Моя подруга Нюся к тому времени была уж в Сиднее, в то время как ее кавалер Иван все еще находился в Гонконге. Не помню как, но я попала к ней в дом, и мы вдвоем решили пройтись по близлежащим к ее дому улицам. Когда мы шли, улицы города были совершенно пустыми, и я вначале подумала, что это случайность, но нет, это не было случайностью, и когда я это поняла, мне стало очень грустно и тоскливо, а в моем сознании пронеслось: "мертвый город". Уж потом я узнала, что в Австралии, и в Америке у людей такой образ жизни: люди не знают даже своих соседей, все большей частью сидят по своим домам у телевизоров. Первое время это мне было очень неприятно, но потом и сама привыкла к такому образу жизни, и у меня появилось такое же желание не встречаться с своими соседями, поэтому я старалась пройти поскорее, чтобы ни на кого из соседей не натолкнуться.

У Нюси на руке я заметила маленькие часики с черным ремешком, который, как мне показалось, плотно прилегая к ее пухленькой руке, придавал особенную красоту. В Кульдже у женщин ручных часов не было, и я, увидев Нюсины часики, не прочь была и себе завести такие. Пробыв некоторое время с Нюсей, я должна была расстаться, поскольку надо было уже возвращаться на пароход.

Несколько дней спустя мы прибыли в порт Австралийского города Мельбурна (это был апрель 1961-го года). Выгрузив наш ящик с вещами, таможенники его распечатали и разложили все содержимое на столы для проверки, а мы в тот момент встретились с приехавшими за нами русскими людьми, специально назначенными для этой цели Советом Церквей, который пока что оплатил, правда в долг, всю стоимость нашей жизни в Гонконге и дорогу из Гонконга в Австралию на пароходе. Когда вещи были проверены, нам разрешили их собрать, после чего встретившие усадили всех в свои автомобили, и мы поехали на окраину Мельбурна по названию Данденонг, на место нашего нового жительства.

Оказалось, что брата Колю с семьей от нас отделили, поместив их в отдельное жилище, тогда как нас пятерых устроили в доме, в котором жил хозяин с двумя детьми, в то время как его жена была в госпитале. Для нас пятерых была отведена небольшая гостиная комната и очень маленькая столовая, в которых стояли для каждого из нас по раскладной кровати с простынями и тонкими одеялами. Кроме того нам дали вилки, ложки и ножи и кое-что из посуды.

Почти сразу же после приезда Совет Церквей прислал нам счет включавший расходы за четыре месяца нашего пребывания в Гонконге с медицинским обследованием, плюс стоимость нашей дороги на пароходе и квартиры в Австралии с купленными вещами. В счете также указывалось, поскольку мы должны будем платить Совету Церквей в месяц, когда получим работу. Сумма оказалась очень большой, а чтобы понять, насколько она была большой, приведу в сравнение стоимость в те времена среднего размера нового дома с тремя спальнями. Деньги тогда в Австралии считались в фунтах, и дом с тремя спальнями в том месте, где нас поселили, стоил тогда от трех до четырех тысяч Австралийских фунтов, тогда как наш долг Совету Церквей оказался около двух с половиной тысяч Австралийских же фунтов, то есть более половины с лишним стоимости дома. На сумму долга тогда можно было купить семь или восемь городских участков земли специально нарезанных для постройки домов. Такая сумма нас ужаснула, но мы отказаться от платежа не могли, и как только у нас стали появляться деньги, мы сразу же стали оплачивать свой долг.

После нашего приезда, кроме папы с мамой и невестки, мы стали ходить по фабрикам и искать работу, соглашаясь делать все, что попадется, тогда как папа с мамой в новой стране совершенно растерялись и работу для себя не искали, а невестка была дома с детьми. Очень скоро оба брата получили работу на фабрике, где тянули стеклянные нитки, наматывая на специальные юрки, что делали машины, а люди должны были только следить, чтобы все шло гладко.

Я тоже получила краткосрочную, сезонную работу - выбирать плохие помидоры с конвейерной линии на фабрике "Хеинз". Тут необходимо упомянуть то обстоятельство, что Австралия находится в южном полушарии, и поэтому там все наоборот: в зимнее время лето, а в летнее зима, и сезон помидор начинается в конце апреля. Придя на фабрику, мы надевали на себя халаты и обязательно прятали волосы под шапочку, после чего шли на конвейер, по которму быстро двигались красные свежие помидоры. В резиновых перчатках на руках мы стояли у двигавшейся линии и быстрым взглядом проверяли проезжающие перед нами помидоры, а если между ними были порченные, мы их выхвативали руками и выбрасывали. Затем, уже проверенные помидоры с линии падали в воду, их мыли, потом они шли дальше через большую машину, которая изготавливала томат, тогда как с другой стороны на длинной линии подавались открытые, пустые баночки или бутылки. Машиной же их заливали готовым томатом и пропускали дальше, чтобы следующая машина накрыла их крышечками, после чего, уж совсем готовые баночки с линии попадали в коробки. Все это происходило так быстро, что баночки бежали одна за другой без какой-либо задержки, а если что-то случалось, то бежавшие баночки начинали набегать и выталкивать друг друга из своих мест. Чтобы такого не происходило, в определенных местах стояли рабочие, которые должны были следить за всей движущейся цепью и если замечали какую-нибудь остановку, то быстро помогали баночкам выправиться, или выключали машину. На такие места ставились люди с быстрыми и ловкими движениями, а не справлявшиеся оттуда сразу же убирались. Весь процесс варки томата происходил в большом здании, где и были установки, по которым двигались баночки: вначале пустые, а потом уже наполненные томатом. Мне помнится, как, гремя на конвейере, баночки проносились где-то высоко над головой и чуть ниже, в иных местах опускались вертикально, чтобы попасть на самую низкую горизонтальную линию, которая не задерживаясь несла их дальше.

В "Хеинз" я тогда работала в ночную смену, а днем не могла заснуть и дошло до того, что мне казалось, будто мои раскрасневшиеся глаза были засыпаны песком. Не знаю, что было бы дальше, если бы моя работа затянулась надолго, но, к счастью, этого не случилось, поскольку сезон помидор прошел, и меня от работы освободили. Для моего здоровья это освобождение было просто необходимо, но в то же время я опять оказалась без работы, а это означало, что я должна была искать другую, чего я без посторонней помощи делать никак не могла, так как по-английски не понимала.

Мы приехали в Мельбурн на страстной неделе, то есть перед самой Пасхой. По приезде в Данденонг от наших знакомых русских из Кульджи мы узнали, что почти в центре Мельбурна тогда находился православный храм Покрова Пресвятой Богородицы, то есть собор, в котором служил епископ Антоний (Медведев), и что встречать Пасху все русские из Данденонга собирались поехать в тот собор. Поехали в Мельбурнский собор со всеми и мы, и увидели, что снаружи он совсем не был похож на православный храм, причем, входная дверь находилась в боковой каменной стене, по левую сторону, то есть большого входа совсем не было. Собор оказался наш, русский, православный, подчиняющийся не советской Патриархии, как ее русские за границей называли, а образовавшемуся после революции синоду - ни от кого не зависимому, свободному, русскому, заграничному, православному правлению, то есть невольно оказавшейся за границей нашей древней, многострадальной Российской Церкви, которую называют Зарубежной. А почему собор был не похож на православный, ответить нетрудно, и это не было редкостью, так как русские, оказавшись за границей, начинали свою жизнь с нуля, и русские общества были бедными, поэтому и церкви свои они устраивали везде, где находили возможность. Здание же Мельбурнского собора было куплено объединившимся русским обществом у какой-то неправославной общины, почему он и не походил на православный храм. Однако через год после нашего приезда в соборе напротив алтаря прорубили большие входные двери и пристроили хоры, а снаружи над церковью всегда высился православный крест. Вместо находившегося рядом зала при церкви выстроили новый, с кухней и всякими удобствами.

Во время Пасхального богослужения на меня особенно большое впечатление произвели слова: "О страждущей стране Российстей и православных людех ея во Отечестве и в рассеянии сущих Господу помолимся". При таких, никогда раньше не слыханных мною, словах у меня на глазах появились слезы, так как на себе испытала, как страждет страна Российская и ее люди, находящиеся как в самой России, так и по всему миру.

Только что приехавшие из Китая люди, то есть мы, по своей внешности, конечно, были "из ряда вон выходящие", несмотря на то, что смогли немного приодеться в одежду из салона, которая в то время была уж совсем вне моды, поэтому в Мельбурнском русском обществе прибывшие оказались как бы "бельмом в глазу". Через несколько лет, вспоминая, одна девушка рассказывала о случившемся в ту Пасхальную ночь, (ей было тогда лет девять или десять): "Когда мы собирались поехать в церковь на Пасхальное богослужение, я дома выбрала себе красивое платьице и, ничего не подозревая, в него оделась. Потом стою в церкви и слышу шепчущихся позади: "Смотри, эта девочка пришла в церковь в ночном платье". Я сразу же поняла, что это говорилось о мне, и мне стало так неудобно, что хоть сквозь землю провались". Ночное платье!? Человеку, жившему в наших условиях, было не до "ночных платьев", и такого понятия у него даже не существовало. У него было просто платье и все. Оно не делилось на ночное и дневное, а если это было что-то действительно ночное, так оно у нас называлось рубахой, но никак не платьем, и рубаху спутать с платьем было просто невозможно.

Так мы встретили, теперь уж очень далеко от своей "родины", нашу первую Пасху без каких-либо особенных к ней приготовлений.

Через неделю после приезда мы, молодые, поехали в собор к вечерне и с разрешения регента Ивана Макаровича Евсеенко зашли на клирос. После этого мы стали постоянно посещать церковные службы и петь в хоре. Хор был довольно многочисленным и пел неплохо, а на нас хористы смотрели по-разному: одни с снисхождением, а другие с явной нетерпимостью. Мне очень хочется назвать тех, кто понял наше положение и как бы в некоторой степени разделил его, проявив доброжелательность и помощь. А отнеслись к нам очень хорошо регент и несколько человек из хористов: Наталья Борисовна Дьяковская - сопрано, Надежда Константиновна, не помню ее фамилии, Мария Михайловна Родионова и Зинаида Николаевна, фамилию которой тоже не помню, причем, последние три альта имели замечательные голоса. В хоре тогда пели две незамужние девушки, которые к нам отнеслись тоже очень хорошо а позже иногда даже бывали у нас в доме. Одну из них звали Леной, не помню ее фамилии, а другая была Лика Герасимова.

С первого же дня нашего знакомства Наталья Борисовна проявила участие в нашей жизни, а когда узнала, что я ищу работу и что я немного шью, решила мне помочь устроиться на швейную фабрику, где она тогда работала в конторе. Ей это сделать удалось, и я получила мою первую настоящую работу. Вероятно будет небезынтересно узнать и мою первоначальную зарплату, которая состояла из семи австралийских фунтов в неделю. К счастью, на той фабрике была установлена норма выработки, и если человек работая быстро, мог вырабатывать сверх нормы, то получал дополнительную плату, благодаря чему я позже стала получать около двенадцати фунтов в неделю.

Валя тоже, с помощью людей, вскоре нашла себе легкую работу в известной по всему миру типографии "Холл-Марк". Она работала за столом, отсчитывая поздравительные открытки с конвертами по дюжине и вкладывала их в бумажные пакеты, а потом в коробки. В ту же типографию потом устроились и Саша с Колей, где они стали работать на машинах, печатавших цветные открытки с разными видами и с выдавленными золотом фигурами, и через несколько лет такой работы они стали специалистами в этом деле. Так постепенно приехавшие русские стали помогать друг другу устраиваться на более хорошую работу, где многие из них потом работали до самой пенсии. А я, проработав один год на швейной фабрике, тоже решила перейти в "Холл-Марк", где работала Валя с еще одной русской девочкой из Кульджи, поскольку работа там была легкой, не требовала особенного напряжения, а оплачивалась неплохо. Позже к нам присоединилось еще несколько русских девушек, и работать стало веселее, тем более, что за нашим столом сидели все только русские, и мы между собой говорили и шутили только по-русски. В связи с тем, что работать надо было лишь руками, а головой не надо было думать, то я начала пробовать сочинять и записывать стихотворения, которые как будто у меня получались, и я сочинила их несколько, на разные темы. Проработав в типографии еще один год, я должна была оттуда уволиться, получив другую работу, послужившую началом моей будущей карьеры.

Лика Герасимова, о которой я уже упоминала, приехала из Харбина раньше нас и работала чертежницей в государственном учреждении Мельбурна. Познакомившись со мной, она спросила меня, не хотела ли бы я работать там, где работала она, на что я ответила утвердительно. Тогда она меня решила поучить этому делу, начиная с того, как следует пользоваться тушью, приборами, писать буквы и пр. Иногда по субботам я стала к ней приезжать и учиться, и так продолжалось довольно долгое время, за которое она успела выйти замуж, и в силу сложившихся обстоятельств решила уволиться с работы. На свое место она решила попробовать устроить меня, и я, к моей необычайной радости, получила ту работу с жалованьем в шестнадцать австралийских фунтов в неделю, что тогда считалось очень хорошо. Моя неопытность и неловкость, вероятно, заставляли Лику не раз краснеть за меня, но все прошло, и я вошла в свою колею, а эта моя первая ступень для меня значила очень много. Без нее не знаю, что было бы со мной и как сложилась бы моя жизнь, но тогда я стала на первую ступень, и стала на нее очень крепко. А Лике я была обязанной очень многим, что я чувствовала всегда в течение моей жизни, и когда вспоминала о ней, то вспоминала с чувством глубокой благодарности за то, что как говорят "она решила мою судьбу".

Это начало моей карьеры послужило как бы маленьким корешком, из которого потом выросло само дерево. Мне много раз пришлось в жизни менять работу, но с этим корешком я всякий раз устраивалась по своей специальности, причем, на каждом новом месте я училась чему-нибудь новому, и, в конце концов, стала больше чем профессиональной чертежницей, так как могла чертить и на чертежной доске и с помощью компьютера. Правда, прежде чем научиться чертить на компьютере, мне необходимо было пройти несколько курсов, после чего я получила сертификаты. Теперь, безусловно, читающему эти строки понятно, почему у меня до сих пор таится в душе искра благодарности к моей подруге.

Государственное учреждение, где я устроилась на работу, находилось в самом центре города, и поэтому на дорогу в одну сторону у меня уходило чуть ли не полтора часа, а ездила я обычно на электрическом поезде. Наша группа на работе состояла из иностранок, большей частью из русских и венгерок, причем, русские были как приехавшие из Харбина, так и из Европы, тогда как начальником группы и его помощницей были австралийцы. Вся группа женщин сидела за большими чертежными столами, стоявшими один за другим в довольно большой комнате, а начальник с его помощницей сидели сбоку. Помню, как мы во время работы потихоньку начинали разговаривать между собой, а наш начальник, заслышав шепот, подбегал к нам с круглыми зелеными глазами. Прибежит и смотрит на всех, ничего не говоря, но мы хорошо знали, что это значило. Не смотря на это наши начальники были неплохими, и поэтому мы на такую беготню во время нашего разговора не сердились, но только посмеивались над начальником.

Проработав некоторое время, я помогла там устроиться и моей сестре Вале, где она потом работала много лет.

На службе все женщины были в одинаковых формах, которые выдавались учреждением, как и чистые белые полотенцы для рук, причем, каждую неделю формы и полотенца собирались, а взамен выдавались чистые. Для нашей группы была отведена отдельная комната для перерывов, где мы обедали или отдыхали, в которой для этой цели стояли столики со стульями и кровать. Этой комнатой мы пользовались пока были в старом здании, но когда через несколько лет перешли в новое, то никаких комнат для отдыха у нас не стало. Между началом работы и обедом нам разрешали перерыв в пятнадцать минут, и такой же перерыв разрешался после обеда, тогда как всего в день работали восемь часов, один из которых являлся обеденным перерывом. В каждый пятнадцатиминутный перерыв кухонными служащими прикатывалась специальная тележка с чаем и кофе, которые разливались в чайные чашки и раздавались подходившим служащим, а в конце перерыва на той же тележке собирали освободившиеся чашки. Причем, это обслуживание было бесплатным, но если кто-либо хотел поесть пряника, которые тоже привозились, то тогда он должен был за него заплатить.

За мое пребывание в этом учреждении я работала в трех совершенно разных группах, из которых одна была дорожно-строительная, где я делала работу для инженеров и поэтому там очень многому научилась.

Еще в самом начале, когда я только начала там работать, около меня сидела венгерка, которая по почте получала уроки рисования и этим заинтересовала меня. Я тоже решила их получать, и с этого момента у меня дома все свободное время уходило то на чтение уроков, которые я старалась разобрать и хоть что-нибудь в них понять, так как все было на английском языке, то на подготовку заданных рисунков. Я никогда не думала, что у меня есть способность рисовать, и поэтому очень удивлялась, когда получала свои рисунки обратно с хорошими отзывами на них. Мне надо было бы курс закончить, но замужество помешало, и я, заплатив деньги за весь курс, к сожалению, его так и не закончила.

Заработанные мною деньги я всегда приносила домой в бумажном пакетике, в котором их получала и отдавала маме, а на что мама их тратила я никогда не интересовалась, но знала одно, что родители старались выплатить наш дорожный долг.

За время происшедших перемен на службе, не меньше изменений произошло и в домашней жизни. В доме, в который нас поселили по приезде, мы прожили очень короткое время, решив переехать в гараж, переделанный в жилое помещение. Он состоял из двух комнат и крохотных сеней, причем, там не было ни ванной комнаты, ни кухни. После маленького входного коридорчика шла проходная комната, и ее заняли мама с папой, я с Валей поселились в самую дальнюю, а Саша спал вероятно тоже в проходной. Коля с семьей жили отдельно от нас и тоже в каком-то гараже. Пищу готовить у нас было не на чем, и поэтому папа купил примус, на котором мама стала готовить пищу на дворе. Время уж было зимнее, и хотя снега там не было, было холодно и неприятно, особенно во время дождей, которые шли довольно часто. Папа тогда все еще не работал и поэтому во всем помогал маме.

Однажды я пришла с работы домой, а мама мне говорит, указывая на какую-то завернутую в бумагу коробочку: "Приходил грек тебя сватать и принес подарок, а мы не согласились". Для меня это был большой сюрприз, но грека того я так и не видела ни до сватовства ни после.

Когда мы приехали в Австралию, у всех в домах были кухни и ванные комнаты с горячей водой, но туалеты часто были во дворе с бидоном под сиденьем, который городской службой каждую неделю заменялся чистым, а заполненный закрывался наглухо крышкой и увозился. Молоко каждое утро развозилось молочником в небольшой тележке, в которую был впряжен конь, и оно расставлялось у каждого дома в бутылках в таком количестве, сколько было заказано хозяином на каждый день. Таким же точно способом развозился и хлеб пекарем. У большинства людей телефонов тогда еще не было, и поэтому молоко и хлеб заказывались в их конторах.

Прожив в гараже несколько месяцев или год, нам жить без всяких удобств надоело, и мы решили вместе с Колей арендовать довольно старый дом. В связи с тем, что в Мельбурне воздух сырой, а в грунте очень близко к поверхности находится вода, то все дома там строились с отдушинами в стенах каждой комнаты, а это значит, без утепления домов. В зимнее время это особенно чувствовалось, и мы бесконечно мерзли, так как никакого отопления вообще не было. Я мерзла как на улице, ожидая поезда, в самом поезде и дома, не говоря уж о том, что мерзла и при ходьбе. От холода мне до того стягивало грудную клетку, что трудно было расправить легкие при дыхании, чего в сухом климате я никогда не испытывала. Сколько я там помучилась от холода! Меня просто трясло, причем, холод не то чтобы чувствовался снаружи, как это бывает в местах с сухим климатом, а он проходил внутрь тела, откуда потом и действовал, что переносить мне было очень мучительно. Вечерами было страшно дотрагиваться до постели, настолько она была холодной, но надо было влезать под такое же холодное одеяло и согревать все своим телом. Потом под толстым одеялом приходилось лежать, как в каком-то холодильнике, а со мной не раз бывало и такое, когда, поленившись согреть ноги с вечера, утром просыпалась с совершенно ледяными ногами, то есть за всю ночь они не успевали согреться. Но ведь заснуть с холодными ногами почти невозможно, поэтому мы стали пользоваться грелками и бутылками с горячей водой, отчего получили большое облегчение. Уже при нас в новых домах в одну из стен гостиной стали встраивать газовую печку и обогревать только одну комнату, когда там находились люди, а спальни, как и раньше, оставались не отапливаемыми. Так жили все австралийцы, и только в редких домах зажиточных людей было центральное отопление обогревавшее весь дом. Правда, не все люди одинаково боятся холода, но мне кажется, что при температуре, когда на дороге начинает замерзать вода, редкий человек не почувствует холода в нетопленом помещении, да еще и с отдушинами в стенах.

Как я там мучилась с моими ногами, которые никогда не могли согреться! Теплой обуви в австралийских магазинах тогда вообще не было, и все женщины ходили в туфельках с тонкими чулочками, а местные пожилые австралийки даже и без чулок. Часто молоденькие австралийки с совершенно синими губами были одеты в какой-нибудь тоненький пиджачок поверх обыкновенного платья. Нам никак не верилось, что человеку не холодно, но вероятно уж так у них было заведено: тепло не одеваться, а нам от этого приходилось очень мучиться. Особенно мне тяжело было утрами, когда вообще было холоднее, а мне надо было на станции ждать поезд иногда по пятнадцать минут и больше, затем ехать в холодном поезде, на что уходило очень много времени, так как все места моих работ находились на больших расстояниях от дома. Так мы прожили несколько лет, и только потом в магазинах появились первые простые боты, чему я очень обрадовалась.

Даже в летнее время в Австралии надо было быть ко всему готовым. Утром могла стоять ужасная жара, что бывало один раз в год, да и то не всегда, которая затягивалась недели на две, а к вечеру вдруг все менялось и становилось холодно, да еще с пронизывающим холодным ветром, и если с собой ничего не было теплого, то приходилось просто перемерзать. При этом, перемена погоды всегда происходила в течении всего лишь нескольких минут, к примеру: две, три или пять. Такие перемены можно было ожидать в любой день, что и случалось очень часто во все летние месяцы. Поэтому летом на всякий случай мы всегда с собой брали какую-нибудь накидку или вязаную легкую фуфайку, а когда после таких перемен начинался дождь, то ему обычно не было конца и поэтому с собой надо было брать и зонт, или тонкий, пластиковый дождевик или пластиковую косынку на голову, которая из моей сумки никогда не вынималась.

У нас в соседях тогда жила одна семья русских, приехавших в Австралию после второй мировой войны, так они нам рассказывали, как трудно им тогда пришлось жить, как иностранцам. Во первых, на них косо и с недоброжелательством смотрели австралийцы, а во вторых, их заставили жить в бараках, а все мужчины должны были безвозмездно работать там, где им указывалось. Так они отрабатывали свою дорогу в Австралию. Рассказывая это, они нам говорили: "Теперь здесь жизнь для иностранцев стала хорошей, не то, что мы испытали, как-то даже не хочется и трудно вспоминать. Австралийцы нас просто ненавидели". Нам в это было легко поверить, так как даже при нас австралийцы открыто над иностранцами смеялись, называя их "новыми австралийцами", при этом смысл слов имел какое-то унизительное и презрительное значение, может быть оттого, с каким тоном это говорилось. Они даже американцев и англичан не могли терпеть, не то что русских, а вообще о жизни других народов у них не было никакого понятия, и при всем этом себя они считали наилучшим народом мира. И лишь позже, когда некоторые из них стали выезжать в другие страны, только тогда эти выезжавшие стали говорить о других народах более снисходительно, и такое изменение мнения австралийского человека было очень заметным.

В последнюю мою поездку в Австралию, то есть в 1995 году я заметила одно интересное явление. Тогда как раньше, азиатские народы в нее строго не впускались, то на этот раз я увидела, что улицы почти наполовину заполняли люди из разных азиатских стран. Открылось множество азиатских магазинчиков и ресторанов. Я просто старую Австралию не узнала, а сказать правду, мне она даже понравилась, потому что я почувствовала себя более свободной, чем я чувствовала себя там раньше.

Через некоторое время после нашего приезда в Австралию, мы стали немножко откладывать деньги, и Саше захотелось купить себе автомобиль. Он его купил, но только старый, на котором стал ездить к себе на работу, а иногда и нас возить по воскресеньям в церковь. А вообще по воскресным дням до центра Мельбурна мы добирались на поезде, после чего шли несколько кварталов до трамвая или, если не ехали на трамвае, шли полчаса или чуть больше пешком до самой церкви. В последних случаях наш путь пролегал частью по длинным улицам города, а частью по большому парку, где находился исторический, музейный домик капитана Кука с его мебелью, посудой и даже обувью. Как известно, капитан Кук открыл Австралийский континент, и поэтому он там считается великим человеком. Утром наше шествие было бодрым и легким, но после такой длинной ходьбы, а потом стояния в церкви в наших белых туфельках на каблуках и по моде с острыми носками, ноги уставали и болели, а нам предстояло еще так далеко шагать в обратный путь. После всего этого в поезде мы с удовольствием усаживались на сиденья, по воскресным дням почти пустых вагонов, и отдыхали сорок пять минут, пока поезд добирался до нашей станции. Каждое воскресенье мы возвращались домой к половине четвертого после обеда, а пока обедали, подходил вечер.

Когда мы жили в Кульдже, не помню, чтобы как-то отмечался храмовой праздник, и поэтому для меня было чем-то новым, когда на Покров Пресвятой Богородицы, то есть в престольный праздник собора после церковного торжественного богослужения все прошли в старый прицерковный зал, где были накрыты столы для молившихся. Во время общей трапезы многие говорили приветственные слова, а хористы пели много многолетствий. Первое престольное торжество, на которое я попала, мне очень понравилось, и в последующие годы я всегда принимала участие в таких праздниках всех наших приходов. После окончания торжественных литургий всегда проходили общие трапезы, устраиваемые сестричеством того или иного прихода.

Тогда я была здоровой, как мне казалось и крепкой, вечерами дома сидела долго и думала: "Зачем тратить попусту много времени на сон?". По утрам вставала рано, но вскоре должна была такой режим изменить, о причинах напишу позже.

Прожив в старом доме около года, наши решили в долг, как это все делали в Австралии, купить свой дом. Нашли новый, небольшой дом, купили его, и все вместе в него переехали. Это был как раз тот период, когда я занялась художеством. В том доме были все удобства: гостиная, кухня, ванная комната, горячая вода и промывной туалет, не говоря уж о том, что кухня была с кухонными шкафчиками, газовой печкой и новым холодильником. Одну спальню занял Коля с семьей, вторую наши родители, третью я с Валей, а Саше пришлось занять небольшую столовую комнату, хотя в гостиной и в столовой в Австралии обычно люди не спят.

В тот период стали приезжать русские из Северного Китая, по названию Трехречие, среди которых оказалась одна девушка без родителей, и ей негде было жить. Мои родители решили ее принять в свой дом, пока ехали задержавшиеся в дороге ее родители, и поселили ее в нашу комнату, после чего нас стало трое. Через какое-то время после этого из Кульджи выехала семья моей подруги Таи Волковой, состоявшая из четырех человек, а Тая, к тому времени бывшая уже замужем, со своим мужем еще оставалась в Кульдже. Поскольку семье Волковых по приезде надо было где-то жить, то наши решили их принять к себе, пока кто-нибудь из них не устроится на работу. Так у нас семья выросла, но тесноты особой я что-то не помню, и где все помещались, тоже не помню, однако очень возможно, что к тому времени Коля, заняв денег в банке, выстроил свой дом и уже в него переехал.

Мой папа был очень спокойным человеком, и я не помню его когда-либо горячо спорящим с людьми, а когда случался спор, то он просто первый замолкал, и спор прекращался. Я не помню как, но он через года два после нашего приезда получил работу помощника очень сварливого австралийца, с которым никто из австралийцев не мог работать. Папа же и без того спокойный, а тут еще и ничего не понимавший по-австралийски, спокойно проработал с ним до самой пенсии. Вероятно, без брани по отношению к папе не обходилось, но папа все равно ничего не понимал, и все шло спокойно. Работа же его состояла в том, что на специально предназначенной для этого машине папа и его начальник ездили по центральной части Данденонга, где были магазины, конторы, рестораны и пр., и собирали мусор из стоявших на улицах металлических корзинок. Папин начальник всегда сидел за рулем, а папа бегал и высыпал мусор из корзинок в машину. Хорошо, что до пенсии оставалось не много времени, а после того, когда он на нее вышел, на мой вопрос, хотелось ли бы ему еще работать, он ответил: "Нет". Когда папе исполнилось шестьдесят пять лет, его ни одного дня на работе не держали, такое в Австралии правило: пенсионеры не имеют права работать. А пенсию дали папе и маме, несмотря на то, что мама никогда не работала и была моложе папы, поскольку тогда в Австралии пенсию зарабатывал муж, после чего, если жена в тот момент не работала, ее получали оба. Но пенсию надо было заработать и поэтому папе получить работу было просто необходимо.

Между прочим, после того как мы прожили в Австралии пять лет, папе, маме, мне и Вале пришло разрешение на въезд в США, а остальным из нашей семьи такого разрешения не оказалось, и мы, подумав, решили не делиться и остаться жить всем вместе в Австралии.

Когда мы жили еще в старом арендованном доме, к нам впервые приехал Владыка Антоний - епископ Мельбурнский, и мы с ним тогда смогли хорошо познакомиться. В то время Владыка был еще довольно молодым, и он был всегда живым и заботливым, причем, никогда не ждал, чтобы его кто-нибудь подвез. Он брал свой портфель, пробирался к железнодорожной станции, которая находилась довольно далеко. До нее надо было вначале ехать на трамвае, потом идти пешком, где он садился на поезд, а от станции, возможно, брал такси. Мы, конечно, были рады видеть епископа у себя в доме, угостили его, поговорили, и потом Саша, усадив его в свою старую ненадежную машину, повез до железнодорожной станции, поскольку далеко ехать на той машине уже было опасно.

Через несколько месяцев после того случая, когда мы уже жили в своем доме, вечером услыхали стук в дверь, а когда ее открыли, перед нами предстал Владыка. Мы были очень удивлены и в то же время очень рады такому нечаянному гостю. Оказалось, что в тот день Коля был именинником, и Владыка приехал его поздравить с днем Ангела. Мы, конечно, удивились и появлению Владыки, но больше того были поражены, что он запомнил наши имена и что нашел время уделить нам такое внимание.

При нашей жизни в Китае мы никогда не отмечали таких памятных дат и на тот раз тоже забыли, но после того случая ко всем дням Ангела мы стали готовиться и ждать к себе Владыку.

После того как стали приезжать русские из Трехречья, часть их поселилась в Данденонге, а другую часть почему-то увезли в находившийся за Мельбурном лагерь и там некоторое время держали, а потом поселили в расположенном недалеко от Мельбурна городке под названием Джилонг. Кроме того немалое количество народа из Трехречья поселилось и в других Австралийских городах: в Сиднее и Бризбене. Так как русских в Данденонге стало больше, а ездить в собор было очень далеко, то Владыка изредка стал приезжать к нам в Данденонг и служить литургию в домах русских, а мы читали и пели. Однажды он надумал поехать в лагерь русских из Трехречья, чтобы и там отслужить литургию, и уговорил Сашу повезти его, так как у Саши к тому времени уже была новая машина, а меня и Валю Владыка пригласил поехать с ними, чтобы там петь. После литургии в лагере мы познакомились с некоторыми из трехреченцев и возвратились домой. Так зародились две русских общины, из которых потом выросло два больших прихода: в Данденонге Свято-Успенский, выросший из ничего, а в Джилонге Скорбященский, к тому времени уж существовавший, который был потом пополнен приехавшими. Здесь уместно упомянуть, что в Джилонге Скорбященский храм был построен малым числом прихожан еще до нашего приезда, и храм был не очень большим, но красивым и в русском, православном стиле.

Поскольку русских детей в Данденонге уже было довольно много, то в 1964 году Владыка организовал русскую школу, занятия которой стали проходить в помещении, принадлежавшем какой-то австралийской церкви, позволившей нам временно его использовать. Русский язык в школе он попросил преподавать Ирину Белоусову - дочь русских эмигрантов второй волны, а меня Закон Божий, хотя я к этому тогда совсем не была готова. Это послужило началом русской церковноприходской щколы, которая потом, еще при моем там пребывании, выросла до сотни учащихся.

Владыка не дал нашим Данденонгцам долго раздумывать, и вскоре после литургии оставил всех на собрание с вопросом, как создать приход и где молиться. На собраниях говорили, спорили, ссорились, некоторые жертвовали деньги, чтобы купить землю. Так постепенно организовалась община, а временно проводить службы наши предложили в уже построенном к тому времени нашем гараже.

Владыка заботился не только о церкви, о подраставших детях, но и о русской православной молодежи. Он в Мельбурне организовал кружок под названием "Владимирская молодежь" и каждую неделю встречался с его участниками, беседуя с ними, разрешая различные неясности и отвечая на появлявшиеся вопросы. Эти встречи, на которых я, к сожалению, была только два раза, проходили в резиденции Владыки, находившейся совсем близко к Мельбурнскому собору. Владыка сам беспокоился на кухне, готовил чай для молодежи, и потом за чаем разговаривал с ними, обсуждая пути христианской жизни в современном мире.

При соборе каждую пятницу вечером у нас бывали спевки, а поскольку я работала в городе, то после работы уезжать домой просто не было смысла, и поэтому я сразу уходила в собор, где и дожидалась начала спевки. Там тогда жил сторож, который мог меня всегда впустить, если к моему приходу здание собора оказывалось закрытым, что случалось очень редко. Обычно там были какие-нибудь русские старички, проводившие свои встречи и собрания, высказывая свои наболевшие переживания. Помню, как я иногда, сидя в классе русской церковноприходской школы, слушала доклады этого нашего старшего русского поколения, которое получило образование еще в царской России. Как красиво они говорили по-русски! Я заслушивалась и восхищалась их речами, даже не вникая, о чем, но слушала как они говорили. Я могла их слушать часами, наслаждаясь выговором и речью. Очень мне хотелось уметь так говорить, но если не научился человек этому с ранних лет, то без школы ему не научиться. Мне было жаль видеть, что эти русские люди были уже пожилого возраста, и уносили с собой такое богатство, не передав его молодому поколению. Теперь уж никого из них нет в живых, ушло и их богатство - красивая русская речь. К сожалению, оно потеряно не только русскими людьми за границей, но и в самой России, заменившими старую русскую речь каким-то оттенком перемешанных русских говоров, включая и деревню. Не получилось ли это от того, что к власти были допущены всякие шарлатаны, ведущие войну против всего пристойного и против всякой красоты, как было у нас в Китае после того, как переменилась власть?

В зале при соборе часто проходили какие-нибудь выступления разных русских организаций, концерты, или балы. К церкви привозили мамаши и папаши своих детей, жертвуя как своим, так и детским отдыхом по субботам, а иногда и по будним вечерам. Так для русского народа за границей церковь оказалась не только кормилицей духовной жизни, но это было сердце русского народа, без которого ни один человек, считавший себя русским, не мог прожить.

Как я, так и другие новоприезжие молодые певцы абсолютно не знали и не понимали нотную грамоту. Хорошо понимая эту проблему, наш регент решил с нами заниматься вечерами и, составив учебник, он каждую неделю в одном из классов проводил наши занятия. Мне тогда так хотелось изучить ноты, что я решила дома заучивать все звуки гамм вразброс, и это у меня получилось благодаря проверки голоса по точно настроенной гитаре. Но я не давала себе покоя ни днем, ни ночью, постоянно повторяя каких-нибудь три или четыре созвучия или прыгая через ноту или две и т. д. К сожалению, как раз перед тем, как мы стали заниматься, я заболела непонятной болезнью вроде гриппа, которая длилась очень долгое время, и после нее я больше не смогла петь, то есть потеряла голос навсегда. Я все еще продолжала петь, но моего врожденного голоса не стало, и петь мне стало очень трудно и тяжело, не говоря уж о том, что голос стал совсем не таким, каким был раньше. Все время я думала, что это временное явление, и что все пройдет, но оказалось, что я горько ошибалась. Для меня это было большим ударом, так как пение для меня было незаменимым, без чего, казалось, и жить нечем. Делать было нечего, поплакала и смирилась, но ноты все-таки учила с жаром.

Еще в Китае мне очень хотелось читать духовную литературу, но в церкви и дома, ничего кроме нашей Библии, не было. Поскольку в Австралии при моих продолжительных поездках на работу у меня в поезде было много свободного времени, я стала читать такую литературу, а получала я ее от нашего регента, имевшего дома довольно большую библиотеку. Я читала запоем каждую свободную минутку и в поезде, и на работе во время перерывов. Кое-чему из житий святых мне хотелось подражать и в своей жизни, но у меня не выходило, а все же в моем понимании осталось на всю жизнь понятие о жизни православного христианина - это постоянное желание и стремление человека к Богу не смотря на то, что у него не получается. Я поняла, что свои даже мелкие ошибки он должен постоянно замечать, в них сокрушаться и переносить их с терпением в ожидании помощи Божией, которая ему подается в его смирении. Да и понятно, как может Бог помогать человеку, который думает, что он сам, без чьей-либо помощи может все преодолеть и победить? Такого человека Бог оставляет самому себе с его мнимой силой. Так вот такой, оставленный Богом человек, как может почувствовать Бога? Отсюда-то и произошло безбожие. Но человек, духовно почувствовавший близость к себе Бога, безбожником стать не может, даже если ему грозит смерть.

Всем приехавшим в Австралию русским было очень трудно научиться говорить по-австралийски, а тем более если они были уже в пожилом возрасте. Супермаркетов* тогда еще не было и поэтому в магазинах надо было объяснять, что хочешь купить. Мне вспомнился один случай с русским мужчиной в мясном магазине, когда он, не зная как объяснить говядину, приставил к голове пальцы своих рук и замычал как корова. Продавцы, конечно, его сразу поняли и принесли ему кусок говядины. Теперь это кажется смешным, но тогда у человека другого выхода не было, если не превратиться в чудака.

Долгое время мне австралийский говор звучал, как один продолжительный звук без всяких остановок и разделений. То есть мне казалось, что все предложение состояло из одного длинного слова, а тем более это казалось так еще и потому, что австралийцы часть букв в словах проглатывали и слышались не полные слова. Все время у меня с английским языком, которым пользовались и австралийцы, была большая проблема. Во-первых, я очень стеснялась своего произношения, поэтому говорила только в самых необходимых случаях и даже тогда разговор сокращала до минимума. А во-вторых, мало практикуясь в разговорной речи, заученные слова быстро выветривались из памяти. Помучившись, я решила попробовать читать английские книги, начиная с детских, что мне очень понравилось, и я перешла на классическую литературу - Диккенса, Достоевского, английских детективов, Солженицына и пр. Я читала постоянно до тех пор, пока от усталости у меня не стали болеть глаза по причине той же продолжавшейся болезни, от которой я потеряла голос. Пришлось мне прекратить и чтение, но чтобы чем-то заполнить свое свободное время в поезде, я начала вязать.

Когда мы приехали в Австралию, мода была еще полуклассической, когда женщины еще затягивались в корсеты, не смотря ни на какую жару, с белой сумочкой в руках в белых перчатках, а на ногах обязательно белые длинноносые туфли на высоких каблуках. На голове женщины очень часто делали высоченную прическу, достигавшую иногда шестнадцати сантиметров, а иногда и выше. Тогда еще очень многие женщины носили разнообразные красивые шляпы, часто с вуалями.

Многие вновь приехавшие в Австралию русские девушки, быстренько по виду превратились в австралиек, даже одели белые перчатки. Я же белых перчаток надевать не стала, потому что выросла в других условиях и не могла в себе это переломить, хотя на свадьбах, бывая шаферицей, я надевала и даже более длинные белые перчатки, которые покрывали руки выше локтя.

Проживая за границей я заметила, что большая часть русской молодежи, как в наши дни, так и в третью эмиграционную волну бросалась за всем Западным, особенно за модой и поведением с такой неудержимой страстью, что потом превосходила местных жителей или уравнивалась с низшим их сословием, что неприятно бросалось в глаза. С болью в душе наблюдала я это и думала: "Русский человек, не торопись, оглядись немножко, разберись и пойми окружающих тебя и выбери себе скромную, хорошую серединку". Мне всегда было жаль видеть человека, потерявшего свое русское достоинство. Было бы еще хорошо, если бы он просто выглядел как все другие иностранцы, но зачастую, из всех выделялся своею вычурностью. В чем причина, я так и не смогла понять, но мне кажется, что русский за границей, чувствуя себя ниже, как бы человеком второго сорта, из всех сил старался показать окружавшим его, что "нет", он не второго сорта человек, а такой же как они, но из этого получалась карикатура. К сожалению, это происходило как с русскими девушками, так и с русскими ребятами. Однажды в Австралии я встретилась с девушкой из старообрядцев, приехавших из какой-то Кульджинской деревни, которая мне говорила: "Я всегда проверяю журналы новых мод, и если что-то в них появляется, я сразу же иду и себе покупаю". Я ей ничего не ответила, но мне очень не понравилось, что она простая скромная девушка-старообрядка с таким рвением пытается угнаться за западной модой.

Когда мы приехали в Австралию, русской молодежи в нашем Данденонге было очень мало и поэтому все собирались по воскресеньям вместе, чтобы повеселиться. После того, как приехали трехреченцы, их молодежь влилась в общую группу, при этом число молодежи значительно увеличилось, и стало насчитывать приблизительно около тридцати человек. Надо отметить, что некоторые ребята по приезде в Австралию купили себе старые автомобили, познакомились с австралийками не совсем приличного поведения и, усадив их в свои автомобили, разъезжали по городу, а потом приходили вместе с другими ребятами на наши молодежные встречи. Я была не привычной к такому поведению молодежи и через некоторое время на сборы вообще ходить перестала.

Начиная с описанного мной "мертвого города" и кончая природой, деревьями, камнями и погодой Австралия мне очень не понравилась, даже не смотря на то, что можно было все, что хочешь там купить. Я поначалу очень тосковала по нашей Кульджинской церкви, по школе, по нашим красивым ивам, березкам и роскошным вязам. Мне даже снилось, что я иду по улице Кульджи по направлению к церкви и радуюсь, что еще раз ее увижу, но тут просыпалась, так и не дойдя до цели, а сообразив реальность, очень разочаровывалась. Часто мне снилась и школа, и всякий раз я с неприготовленными уроками сидела за партой и ждала, а меня должны были вот-вот вызвать отвечать. Но так и не дождавшись самого страшного, я, взволнованная, оттого что не знала урока, просыпалась.

Как я уже упомянула, находясь в Китае, я думала, что когда буду за границей, куплю всевозможной ткани и нашью себе платьев. Теперь же, сшив несколько платьев для себя, я ими больше не интересовалась, а занималась дома чем-нибудь другим: то художеством, то расписывала церковные песнопения с партитур на партии для нашего регента или занималась английским языком.

Когда я заболела, у меня невыносимо болела голова, потом потеряла аппетит, сон, от движений появилось сильное сердцебиение, да и вообще стала больным человеком, хотя в кровати никогда не лежала. На работу я не могла брать никаких бутербродов, так как они мне казались невкусными, и я их не могла есть. Что-нибудь вкусное в обед купить я тоже не могла, поскольку австралийцы готовили даже для здорового человека очень не вкусно, поэтому я покупала каждое утро длинные булочки и ела их в обед в сухомятку. Свою привычку спать мало я применить в своей жизни уже больше не могла, так как вообще с трудом засыпала, а если и спала, то настолько чутко, что, просыпаясь, не чувствовала себя отдохнувшей. Зачастую я спала только по четыре часа в сутки и то не глубоким, а чутким сном. Есть мне вообще не хотелось, но я ела, потому что надо было есть, чтобы работать и жить. Сколько я тогда перебрала докторов и специалистов, сколько было сделано рентгеновских снимков, сколько перепила всяких лекарств, не говоря уж о том сколько это мне стоило, но ни один врач не мог разобраться в моей болезни и чем-нибудь помочь. Наконец, я решила, что я больше к докторам не пойду и лекарства пить никакие не буду.

В Данденонге раз в неделю бывал базар, на котором продавались фрукты с овощами, одежда, ткани и вообще все. Там же на аукционе продавались старые вещи и, если следить, можно было купить нужные вещи по очень дешевой цене. Так, к примеру, после моего замужества я там купила себе за четверть доллара ножную швейную машину, которая прекрасно шила и потом мне долго послужила. А вообще все магазины были открыты шесть дней в неделю, но по воскресеньям они не открывались, поэтому в первое воскресенье по приезду в Австралию, не купив хлеба заранее, мы остались голодными.

Мы пятеро работали, мама с невесткой были дома и готовили нам обед, а в базарный день мама с утра собиралась, брала большую детскую коляску и шла за покупкой продуктов. Дойти до базара брало минут сорок, и мама всегда шла туда и обратно, не торопясь. В тот день шли на базар не только мама, но все не работавшие русские данденонгцы, причем все мужчины и женщины шли с большими детскими колясками на рессорах к чему уже все привыкли. Накупив продуктов полную коляску, к вечеру, уж уставшей, мама возвращалась домой. Иногда они шли вдвоем с невесткой и детьми, и в таких случаях брали не одну, а две коляски. Русские женщины любили ходить на такие базары, поскольку они там встречались, разговаривали и ходили вместе по двое или трое.

Наконец, состав нашей семьи изменился, так как Саша нашел себе невесту из трехреченцев и вскоре женился, а через короткое время после этого, вышла замуж и я. Я с мужем жила в маленьких квартирках до тех пор, пока мы не купили землю и не выстроили дом. К тому времени, как мы переехали в свой дом, нашей дочери Нате было уже пять лет.

Вначале мы купили на занятые в банке деньги землю, и потом выплачивали долг, а выплатив его, заняли деньги на постройку дома. К тому времени Австралийские деньги поменялись и вместо фунтов они стали называться долларами, причем, фунт разменивался приблизительно на два доллара. Цены на дома к тому времени уж возросли, и если готовые стоили около шестнадцати тысяч долларов, то построить новый стоило немного меньше. Поэтому наш новый дом с землей и постройкой нам обошелся приблизительно в четырнадцать с половиной тысяч Австралийских долларов.

В Австралии дом разрешалось строить только после того, как его план был заверен городским управлением, и чертежи чертились по установленным городом правилам. Поэтому хотя дома и отличались друг от друга, однако фасады их находились на определенном расстоянии от тротуара, а также от бокового забора оставлялся определенный промежуток и оставлялся определенной ширины въезд. На переднем плане участка ставился всегда низкий, часто кирпичный, заборчик с такими же низкими, как и забор, воротами для автомобилей. Ворота и калитки были сделаны из металла с различными узорами. Дома в наше время строились из дерева, а наружные стены дома облицовывались кирпичом, крыши крылись черепицей. Внутри стены домов облицовывались листами "шитрака". Однако многие старые дома снаружи были обиты просто окрашенными белой краской досками, но обиты так, чтобы вода с досок стекала наружу. Позади домов вокруг каждого земельного участка тянулись одинаковые, довольно высокие, сделанные плотно из деревянных дощечек заборы. Во дворах у всех русских были огороды и, зачастую, курятники с курами.

Когда мы перешли в свой дом, папа для нас выстроил хорошую кладовую и курятник, так что у меня потом было несколько своих кур, а во дворе свой огород, в котором росли помидоры и огурцы, а поливался он из шланга.

Так как у нас был большой заем в банке, то я старалась почти все заработанное отдавать, чтобы долг поскорее выплатить, а оставшихся денег у нас часто не хватало на пищу до другой получки, и я вынуждена была просить у мамы занять десять, пятнадцать или двадцать долларов, которые после получения своей зарплаты отдавала, а через некоторое время вновь просила занять. Об автомобиле мы тогда не могли даже и думать. Хорошо, что я могла сама шить и не должна была покупать постоянно одежду подраставшей Нате, но для шитья у меня оставалось так мало времени, что его никогда не хватало, чтобы что-нибудь сшить себе.

Дело в том, что к тому времени у нас уже была временная церковь, вначале в гараже моих родителей, а потом в выстроенном на земле общины школьном здании. За неимением регента и псаломщика, по необходимости, я должна была занимать их место, что так же отнимало у меня очень много времени. Хора, разумеется, вначале тоже никакого не было, и поэтому его надо было организовать, проводить спевки и готовить ноты церковных песнопений. Все это мне приходилось делать спешно, без всяких подготовок, поскольку времени на это у меня совсем не было. С работы домой я приходила пол седьмого, и если в тот вечер шла вечерня, то я шла прямо в церковь, а домой возвращалась уже после вечерни, а если должна была быть спевка, которые бывали у нас каждую неделю, то я забегала домой, быстро ела и шла на спевку к семи часам. По субботам утром шли занятия в русской школе, а потом я бежала в магазины с детской коляской за продуктами. Купив их, я должна была скорее растолкать продукты по шкафам и холодильнику, свежее мясо снять с костей, порезать и тоже спрятать, да к тому же еще и сварить пищу на несколько дней, так как часто мои вечера были заняты церковными делами. Все это делалось спешно, и я не успевала оглянуться, как надо было уже идти к вечерне. Делать уборку в доме мне приходилось заставлять Нату, и она ходила с пылесосом каждую субботу и собирала с ковров пыль.

Кое-как через несколько лет меня освободили от школы, но к тому времени Нате уж было около восьми лет, и мне хотелось, чтобы она имела какое-то понятие о музыкальной грамоте, гаммах, а главное, чтобы она почувствовала гаммовые звуки, их порядок и звуковое сочетание. Вместо того, чтобы заниматься только с ней, я решила набрать группу желавших учиться детей и учить их всех вместе бесплатно, как и в русской школе мне за занятия с учащимися никогда не платили. Эти занятия шли вечерами и тоже один раз в неделю, поэтому с такой занятостью домашние дела у меня постоянно накапливались, а добраться до них сил так и не хватало.

По разным обстоятельствам мой муж иногда работал, а иногда нет, но когда он был дома, Ната оставалась с ним, а если работал, мы должны были ее пристраивать к кому-нибудь из русских, чтобы после школы она уходила к ним, а потом мы ее забирали. Большей же частью за ней смотрела моя мама, и я ее в семь часов утра уводила в дом моих родителей, а вечером после работы по пути заходила за ней.

Дома мы говорили только по-русски, и поэтому Ната английского языка совсем не знала, а позже она мне рассказывала, что она тогда думала, что для того, чтобы она смогла говорить по-английски, у нее должен был вырасти второй язык. К счастью, второго языка не выросло, а когда она пошла в школу, то за несколько месяцев выучила английский язык. Она была очень смелым ребенком, и я не видела никаких слез от нежелания ходить в школу, где она не понимала ни слова. Еще в дошкольный период однажды я с ней сидела на скамейке около магазинов, а около нее присела австралийка, с которой, вдруг, Ната решила поговорить. Она начала болтать языком что попало, потому что думала, что зто и есть английский язык. Заметив что австралийка, наклонившись к ней, стала переспрашивать, я должна была прийти на выручку и, извинившись, сказала, что девочка по-английски не говорит.

В дошкольный период Ната устроила и еще одну интересную сцену. На одном из концертов нашей русской школы игралась пьеска, в которой собачка лаяла из-под стола, стоявшего на сцене. Вдруг во время акта на сцену появилась моя Ната и прошла под стол к собачке. Зал, поняв что случилось, грохнул от смеха, но Нате этот номер даром не прошел, позже ей хорошо попало от преподавателей.

Школьный концерт обыкновенно у нас был на Новый Год по старому стилю, когда в зале стояла наряженная елка, и в конце вечера приходил Дед Мороз с подарками для детей, и происходило это торжество летом.

Говоря о лете, иногда в воскресные жаркие дни, собравшись группой, на нескольких машинах мы выезжали на пляж с детьми, чтобы немножко покупаться и погреться на солнце и белом песке. Австралия вообще известна своими пляжами, отличающимися количеством и качеством песчаных насыпей, а также множеством акул. Несмотря на то, что на всех пляжах летом были расставлены наблюдательные пункты, однако бывали случаи и довольно часто, когда акулы проникали на пляжи и хватали людей за ноги, отсекая их.

Один раз Саша со своими детьми решил поехать на озеро и взял с собой меня с Натой, где мы, арендовав маленькую лодку, уселись все в нее и поплыли. Вначале все шло хорошо, и мы переплыли на другую сторону озера, где немножко повернули в сторону и поплыли дальше. Вдруг наша лодка остановилась, и мы стали вертеться на месте, но сдвинуться с места никак не могли. Наши малыши испугались и в слезы, да и не только они испугались, и я тоже, зная, что я не умею плавать, а тут предстояло беспокоиться не только о себе, но и о малышах. Человек, у которого мы арендовали лодку, заметив что с нами что-то случилось, быстро прыгнул в другую лодку и поплыл к нам. Он подогнал свою лодку боком к нашей и помог нам перебраться в нее. Как опасно было перебираться с одной качающейся лодки на другую, да еще с детьми! Нам, конечно, помогал перешагивать через борта лодок австралиец, но и он мог бы вместе с нами улететь в воду. Все прошло благополучно, и мы были рады возвратиться к берегу.

Так как снега у нас не было, то мы однажды зимой решили с детьми поехать в горы, чтобы показать им там выпадавший зимой снег. К сожалению, мы попали в такое время, когда в горах снега почти не было, и только небольшие полоски его пролегали здесь и там. Этого хватило, чтобы показать ребятишкам, что такое снег, а позабавиться просто было нечем. Тогда мы решили пройти по склонам гор и набрели на интересно составленные продолговатые, большие глыбы, которые в иных местах, стоя, наклонились друг на друга так, что человек мог пройти в отверстия между ними. При этом никто их так не ставил, они сами остались стоять после выветрившейся вокруг них мягкой породы. Таких глыб, стоявших в разных положениях, было много разбросано по склону, где мы тогда проходили.

Наши молодые семейные русские люди очень часто группами, с своими детьми выезжали за город жарить шашлыки или просто отдыхать. Иногда и мы с нашими детьми и друзьями тоже выезжали на устраивавшиеся шашлыки или в зоологические парки, где кенгуру бегали на свободе. А однажды во время такого отдыха за городом одна русская семья в кругу своих друзей, спохватившись, что нет их четырех или пятилетнего сына, начала его искать, но только мальчик, как провалился. Его так и не нашли.

Узнав о том, что за городом есть зоопарк, в котором животные ходили свободно, и куда можно было въезжать на автомобиле, мы решили туда поехать и посмотреть. В зоопарке находились львы, к которым мы смогли близко подъехать, конечно с закрытыми окнами, но делалось жутко, когда зверь начинал пристально смотреть на нас сквозь стекло машины. Казалось, что вот - вот он на нас бросится.

В океанариуме Брисбена мы увидели выученных дельфинов, китов и других морских животных, проделывавших всякие фокусы, а в очень большом аквариуме через стеклянную стену был виден настоящий морской мир со всевозможными рыбами, включая акулу.

В праздники, по старой традиции, русские в Данденонге любили приглашать к себе гостей и ходить в гости. Почти каждое воскресенье после церкви мы тоже бывали в гостях, даже Ната привыкла к такой жизни и по праздникам спрашивала: "А к кому мы сегодня идем?" На первый день Рождества и Пасхи дети ходили по домам русских славить Христа, за что получали деньги, или кто что даст, но среди русских традиции дарить друг другу подарки не было. Иногда и я с своими хористами ходила славить, когда мы собирали деньги на постройку зала церковной школы, в котором потом несколько лет находилась наша временная церковь.

Зашла речь о Пасхе и мне вспомнился один удивительный случай. Услышав от моей двоюродной сестры о том, что свяченое Пасхальное яйцо через год на Пасху делается вновь свежим, я решила испытать и положила освященное яйцо у икон. На Пасху следующего года, вспомнив про него, я его разбила и увидела, что оно совершенно высохло и сделалось каким-то коричнево-прозрачным, но не сгнившим. Про себя же я подумала, что яйцо оказалось несвежим, потому что я решила его испытать. До следующего года я оставила на угольнике еще одно свежее освященное пасхальное яйцо, а когда его через год разбила, то, к моему удивлению, я увидела совершенно белое, полное яйцо. Я его даже съела; оно не было испорченным и не имело никакого плохого запаха, однако вкус его отличался от свежего.

А один раз в поезде, когда я ехала на работу, я увидела поднявшееся солнце, часть которого углом от центра оказалась совершенно темной, то есть не видной. Я этому тогда очень удивилась и при этом видела и других людей, выглядывавших в окно, но объяснения этому на другой день газеты не дали. Так до сих пор я не знаю, что это было такое.