контекстами и динамикой социума. Индивид является
в мир, наполненный смыслами и значениями творческой деятельностью
сообщества, сконструировавшего свою социальную реальность. В процессе
социализации индивид усваивает принадлежащий данному социуму «универсум
общих смыслов» (universe of shared meaning), начинает собственную
интерпретативную деятельность и адаптируется к социальной действительности
внешнего мира.
Помимо своей философской базы, конструктивизм впитал в себя влияние сразу
нескольких теоретических традиций: когнитивной психологии Дж. Кел-ли,
учения об эволюции организма Г. Вернера и интеракционизма Г. Блумера
[Nicotera 1995: 47-48]. Когнитивная психология помогла построить теорию
конструктов как базовых механизмов, соединяющих поведение с мышлением.
Теория Вернера объясняет, как индивидуальная система конструктов меняется и
обогащается в процессе социализации. Не случайно теорией когнитивного
развития личности конструктивисты дополняют символический интерак-ционизм
Блумера. Чтобы увидеть коммуникацию с позиций конструктивизма, «когнитивное
развитие не должно быть отброшено от изучения социокультурного понимания
коммуникативных событий» [Clark, Delia 1979: 189].

2.2.2 Анализ интерпретативности опирается на индиви-
Интерпретативность дуальные системы конструктов (минимальные едини-
и действие цы смыслообразования). «Посредством применения
когнитивных схем, поток опыта делится на значимые
фрагменты и интерпретируется, создаются и интегрируются верования, мнения и
знания о мире, структурируется и контролируется поведение» [Delia е. а.
1982: 151].
Общими единицами когнитивной организации конструктивисты считают
иптерпретативпые схемы, иначе говоря, модели интерпретации, осмысления
более крупных фрагментов опыта. Эти схемы обеспечивают нечто большее, чем
просто категоризацию (в отличие от элементарных конструктов): они помещают
интерпретируемое событие в более широкий контекст, со всеми присущими
последнему смыслами и ожиданиями. Когнитивная организация рассматривается
как биологический процесс, организующий опыт человека и направляющий его
действия. Когнитивные репрезентации мира обычно обрабатываются на
подсознательном уровне.

Социальные аспекты личности воспитываются в культурном контексте. Индивиды
взаимодействуют с себе подобными и тем самым развивают свояспособности к
интерпретации. Конструктивизм трактует культуру как трансцендентный
исторический процесс смыслообразования, обеспечивающий готовыми значениями
и символами интерпретирующих индивидов. В ходе социализации индивидуальные
системы конструктов плавно приводятся в соответствие с системой
социокультурных смыслов. Индивиды формируют свои интерпретативные схемы
главным образом «посредством общения с и приспособления к обладающему
своими смыслами большому и устойчивому социальному миру, в котором они
родились» [Delia e. а. 1982: 155].
Интерпретативные схемы помогают формировать интенции и мнения (конечно,
обусловленные контекстом), направляющие действия людей. Интерпретативные
схемы, позволяя осмыслить ситуации, способствуют выработке альтернативных
способов осуществления этих действий и реализации интенций. Индивид
выбирает тип действия и способ его осуществления из ряда альтернатив. Это
называется стратегией, причем множественные цели могут потребовать
множества стратегий (что нередко происходит в действительности). Понимаемая
таким образом стратегия не предполагает сознательного планирования [Delia
e. а. 1982].
Поскольку интенции нацелены в будущее, выбор стратегии зависит от
прогностических представлений индивида о будущем, которые основаны на его
прошлом опыте и осмыслены посредством интерпретативных схем. Новый опыт -
результат действия как бы проверяет соответствие прогноза реальной
действительности, в соответствии с чем индивид верифицирует и/или
модифицирует данную схему интерпретации. Будущие решения учтут успех или
неуспех настоящего выбора. «Так в каждом акте сходятся прошлое, настоящее и
будущее» [Delia e. а. 1982: 156].

2.2.3 Изложенный взгляд на акциональность чело-
Интеракция и коммуникация века определяет особое место социальной
интеракции в теории конструктивизма. «Мы рассматриваем интеракцию как
процесс, в котором личности координируют соответствующие линии действий
посредством применения общих схем организации и интерпретации действий»
[Delia e. а. 1982: 156]. То, что понятию координация конструктивисты
отводят важную роль, сближает их с теорией координированного управления
смыслом Б. Пирса и В. Кронена [the coordinated management of meaning theory
- Pearce, Cronen 1980; Cronen e. a. 1988; 1990].

Интерпретативные схемы делятся на общие и частные. Общие схемы - это
универсальные механизмы вроде правил мены коммуникативных ролей. Частные
интерпретативные схемы регулируют координацию конкретных типов действий.
Они называются организующими схемами и обеспечивают координацию
действий в разных типах деятельности, обычаях, ритуалах и социальных
институтах. Эти схемы тяготеют к уровню подсознания, всегда социальны и
определяют одни акты относительно других. Они обеспечивают уместность и
связность как средства координации (coordination devices).
Однако процесс интеракции не прост, хотя бы уже потому, что разные люди
не обладают идентичными интерпретативными схемами. Им, как правило,
приходится координировать свои действия, имплицитно договариваясь об
упорядочении схем. Это очень важный момент: социальная действительность
создается в ходе неявных «переговоров» (negotiations) и демонстрации
принятия или непринятия упорядоченной схемы. Образы реальности меняются в
процессе общения. В ходе переговоров об упорядочении схем интеракции и
создается «общая социальная реальность» [shared social reality].
Наконец, последняя, четвертая сфера теоретической системы конструктивизма
- коммуникация, одна из частных категорий социальной интеракции. Она
определяется как такая интеракция, где в фокусе координации оказываются
коммуникативные интенции, так как именно они являются отправным пунктом
всего процесса общения, выражая внутренние состояния людей. Вывод: в
коммуникации стратегии каждого индивида направляются как его собственным
внутренним состоянием, так и представлением о внутренних состояниях Других.
Коммуникация характеризуется намерением каждого участника выразить Себя,
собственное «Я», признанием Другими этого намерения, организацией действий
(индивидуальных актов) и взаимодействия (социальной интеракции) в
соответствии с этими взаимонаправленными интенциями. Чтобы лучше понять
коммуникацию с позиций конструктивизма, «когнитивное развитие не должно
быть отброшено от изучения социокультурного понимания коммуникативных
событий» [Clark, Delia 1979: 189].
Коммуникация не синонимична интерпретации, действию или интеракции.
Скорее всего, она рассматривается как частный случай интеракции,
опирающейся на фундамент интерпретации, предполагающей координацию действий
и процессы организации взаимодействия, а также удовлетворяющей разные
потребности выражения внутренних состояний участников общения [Nicotera
1995: 58].
В целом, конструктивизм предстает как сбалансированное направление,
главным звеном которого является когнитивное представление значения и
смысла. Для сравнения: этнографическая теория коммуникации Джерри Фил-
липсенаидр. [ethnographic communication theory - Philipsen 1987; 1989]
исходит из поведенческого представления смысла; а теория правил
межличностных отношений Доналда Кушмена [the rules theory of interpersonal
relationships Cushman 1990; Cushman, Cahn 1985; Cushman, Kovacic 1994]
основана на интер-акционном понимании смысла.
Поведенческое представление смысла позволяет установить отношение между
тем, что люди говорят, и тем, что они делают (в терминах культуры); зато
труднее связывает индивидуальные интерпретации и взаимодействие. Главной
идеей интеракционного представления служит роль «общих смыслов» (shared
meanings) в интерпретации сообщений, но этот подход оставляет без внимания
проблемы индивидуальных смыслов. Когнитивное представление значения дает
возможность изучить природу индивидуальных интерпретаций, но не объясняет
природу связи между индивидуальными интерпретациями и поведением, ведь
действия людей не всегда обусловлены их индивидуальными смыслами.
К сожалению, объяснительный потенциал конструктивизма ограничен
когнитивной интерпретацией индивида. Другим замечанием в его адрес является
сложность верификации существования когнитивных структур. Еще одно
критическое замечание касается некоторой непоследовательности авторов в
теории и методологии, определении границ и методов познания, типов
рассуждения и т. д. [Nicotera 1995: 61]. Своими философскими корнями
конструктивизм восходит к метафизике Канта, техническими корнями - к
кибернетике, что во многом объясняет его склонность к неопозитивизму.

2.3. СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСТРУКЦИОНИЗМ

I am firm.
You are obstinate.
He is a pig-headed fool.
B. RUSSELL
Приведенный выше в качестве эпиграфа образец спряжения «по Б. Расселу»
довольно удачно и емко отражает глубинную суть социального конструк-
ционизма, который предстает скорее в форме научного принципа, точки зрения
на социально-дискурсивный мир, чем полномасштабной самостоятельной теории:
высказывания - это не просто слова или речевые акты, это «кирпичики», из
которых складываются социальные отношения, образы «себя» и «других»,
различные аспекты личности, воссоздаваемые и проживаемые в каждом
коммуникативном акте. За парадигмой лица в данном эпиграфе стоит парадигма
социальных отношений личности

2.3.1
Социальный конструкционизм в системе наук
В сфере социальных наук, в том числе и лингвистике,
не случаен «модный» интерес к проблемам языковой
личности [ср.: Богин 1985; Сухих 1989; Пушкин 1989;
1990; Клю-
канов 1990; Караулов 1987; Архипов 1996; Арутюнова 1998; Shotter, Gergen
1994; Fitzgerald 1993; Charnes 1993; Keith, Pile 1993; Lorraine 1990;
Stein, Wright 1995; Taylor 1989; Gergen 1991; White 1992]. «Я», Эго все
чаще рассматривается не как заданная величина, а как коммуникативно
(дискурсивно и интерактивно) конституируемая сущность, зависящая от многих
исторических и социально-культурных условий общения и деятельности.
Как замечает в своем любопытном социальном комментарии Кеннет Джер-джен
[Gergen 1991], общество постмодерна настолько насытило «Я», что его
содержание подверглось эрозии. Вследствие этого возникла реальная угроза
самому существованию категории «Я», игравшей важную роль, по крайней мере в
«западной» культуре, на протяжении почти трех веков от эпохи романтизма до
современности [Carbaugh 1996: 7].
В 2.1.4 перечислены различные проекции личности, «Я» как элементы
социальных отношений. Более традиционные подходы объясняют реализацию
социальных отношений в речи и языке с помощью принципа отражения.
Социальный конструкционизм, наоборот, утверждает, что и отношения, и
проекции «Я» в речи и языке конструируются, а не отражаются. В этом
искушенному лингвисту послышатся сдобренные оттенками постмодернизма
отголоски гипотезы Сепира-Уорфа и неогумбольдтианства Л. Вайсгербера, в том
смысле, что язык получает конститутивный статус, способность активно
воздействовать на поведение и мышление людей,- о чем писал и В. фон
Гумбольдт, в частности, характеризуя представление языка как «энергейи»,
жизни духа и порождающего процесса. Уходя от привычной метафоры «языка как
инструмента», Р. Лаков утверждает: «Language uses us as much as we use
language» [Lakoff 1975: 45; ср.: Аринштейн 1996: 29-30].
Таким образом, личности и человеческие сообщества - не априорные
величины, они конституируются в процессе общения, во-первых, дискурсивно,
во-вторых, интерактивно [Mokros 1996: 5]. Дискурсивное «построение»
предполагает влияние социокультурных знаний на социальные практики. В этом
отношении дискурс идентифицирует потенциалы выражения, направляющие
агентивность человека, и обозначает рамки, ограничивающие сферу
«построения» и интерпретации индивидуальных и коллективных «Я». Это
направление разрабатывается в теории социального конструкционизма [см.:
Реагсе 1994а; Burr 1995; Powers 1994 и др.]. В этом случае на первый план
выходят социальные условия, воплощенные средствами дискурса, а не «прожитые
моменты социальной интеракции» [Реагсе 1994b; см.: Бергер, Лукман 1995-
Lincoln 1989; Gee 1996].
Человеку непосвященному, читая теоретические выкладки о конструктивизме
и конструкционизме {constructivism vs. social constructionism), легко
ошибиться и все перепутать. Хотя всякое упрощение опасно и часто
некорректно, можно сказать, что конструктивисты преимущественно
рассматривают коммуникацию как когнитивный процесс (по)знания мира, а вот
социальные конструкционисты - как социальный процесс (построения мира.
Конструктивизм на первое место выводит восприятие, перцептивность, а
социальный конструкционизм - действие, акциональность, если, конечно, не
относиться ко всем этим терминам как взаимоисключающим понятиям [Реагсе
1995:98].
Социальный конструкционизм, которому сегодня уже около трех десятилетий,
является одним из подходов к теоретическому пониманию и практическому
анализу процессов коммуникации. В последнее время это направление явно
«пользуется спросом» [см.: Реагсе 1994а; Powers 1994; Burr 1995], причем
оно в высшей степени востребованным оказалось в философии, социологии,
политологии и ряде других социальных наук.
Хотя социальный конструкционизм - это относительно новое течение, оно
возникло не на пустом месте. Большинство авторов, работающих в этом
направлении, находятся в оппозиции к позитивизму и сциентизму. С интер-
акционизмом их объединяет общая прагматическая традиция. В отличие от
символических интеракционистов, социальные конструкционисты занимаются
формулировкой философских аргументов в пользу дискурсивного основания «Я».
Их можно назвать ревизионистами в том смысле, что они не создают
собственной всеобщей теории (в отличие от интеракционизма), а лишь
пересматривают другие дисциплины и учения в свете главного постулата о
социально-дискурсивном происхождении «Я», теоретизируя о серьезных
последствиях принятия данного постулата, в частности, философией, теорией
литературы, филологией и психологией [Carbaugh 1996: 6].
Социальный конструкционизм вряд ли можно упрекнуть в увлечении четкими
определениями, столь же трудно назвать его стройным учением и единой школой
[Реагсе 1995: 89]. В 1992 г. Р. Бернстайн предложил метафору «констелляции»
(constellation) для осмысления социальных теорий эпохи постмодерна: мы
более не в состоянии привести все взгляды к общему знаменателю, снять все
нюансы и противоречия [Bernstein 1992: 8]. Теории существуют как размытые
совокупности идей в многообразии методов и практик анализа. Этот образ
будто был списан с социального конструкций низма.
Особо рассматривая социальный конструкционизм в рамках традиции
философского прагматизма, В. Кронен [Cronen 1996] выделяет следующие пять
принципов:
1. Коммуникация - это первичный социальный процесс. Коммуникация

не «обслуживает» какую-то другую деятельность, она не рассматривается как

средство для выполнения других задач, внешних по отношению к ней, или

как второстепенный процесс, протекающий на фоне, до, после или вне друго

го, более важного действия.
2. Первичным объектом для наблюдения, единицей анализа являются

«люди в разговоре», по выражению Р. Харрэ [persons in conversation - Harre

1984]. В. Кронен добавляет, что «люди в разговоре» представляют собой одну

единую сущность, а не три дискретных объекта, как может показаться (один

человек плюс другой человек плюс разговор между ними).
3. Социальные действия регулярно характеризуются присущей только им

развивающейся рациональностью или, в терминах Л. Витгенштейна, «грам

матикой», организующей их внутренне.
4. Социальный конструкционизм стоит на позициях реализма, но не объек

тивизма. Общающиеся люди рассматриваются как живые, телесные, мате

риальные сущности, принадлежащие «внешнему» миру, миру «вещей».
5. Фактическая достоверность возможна лишь в пределах «грамматики»

какой-то языковой игры (по Л. Витгенштейну), как постижение единственно

данного «опыта» (в смысле Дж. Дьюи) - но не в форме универсальных, обоб

щающих суждений или интернализованных когнитивных сущностей.

2.3.2 Дж. Шоттер и К. Джерджен [Shotter, Gergen
Социальный конструкционизм 1994: 14-24] взяли на себя труд сформу-

и речевое общение лировать программные тезисы об отноше-
нии социального конструкционизма к проблемам языка
и речевой коммуникации:
1) сообщения о «действительности» возникают в развертывающемся во

времени свободном потоке непрекращающейся коммуникативной активно

сти человеческих сообществ;
2) высказывание приобретает смысл только как конститутивная часть раз

вивающегося диалога; отдельно взятое высказывание не имеет смысла;
3) ответные высказывания создают все новые смыслы и обусловливают

дальнейшее развитие диалога, постоянно изменяя контекст разговора;
4) только с привлечением категорий социолект, речевые жанры и т. п.

можно объяснить, как соответствующие дискурсы обеспечивают функциони

рование социальных групп в качестве динамических реляционных целостных
сущностей, поведенческих идеологий, «которыми живут» (behavioral and lived
ideologies);
5) по мере того как лингвистически координированные социальные отно

шения становятся «историей» и затем упорядочиваются или ранжируются,

появляются «официальные» версии описания мира и собственных «Я», т. е.

локальные дискурсивные онтологии и социальные санкции для их поддержа

ния [ср.: Баранов, Сергеев 1988а];
6) локальные онтологии и системы морали в «западной» культуре отво

дят приоритетную роль индивидуальности;
7) психологическая речь, которая предположительно ведется о наших

восприятиях, воспоминаниях, мотивах, суждениях, не выражает некой су

ществующей вне момента высказывания внутренней реальности ментальных

репрезентаций, она заключается в самих этих сообщениях, формулируемых в

зависимости от позиции говорящего в коммуникативном контексте.
Итак, социальные подходы к изучению межличностного общения, объединяет,
во-первых, признание социально конструируемой реальности; во-вторых,
стремление к «мягкой» рефлексивной исследовательской позиции; в-третьих,
акцент на изучении социокультурных, а не индивидуальных факторов; в-
четвертых, анализ символов [Leeds-Hurwitz 1992: 131-132]. Эти положения
социального конструкционизма созвучны дискурсивной онтологии. Принцип
дискурсивного «построения» социального мира использован некоторыми Другими
теориями, в частности, теорией социальных представлений, о которой речь
пойдет ниже.

2.4. ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

The word 'social' was meant to indicate that
representations are the outcome of an unceasing babble
and a permanent dialogue between individuals, a
dialogue that is both internal and external, during
which individual representations are echoed or
complemented.
S. MOSCOVICI [1984a: 951]

2.4.1 Если символический и интерпретативный инте-
социальные представления: ракционизм все-таки больше тяготеет к со-
история и определение циологии, то теория социальных представлений
претендует на статус психологической теории
соцалъного [Flick 1995a], обращенной к ряду социальных феноменов: идеоло-
гиям, коллективным представлениям и воспоминаниям, социальному и
культурному конструированию индивидуальных и коллективных «Я» [см.: Донцов,
Емельянова 1987]. Теория социальных представлений разрабатывает модель
социальных знаний, их конструирования, преобразования и распределения в
коммуникативных и интерактивных процессах, описывает функции опыта и знаний
в социальной практике [Flick 1995b: 70].
Понятие социальные представления ввел в научный оборот Серж Моско-вичи в
начале 60-х годов в работе, посвященной реакции населения Франции на
популяризацию идей психоанализа в середине прошлого столетия.
Симптоматично, что эта пионерская работа обратилась к использованию
обширного языкового материала: 1610 статей из 210 журналов и 2200 анкет
[ср.: Moscovici 1976: 30 и сл.; Lahlou 1996].
Поначалу это направление было сосредоточено на изучении социальных форм
представления научного знания [Moscovici 1976; 1995]. Позже круг интересов
и объяснительный диапазон теории были расширены, и сегодня она
воспринимается как учение о социальном опыте и знании, его конструировании,
динамике и роли в общественной практике в целом [Flick 1995b: 70].
Исторически данная теория восходит к разграничению индивидуальных и
коллективных представлений в социологии Эмиля Дюркгейма [1995: 208- 243;
Durkheim 1912; ср.: социальный ум - Тард 1996: 112-158]. Он был «первым,
кто обратил внимание на важную роль коллективных представлений в структуре
нашего языка, наших институтов и обычаев, в то же время показав, насколько
этот набор представлений составляет социальную мысль в дополнение к мысли
индивидуальной» [Moscovici 1984a: 942]. С тех пор и в языке «мы различаем
как индивидуально-психическое, так и коллективно-психическое... (курсив
мой.- М. М.)» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 163].
Другим автором, предвосхитившим появление теории социальных
представлений, сам С. Московичи называет Жана Пиаже, чья психология
показала, как дети используют разные формы знания в процессе построения
«своего мира» и осмысления действительности.
Третий источник: интеграция психоаналитической идеи Зигмунда Фрейда об
интериоризации, объясняющей, как «содержание наполняет реальностью образы и
символы, которые оставляют свой след в нашей жизни с самого детства»
[Moscovici 1984a: 944].
Таким образом, от Э. Дюркгейма было унаследовано понимание роли знаний и
представлений как коллективных (социальных) явлений, от Ж. Пиаже - аспекты
социального конструирования значений и действительности, а от 3. Фрейда -
процесс, посредством которого внешние реалии из окружения человека
становятся частью его внутреннего мира и мировоззрения.
С 1960-х годов теория социальных представлений фактически была и
остается ведущей парадигмой в социальной психологии Франции, Италии,
Испании, Португалии и Латинской Америки. В середине 80-х гг. интерес к
этому направлению возникает и на Британских островах, где разгорелись
академические дискуссии по его поводу [Billig 1988; McKinlay, Potter 1987],
а позже - в ФРГ, США, Канаде, Австралии [см. обзоры: Breakwell, Canter
1993; Cranach е. а. 1992; Cranach 1995; Flick 1993; 1994; 1995а; 1995b;
1995c; Jodelet 1989 и др.].
Пожалуй, наиболее часто цитируемое определение данного понятия
принадлежит Д. Жоделе: «Категория социальное представление обозначает
специфическую форму познания, а именно, знания «здравого смысла»,
содержание, функции и воспроизводство которых социально обусловлены. В
более широком плане социальные представления - это свойства обыденного
практического мышления, направленные на освоение и осмысление социального,
материального и идеального окружения... они обладают особыми
характеристиками в области организации содержания, ментальных операций и
логики. Социальная детерминированность содержания и самого процесса
представления предопределены контекстом и условиями их возникновения,
каналами циркуляции, наконец, функциями, которым они служат во
взаимодействии с миром и людьми» [Jodelet 1984: 361-362; Донцов, Емельянова
1987: 33-34].
Социальные представления выступают как общий для членов социума
интерактивно воспроизводимый процесс понимания явлений и способ
коммуникации по их поводу [Flick 1995b: 74-75]. С. Московичи рассматривает
социальные представления как сложную многоуровневую «систему Действий, идей
и ценностей, выполняющую двуединую функцию: во-первых, установить порядок,
позволяющий индивидам ориентироваться в материальном и социальном мире и
воздействовать на них; во-вторых, обеспечить членам сообщества возможность
общения, снабдив их кодом для социальных обменов, наименования и
классификации различных аспектов жизни, индивидуальной и групповой истории»
[цит. по: Flick 1995b: 74]. Чтобы «превратить незнакомое в знакомое»
[Moscovici 1984b: 24], важны два процесса: анкоринг («заякоривание» - англ.
anchoring, фр. anchorage) и объективизация (objectification).

2.4.2 Этот механизм служит для того, чтобы «поставить на якорь»
Анкоринг странные идеи, свести их к привычным категориям и обра-
зам, поместить их в уже знакомый контекст [Moscovici 1984b:
Действие силы, с помощью «которой народ подводит все явления душев-

ной жизни под известные общие категории», Бодуэн де Куртенэ [1963, I: 58]
сравнивал «с силою тяготения в планетных системах».
Суть данного процесса заключается в интегрировании новых феноменов -
впечатлений, отношений, объектов, действий - в рамки уже существующего
мировоззрения и известных категорий, что позволяет сократить до минимума
пугающее воздействие всего нового, неизвестного [ср.: uncertainty reduction
theory - Berger, Bradac 1982; Berger 1996; anxiety-uncertainty management
theory - Gudykunst 1985; 1997; Gudykunst e. a. 1985].
«Адресом» мыследеятельности в этом процессе выступают заданные категории,
в структуру которых вписываются новые феномены, а также прототипы
категорий, с которыми эти феномены сравниваются. Для их классификации
используются две стратегии: от частного к общему и от общего к частному. В
первом случае различия между феноменом и прототипом категории снимаются
посредством абстрагирования от частных характеристик данного феномена:
«каждый человеческий ум систематизирует, обобщает» [Бодуэн де Куртенэ 1963,
I: 206]. Во втором случае подчеркиваются несоответствия между феноменом и
его прототипом с целью выявления того дифференциального признака, который и
формирует данное отношение.
«Заякорить» - это значит какое-то явление «классифицировать и дать ему
имя» [Moscovici 1984b: 32], что имеет следующие последствия:
(а) получив свое имя, человек или предмет может быть описан и
наделен

определенными характеристиками, качествами, тенденциями и т. д.;
(б) благодаря этим характеристикам и тенденциям данный человек или

предмет отличается от массы других;
(в) он уже становится объектом конвенции среди тех, кто принимает и

разделяет эту конвенцию [Moscovici 1984b: 34].
Последний аспект подчеркивает конвенционализацию опыта в качестве
коллективной сущности, что отличает анкоринг от когнитивных моделей
категоризации, классификации или типизации. Именно об этом пишет Майкл
Биллиг «Существует принципиальное отличие двух подходов: когнитивного и
социальных представлений. Социально-когнитивные психологи обычно
рассматривают категоризацию в плане индивидуального функционирования.
Теория социальных представлений изучает именно социальное функционирование
анкоринга. Объект представления - социальный объект, анкоринг вовлекает
индивида в мир культурных традиций группы, одновременно меняя эти традиции.
В определенном смысле представления происходят из жизни групп» [Billig
1988: 6]. Здесь в неявной форме содержится еще одно отличие от когнитивного
процесса классификации: анкоринг - процесс, в ходе которого значения и
смыслы интерпретативно приписываются, предицируются феноменам [см.: Jodelet
1989]. По Московичи, без этого не бывает ни восприятия, ни
мыследеятельности. По мере интеграции новых знаний, явлений и объектов в
структуру существующих категорий, последние меняются и обновляются. Процесс
конструирования и классификации явлений не ограничен рамками одного
индивида: он имеет социальную природу [Flick 1995b: 76].

2.4.3 Второй механизм превращения незнакомого зна-
Объективизация ния в будто бы знакомое сводится к преобразованию
абстрактного в «нечто почти конкретное», т. е.
к перенесению того, что мы держим «в уме», на какой-либо объект во внешнем
физическом мире [Moscovici 1984b: 29]. М. Биллиг лаконично передал его
суть: «перевод эзотерической научной теории в обыденную речь» [Billig 1988:
7]. Этот процесс обычно активнее, чем анкоринг [ср.: Баранов, Сергеев
1988а].
По С. Московичи, процесс объективизации осуществляется в следующем
порядке: сначала «извне» поступает иконическая сущность неясной идеи или
предмета, и концепт переходит в образ; затем они соотносятся со структурой
«фигуративного ядра» (a pattern of figurative nucleus) - комплексом
образов, символизирующим комплекс идей [Moscovici 1984b: 38], или
«прототипом».
Центральными компонентами процесса объективизации являются отбор и
деконтекстуализация элементов теории, формирование фигуративного ядра и
натурализация его компонентов, что имеет два главных следствия. Во-первых,
абстрактное низводится до конкретного, и «то, что воспринимается, замещает
то, что мыслится» [«what is perceived replaces what is conceived» -
Moscovici 1984b: 40]. Во-вторых, как только фигуративное ядро входит в
сферу нашего повседневного знания, мы вольно или невольно стремимся
подтвердить его, стараемся приладить эту схему к новым действиям и
восприятиям, опыту, впечатлениям. Так происходит социальное конструирование
феномена. Социальные представления суть результат интеракции. Именно
в интерактивных процессах социальные представления рождаются,
модифицируются, обмениваются и распространяются по социальным группам: они
конституируют социальные группы и определяют их границы [Flick 1995b: 83].
С.Московичи утверждает, что социальные представления отличаются от дру-гих
форм репрезентаций двояко. Во-первых, это явление более социальное, чем
когнитивное. Во-вторых, данная категория рассматривается не как
панкультурная, а как конкретно-историческая, отражающая специфику
рядасовременных обществ: именно в этом смысле С. Московичи говорит об «эре
социальных представлений». С другой стороны, М. Биллиг отмечает
универсальность анкоринга: «Какой бы культурный контекст мы ни взяли, в нем
всегда будут стереотипы и когнитивные схемы. Поэтому анкоринг не
ограничивается рамками определенных обществ» [Billig 1988: 6]. Теория
социальных представлений «исключают саму идею мышления или восприятия без
анкоринга» [Moscovici 1984b: 36].
Процесс объективизации всегда остается чувствительным к широкому
контексту, поскольку невозможен без присутствия прототипов, используемых
для преобразования незнакомого абстрактного знания в «знакомое» и
«конкретное». Для М. Биллига объективизация - это безоговорочно
специфический, особенный, конкретный процесс, «в котором абстрактное
переносится в мир объектов» [Billig 1988: 7], чем вся теория социальных
представлений кардинально отличается от социально-когнитивных рассуждений,
оперирующих универсальными категориями типа «обработка информации» или
«выработка схем» [information processing; schema development - см.: Fiske,
Taylor 1991].

2.4.4 По мере того как методы ретроспективного нар-
Конструирование ративного анализа [Flick 1995b: 85; 1994] получали
представлений: мимезис распространение в теории социальных представлений,
рос интерес к проблеме соотношения коллективной репрезентации и того
фрагмента реальности, который она представляет. В социальных науках, в той
или иной форме использующих дискурс-анализ, возобновилась дискуссия по
вопросу о природе репрезентативности [ср.: Есо е. а. 1988; Brandom 1994 и
др.].
Метафора отражения мира все чаще уступает место конструированию. Отметим,
что теория социальных представлений фактически с самого момента своего
возникновения приняла идею социального конструкционизма (см. 2.3).
Необходимо избавиться от мысли о том, что представления способны
заключаться в имитации средствами мысли и языка фактов и предметов,
обладающих собственными значениями вне дискурса, вне коммуникации, где о
них идет речь, поскольку «социальной или психологической реальности как
таковой нет, ясного образа событий или личностей просто не существует
независимо от человека, создающего этот образ» [Moscovici 1988: 230].
Большой интерес по-прежнему вызывает вопрос о том, что же все-таки
происходит между репрезентацией и тем фрагментом реальности, который она
представляет, каким образом объясняется процесс конструирования
действительности в социальном представлении.
Поскольку многие исследования социальных представлений в качестве
эмпирического материала используют тексты, в частности, интервью, анкеты,
транскрипты речи, документы, тексты СМИ [см.: Lahlou 1996], Уве Флик [Flick
1995b: 90] предлагает позаимствовать у литературоведов понятие мимезис,
призванное заполнить некоторый концептуальный вакуум в той части теории
социальных представлений, которая смыкается с теорией социального
конструкционизма. Переосмысление схоластического термина предложил Поль
Рикёр [1990; Ricoeur 1981], понимающий мимезис как метафору
действительности, отсылающую к миру реальности не для того, чтобы
копировать его, а для того, чтобы предписать новое прочтение: мы создаем
собственные версии реальности, объединяющие метафорические аспекты освоения
действительности с интерпретацией ее содержания [см.: Рикёр 1990; Лакофф,
Джонсон 1990; Абрамов 1996; Murphy 1996].
Мимезис, таким образом, подчеркивает обоюдонаправленный характер
конструирования «реальности»: как с точки зрения создания индивидом
собственных версий, так и с точки зрения их интерпретации и понимания. У П.
Рикёра мимезис имеет три аспекта: мимезис, - предварительное понимание
того, чем является человеческое действие с его семантикой, символизмом и
темпоральностью; мимезис2 заключается между истоком и исходом текста, на
этом уровне мимезис может быть определен как конфигурация действия;
мимезис3 знаменует собой пересечение мира текста и мира слушателя или
читателя [Ricoeur 1981: 20-26]. Опыт действования сначала преобразуется в
репрезентативную конструкцию, и лишь затем она подлежит интерпретации.

2.4.5 Рожденная в социальной психологии, теория
Социальные представления социальных представлений интегрирует все
и критический анализ три «переворота» в развитии этой дисциплины
за последние десятилетия [см.: Flick 1994; 1995а;
1995b; 1995c]: исторический, когнитивный и дискурсивный. Теория социальных
представлений не редуцирует свою программу до индивидуального когнитивизма.
Подобно конструктивизму, она признает относительность своих объектов -
социальных знаний и практики, а также результатов исследования,
обусловленных широким культурно-историческим контекстом. Отметим, что
теория социальных представлений использует объяснительный потенциал теории
социального конструкционизма.
Теория социальных представлений помогает решить проблему языковых
Репрезентаций (являющих собой частный случай социальных представлений),
которую довольно подробно анализировал Л. В. Щерба, усмотрев трудность в
совмещении их индивидуального характера с социальной ценностью языка. Ни
Volkerpsychologie Вундта, ни собирательно-индивидуальное Бодуэна де Кур-
тенэ, напоминающее «среднего человека» Дильтея [1996; Dilthey 1977], не
разрешают этих затруднений [Щерба 1974: 27]. Если от языка перейти к
дискурсу, роль этой теории возрастает. Теория социальных представлений дает
гуманитарным дисциплинам и особенно лингвистике возможность лучше понять
соотношение психического и социального в акте речи. Можно сказать, что это
шаг вперед и по сравнению с традиционными фреймовыми построениями
искусственного интеллекта. Дискурс-анализу полезно взять на вооружение ряд
положений этой теории.
Общая тенденция развития гуманитарного цикла в этом направлении
подтверждается бурным развитием (прежде всего в Европе) критического
дискурс-анализа [critical discourse analysis - см.: Fairclough 1989; 1992;
1995; van Dijk 1993; Caldas-Coulthard, Coulthard 1996 и др.], изучающего
отношения подчинения, неравенства, дискриминации, разные идеологические и
политические представления, выраженные в языке и дискурсе, их общую
манипулятивность [ван Дейк 1989; 1994; Шейгал 2000; Кирилина 1999; Lakoff
1990; Dant 1991; Parker 1992; Cameron e. a. 1992; Lemke 1995; Diamond 1996;
Wodak 1996]. Здесь можно выделить три направления:
первое, основанное на постструктурализме Мишеля Фуко [1996а; 1996b;

Foucault 1971; 1980], представлено в работах Нормана Фэйрклау [Fairclough

1989; 1992; 1995] в русле британской традиции, идущей от социальной семи

отики языка М. Хэллидея [Halliday 1978];
второе, сформулированное в работах Рут Водак [1997] и венской груп

пы, использует ряд идей франкфуртской школы, особенно критической тео

рии Юргена Хабермаса [Habermas 1981; 1985] и модель социолингвистики

Бэзила Бернстайна [Bernstein 1971];
третье направление возглавляет Тойн ван Дейк [1989: 111-304; 1994;

van Dijk 1993; 1996; 1997с], строя социокогнитивную модель представления в

дискурсе расовых, этнических и других предубеждений.
Все эти направления (а в последнее время к ним готовы присоединиться
исследовательские группы, работающие во Франции, Финляндии, России и других
европейских странах) большое внимание уделяют как институциональному
дискурсу, текстам массовой коммуникации, так и бытовым разговорам, интервью
с информантами. И хотя критический дискурс-анализ прямо не заимствует у
теории социальных представлений ее аппарат и понятия, идейная и
методологическая связь прослеживается достаточно хорошо.

2.5. ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Тогда
Из глубины молчания родится
Слово,
В себе несущее
Всю полноту сознанья, воли, чувства,
Все трепеты и все сиянья жизни.
М. ВОЛОШИН «Подмастерье»

2.5.1 Одним из оснований традиционной психологии
Преодоление кризиса является идея о том, что эта дисциплина принадле-

психологии жит к естествознанию, по крайней мере, именно так
складывалась ее история с момента зарождения, каковым
принято считать открытие психологической лаборатории В. Вундтом в 1879 г. в
Лейпциге. Достаточно ярко это было выражено в психологии старой парадигмы -
эпохи господства бихевиоризма и экспериментальных методов [Harre, Gillett
1994: 2-3]. Правда, практически с момента возникновения высказывались и
другие точки зрения на статус, цели и методы психологии, так что подобная
критика так же стара, как и сама наука [см.: Buhler 1927; Dilthey 1884;
Giorgi 1970; 1995; Politzer 1928; Sullivan 1984].
Суть критики сводима к требованию преодоления общего кризиса социальных
наук, который со всей полнотой выражен в традиционной психологии, где
забвение специфики обладающего сознанием человека как объекта исследования
сказалось особенно пагубно (см. 1.2). Тем не менее, сегодня традиционная
психология широко утвердилась как социальный институт во многих сферах
жизни. Налицо несоответствие между внешним успехом психологии и ее
внутренним содержанием: «общество склонно верить в незаслуженно высокий
статус и престиж психологии, не подкрепленные ее лишенным единства и
внутренней логики содержанием» [Giorgi 1995: 24].
И все же многими исследователями осознается извечная несовместимость
естественнонаучной методологии, принятой психологией в качестве единственно
истинной философии науки, и свойствами психологических явлений, реально
происходящих в повседневной жизни людей. Этим объясняются попытки найти
новые формы психологической теории, реализовавшиеся, напри-Мер, в
психологике [psychologic - Smedslund 1988; 1991; 1995] или работах по
диалогической психологии [analogical psychology - Shotter 1995; ср.:
Baxter, Montgomery 1996], впитавшей идеи позднего Л. Витгенштейна [1985],
М. М. Бахтина [1979; 1995], В. Н. Волошинова [1929] и Л. С. Выготского
[1934; 1982]. Наиболее заметным и интересным для лингвистов явлением безо
всякого сомнения стала дискурсивная психология, взявшая на вооружение
методологию дискурс-анализа. Говоря словами И. А. Бодуэна де Куртенэ [1963,
II: 102], поворот в развитии науки можно описать следующим образом: «до сих
пор на разные проявления общественной жизни часто смотрели
материалистически: теперь очередь за психологией и вместе с нею за наукою
par excellence психологическою, какою является языкознание». Дискурсивная
психология [discursive psychology - Edwards, Potter 1992; Harre, Gillett
1994; Harre, Stearns 1995; Smith e. a. 1995a; 1995b] как принципиально
новый подход активно разрабатывается в Европе и Северной Америке большой
группой авторов.

2.5.2 Важнейшим событием в развитии психологии и
Эволюция когнитивизма целого ряда наук стала так называемая когнитив-

в психологии ная революция 60-х годов [см.: Кубрякова и др.
1996: 69-72]. Когнитивизм как принцип научного описания
был реакцией на господство сциентизма и бихевиоризма, особенно в
американской психологии, поскольку в Европе всегда существовали
самостоятельные школы и авторы, как, например, Жан Пиаже в Швейцарии или
гештальт-психология в ФРГ.
Бихевиоризм, как известно, принципиально не занимался процессами динамики
смыслов в «черном ящике» сознания, призывая наблюдать лишь объективно
фиксируемые внешние стимулы и реакции, тем самым лишая интроспекцию права
на научную доказательность. Развитие экспериментальной психологии во многом
унаследовало эти недостатки. Методологически данная парадигма восходит к
картезианскому дуализму [см.: «дуализм как основа непостижимости проблем
разума, как основание натуралистической психологии» - Гуссерль 1994: 96].
Кстати, одним из первых критиков бихевиоризма стал Н. Хомский, опубликовав
знаменитую рецензию на книгу Б. Скиннера Verbal Behavior [Chomsky 1959].
Когнитивизм, наоборот, активно интересуется вопросами влияния
«внутренних» факторов. На смену метафизическому представлению о человеке
приходит ментализм. Под влиянием развития компьютерного моделирования,
когнитивная парадигма широко применяет аналогию в передаче, обработке и
хранении информации между вычислительной машиной и человеческим сознанием.
Естественно, на этом этапе когнитивизм в психологии главным образом
опирается на достижения в рамках построения искусственного интеллекта и
нейробиологии [см.: Eysenck 1993]. Именно этот период отмечен широким
внедрением в прагматику и семантику речевого общения когнитивных категорий
«фрейм», «план», «сценарий», «схема» и т. д.
Каждый раз когнитивизм проявляется по-своему: когнитивизм Ноэма Хомского
или Рэя Джэкендоффа не похож на когнитивизм психологии или нейробиологии 70-
х годов и уж совсем не похож на современный культурный когнитивизм Анны
Вежбицкой [1997; 2001], возвращающей в новом качестве проблематику гипотезы
Сепира-Уорфа [ср.: Stillings e. а. 1987; Otero 1994; Wierzbicka 1992; 1996;
1997; Jackendoff 1983; 1992; 1997]. Когнитивные подходы к языку не
замыкаются в рамках постгенеративной психолингвистики [Kasher 1989; Hormann
1976; Vaina, Hintikka 1984; Altmann 1990; Altmann, Shillcock 1993;
Steinberg 1993].
Большинство когнитивных подходов ограничивалось рамками отдельно взятого
человека. Обращение к интроспекции, противопоставляемое установкам
позитивизма, только усугубило этот крен. Развитие комплекса когнитивных
наук подошло к тому пределу, за которым уже было невозможно дать
исчерпывающие ответы на многие вопросы, исследуя когнитивную природу лишь
одного индивида. Требовалась когнитивная интерпретация социальных
процессов.
Ситуация разрешилась в 70-х годах рождением социально-когнитивной теории
[social cognition - Fiske, Taylor 1991; Donohew e. a. 1988]. Она возникла
не на пустом месте: гештальт-психология, руководствуясь восходящим к
философии Канта принципом целостности восприятия, уже давно разработала
феноменологический метод, который и стал одним из оснований социально-
когнитивных исследований
Робкое проникновение идей гештальт-психологии в еще только формирующуюся
социально-когнитивную парадигму началось в начале 50-х годов. На раннем
этапе большое внимание уделялось так называемому «психологическому полю»,
или субъективному восприятию индивидом социального окружения (что уже шло
вразрез с позитивистским критерием объективности). Причем психологическое
поле должно было рассматриваться в комплексе как единое целое, как сложная
«конфигурация сил». Чтобы определить природу этих сил, необходимо было
включить в анализ две пары факторов: личность и ситуацию (не зная хотя бы
одного из них, невозможно предсказать или интерпретировать поведение), а
также когницию и мотивацию (как Функции, производные от первой пары
факторов). Весьма характерно, что приблизительно в это же время в теории
коммуникации, психо- и социолингвистике, семантике и лингвистической
прагматике заметно повышается эвристическая роль понятий «ситуативный
контекст», «субъект» и «языковая личность», появляется несколько разных
теоретических моделей контекста.
Серьезные монографии по социально-когнитивной теории появились только в
80-х годах Именно этот момент стал поворотным в научной эволюции
когнитивизма. Когнитивистское истолкование социальных проблем личности
серьезно изменило судьбу многих направлений. Однако хроническая
сосредоточенность этого подхода на изучении индивидуального восприятия
социальных реалий так и не позволила социально-когнитивной теории
преодолеть ограниченность «старой» психологии, оставив без должной
интерпретации процессы деятельности и общения, в которых участвует
личность. Видимо, это послужило одной из главных причин, объясняющих,
почему до сих пор нет общепризнанной когнитивной теории взаимодействия и
речевой коммуникации.
Этим во многом обусловлена неудовлетворенность семантики и прагматики
языкового общения моделями и идеями, которые современная психология может
предложить языкознанию для более глубокого анализа коммуникативной функции
языка и изучения дискурса, хотя в последнее время наметились сдвиги в этом
направлении: использование ряда идей традиционных направлений вкупе с
новыми или малоизвестными теориями, часть которых была кратко
охарактеризована выше, позволяет заполнить пробелы в осмыслении языка и
дискурса, особенно их двойственной природы как индивидуально-психического и
как социально-культурного феномена.
2.5.3
Истоки и основания дискурсивной психологии

Свое философское обоснование дискурсивная психология
нашла в феноменологии. Интерпретацию социального дал
символический интерак-ционизм. Будучи наиболее
социологическим
из всех социально-психологических теорий, интеракционизм в последнее время
оказывает растущее влияние на психологические науки, особенно в свете
синтеза идей Дж. Г. Мида, Л. С. Выготского и Л. Витгенштейна [Gergen 1991;
Rundle 1990; Harre 1992; Josselson, Lieblich 1993; Shotter 1993; Strauss
1993]. Одним из главных тезисов направления, помещающего символические
интеракции в центр анализа, стал вывод о том, что мотивы, установки,
эмоции, образы «Я» и «Других» - это результаты общения, конструкты,
постоянно (вос)производимые в процессах коммуникации и интеракции,
«творения дискурса... атрибуты коммуникативной деятельности, а не
самоценные ментальные сущности» [discursive productions... rather than
mental entities - Harre 1992: 526; см. развитие этого положения в теории
координированного управления смыслом - Pearce, Cronen 1980; социальном
конструкционизме и дискурсивной психологии - Burr 1995; Pearce 1994a; 1995;
Shotter 1993; Shotter, Gergen 1994].
Развитию дискурсивной психологии, претендующей на статус второй
когнитивной революции, ознаменовавшей собой дискурсивный переворот [Harre,
Gillett 1994: 18; Harre 1995], предшествовал ряд важных изменений в
социальных науках.
Во-первых, явно возрос интерес традиционной когнитивной психологии к
явлениям социального и культурного порядка. Причем ее привлекает не только
и не столько проблематика узко понимаемой социальной психологии. Все чаще
ее интересуют когнитивные явления в широком социокультурном контексте,
воплощенные как во внутренних «движениях души», так и во внешнем мире
эмпирических объектов, культурных артефактов, специфических форм поведения,
в том числе коммуникативных (например, обычаев и ритуалов). Симптоматично
стремление переосмыслить с когнитивных позиций общую этнографию и
этнографию речи в частности. Учитывая генетическую связь американского
конверсационного анализа с этнометодологией, нетрудно увидеть в этих
тенденциях предпосылку возникновения дискурсивной психологии.
Во-вторых, важным фактором развития современной науки оказалось
распространение и растущая популярность идей Льва Семеновича Выготского,
психологическая теория социализации которого для многих ученых стала
центральным концептом, трактующим язык как основной культурный медиум
мышления и деятельности, включенный в систему социальной жизни общества,
что в свою очередь тесно связано уже с изысканиями в рамках когнитивной
антропологии. Тем самым когнитивно-психологические и когнитивно-
антропологические проблемы все чаще решаются посредством анализа языкового
общения. К тому же включение культурного компонента в когнитивный анализ
речевой коммуникации и жизнедеятельности человека дает некоторым ученым
право заявлять о возникновении или, точнее, возрождении «культурной
психологии» [ср.: Шпет 1996; Вежбицкая 1997: 376- 404; Much 1995; Shweder,
Sullivan 1993; Wierzbicka 1992; 1997]. Сегодня и анализ языка все чаще
обретает отчетливую культурную направленность [ср.: Касевич 1996; 1997;
Маслова 1997; Гудков 2000; Тер-Минасова 2000; Вежбицкая 2001; Bonvillain
1993; Hanks 1996; Wierzbicka 1992; 1996; 1997].
В-третьих, важнейшей предпосылкой всего «дискурсивного переворота» или
«новой когнитивной революции» стало развитие коммуникативной лингвистики,
склонной рассматривать язык как дискурс и исповедующей деятельностный
принцип, провозглашенный еще Вильгельмом фон Гумбольдтом. К тому же «была
признана связь языковых особенностей с мировоззрением и настроением людей»
[Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 8].
В целом, тенденции последних десятилетий неуклонно сближали когнитивную и
социальную психологии (вовлекая соответствующие интересы антропологии и
этнографии) и все больше подталкивали исследователей к изучению
повседневной деятельности людей через язык, дискурс [ср.: Дридзе 1980;
Potter, Wetherell 1987; Nelson 1985; Parker 1992]. Добавим, что до сих пор
подобные изыскания оставались на периферии современной когнитивной науки,
по-прежнему увлеченной лабораторными экспериментами и мечтой об
искусственном интеллекте.

2.5.4 Выходом из этой почти тупиковой ситуации стало
Дискурс-анализ обращение к дискурс-анализу. Нормальная повседнев-в
новой психологии ная человеческая речь, а не языковая способность в
понимании Н. Хомского стала предметом исследования
на пути к познанию когнитивных процессов. Дискурс в этом направлении
рассматривается как социальная деятельность в условиях реального мира, но
не как абстрактно-теоретический конструкт или продукт лабораторного
эксперимента. Ниже приводятся психологически релевантные особенности
дискурс-анализа, выдвигающие его на роль методологического инструмента
новой парадигмы [см.: Edwards, Potter 1992: 28-29; Potter, Wetherell 1995]:
Дискурс-анализ исследует устные и письменные формы речевой комму

никации в естественных условиях «реального мира». Языковым материалом

служат письменные тексты и выполненные в соответствии с принятыми нор

мами и правилами транскрипты устных дискурсов, включая интервью с ин

формантами. Этим дискурс-анализ отличается от работ в русле теории рече

вых актов и формальной прагматики, а также от большинства исследований

в рамках экспериментальной психологии и социологии, обращающихся к

текстовому материалу. К тому же дискурс-анализ предполагает охват более

широкого круга теоретических вопросов и самого языкового материала по

сравнению с конверсационным анализом.
Дискурс-анализ самым тщательным образом исследует предметно-

содержательную сторону языковой коммуникации, уделяя, пожалуй, больше

внимания ее социальной организации, чем формально лингвистической. Этим

он качественно отличается от лингвистики текста или анализа диалога, как

правило, ориентированных на выработку слабо учитывающих содержание

схем (например, описывающих формальную связность текста или диалога).
Дискурс-анализ идейно держится «на трех китах» - трех важнейших

категориях: действие, (по)строение (construction) и вариативность. Когда
люди

что-нибудь говорят или пишут, они тем самым совершают социальные дей

ствия. Конкретные свойства этих социальных действий определяются тем, как

устный дискурс или письменный текст построены, с помощью каких именно

лингвистических ресурсов, отобранных говорящим или пишущим из всего

многообразия языковых средств, функциональных стилей, риторических приемов
и т. п. С одной стороны, весьма интересен сам процесс построения дискурса.
С другой стороны, поскольку устный дискурс или письменный текст вплетены в
живую ткань социальной деятельности и межличностного взаимодействия, их
вариативность воплощает особенности различных социально-деятельностных
контекстов и намерений авторов.
4. Одной из центральных характеристик дискурс-анализа является инте

рес к риторическим, аргументативным структурам в любых типах текста

и жанрах речи: от политических дебатов до бытовых разговоров. Главной

целью риторического анализа в данной парадигме становится стремление по

нять, как для того, чтобы раскрыть природу и коммуникативное предназна

чение какой-либо одной дискурсивной версии событий или положения дел,

нам приходится иметь дело с реальными и/или гипотетическими конкури

рующими положениями дел и версиями социальных миров, эксплицитно или

имплицитно доказывать несостоятельность альтернативных вариантов и

правомочность своего собственного [см.: Баранов, Сергеев 1988b; Billig
1987;

van Eemeren, Grootendorst 1992; Myerson 1994].
5. Наконец, дискурс-анализ все более явно приобретает когнитивную

направленность, стремление посредством изучения речи решать вопросы о

соотношении и взаимодействии внешнего и внутреннего миров человека, бы

тия и мышления, индивидуального и социального. Кстати, это уже прояви

лось в пересмотре целого ряда базовых психологических категорий: установ

ка, восприятие, память, обучение, аффект и эмоции. Дискурс-анализ с осо

бым интересом изучает такие когнитивные феномены, как знания, верования

и представления, факт, истина и ошибка, мнение и оценка, процессы решения

проблем, логического мышления, аргументации [см.: Crimmins 1992; Donohew

е. а. 1988; Bicchieri, Dalla Chiara 1992; Schank, Langer 1994; Sperber,
Wilson 1995

и др.].
В рамках дискурсивной психологии разработано несколько аналитических
моделей [например DAM: discursive action model - Edwards, Potter 1992].
Дискурсивная психология отнюдь не лишена недостатков и противоречий. Как и
теория социальных представлений, она, сосредоточиваясь на изучении
дискурса, решительно отходит от традиционной когнитивной парадигмы как
главного направления социальной психологии. Принципиально отказываясь от
привычной когнитивной проблематики, уделяя максимум внимания речи,
дискурсивная психология в то же время нередко игнорирует некоторые аспекты
мышления, а также процессы социального распределения и конструирования
знания, упускает из виду факт существования мышления до после и параллельно
с речепроизводством. В отличие от дискурсивной психологии исследовательские
позиции теории социальных представлений изучению повседневной деятельности
людей через язык, дискурс [ср.: Дридзе 1980; Potter, Wetherell 1987; Nelson
1985; Parker 1992]. Добавим, что до сих пор подобные изыскания оставались
на периферии современной когнитивной науки, по-прежнему увлеченной
лабораторными экспериментами и мечтой об искусственном интеллекте.

2.5.4 Выходом из этой почти тупиковой ситуации стало
Дискурс-анализ обращение к дискурс-анализу. Нормальная повседнев-в
новой психологии ная человеческая речь, а не языковая способность в
понимании Н. Хомского стала предметом исследования
на пути к познанию когнитивных процессов. Дискурс в этом направлении
рассматривается как социальная деятельность в условиях реального мира, но
не как абстрактно-теоретический конструкт или продукт лабораторного
эксперимента. Ниже приводятся психологически релевантные особенности
дискурс-анализа, выдвигающие его на роль методологического инструмента
новой парадигмы [см.: Edwards, Potter 1992: 28-29; Potter, Wetherell 1995]:
Дискурс-анализ исследует устные и письменные формы речевой комму

никации в естественных условиях «реального мира». Языковым материалом

служат письменные тексты и выполненные в соответствии с принятыми нор

мами и правилами транскрипты устных дискурсов, включая интервью с ин

формантами. Этим дискурс-анализ отличается от работ в русле теории рече

вых актов и формальной прагматики, а также от большинства исследований

в рамках экспериментальной психологии и социологии, обращающихся к

текстовому материалу. К тому же дискурс-анализ предполагает охват более

широкого круга теоретических вопросов и самого языкового материала по

сравнению с конверсационным анализом.
Дискурс-анализ самым тщательным образом исследует предметно-

содержательную сторону языковой коммуникации, уделяя, пожалуй, больше

внимания ее социальной организации, чем формально лингвистической. Этим

он качественно отличается от лингвистики текста или анализа диалога, как

правило, ориентированных на выработку слабо учитывающих содержание

схем (например, описывающих формальную связность текста или диалога).
Дискурс-анализ идейно держится «на трех китах» - трех важнейших

категориях: действие, (по)строение (construction) и вариативность. Когда
люди

что-нибудь говорят или пишут, они тем самым совершают социальные дей

ствия. Конкретные свойства этих социальных действий определяются тем, как

устный дискурс или письменный текст построены, с помощью каких именно

лингвистических ресурсов, отобранных говорящим или пишущим из всего

многообразия языковых средств, функциональных стилей, риторических приемов
и т. п. С одной стороны, весьма интересен сам процесс построения дискурса.
С другой стороны, поскольку устный дискурс или письменный текст вплетены в
живую ткань социальной деятельности и межличностного взаимодействия, их
вариативность воплощает особенности различных социально-деятельностных
контекстов и намерений авторов.
6. Одной из центральных характеристик дискурс-анализа является инте

рес к риторическим, аргументативным структурам в любых типах текста

и жанрах речи: от политических дебатов до бытовых разговоров. Главной

целью риторического анализа в данной парадигме становится стремление по

нять, как для того, чтобы раскрыть природу и коммуникативное предназна

чение какой-либо одной дискурсивной версии событий или положения дел,

нам приходится иметь дело с реальными и/или гипотетическими конкури

рующими положениями дел и версиями социальных миров, эксплицитно или

имплицитно доказывать несостоятельность альтернативных вариантов и

правомочность своего собственного [см.: Баранов, Сергеев 1988b; Billig
1987;

van Eemeren, Grootendorst 1992; Myerson 1994].
7. Наконец, дискурс-анализ все более явно приобретает когнитивную

направленность, стремление посредством изучения речи решать вопросы о

соотношении и взаимодействии внешнего и внутреннего миров человека, бы

тия и мышления, индивидуального и социального. Кстати, это уже прояви

лось в пересмотре целого ряда базовых психологических категорий: установ

ка, восприятие, память, обучение, аффект и эмоции. Дискурс-анализ с осо

бым интересом изучает такие когнитивные феномены, как знания, верования

и представления, факт, истина и ошибка, мнение и оценка, процессы решения

проблем, логического мышления, аргументации [см.: Crimmins 1992; Donohew

е. а. 1988; Bicchieri, Dalla Chiara 1992; Schank, Langer 1994; Sperber,
Wilson 1995

и др.].
В рамках дискурсивной психологии разработано несколько аналитических
моделей [например DAM: discursive action model - Edwards, Potter 1992].
Дискурсивная психология отнюдь не лишена недостатков и противоречий. Как и
теория социальных представлений, она, сосредоточиваясь на изучении
дискурса, решительно отходит от традиционной когнитивной пара-дигмы как
главного направления социальной психологии. Принципиально отказываясь от
привычной когнитивной проблематики, уделяя максимум внимания речи,
дискурсивная психология в то же время нередко игнорирует некоторые аспекты
мышления, а также процессы социального распределения и конструирования
знания, упускает из виду факт существования мышления до после и параллельно
с речепроизводством. В отличие от дискурсивной психологии исследовательские
позиции теории социальных представлений характеризуются интеграцией анализа
знаний и представлений непосредственно с изучением социальной деятельности:
теория социальных представлений дополняет внутренние реальности (мышление и
знание) внешними (дискурсом и коммуникацией). Поэтому с психологической
точки зрения она выглядит более сбалансированной, хотя дискурсивная
психология сегодня все же ближе лингвисту, изучающему языковое общение
Закончив обзор научной картины мира, вернее, тех немногих фрагментов
многоцветной мозаики, по которым в общих чертах угадывается замысел целого,
следует признать, что в социальных теориях и современных тенденциях их
развития наблюдается определенная общность, вызванная, во-первых,
феноменологическими истоками их взглядов, во-вторых, признанием
социокультурной обусловленности научного знания, следовательно, его
относительности, и, в-третьих, приоритетом качественного, интерпретатив-
ного анализа.
Коммуникация понимается как конститутивный элемент культуры,
деятельности и социальных отношений, а не только как простой обмен
информацией и репрезентативное отражение внешней действительности, объектов
в мире «вещей». Это находит логическое продолжение в признании принципа
социального конструкционизма, т. е. дискурсивного возведения индивидами и
человеческими сообществами социально-психологических миров. В связи с этим
подчеркивается интерсубъективность общения, его социокультурный характер,
интерактивность и символическая обусловленность «общих» или «разделенных»
смыслов (shared meanings). Также вызывают интерес особенности
конструирования социальных представлений в языке и дискурсе, риторические
аспекты общения и дискурсивно-психологические подходы к анализу уникального
феномена Человека.