Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

CЫНЫ ОТЕЧЕСТВА

Виктор БУДАКОВ,

член-корреспондент

Международной Славянской Академии

У ИСТОКОВ СЛАВЯНСКОЙ КНИГИ

Полоцк - ныне районный городок на Полоте и Западной Двине -

когда-то был центром древнерусского Полоцкого княжества. Располагалось

княжество среди лесов и болот, но сам Полоцк был открыт миру: через него

проходил “путь из варяг в греки”. Полочане, люди открытые, гостям

радовались, да и сами любили путешествовать в другие края за знаниями, за

славою, чаще же - в купеческом промышлении обменивая свой товар на

заморский.

К той поре, когда здесь родился Франциск (Георгий) Скорина, Полоцкого

княжества уже не существовало. Власть литовская, польская надолго

утвердилась здесь. Между тем многое удержалось от раннего Полоцка -

уклад, вера, обычаи, радушие полочан, их охота поглядеть на иные земли.

Франциск Скорина, сын белорусского купца, не избрал, правда,

торгово-путешественническую стезю отца, но жажда увидеть и познать мир

более широкий и дальний, чем между Полотой и Западной Двиной, обнаружилась

в нем рано. По счастью, еще раньше проявилась любовь, нежная и пытливая,

к родному Полоцку, его истории. С детства Франциск был знаком с местными

преданиями, а “Житие Ефросиньи Полоцкой” мог читать-перечитывать

часами. Так что в будущей его жизни перемежались затворническое жилище и

открытая дорога, покой и движение.

Как всякий самородок, Франциск Скорина душевно, умственно возрос рано.

Точно не знаем, когда именно родился он - где-то в промежутке между

1485 и 1490 годами. Но даже если за истинную примем первую дату, и тогда

уже в двадцать пять с небольшим лет защитить степень доктора лекарских

наук - под силу человеку незаурядному. Причем защитить в одном из

старейших и лучших университетов Европы - Падуанском, да так

блистательно, что позже его имя оказалось увековеченным на мемориальной

Доске Сорока - среди сорока лучших выпускников всех времен.

А степени бакалавра Скорина был удостоен и вовсе в молодом возрасте -

за шесть лет до Падуи, в 1506 году, по завершении курса Краковской

академии.

Через пять лет после падуанского триумфа для даровитого уроженца Полоцка

наступает счастливая издательская полоса жизни. В Праге ему

предоставляется возможность печатать книги - какие он хочет и как

хочет. Начинает с “Псалтыри”. А далее - “Иов”,

“Притчи премудрого Соломона”, “Экклезиаст”, “Песнь

песней”, “Книга судей”, “Плач Иеремии”,

“Исход”, “Левит”, “Числа”... Значительную часть

Ветхого завета он успевает напечатать за три года, с начала 1517 по конец

1519.

Этими изданиями было положено начало восточнославянскому книгопечатанию.

Петр Мстиславец, Иван Федоров и другие просветители Белыя, Малая,

Московская Руси придут позже и, разумеется, не минуют замечательный опыт

белорусского предшественника.

Скорина осуществил выпуск Ветхого Завета (также, как и впоследствии им

напечатанные книги) в собственном переводе на западнорусский, то есть

древнебелорусский, или “словенский” язык, как издатель сам его

называл. Понадобились для того не только энциклопедические знания, но и

воля, и мужество: в церковных да и светских кругах имелась давняя

предубежденность против распространения священных книг на местных,

“варварских”, не божественных языках. Какой тогда божественный?

Древнееврейский? Греческий? Латинский? Старославянский или

церковнославянский? Всякий язык, на котором народ размышляет и говорит о

Боге, уже есть язык божественный.

Издательскую деятельность, правда, не столько плодовитую. Скорина

продолжил и дальше, в 1520 году переехав из Праги в Вильно. Здесь ему

удалось напечатать “Малую подорожную книжку” и “Апостол”.

Свои издания он сопроводил пояснениями, предисловиями и послесловиями,

пронизанными патриотическими мыслями о простом народе, его языке, его

образовании и просвещении.

Издательское дело виделось Скорине как главное дело его жизни -

“Не только жив есть человек хлебом или лекарством, но более всяким

словом”. Но вторая половина жизни сложилась так, что любимое занятие

он вынужден был оставить. Посыпались удары судьбы, пришлось взяться за

другое.

В 1530 году Вильно опалил большой пожар, не бесследный и для Скорины.

Незадолго до того ему выпало перенести судебный процесс - слушалось

дело о доме его жены, и каждое слушание отнимало частицу жизни. А вскоре

навалилась судебная тяжба в Познани, стоившая издателю, лекарю, учебному

больших физических и душевных сил. Странная история! По злонамеренному и

ложному обвинению нескольких варшавских ростовщиков о якобы невыплаченных

долгах умершего Францискова старшего брата младший, как якобы наследник

имущества, был заключен в тюрьму в Познани и пробыл там несколько месяцев.

Племяннику Франциска Скорины и его друзьям удалось убедить власть -

короля Сигизмунда I в том, что по навету и оговору пострадал достойный

человек. Король, разобравшись и преисполнясь уважения к ученому, не только

велел освободить Скорину из тюрьмы, но и даровал ему привилегии -

освобождение от власти воевод и судий, от всяких повинностей и городских

служб, право жить “в том городе и в том месте, которые он себе выберет

для жительства”.

Вышеназванными привилегиями ученый не воспользовался. Вскоре он покидает

пределы, подвластные польско-литовскому королю. Он снова переезжает в

Прагу и определяется на должность садовника-ботаника в королевском саду на

Градчанах. Градчанский ботанический сад был одним из первых в Европе. Его

еще надлежало устроить: сделать научную разбивку, определить породы

уместных деревьев, кустарников и цветов, устроить пруды. Чем-то однако

ученый не приглянулся Богемской каморе, она стала жаловаться королю

Фердинанду I на неусердие Скорины. Дальше-больше: садовник был обвинен

в... массовой порубке плодовых деревьев.

Неизвестно, когда именно белорусский ученый оставил Градчаны, где, в

каких еще городах, землях побывал он в последние годы, при жизни его или

уже после смерти погиб в пражском пожаре сын Скорины, “мальчик

Франтишек”... Да и уход из жизни самого Скорины его биографы по

отсутствию точного знания определяют в размашистом, более чем

приблизительном промежутке между 1531-м и 1541 годом.

Как в датах начала и конца, так и в самой жизни великого славянского

просветителя немало предположительного, невыясненного, на сегодняшний

день невыверенного. Бывал или не бывал он в Москве? Традиция утверждает:

да, бывал. Документальных подтверждений нет. А в Киеве - матери

городов русских? Большая “русчизна” оказалась раздробленной,

Скорина с горечью видел, как раздоры и войны терзают ее от Дона и Днепра

до Немана и Вислы, заставляя братские народы враждовать. Разумеется, нам

было бы в радость узнать, что он, разумом открытый во все стороны света,

сердцем болевший за славянский край, бывал и въяве, физически в киевских,

московских пределах. Будто мало этого - духовной памяти Скорины о

Руси изначальной, корневой, о Полоцке рюриковческих времен. Разве не

возвращался постоянно мыслью и сердцем он в тот летописный Полоцк -

лесной терем общеединой Киевской Руси, разве не переживал снова и снова за

жизнь Рогнеды - печальной полоцкой дочери, или прекрасной Предславы

- духовной подвижницы, героини “Жития Ефросиньи Полоцкой”?

Разве не волновала его судьба полочан и на льду Чудского озера под

стягами Александра Невского, и на поле Куликовом под стягами Дмитрия, еще

не Донского? Разве мысленным взором не видел он, как стоял на погибельном

поле меж Непрядвой и Доном князь Андрей Полоцкий, сын Ольгердов?

Куликовская битва - как славянский поединок с Востоком? Не с Востоком

древних культур, но с Востоком стрелы и аркана, пожарищ и жестокости. И

Грюнвальд - словно бы продолжение поля Куликова: тот же славянский

поединок, теперь уже с Западом. Не с Западом христианских начал, но с

Западом силы и жестокости.

Чтобы не прерывалась нить культуры, творцам и подвижникам культуры вовсе

не обязательно встречаться наяву, взявшись за руки. И все же пути их,

живущих в разных веках, пересекаются. Воронежский просветитель, издатель,

духовный пастырь Е. Болховитинов был, конечно же, наслышан о Франциске

Скорине - просветителе, издателе, который печатному делу придал черты

подлинного искусства, поэте, который первым ввел рифму в

восточнославянские языки. Знал тем более, что его хороший знакомый,

историк К. Калайдович, тоже уроженец Черноземного края, в своей статье

“О белорусском наречии” прямо обращался к имени Скорины, его

изданиям.

Скажем и о времени более позднем. В двадцатые годы ХХ века широко

праздновалось в Белоруссии четырехсотлетие восточно-славянского

книгопечатания. “Главным голосом” на празднествах стал ректор

Минского университета, славист, будущий академик В. Пичета. Он же был и

автором нескольких статей о Скорине в сборнике, посвященном

четырехсотлетию восточнославянского книгопечатания. Все складывалось

хорошо, но вдруг, по прошествии времени, в чествовании Скорины усмотрели

националистический дух. Немало народу было арестовано, а Пичете

“предложили” перебраться в Воронеж. Здесь он в двадцатых какое-то

время преподавал в пединституте. В шестидесятые годы, проходя гуманитарный

курс Воронежского педагогического, а еще захватил рассказы, воспоминания,

просто упоминания о Пичете - знатоке Скорины, знатоке славянской

культуры.

Поставьте наш баннер