Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

МЕМУАРЫ. ВОСПОМИНАНИЯ. ДОКУМЕНТЫ

Александра ЩЕПКИНА

СТАРШИЙ БРАТ

К дорогим воспоминаниям нашей семьи относится память о брате, Николае Владимировиче. Я, меньшая из всех в семье, не могу помнить его в его детстве, и помню его взрослым, когда мне минуло одиннадцать лет. Впервые хорошо помню его по особенному случаю, как это бывает с детьми.

Я заболела лихорадкой, часто появлявшейся в нашем краю. Больная, я лежала в постели в большой комнате, подле комнаты нашей матушки. Брат Николай Влад проходил через комнату и присел ко мне на постель. Он спросил, как я себя чувствую и лучше ли мне. Мы, все дети, любили его, - я рада была его появлению, смеясь, смотрела на него, но сообщила ему о себе какую-то нелепость. Брат заметно смутился: он встал и на цыпочках вышел из комнаты, поняв, что я в бреду. Странно, что глядя на его испуганное лицо и осторожную походку, я опомнилась. Вошедшей ко мне няне я рассказала, что я напугала брата своим бредом.

Брат Николай всегда участливо относился к меньшим братьям и сестрам. Снисходительно вмешивался он иногда в игры детей и приходил к нам на званый обед, устроенный между кустами акаций на земле. Он ел орехи на маленьких тарелках и шутливо разговаривал. Он представлял из себя старичка и с комичной гримасой объяснял нам, почему вместо табаку не нюхают песочек. Его шутки смешили детей, и нас радовало его участие в нашей игре. Помню, что так же участливо он относился к больной нашей матушке, страдавшей от хронического недуга и часто не выходившей из своей комнаты. Он входил к ней, и помню, как он осторожно садился около ее дивана, разговаривал с ней, старался ободрить ее, - она веселела. Хорошо помню при этом его лицо с серьезным, кротким выражением!

С таким выражением лица часто я видела его, проходя по коридору миом его комнаты, когда он проводил одну зиму в деревне у нашего отца. Задумавшись, стоял он иногда, прислоняясь к старинной печи в виде колонны и с бюстом на самом верху ее. Ясно помню его бледное лицо, окаймленное черными волосами, довольно длинными, Его небольшие карие глаза, из-под нависших бровей, напряженно глядели вдаль, через окна комнаты, выходившие в наш обширный сад. У этих окон стоял стол с его книгами, за которым он проводил несколько часов в день, - и мы, дети, на цыпочках проходили мимо его двери, частью отворенной. В памяти моей ясно сохранился весь образ его, сухощавый, но стройный, и часто с наклоненной на грудь головою. Таким видела я его и позднее, когда была уже старше, перед его отъездом за границу, в Германию.

Обыкновенно приходилось видеть его чем-то озабоченным. Но вдруг на него находило веселое настроение, и тогда он оживлял всех шутливыми разговорами или комическими представлениями оригинальных, знакомых людей. Представлял он, т. е. подражал кому-нибудь, необыкновенно похоже со взятым им лицом! Так, что вы слышали голос, видели движенья знакомого вам человека, и даже появлялось выражение его лица. С таким же талантом привлекал брат Николай Влад. Общее внимание на сцене домашнего театра. Роли его были разнообразны. То он играл роль старика мельника, колдуна, то в другой пьесе играл он сумасшедшего, и почти пугал нас своей верной, натуральной игрой.

Ему нетрудно было и петь на сцене. Слух у него был прекрасный, и музыкой он занимался охотно. Не знаю, кто давал ему первые уроки музыки, но он учился и в Москве, когда жил уже там. Его любимой пьесой была увертюра из оперы Моцарта “Дон Жуан”, и соната Бетховена “Рathetigue” (1). Игра его не блистала техникой, но была выразительна и сильна.

Когда брат Николай Влад. проводил одну зиму в деревне у отца, тогда у нас устраивались спектакли, съезжались к нам соседи и знакомые, очень любившие брата за его общительность. С каждым лицом умел он вести разговор, соображаясь с его пониманием и характером. Он любил и людей простодушных; таким был его приятель Герасим Горяинов. Он был из ближайших соседей, был соучастник в охотах за лисицами, участвовал в спектаклях и маскарадах. Это был молодой человек очень наивный, забавный своей простотой, - но все любили его в нашей семье. Холодней были отношения брата Н. Вл. К старшему брату Горасиньки, служившему в Петрограде, и приезжавшему к отцу своему иногда на отдых летом. Он был очень сдержан и несколько чопорный, но красивый. Оба брата были у нас приняты радушно.

Замечательно живы были у брата Н. Влад. порывы веселости. Это было, м.б., под влиянием состояния его здоровья. Он был здоровее летом, купался в нашей тихой реке, плавал, - и ходил на охоту с своей любимой собакой, хорошей лягавой породы.

При наших общих прогулках в экипаже брат бывал весел и пел что-нибудь из опер. Так, при одной поездке, уже в сумерках, проезжая между горами по оврагу, он пел “prenez garde! prenez garde, - dame blanche vous regarde!” (2) Cерьезный мотив и слова из недавно прочитанного романа Вальтера Скотта “Монастырь” очень шли к мрачной местности, по которой мы проезжали в коляске. Я оглядывалась на потухающую зарю, - и мне, робкой девочке, казалось возможным появление белой женщины, являвшейся в романе Вальтера Скотта.

Николай Владимирович Станкевич

В другой раз веселое настроение появилось у брата Н. Влад., когда мы ехали домой после поездки верст за семь к нашей всеми любимой кузине М. Ф. Бояркиной, жившей в селе Ольшане. Тут приходилось спускаться по узкому откосу, вдоль крутой горы справа и над рекою слева. Тут мы всегда шли пешком за коляской, едущей впереди нас. В этот раз брат Н. Влад. почти бежал с горы, танцуя и напевая куплет из водевиля. Я передаю здесь эти подробности из быта брата Н. Влад. в деревне, они дополняют все уже высказанное о нем, как своеобразные черты в очень серьезном человеке, посвятившем себя научным занятиям. Все черты его характера и понимание его разнообразных способностей глубоко запали в моей ребяческой памяти и, конечно, были более понятны и осмысленны в моем зрелом возрасте.

Все в нем привлекало к нему родных и знакомых; на нем сосредотачивалась общая привязанность, - все поддавались его влиянию. Он заботился о воспитании младших братьев и сестер. Отец наш следовал его советам; указания брата Николая Влад. помогали нашей учительнице в ее занятиях с нами. Помню, что брат привозил нам с собою книги из Москвы и раздавал их нам, внимательно выбирая самое легкое чтение для самой младшей из нас; он указывал при этом на лексикон небольшого формата, не тяжелый, чтобы не затруднять детей в приискивании слов, читая на иностранном языке, - "чтобы приохотить их к чтению"; это были его собственные слова. По его указанию мы читали Гофмана, и читали с большим увлечением.

Большим уважением брата пользовались немецкие писатели. Он не был хорошо

расположен к французской литературе в то время, - но хвалил и читал Бальзака, считая его правдивым и реальным.

Старшим сестрам Никол. Влад. помог ознакомиться с Шиллером и Гете. Русская литература была очень небогата в 30-х годах, но поклонялись, конечно,

Пушкину, и брат Н. Вл. очень ценил Гоголя. "Ревизора" Гоголя и "Вечера на хуторе близ Диканьки" часто читал он вслух, и они веселили его, он много смеялся. Многое из Гоголя входило как бы в поговорки в нашей семье. Помню, что в массе публики еще были против Гоголя, считая неприличными многие из его выражений.

В большой дружбе был брат Николай с сестрой Любой, - второй сестрой в семье по старшинству, бывший уже лет девятнадцати. Старшая сестра, Надежда, была тогда уже замужем. С сестрой Любой, как он звал ее, проводил он вместе все время свободное от занятий. Вместе читали они и Гоголя, а поздно вечером он посылал ей привет из своей комнаты, уговаривая ее “пораньше уснуть”. В то время опасались за ее здоровье, и брат внимательно следил за ней. Живой ум и веселый характер сестры Любы развлекали брата. Она проводила иногда зиму в Москве, знала весь круг его знакомых, у нее были общие с братом воспоминания о них. Мне случалось слышать и серьезные разговоры между ними. Брат говорил иногда о русском быте, о дурной привычке постоянно требовать услуг от прислуги и ничего не делать самим. Так, посылают человека поднять или принести носовой платок, или зовут его потушить свечу и т. п. Он сравнивал быт русских и немецких женщин и говорил, что при немецкой культуре хозяйка сама готовит кушанье в кухне и тут же читает иногда Шиллера.

Такие разговоры велись в последнее лето его пребывания в деревне отца, перед отъездом за границу. Я была уже в тринадцатилетнем возрасте и хорошо понимала все, что он говорил сестре Любе. Помню, как шел у них разговор о Христе. Брат говорил о его божественной натуре, которой возможно было совершенство, невозможно для русских людей; “хотя каждый человек должен стремиться к совершенству, одолевая несовершенство своей натуры”. - Это были его слова.

Те же взгляды появлялись в его юношеских стихотворениях, изданных его племянником Алексеем Ив. Станкевичем. - О детстве и ранней юности брата Николая Влад. я знаю только из рассказов старших сестер; они помнили, что всегда он был живым, впечатлительным и очень горячим. Первые годы учения его начались в школе уездного города Острогожска, оттуда перешел он в пансион Федорова, в нашем губернском городе Воронеже.

Федоров был хороший, серьезный человек, отец мой и брат Николай Влад. всегда говорили о нем с большим уважением. Далее, Николай Влад. поступил в Московский университет. Между университетскими товарищами он сошелся со студентом Алексеем Беером и познакомился с его семьею. Новое знакомство дало ему возможность встретиться с Бакуниными, и еще многими из посетителей Бееров. Брат Н. Вл. мог принимать своих знакомых у себя, в своей квартире, или устраивался вечер в семействе Бееров. Так составился целый кружок людей сходных по направлению и образованию; к ним принадлежал и Вис. Белинский, тогда еще очень юный, и брат Н. Вл. скоро составлял центр этого кружка, часто у него собиравшегося. Мне пришлось видеть друзей брата Н. Влад., когда все мы проводили часть зимы в Москве, с больной нашей матушкой, приехавшей в Москву для совета с докторами и для лечения. Мне было не более тринадцати лет, но я хорошо помню многих из друзей брата, с которыми часто беседовал и наш отец. Более других помню Неверова, хорошо знакомого со всей нашей семьей, и М. Алдр. Бакунина. Бакунин легко оставался в памяти; он бросался в глаза своим ростом, красивым лицом и громким голосом, когда он говорил. В эту зиму все мы помещались в квартире матушки и отца, и часто видели собиравшихся у брата его знакомых. Старшие мои сестры дружески сошлись с семьею Бееров.

Трудно было бы определить, где зародилось у брата, Н. Влад., влечение к поэзии и стремление к знанию, и несомненно это зависело от его впечатлительной, богато одаренной натуры и быстро развивалось в благоприятной среде. Уже в Воронежском пансионе писал он свои юношеские стихотворения, в Воронеже также познакомился он с поэтом Кольцовым и оценил талант его. Своими советами он помогал его дарованию, сблизившись с поэтом, окруженным темною средой. Благоприятной встречей в Москве было для него знакомство с семьями Бееров и Бакуниных. В обеих семьях нашел брат людей образованных, с интересом к литературе, музыке и живописи. Старшая из двух сестер Бееров занималась живописью, хорошо рисовала и была знакома с немецкой литературой, любила Гете и Шиллера. В семье ее звали Натали, или звали по-русски, полным именем. В обеих семьях, надо заметить, избегали имен уменьшительных.

Наталья Андреевна Беер отличалась большой чувствительностью, что переходило в сентиментальность в позднем ее возрасте, и с влечением к фантастическому; такою знала я ее немолодою в Москве, в 50-х годах. Молодость провела она в поклонении нескольким лицам из кружка Бакуниных, а особенно покланялась Бакунину Михаилу Алдр. В семье Бакуниных брат Н. Влад. встретил также образованных девушек, сестер М. Алдр. Бакунина, хорошо известного поздней и за границей, после его эмиграции и участия в волнениях 1848 года в Европе.

В 30-х годах М. А. Бакунин жил и в Москве и в деревне своего отца в селе Прямухине Тверской губернии.

В массе общества того времени нечасто встречались дамы и девицы с разнообразным развитием и образованием, не имея и возможности достигнуть их, при отсутствии хороших учебных заведений. Тем более выдавались семьи, подобные Беерам и Бакуниным, как исключение из массы общества. И весь кружок знакомых Николая Влад. стремился в село Прямухино! Туда спешили, чтобы взглянуть на развитых людей, ознакомиться с их понятиями, с их идеальными взглядами на жизнь, на отношения людей друг к другу. Брат Н. Влад. и зимой бывал там, на праздник Рождества. Общение с интересной семьей не могло не оставить глубокого впечатления; зарождались и более горячие чувства, завязывались романы. Там же, однако, возникали столкновения с идеями старшего брата девиц Бакунинных, М. Алдр., являлись противоречия его резким проповедям; случались даже вызовы на дуэль. Не знаю хорошо подробностей этих столкновений. Но мне случалось слышать позднее, что все зависело от брата девиц, предохранявшего их от лиц, несогласных с его убеждениями.

Припоминая имена друзей и знакомых московского кружка брата Николая, я упомяну здесь о тех, кого часто встречала позднее в Москве и о которых много слышала.

В числе близких друзей Николая Влад. был Белинский, тогда не проявивший еще таланта критика, но выдававшийся сильным умом и горячностью убеждений. Член их круга, Василий Петрович Боткин, был замечателен своим эстетическим чутьем, и вкусом относительно живописи и музыки, и пониманием высшей культуры, что можно видеть из оставленных им литературных произведений. К числу близких друзей принадлежал Неверов, глубоко любивший Николая Влад. Это был человек с детски чистой душою и с сохранившейся у него юной наивностью.

По желанию и просьбе нашего отца Неверов сопровождал Николая Влад. в путешествии его в Германии и с теплым участием следил за его здоровьем. Они провели вместе первый год путешествия брата Н. ВЛ.; после Неверов должен был вернуться в Россию и поступил на службу в министерство просвещения.

Неверова знала я и в его старости. Он сохранил свою привязанность ко всей семье Станкевичей. В преклонном возрасте он оставался на службе и жил в Петрограде. Но летом он пускался в путешествия, чтобы посетить своих знакомых из семьи Станкевичей. Он бывал в Воронежской губернии у сестры нашей Надежды, в ее имении, где она жила, уже овдовев, окруженная сыновьями. Зимой бывал Неверов в Москве и посещал меня в моей семье. Он по-прежнему питал особое благоговение к памяти Ник. Влад., которого он пережил на многие годы, и, умирая, он завещал из своих сбережений десять тысяч на учреждение школы в память Н. Влад. вблизи деревни У деревни, где родился и жил Н. Влад. Школа эта существует и расширяет свою программу под наблюдением племянника Ник. Влад. Ивана Ивановича Станкевича.

В московском кружке брата Н. Вл. были и два поэта: Красов и Клюшников. Они приносили свои произведения к друзьям и принимали их одобрение или советы. Стихотворения их помещались в журналах того времени. Два стихотворения Клюшникова были обращены в романсы, с прекрасной к ним музыкой известного преподавателя музыки Леопольда Лангера.

Надо упомянуть, что к кружку принадлежал тогда и Катков; он тоже посещал село Прямухино, - но скоро отстал от круга идеалистов, приняв совершенно противоположное им направление.

Позднее, в 50-м году я встречалась в Москве с Ефремовым, также знакомым с Н. Вл. Ефремов был за границей и там виделся с Н. Вл. В 50-м году он был в Москве, и, заявив моему мужу, что желает сообщить мне подробности о последних днях жизни моего брата, он посетил нас.

Ефремову привелось сопровождать Н. Влад. на Комское озеро, по предписанию врачей, и ухаживать за больным, очень истощенным. На Комском озере брат провел только несколько дней и тихо скончался. По словам Ефремова: “он тихо усну