Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

ПИСАТЕЛЬ И ВРЕМЯ

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

ЛЮДИ БЕЗ АНГЕЛА

(Суждения об отрицательном опыте

советской и постсоветской поэзии)

ОТ АВТОРА

Предлагаемые вам размышления являются первой частью неизданной (ибо недописанной) книги, которая создавалась на протяжении всех 90-х годов истекшего века и задумывалась как продолжение уже печатавшегося в начале прошлого десятилетия цикла публицистических очерков “Испытание России”.

Работа над книгой постоянно прерывалась теми или иными масштабными потрясениями, которые влияли на саму “фактуру” исследуемого материала: тут и “недоворот” августа - 91 и развал СССР, и пушечные залпы в октябре-93... Автор не отказывался от своих взглядов и убеждений, однако все то, что зовется “акцентами и интонациями”, не могло не меняться в силу таких катаклизмов (в частности, авторское отношение к понятию “советской”, “советское”).

К тому же, действительность общественно-литературной жизни 90-х была такова, что ни один печатный орган самых что ни на есть оппозиционно-патриотических сил не мог принять эту работу в ц е л о м: для одних она была слишком “красной”, для других, напротив, недостаточно “протестной”.

Мне же думается, что честный русский литератор, естественно с ходом времени меняясь в частностях, не должен изменять своему кредо под давлением той или иной “генеральной линии”.

Я прекрасно понимаю, что мои суждения, надо полагать, вызовут новый поток громов и молний со стороны идеологов и апологетов “либеральной элиты”, (впрочем, и другой элиты - тоже) которая, что ни говори, по-прежнему в фаворите у власти.

Но русскому человеку уже нельзя и нет смысла бояться чего бы то ни было...

1

НЕ СУДИТЕ, ДА СУДИМЫ НЕ БУДЕТЕ. Сколько раз ушедшее двадцатое столетие подтверждало эту заповедь, особенно в нашем отечестве - чаще всего кроваво-красной росписью подтверждало... Поэтому, начиная свои заметки о некоторых действующих лицах “задорного цеха” (как окрестил Пушкин сообщество людей, пишущих стихи), я хочу заверить читателей, что не собираюсь ее нарушать. Не судите... И впрямь: никто из нас никому не может и не должен быть судьей, тем более человеку творчества, какого бы масштаба и какой бы сущности оно ни было. Но... тут и вступает в силу великое достоинство русского слова - его многозначность. Судить - не значить осуждать, даже вынося резко отрицательные суждения. Суждение - не о с у ж д е н и е, не приговор, а размышление. А на суждение всяк имеет право, обо всем. Иначе не было бы искусства вообще: ведь любое произведение уже есть суждение художника о мире, о том или ином явлении. А уж критики-то не было бы вовсе, поскольку само имя сего жанра происходит от греческого глагола “крино” - “сужу, выношу суждение”...

Сказанное выше, конечно, - не абсолют: и среди стиховых творений встречались и встречаются такие, что более тяготеют к приговору, а не к суждению. Вот пример из начала тридцатых годов; на писательском форуме выступает известный в ту пору поэт: Александр Безыменский: “...Успехи наши, успехи Союза ССР будут измеряться степенью ликвидации образа того врага, которого заключает в себе понятие “Расеюшка-Русь”.

Страна! Покажи им всю силу лавины!

Раздавим ударом фабричной пяты

Поэтов соломы, лаптей и мякины,

Молившихся язвам своей нищеты”.

Это - явный приговор, причем уже вступивший в силу и приводившийся в исполнение самым неукоснительным образом: тогдашние творцы поэзии русского села да и вообще национально-самобытные художники уничтожались физически... Но вот нечто вроде ответа авторам подобных “приговоров”, строки Николая Клюева из его стихотворения “Клеветникам искусства”, написанного в те же годы:

...Ни волчья пасть, ни дыба, ни копылья

Не знали пытки вероломней, -

Пегасу русскому в каменоломне

Нетопыри вплетали в гриву,

И пили кровь, как суховеи ниву...

Горькое, гнева исполненное - но все-таки суждение поэта, а не приговор, требующий уничтожения оппонентов, даже если уподоблены нетопырям. Ибо художник даже во гневе буйном понимает разницу меж литературой и прокуратурой; политизированный литературный функционер этой разницы не может ощущать...

И я, желая выразить свои суждения, по большей части негативные и печальные, размышления над рядом явлений, в советской и современной словесности, вовсе не тщу себя надеждой “сбросить с парохода современности” кого-либо из рассматриваемых литераторов, тем паче зачеркнуть их творчество. Боже упаси! Мало того, что вся история литературы свидетельствует о бесплодности подобного “сбрасывания”, - мои личные наблюдения говорят, о том, что чем критические суждения доказательные, глубже и выразительней, тем больше внимания они привлекают к объекту исследования, к тому, о ком и о чем ведется речь. Грубо говоря, рекламу делают обозреваемому критиком автору. А поскольку на Руси издревле сочувствуют тем, кого неласково, пусть даже и очень справедливо касается печатное слово, то что тут странного, если читают у нас обычно тех, в кого стрелы зоиловы летят. И время так называемой “гласности” ничего тут не изменило. Даже, пожалуй, наоборот...

И все же... Хоть и говорится, что вся наша история, в том числе и литературная, состоит из парадоксов, но в самые недавние времена реальность нашей изящной словесности не может не поражать парадоксальностью своей даже тех, кого, казалось бы, мало чем можно удивить. Меня, например, совершенно не удивляет то, что “певцами обновления”, “прорабами перестройки”, а затем апологетами “демократического” режима и певцами триколора стали именно те представители “передовой советской интеллигенции”, что служили прежнему, советско-коммунистическому режиму в качестве “парадной” или “витринной” оппозиции, - дескать, зря вы там на Западе шумите о нарушении прав человека, вон у нас какие смелые инакомыслящие - Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, вон они какие крамольные заявления подчас делают... А настоящих-то инакомыслящих меж тем либо высылали за рубеж (хотя таких было буквально один-два, остальные уехавшие - сами уезжали), либо тем или иным образом сводили под корень.

То, что эти сугубо “советские” (вспомним лозунг одного из них - “говорите по-советски, правильный язык!”) литературы, мастера искусной лжи, политической демагогии и конъюнктуры, с младых “эстрадных” лет сросшиеся с личными показного, разрешенного вольнодумия, преуспевшие при всех лидерах, идеально вписались в трехцветную “демократию” и стали теми, кого совестливейший Виктор Сергеевич Розов в сердцах назвал “холуяжниками” - в этом, повторяю, ничего страшного нет. Другое дело: в чем секрет, работать, как говорится, на несколько фронтов сразу, быть принятыми и в домах “акул буржуазии” (той, которую они громогласно охаивали в своих творениях), и в салонах супруг генсеков, а затем и президента “новой России”? Но это иная тема, к ней мы подойдем чуть позже... Но вот еще один любопытнейший феномен литературно-общественной жизни лет и “перестроечных”, и особенно “постсоветских”... “Социальными” (тут можно дать иные определители - “радикальными”, “радикал-демократическими”, суть не меняется) пиитами нежданно стали в эти годы и некоторые - даже, можно сказать, многие – из тех, кто не так давно бежал этого титула, как черт ладана. Целый ряд литераторов, изначально считавшихся да и всерьез являвшихся людьми, крайне далекими в творческом поведении от каких бы то ни было общественных мотивов, теперь с головой ушел именно в эти мотивы. Гордившиеся своей “камерностью”, подчеркивавшие свою “парнасскую прописку”, тяготевшие в своей поэтике либо к классицистичности, чаще всего к “неоакмеизму”, либо к сугубо формальным экспериментам, - с ярким рвением стали сочинять стихи за злобу дня, на самые актуальные, можно сказать - газетные темы. Сталин, Ленин, Троцкий, Бухарин, Лигачев и Горбачев стали героями тех, кто предпочитал в стихах живописать эпоху Цин или бытие цезарей, а то и вообще писать философско-поэтические трактаты “о вечном”. Уж для них-то, с иронией, если не с презрением относившихся к понятиям “социальность” и “гражданственность”, отнюдь не автор “Во весь голос” был богом и высшим авторитетом в творчестве - нет, учителя у них иные, далекие от всяческой “советскости”. Тем не менее - громокипящая действительность ворвалась в стихи наших “парнассцев”...

...И само по себе, наверное, такое явление можно было бы приветствовать, если бы - если бы не море разливанное стихотворной публицистики самого дурного вкуса, самого небрежного, торопливого исполнения, донельзя штампованных и трафаретных форм, хлынувшее и в журналы, и в газеты, и в книги из-под пера большинства таких авторов! Удивительного тут, в общем-то: мало: гражданственно-социальная, ораторская, тональность далеко не каждому поэту дается, даже сильному. К ней, по крайней мере, надо иметь хоть какие-то навыки, - их не было почти ни у кого из тех, кто прежде чурался общественной тематики. Уж простите, голос ставят в молодости... Но хуже другое: художники, выказывавшие порой весьма немалое мастерство “в игре на своих полях”, и виртуозность техники, и филигранность рисунка, и нередко действительно оригинальное мировосприятие, - в “ораторских” стихах выглядят совершенными дилетантами, иногда просто на уровне стенгазеты конца 40-х. Расхожая информация, актуальные новости, причем чаще всего весьма однобокой направленности, в самом “сырьевом” виде заполняют пространство строки. Дабы не быть голословным, приведу один из образцов подобной рифмованной псевдориторики, наиболее поразивших меня:

Смертельной бомбы водородной

Он был страдающим отцом.

Бессмертной думы всенародной

Он был твореньем и творцом...

Могучий, был он беззащитным,

Но слабых, нас, он защитил

И стал реактором магнитным,

Источником грядущих сил.

У вас не свело челюсти от тоски, читатель? Столь убогие вирши, “на котурны” поставленные, исполненные неуклюжей помпезности, редко появлялись в нашей многотерпеливой печати с “культовских” времен: кто б мог подумать, что пора “нового мышления” воскресит сию убогость. Полагаю, редакция “Знамени”, где были напечатаны эти строки, со смущением отвергла бы нечто подобное лет на 15 раньше - даже если бы героем стихотворения был “многозвездный” автор “Малой Земли”. А вот об академике Сахарове, оказывается, можно и так - с вульгарным придыханием, с восторгом взахлеб, пустыми и затрепанными рифмами, трафаретной фразеологией. Как ни относись к личности ученого-политика - можно посочувствовать покойному: ровным счетом ничего о нем тут не сказано, никакого личностного раскрытия образа. И, если б над подборкой не стояло имя автора, никогда бы я не поверил, что сия казенная ода написана... кем бы, вы думаете? - Липкиным! Да-да, Семен Израилевич Липкин, патриарх цеха переводчиков поэзии, чьи переложения стихов Востока всегда отличались тонкостью отделки, “фиоритурностью” звучания, в собственном творчестве склонявшийся чаще всего к миру частных эмоций и наблюдений, к культурологическо-книжным темам - теперь пишет вот такие, “судьбоносные” вещи...

Другой пример, не менее поразительный. Едва ли не самый видный продолжатель “петербургской” традиции стиха, творец гравюрно-суховатых миниатюр и изысканных медитаций – Александр Кушнер; вот уж, поистине “столп” поэзии, резко противостоящей какой бы то ни было публицистичности звучания, ревностный сторонник беспристрастности и спокойного течения “дневниковой” строки, - и о теперь туда же, в “политику” ударился. Такие “трибунные” ноты зазвучали теперь в его голосе, что, кажется, порой и Е. Евтушенко ему может позавидовать. Но я даже не столько о тональности, не столько о стилистике говорю, сколько именно о том, что называется “творческим поведением художника” (термин М. Пришвина). Сущностью с т и х а своего поэт Кушнер перешел - да так быстро, что можно сказать - перескочил из забитого книгами кабинета, из петербургской гостиной, где сам воздух состоит из стихотворных тропов и разговоров на литературные предметы - перескочил прямо на трибуну, на бурный “демократический” митинг... И что же? - метаморфозы не менее печальны, чем у старейшины переводчиков. Но я не буду цитировать “нового” Кушнера, фактура его почерка такова, что это заняло бы немало места: дело в том, что прозаическая цитата, которую я приведу, наилучшим образом передает сущность его “митингового” творчества.

Прекрасный русский поэт Глеб Горбовский кроме стихов пишет прозу, и вот последняя его книга “Остывшие следы” - автобиографические записки о страшном детстве, о неласковой молодости, горькая исповедь сына века; она завершается воспоминаниями о питерской литературе 50-х и размышлениями над днями идущими. Среди этих размышлений есть любопытная оценка: автор смотрит по телевизору встречу редколлегии и авторов одного “ультрадемократического” журнала, что издается на брегах Невы, с читателями? на сцене он видит и своего товарища по давним мытарствам время из дебюта:

“...На экране все тот же Саша Кушнер, только какой-то приободрившийся, разгоряченный, отказывающийся в пользу перестройки от чтения лирики, приветствующий перемены в стране, какой-то, я бы сказал, незнаемый, деловитый, гражданственный Кушнер, гневный на тех, кто в прошлом обвинял его поэзию в камерности, призывающий в свидетели собственной социальности Мандельштама и Пастернака...”

Всего несколько строк, написанных талантливой рукой (рукой писателя, который по правде, а не по “манифесту” является независимым: всегда был им, и потому ему нельзя не верить), но какая точная характеристика! Разгоряченный, деловитый, гражданственный, не лиричный, а “перестроечный” - кто, Кушнер? Да, и тут тоже нет ничего удивительного. Литературы эволюционируют всегда непредвиденно - но закономерно. По логике городового, героя миниатюры В. В. Розанова: “Полноте, барышня, климат не переменится, пока не прикажет начальство”. Начальство приказало - “климат” творчества Кушнера и ему подобных вчерашних “чистых лириков”, гордившихся своей оппозиционностью, неподкупностью, - переменился. А раз были в оппозиции брежневскому режиму - теперь мы венчаемся лаврами на самом законом основании, теперь наша сила, наша власть - “демократическая”!...

Такова логика вчерашних “страдальцев”, неважно, в “башне из слоновой кости” они прежде сидели - или в президиумах и в гостях у американских сенаторов. И вот уже Владимир Корнилов вслед за Евтушенко уверяет в стихах, что к “россу”, солдату афганской войны, “прирос позор”. (Так державная власть чествует ныне героев устами своих “личных” пиитов...). Вот уже и тот же Кушнер, гневный и деловитый, требует в “ЛГ” сократить число поэтов в России хотя бы до полусотни (а ведь, помнится, уже сокращали - вспомним призыв А. Безыменского!). И все хором “демократические” поэты и прозаики требуют свести под корень оппозиционный ельцинскому режиму писательский союз и его местные органы. Все это было, все это печально знакомо нам по истории отечественной словесности нашего века...

...Что же, ты начисто зачеркиваешь творчество этих людей? Ведь они же талантливы, нельзя же этого отрицать! - слышится уже мне голос незримого оппонента. Еще раз говоря: я сужу, выношу суждения; осуждения же, приговоры - не по моей части. (К слову сказать, приговоры - именно в буквальном, судебном смысле - по части “лучших поэтов демократии”, того же Евтушенко, его единоверца Ю. Черниченко, выступавшего в роли общественного обвинителя на печально прославленном процессе по поводу “скандала в ЦДЛ”, других откровенных русофобов...)

Да, это люди, в основном, одаренные, иногда и весьма, равно как и их “предтечи”, зачинатели послеоктябрьской поэзии. Но, во-первых, и самые талантливые из них не осенены светом русской национальной духовности, созидающей, милосердной, сострадальческой. Их мораль - мораль “вечного боя”, постоянной борьбы с кем-нибудь, постоянного напряжения мускулов. Здесь мне опять вспоминается книга старшего питерского товарища по перу. “...Людей, обходящихся в жизни... без трепета сердечной мысли (а не мышцы), без молитвы, хотя бы обращенной к солнцу, я называют живущим без ангела-хранителя”, - так пишет Г. Горбовский, думая об “умельцах” стихотворчества. И продолжает: “В творчестве, в таинстве поэтического восприятия мира люди “без ангела” вынуждена обходиться без ... хозяина духа, полагаясь лишь на одни только внешние эффекты, жесты, фейерверки; культ внешности, слова ради слова, мелодии вне глубины музыки, сюжеты для