Документ взят из кэша поисковой машины. Адрес оригинального документа : http://www.journ.msu.ru/study/handouts/do/5y9s/scarlygina.doc Дата изменения: Thu Dec 16 13:46:57 2010 Дата индексирования: Mon Oct 1 22:26:25 2012 Кодировка: koi8-r Поисковые слова: молодые звезды

кафедра литературно-художественной критики и публицистики











Е.Ю.СКАРЛЫГИНА

Журналистика русской эмиграции: 1960-1980-е годы


(учебное пособие)























Москва 2010

Факультет журналистики
Московского
государственного университета

имени М.В.Ломоносова

Журналистика русского зарубежья второй половины ХХ века почти не
исследована. Автор данного учебного пособия на протяжении многих лет
занимается литературой и журналистикой «третьей волны» русской эмиграции.
Статьи, вошедшие в этот сборник, ранее были опубликованы в журналах
«Общественные науки и современность», «Вестник Московского университета.
Серия 10: Журналистика», а также в «Меди@альманахе» и «Медиаскопе».




















Введение: Структура периодики третьей русской эмиграции


В начале 1970-х годов, когда на Западе появились представители
«третьей волны» русской эмиграции, в Европе и США на протяжении уже
нескольких десятилетий издавались журналы «Грани», «Посев», «Новый Журнал»,
«Вестник РХД» (русского христианского движения), газеты «Новое русское
слово» (Нью-Йорк) и «Русская мысль» (Париж). Однако «третья волна», в
составе которой было много представителей научной и творческой
интеллигенции, сразу же приступила к созданию собственных периодических
изданий. Это объяснялось не только жаждой самореализации, желанием печатать
в бесцензурных условиях тексты, обреченные в СССР на запрет, но и
необходимостью самоопределения внутри русской диаспоры, сложившейся на
протяжении ХХ века.
Первым и наиболее представительным здесь стал литературный,
политический и религиозный ежеквартальник «Континент»[i], созданный в 1974
году в Париже по инициативе А.Солженицына. Этому влиятельному и
авторитетному изданию, редактором которого был писатель Владимир Максимов,
посвящена вторая глава нашего учебного пособия.
Следующим по значимости был «Синтаксис»2 - журнал небольшого формата
с подзаголовком «публицистика, критика, полемика». Он выходил с 1978 по
1995 год в Париже под редакцией писателя, литературного критика Андрея
Синявского (Терца) и его жены Марии Розановой. Всего было издано 37
номеров, журнал не имел строгой периодичности и представлял собой семейное
предприятие супругов Синявских. Более того, он даже печатался в их
собственной небольшой типографии, расположенной в частном доме в предместье
Парижа. Назван в память о первом наиболее значительном машинописном журнале
«Синтаксис», выходившем в 1959-60 годах в самиздате под редакцией
Александра Гинзбурга.

«Синтаксис» часто полемизировал с «Континентом», взгляды их
редакторов на современную общественную и литературную жизнь - как в СССР,
так и в эмиграции - существенно расходились. Это было противостояние
либерально-демократической и национально-почвеннической традиции в развитии
русской общественной мысли. Ожесточенная полемика между «Континентом» и
«Синтаксисом» (связанная, в том числе, с глубоким мировоззренческим
конфликтом между А.Синявским и А.Солженицыным, чью позицию поддерживал
«Континент») привела к расколу «третьей волны» эмиграции на два
непримиримых лагеря. Хотя в ?1 (1974) журнала «Континент» была опубликована
статья А.Синявского «Литературный процесс в России», в дальнейшем
А.Синявский и В.Максимов очень резко разошлись и находились в многолетней
ссоре. Лишь незадолго до смерти В.Максимова в 1995 году этим двум писателям
удалось примириться (оба резко отрицательно отнеслись к официальной позиции
властей во время обстрела Парламента в октябре 1993 года).

Большинство литературно-критических, публицистических статей в
«Синтаксисе» принадлежат А.Синявскому (А.Терцу) и М.Розановой. С журналом
сотрудничали Е.Эткинд, А.Есенин-Вольпин, И.Голомшток, П.Литвинов,
Т.Венцлова, Б.Хазанов, З.Зиник, Э.Лимонов. Преимущество отдавалось здесь не
реалистической, а гротескной, иронической прозе, фантастическим и
сюрреалистическим элементам в литературе, новаторским эстетическим поискам.
В журнале печатались рассказы, новеллы, критические очерки, философская и
эстетическая полемика. Вплоть до 1985 года в «Синтаксисе» сохранялась
рубрика «Прислано из России», под которой печатались материалы «самиздата»:
например, в ?12 (1984) была помещена статья известного философа
Г.Померанца, посвящённая памяти активного участника правозащитного движения
в СССР - генерала Петра Григоренко.

Журнал «Стрелец» (издавался с 1984 года как ежемесячник сначала в
Париже, затем в Нью-Йорке) - детище искусствоведа, коллекционера Александра
Глезера, эмигрировавшего из СССР в 1974 году. Журнал литературы, искусства
и общественно-политической мысли был полностью посвящён произведениям
авторов «третьей волны» эмиграции, при этом проза и поэзия обязательно
соседствовали с произведениями живописи, графики. На страницах «Стрельца»
много места уделялось публикациям или перепечатке забытых произведений
русской литературы и редких материалов 1920-40-х годов. Были помещены
подборки из советских газет, отражавших травлю Б.Пастернака в 1958 году и
А.Солженицына в 1974 году. Широко публиковались стихи авторов-эмигрантов из
США, СССР, Израиля, Франции, Германии. Большое место занимала литературная
критика, полемика с советскими изданиями. «Стрелец» был единственным
русским зарубежным изданием, в котором так много места уделялось
изобразительному искусству. Постоянно публиковалась информация о
художественных выставках, регулярно печатались статьи о художниках, которые
не вписывались в нормативы официального искусства (таких, как О.Рабин,
М.Шемякин, В.Комар, А.Меламид). В каждом номере журнала публиковались
интервью с писателями и художниками: В.Аксеновым, Ю.Милославским,
Ю.Кублановским, О.Целковым, А.Зиновьевым, Вик.Некрасовым и т.п. Журнал
можно назвать иллюстрированным, так как в нем помещались портреты или
фотопортреты авторов статей, а главное - репродукции картин (к сожалению,
черно-белые), о которых шла речь. Большинство авторов журнала «Стрелец»
принадлежат к поставангарду: поэты В.Бетаки, Ю.Кублановский, В.Кривулин,
Г.Сапгир, Д.Бобышев, Л.Лосев, А.Цветков, Е.Шварц; прозаики Юз Алешковский,
Ю.Мамлеев, Ю.Милославский, С.Юрьенен. Печатались произведения как
эмигрантов «третьей волны», так и тех, кто продолжал жить на родине. В
разделе «Литературный архив» помещались перепечатки произведений
А.Аверченко, А.Белого, Г.Газданова, З.Гиппиус, А.Мариенгофа, А.Платонова,
А.Ремизова, Ю.Терапиано, В.Ходасевича. До переезда в Россию в 1992 году
было издано более 80 номеров издания, однако вскоре журнал прекратил свое
существование.

В 1976 году А.Глезер, кроме того, основал и возглавил под Парижем
собственное издательство «Третья волна» (где и выходил журнал «Стрелец»).
Основной целью издателя было показать в единстве русскую литературу и
искусство, развивающиеся как в метрополии, так и в эмиграции. Издателя
всегда интересовала не только литературная, но и художественная жизнь
России. Уже в конце 1960-х А.Глезер увлечённо и целенаправленно собирал
картины неофициальных художников, был одним из организаторов знаменитой
«бульдозерной» выставки в Москве (1974), во время которой произведения
художников «второй», неофициальной культуры демонстративно уничтожались
властями. За двадцать лет существования издательство выпустило около 60
книг (среди них - произведения В.Максимова, В.Войновича, Г.Владимова), а
также 19 номеров альманаха литературы и искусства, который также назывался
«Третья волна». В издательстве «Третья волна» в 1983 году был опубликован
примечательный и важный сборник «Потаённый Платонов». Кроме того,
издательство выпустило две антологии: «Русские поэты на Западе» и «Русские
художники на Западе».
«Эхо»3 - еще одно весьма необычное издание «третьей волны» русской
эмиграции. Это именно литературный журнал, взявший на себя в конце 1970-х
годов обязательство публиковать по преимуществу литературу самиздата,
прежде всего ленинградского.
Не имея никаких дополнительных дотаций и сторонней материальной
поддержки, журнал просуществовал недолго, но оставил след в истории русской
литературной журналистики. Этому изданию также посвящена специальная глава
нашего учебного пособия.
«Время и мы» - литературный журнал «третьей волны» эмиграции,
выходил с 1975 года ежемесячно, а с 1980-го шесть раз в год. Сначала журнал
издавался в Тель-Авиве, с ?49(1980) по ?57 (1980) в выходных данных
значится «Нью-Йорк-Иерусалим - Париж», с ? 106 (1989) «Нью-Йорк».
Основатель, бессменный главный редактор в течение 27 лет и издатель -
Виктор Перельман. С 1980 года помощниками В.Перельмана были Д.Штурман в
Израиле и Е.Эткинд во Франции. С 1994 по 2002 год журнал издавался
совместными усилиями московской и нью-йоркской редакций, всего вышло 152
номера, после чего журнал прекратил свое существование. Журнал был открыт
самым разным партийным взглядам и идейным течениям. В нем печатались
А.Солженицын, А.Зиновьев, Л.Наврозов. Редактор поощрял острые
идеологические дискуссии. Открытием журнала в области прозы стал писатель
Фридрих Горенштейн. Роман А.Галича «Блошиный рынок» впервые появился в
журнале «Время и мы» еще при жизни автора. Здесь же Н.Коржавин опубликовал
«Поэму существования», В.Некрасов - «Персональное дело коммуниста Юфы»,
С.Довлатов - «Соло на ундервуде». Всего же, как утверждал В.Перельман, в
журнале были опубликованы тексты 2210 авторов. Литературное издание
содержало раздел «Вернисаж», где публиковались репродукции, фотографии
скульптур русских художников. Поскольку издание первоначально возникло в
Израиле, в нём немало внимания уделялось еврейским вопросам, но ими
тематика не ограничивалась. Большинство авторов прозаических и поэтических
текстов - эмигранты, но печатались в этом журнале и авторы, живущие в СССР
(чьи тексты распространялись в «самиздате»). Публицистика, социология,
философия, религия, литературная критика занимали на страницах «Время и мы»
равноправные позиции. Среди авторов, неоднократно публиковавшихся в
журнале, можно назвать поэтов Д.Бобышева, И.Бурихина, Н.Коржавина,
И.Лиснянскую, А.Хвостенко и прозаиков Ю.Алешковского, Б.Вахтина,
Ф.Горенштейна, С.Довлатова, З.Зиника, И.Ефимова, В.Некрасова, Ф.Розинера,
В.Рыбакова, Б.Хазанова. В ?100, 1988г. был опубликован каталог журнала,
включающий выпуски 1-100.
Журнал «Двадцать два» (22), выходящий и сегодня в Иерусалиме на
русском языке, возник в 1978 году как продолжение журнала «Сион» (1972-
1978), прекратившего свое существование на двадцать первом номере. Это
общественно-политический и литературный ежеквартальник, который изначально
был адресован еврейской интеллигенции, эмигрировавшей из СССР. До 1994 года
редактором журнала был Р.Нудельман, затем соредакторами стали А.Воронель и
М.Хейфец (эмигранты «третьей волны»). Основная цель издания - диалог
еврейской диаспоры и русского зарубежья, культурное взаимодействие
русскоязычной литературы с литературой на иврите. На страницах журнала
публикуются как художественная литература, так и публицистика, литературная
критика, материалы по истории. Нумерация выпусков сквозная, к 2008 году
вышло 147 номеров.
Журнал «Страна и мир» (1984-1992), который издавали в Мюнхене
К.Любарский и Б.Хазанов, отличался от других изданий «третьей волны»
эмиграции тем, что не печатал текущую эмигрантскую прозу и поэзию. В этом
ежемесячном общественно-политическом, экономическом и культурно-философском
журнале центральное место занимала публицистика, посвященная историческим,
политологическим и экономическим вопросам. Название журнала было внутренне
связано с работой А.Сахарова «О стране и о мире», целью редакции было
знакомство читателя с современной мировой гуманитарной мыслью. В журнале
были опубликованы неизвестные советскому читателю произведения Г.Бёлля,
В.Страда, М.Джиласа, О.Хаксли, А.Мердок, А.Кестлера, Ф.Мориака. С журналом
сотрудничали (под псевдонимами) публицисты и экономисты из СССР. В 1990
году основная часть тиража печаталась уже в СССР, с 1987 по 1992 год журнал
выходил один раз в два месяца объемом 160-190 страниц. Борис Хазанов
позднее вспоминал: «К началу 1980-х годов политический центр эмигрантской
прессы, по крайней мере, в Европе заметно сдвинулся вправо: журнал «Страна
и мир», заявивший о своей либерально-демократической и прозападной
ориентации, оказался в известном противостоянии тогдашнему
националистическому «истэблишменту» и был встречен в штыки. Он
конституировался как «общественно-политический, экономический и культурно-
философский, то есть не был, в отличие от большинства завоевавших
популярность русских зарубежных журналов, беллетристическим. Зато в нем
занимала значительное место эссеистика. Журнал уделил внимание и
экономическим темам, что было необычным для русской эмигрантской прессы. Он
отстранился, по крайней мере, на первых порах, от мелочно-амбициозной
полемики, так часто омрачавшей содружество изгнанников и развлекавшей
публику» 4.

«А-Я» - иллюстративное периодическое издание, которое позиционировало
себя как «журнал современного русского искусства». Нелегально готовился в
СССР и издавался в Париже с 1979 по 1986 год. Редакторы: Александр Сидоров
(под псевдонимом «Алексей Алексеев», Москва), Игорь Шелковский (Париж).
Распространением журнала в США занимался Александр Косолапов (Нью-Йорк).
Всего вышло 8 номеров. Первый номер имел тираж 7000 экз., в дальнейшем -
3000 экз. Использовалась цветная и черно-белая печать. Русский текст
сопровождался параллельным текстом на французском и английском языках.
Журнал позволил открыть всему миру имена тех художников, которые относились
к неофициальному, нонконформистскому искусству в СССР. Это Эрик Булатов и
Олег Васильев, Илья Кабаков, Дмитрий Пригов, Вагрич Бахчанян, Виталий Комар
и Александр Меламид и многие, многие другие. В 1986 году выпуск журнала был
прекращён в связи с радикальными политическими переменами в жизни страны. В
2004 году в Москве было выпущено репринтное издание всех номеров журнала.
«Беседа» - религиозно-философский журнал малого формата, объемом
около 250 страниц. Главный редактор - известный представитель «самиздата» в
СССР Татьяна Горичева, выпускавшая в Ленинграде совместно с поэтом
В.Кривулиным машинописный журнал «37». В 1979 году эмигрировала. Журнал
«Беседа» издавался в Париже при участии Б.Гройса (Кёльн), имел выходные
данные Ленинград-Париж. Вышло 11 номеров (1983-1993). Поддерживался
швейцарской религиозной организацией «Вера во втором мире», которая
заботилась о жизни церкви в восточно-европейских странах. Имел литературно-
богословский раздел, публиковал статьи по вопросам религиозной жизни и
интервью с ведущими западноевропейскими богословами. Среди авторов -
О.Клеман, Б.Гройс, Ж.Батай, Е.Шварц, Ю.Мамлеев, В.Лосская, И.Бурихин,
В.Аксючиц, А.Жолковский и другие.
«Мария» - журнал российского независимого женского религиозного клуба
«Мария», созданного в Ленинграде русским феминистским движением.
Первоначально выходил в самиздате машинописным способом. После того, как
большинство сотрудниц оказались на Западе, стал издаваться во Франкфурте-на-
Майне. Вышло шесть номеров (май 1980 - март 1982). Сотрудницы и соредакторы
- Татьяна Горичева, Анна Малаховская, поэтесса Юлия Вознесенская. Имел
литературный и религиозный разделы, раздел дискуссий. Содержание не
сводилось к феминистской проблематике.
Среди периодических изданий русской диаспоры в США непременно
следует назвать газету «Новый американец», первый номер которой вышел
8.02.1980 в Нью-Йорке. Инициатива её создания принадлежала Сергею
Довлатову, который стал главным редактором, начиная с ? 13. Газета
просуществовала два года, адресована была именно «третьей волне» эмиграции
и имела остро полемическую направленность по отношению к «Новому русскому
слову» (старейшей газете русской диаспоры) и её знаменитому редактору -
Андрею Седых. В библиотеках России не существует, к сожалению, не только
полного комплекта, но даже отдельных номеров этого издания. Статьи,
написанные Сергеем Довлатовым для «Нового американца», собраны в книге:
Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. - М.: Махаон, 2006.
Появление в 1970-е годы на Западе большой группы эмигрантов из
СССР, среди которых значительную часть составляли литераторы и журналисты,
не могло не сказаться и на деятельности старейшей русской газеты в Европе -
«Русская мысль»5 (издается с 1947 года в Париже). В 1970-80-е годы эта
газета по сути превратилась в издание третьей «волны» эмиграции, и многие
представители «третьих» стали штатными и внештатными сотрудниками издания.
«Русской мысли» также посвящена специальная глава данного учебного пособия.
Среди нерегулярных изданий следует назвать, кроме того, журналы
«Мулета» и «Ковчег», а также альманах «Аполлон-77»6. Все они были связаны с
традицией русского авангарда, при этом «Мулета» имел выраженный скандально-
эпатажный характер. С точки зрения истории искусства наибольшую ценность
представляет альманах «Аполлон-77», который переиздан в постсоветской
России.
Альманах был задуман в конце 1975 года художником Михаилом Шемякиным,
который хотел издать тексты многих неизданных петербургских поэтов,
прозаиков, художников.
Как подчеркивал Вас.Бетаки, название было взято не столько как
продолжение традиции, сколько в полемических целях: если классический
Аполлон - это прежде всего гармоничность и красота, то Аполлон Шемякина -
человек с завязанным ртом, да ещё и с содранной кожей. Таков, по
представлению художника, символ искусства советской эпохи.
Альманах открывался приветствием Владимира Максимова - создателя и
редактора журнала «Континент». Рядом с ним помещалось приветствие альманаху
от писателя, тоже шестидесятника, но уже «авангардиста» Владимира
Марамзина.
Открывался альманах материалами о художнике Павле Филонове и его
собственными сочинениями, затем следовали публикации поэтов «ОБЭРИУ»:
А.Введенского, Д.Хармса и К.Вагинова. Далее - стихи поэтов группы
«Конкрет», среди которых поэт Генрих Сапгир, а также Вагрич Бахчанян
(художник, автор прозаических абсурдистских и шуточных текстов). Затем
помещались десять стихотворений Э.Лимонова, стихи Всеволода Некрасова,
Владислава Лёна, Евгения Кропивницкого (группа «Лионозово»), а также стихи
Игоря Бурихина с предисловием В.Марамзина.
Кроме того, в «Аполлоне» были опубликованы 26 стихотворений интересного и
значительного поэта ленинградского самиздата - Роальда Мандельштама.
Печататались также абсурдистские стихи Анри Волохонского и Леонида
Аронзона; стихи Виктора Кривулина и Олега Охапкина; Константина
Кузьминского и Алексея Цветкова; шуточные и сатирические стихи
В.Гаврильчика из так и не вышедшего сборника «Бляха муха - изделие духа»;
стихи Владмимира Уфлянда и Виктора Ширали.
Далее - снова абсурдисты: Владимир Эрль, Алексей Хвостенко, Аркадий
Драгомощенко. Интересны публикации ранее не печатавшихся «кафельных
пейзажей» Михаила Кузмина (из архива профессора Джона Малмстада).
Раздел прозы представлен именами Владимира Марамзина, Павла
Радзиевского, Юрия Мамлеева (с иллюстрациями Михаила Шемякина), Аркадия
Ровнера и Евгения Герфа.
Раздел живописи - наиболее богатый и представительный в этом
альманахе: А.Тышлер, Илья Кабаков, О.Рабин, иллюстрации М.Шемякина к книге
Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Завершается этот огромный том (размер А:
40х25см, 400 страниц на мелованной бумаге) фотографией «Русского музея в
Изгнании», организованного А.Глезером при помощи всех русских художников-
эмигрантов».
Разумеется, представители «третьей волны» эмиграции печатались и в
других изданиях русской диаспоры, которые возникли еще в 1940-50-е годы: в
«Новом журнале», «Гранях», «Посеве», журналах «Вече» и «Голос зарубежья», в
«Вестнике РХД». Но важно подчеркнуть, что Третья эмиграция сумела основать
за рубежом значительное количество новых периодических изданий и создать
собственное медийное пространство.

Примечания:

-----------------------
1. См. подробнее об этом журнале: Скарлыгина Е.Ю. Русский «толстый» журнал
в эмиграции: «Континент» В.Максимова // Вестник МГУ.Серия 10: Журналистика.
2004, ? 4. С.89-98; Скарлыгина Е.Ю. Неисследованный континент (о журнале
«Континент» В.Максимова) // Общественные науки и современность. 2007, ? 6.
С.162-171.
2. См.: Архангельский А. Прогулки в свободу и обратно (о журнале
«Синтаксис») // Toronto Slavic Quarterly. University of Toronto. ? 15.
http://www.utoronto.ca/tsq/15/arhangelsky15.shtml
3. См. статью об этом издании: Скарлыгина Е.Ю. Литературный журнал в
эмиграции: парижское «Эхо» // Вестник МГУ. Серия 10. Журналистика. 2004,
?6. С.16-25.
4. Хазанов Б. «За тех, кто далеко...» // Знамя. 1998, ?3. С.165.
5. См.: Скарлыгина Е.Ю. «Русская мысль» и третья русская эмиграция //
Вестник МГУ. Серия 10. Журналистика. 2008, ?1. С.121-129.
6. Подробнее об этом альманахе см.: Бетаки Вас. «Аполлон-77» // Звезда,
1992. С.206-207.


















Глава I. Третья русская эмиграция в контексте отечественной культуры 1960-
80-х годов и культуры русского зарубежья

На фоне огромного числа монографий и статей, посвященных культуре
русского зарубежья, бросается в глаза преобладание работ, в которых
исследуется первая, послереволюционная волна русской эмиграции. Так
сложилось исторически - и тому есть объективные причины, связанные с
поистине великим вкладом литераторов, философов, историков и деятелей
искусства послереволюционной эмиграции в сокровищницу национальной
культуры. Что же касается «третьей волны», то она по-прежнему занимает в
исследованиях абсолютно маргинальное положение, а в совокупности, как
целостное явление, до сих пор мало изучена. Достаточно сказать, что не
существует ни одной обобщающей монографии на эту тему 1, что в девяти
выпусках альманаха «Диаспора» отсутствуют публикации, связанные с «третьей
волной», что энциклопедический справочник «Литературное зарубежье России»,
подготовленный в ИНИОН РАН и изданный в 2006 году, полностью игнорирует
третью русскую эмиграцию.
Вспомним, как много писала российская пресса в конце 1980-х годов
об эмигрантах «третьей волны», как часто брали у них интервью, приглашали
на читательские встречи, какими огромными тиражами издавались их
произведения. В начале 1990-х сложилась весьма парадоксальная ситуация:
отъезд в эмиграцию стал изображаться в нашей печати как особая доблесть, а
эмигранты подавались как фигуры более значимые для русской культуры, чем
те, кто оставался на родине (и даже лучшие из них - такие, как В. Астафьев,
В. Шукшин, А. Битов, Б.Окуджава, Ю. Трифонов, Ф.Искандер).
В так называемые «нулевые» годы об эмигрантах «третьей волны»
практически не пишут и не говорят; широкий интерес к ним угас, и рассуждать
имеет смысл лишь об известности отдельных фигур. Скажем, Вас.Аксенов, И.
Бродский и С. Довлатов обрели после смерти статус классиков, о них уже
написаны диссертации и монографии. Что же касается произведений Вик.
Некрасова, А. Галича, Н.Коржавина, А.Синявского, Г.Владимова, Юза
Алешковского, Саши Соколова, В.Войновича, то они по праву осознаются как
неотъемлемая часть русской литературы ХХ века, которая по чисто
идеологическим причинам находилась два десятилетия под запретом, а теперь
полностью вернулась к отечественному читателю. Русской культуре,
вытесненной в 1970-80-е годы в подполье и на Запад, «запасная площадка»
эмиграции больше не нужна. Однако не стоит забывать, что роль такой
запасной площадки была весьма значительна, а порой и спасительна.
В известной речи «Миссия русской эмиграции», произнесенной в Париже 16
февраля 1924 года, И. Бунин говорил: «Мы так или иначе не приняли жизни,
воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в
той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее
сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли
на чужбину. <. > Сотни тысяч из нашей среды восстали вполне сознательно и
действенно против врага, ныне столицу свою имеющего в России, но
притязающего на мировое владычество, сотни тысяч противоборствовали ему
всячески, в полную меру своих сил.<...>Поистине действуем мы от имени
России подъяремной, страждущей, но все же не до конца покоренной»2 .
Полвека спустя позиция Бунина оказалась мировоззренчески очень близка
представителям старшего поколения третьей эмиграции: их целью стало
разоблачение коммунистической идеологии, все та же убежденная и настойчивая
борьба с мировой экспансией коммунизма. У многих из них был собственный,
биографический опыт политических репрессий со стороны КГБ: А.Синявский
отсидел 7 лет в лагере; А.Солженицын (который открещивался от третьей
эмиграции, но исторически ей принадлежал) также прошел тюрьму и лагерь, был
насильственно выслан с родины. А.Галича, В.Максимова, В.Некрасова,
А.Зиновьева, В.Войновича, Г.Владимова власти изощренно травили и откровенно
«выдавливали» из страны. «Третью волну» эмиграции неслучайно называют еще и
«диссидентской». Имена В.Буковского, А.Амальрика, А.Гинзбурга, Э.Кузнецова,
В.Чалидзе, П.Литвинова и многих других правозащитников не менее важны в
общем контексте третьей эмиграции, чем собственно писательские или
поэтические, да и большинство диссидентов считали себя литераторами 3.
Сегодня эмиграция «третьей волны» почти не осознается как некое целое,
как человеческое и творческое сообщество. Между тем в середине 1970-х,
когда А.Солженицын и В.Максимов, А.Синявский и Вик.Некрасов, А.Галич и
Н.Коржавин вместе участвовали в создании первых номеров журнала
«Континент», это чувство единства, ощущение общей судьбы, безусловно,
существовало. Осенью 1974 года В.Максимов подчеркивал в одном из личных
писем: «Что же касается нашего журнала, то нам не до авантюр. Вокруг него
собрались серьезные люди с серьезными намерениями и столь же серьезными
именами. Для нас это дело жизни, а не попытка самоутвердиться. У членов
нашей редколлегии достаточно почетный возраст и широкая мировая известность
(от Солженицына и Сахарова до Ионеско и Силоне), чтобы отдавать себе отчет,
под чем они подписываются»4 . Год спустя редактор «Континента» писал Роману
Гулю от имени сплоченного «мы»: «Поймите же наконец, многоуважаемый Роман
Борисович. Наш журнал спокойно будет существовать самостоятельно, что бы о
нем ни говорили в нынешней эмигрантской среде. Повторяю, у нас достаточно
для этого авторитета внутри России (беззаветность Сахарова и шесть с
половиной лет каторжных лагерей Синявского чего-нибудь да стоят!), а также
профессиональной репутации (большинство из нас имеет серьезного и
стабильного читателя, как на родине, так и за рубежом). Мы делаем журнал в
основном не для эмиграции, а для России и Восточной Европы и уже получаем
огромное число откликов оттуда» 5 .
Значимость идеологической составляющей в среде всех волн русской
эмиграции представляется совершенно естественной: культурное противостояние
советскому режиму было тесно связано с политическим. К идеологическим
распрям интеллигенции дореволюционной России (которые продолжились в среде
эмигрантов «первой волны») добавился идейный раскол интеллигенции
послесталинского, «оттепельного» СССР. Те, кто в СССР совместно и убежденно
боролись против коммунистической власти, в эмиграции зачастую оказывались
по разные стороны баррикад. Ни о каком единстве «третьей волны», особенно в
её политическом изводе, не могло быть и речи. И это тем более поразительно,
что необходимость борьбы за освобождение России от тоталитарного
коммунистического режима признавали в равной мере все: от А.Солженицына и
В.Максимова - до В.Чалидзе, П.Литвинова, Б.Шрагина и К.Любарского.
Принято говорить даже об излишней политизированности третьей русской
эмиграции, создававшей по преимуществу социально направленные тексты.
Весьма показательно, что в докторской диссертации Н.Хрусталевой «Психология
эмиграции» среди основных характеристик представителей «третьей волны» под
номером один значится: «Идеологизация жизненных целей и политизированность
ценностных ориентаций эмигрантов»6. Действительно, старшее поколение
(В.Максимов, А.Галич, Вик.Некрасов, Н.Коржавин, А.Зиновьев, В.Войнович) во
главу угла ставило общественную значимость текста, его идейную
составляющую. Однако младшие - Саша Соколов, А.Хвостенко, А.Волохонский,
А.Цветков, И.Бурихин, Э.Лимонов (как поэт), Дм. Савицкий, Ю.Милославский
были заняты по преимуществу вопросами формы, стиля и языка. В эстетическом
плане «шестидесятники» - и более младшие, особенно те, кто вырос в среде
неофициальной культуры (от московских «смогистов» до ленинградского
«андеграунда»), отошли друг от друга довольно далеко. Младшие ставили перед
собой по преимуществу эстетические, творческие задачи и уезжали в
эмиграцию, главным образом, для того, чтобы обрести читательскую аудиторию,
иметь возможность печататься. Это было уже не изгнание, а собственный
выбор.
Касаясь вопроса о политизации, пагубной для настоящей литературы,
Василий Аксенов подчеркивал на одном из эмигрантских форумов: «Увы,
диссидентщина - это не литература. Политическое диссидентство - это еще не
критерий художественности. <...> Говоря о литературе соцреализма как о
литературе графоманов, мы все-таки должны и вокруг себя оглянуться: как бы
не возникло нечто противоположное, но похожее. Советская литература рождает
антисоветскую литературу, которая иной раз выглядит, как ее зеркальное
отражение. Я бы сказал, что истинная единая русская литература - это и не
советская, и не антисоветская, но внесоветская литература» 7.
Разумеется, абсолютного поколенческого единства не было и среди
«шестидесятников», однако нельзя не заметить, что даже ирония и гротеск в
произведениях Вас.Аксенова, А.Синявского, В.Войновича и Юза Алешковского
несли разоблачительное начало по отношению к советскому штампу и
коммунистической догме. Младшее же поколение (прежде всего поэты) в составе
третьей эмиграции уже получило на родине прививку «второй», неофициальной
культуры и было в эстетическом плане более свободным. Сравним, к примеру,
граждански окрашенную лирику Александра Галича, Наума Коржавина,
религиозные мотивы Ю.Кублановского, Дм.Бобышева - и авангардную, игровую,
экспериментальную поэзию И.Бурихина, А.Волохонского, Е.Мнацакановой,
А.Хвостенко. Перед нами совершенно разные поэтические традиции, иная работа
с рифмой и с ритмом, со словарем.
Известны и не раз описаны примеры вражды, взаимной
подозрительности между представителями первой (послереволюционной) и второй
(послевоенной) эмиграций. С появлением на Западе «третьей волны»
межпоколенческий раскол в среде русской эмиграции (как в Европе, так и в
США) только усилился. Достаточно вспомнить об ожесточенных конфликтах между
С.Довлатовым - и Андреем Седых, между Э.Лимоновым - и «Новым русским
словом» (опять-таки в лице главного редактора издания), а также о чисто
эстетическом, вкусовом неприятии В.Максимовым прозы Саши Соколова, его
нежелании печатать в «Континенте» тексты Э.Лимонова.
Эмигрантов «третьей волны» русская диаспора изначально встретила
настороженно и почти враждебно: слишком велики были ментальные и
поколенческие различия, слишком чужими казались вчерашние «советские».
Отталкиваясь от тоталитарной идеологии и эстетики, проклиная их и ненавидя,
третья эмиграция неизбежно несла в себе родовые черты советской
ментальности, воспроизводила особенности советского культурного кода.
Представителям «третьей волны» приходилось выслушивать от западной
общественности, от деятелей НТС в составе послевоенной эмиграции, что они
скрытые агенты КГБ, «агенты влияния» Кремля, или, напротив, агенты ЦРУ,
желающие разрушения и гибели России. Между собой вчерашние друзья и
коллеги, считавшиеся в СССР единомышленниками, в эмиграции также начинали с
ожесточением выяснять, кто из них тайный или явный агент госбезопасности.
Е. Эткинд и В. Максимов на протяжении многих лет взаимно подозревали друг
друга; в «Русской мысли» и «Континенте» не раз появлялись высказывания о
сотрудничестве с КГБ Андрея Синявского и его супруги Марии Розановой (шлейф
этих ложных обвинений потянулся затем уже в перестроечную и
постперестроечную Россию). В целом атмосфера взаимной подозрительности,
поиски врага были весьма характерны как для политической, так и для
творческой среды третьей эмиграции. Со стороны русской диаспоры в целом
уделом представителей «третьей волны» нередко становилась изоляция.
Наиболее доверительные, тесные контакты с представителями «белой» и
послевоенной эмиграции сложились у Александра Солженицына (и в связи с
публикацией книги «Архипелаг ГУЛАГ», и на фоне призывов писателя собрать и
сохранить документальные свидетельства старых эмигрантов). Владимир
Максимов (не без влияния А. Солженицына) также настойчиво стремился к
объединению всех трех «волн» русской эмиграции: например, пропагандировал
деятельность благотворительного «Толстовского фонда» и материально
поддерживал его; состоял в переписке с Романом Гулем и Андреем Седых,
дружил с Леонидом Ржевским; печатал на страницах «Континента» произведения
И.Елагина и В.Перелешина, Ю.Иваска и И.Чиннова.
Представители всех поколений русской литературной эмиграции, начиная
с В.Ходасевича и Г.Иванова, жаловались на крайне «разреженную» среду
читателей, на отсутствие профессиональной литературной критики, а также
сталкивались с проблемами иной ментальности, испытывали финансовые
трудности. В связи с «третьей волной» любопытно и уместно привести
высказывание Виктора Перельмана, редактора журнала «Время и мы». В статье
«О теле и духе, или о нашей эмиграции» он писал: «Вся история журнала
«Время и мы» или, скажем, литературные судьбы таких блестящих писателей,
как Саша Соколов, Борис Хазанов, Фридрих Горенштейн, - есть, в сущности,
повторение судеб лучших писателей первой эмиграции и еще одно подтверждение
трагической судьбы, которую снова переживает русская литература в
изгнании»8.
Выполнение важной и осознанной миссии сочеталось внутри каждого
поколения русской эмиграции с нешуточной враждой и групповой борьбой.
Применительно к «третьей волне» это был, с одной стороны, непримиримый
конфликт между «Континентом» и «Синтаксисом», а с другой - между
А.Солженицыным и лево-либеральным крылом диссидентского движения. Столь же
острым был и многолетний, тяжелый конфликт между А. Синявским и А.
Солженицыным, влиявший на всё русское эмигрантское сообщество.
Касаясь драмы отъезда, расставания с отечеством, важно подчеркнуть,
что большинство эмигрантов «третьей волны» прежде никогда не были за
рубежом (или смогли побывать только в социалистических странах); что в
Германию, Францию, США и т.п. они отправлялись навсегда, теряя гражданство
и лишаясь возможности когда-либо увидеться с близкими. В этом отношении
разрыв с родиной был для них даже более экстремальным, чем для первой,
послереволюционной эмиграции (у той хотя бы была надежда, что режим
большевиков скоро рухнет). В материальном отношении эмигранты «третьей
волны» были к пересадке на чужую почву совершенно не подготовлены, не имели
в советской России никакого «состояния», движимого или недвижимого
имущества, которое могло бы помочь им в первое время после пересечения
границы. Так же, как послереволюционным и послевоенным эмигрантам, многим
из них пришлось расстаться с профессией, биться за выживание, а нередко и
смириться с положением маргиналов.
И все-таки эмиграция «третьей волны» как политическое и культурное
явление состоялась. Ее представителям удалось немало сделать в литературе и
искусстве, в развитии общественной мысли. С середины 1970-х по начало 1980-
х третья эмиграция набиралась опыта, сил, авторитета, создавала свои
издательства и органы печати, утверждалась на университетских кафедрах. О
ней все больше писали и говорили, с ней уже нельзя было не считаться. В
конце 1970-х и в 1980-е годы газета «Русская мысль» под руководством
И.Иловайской широко освещала проблемы третьей эмиграции, писала о
диссидентском движении в СССР, по сути превратившись в рупор «третьей
волны» эмиграции10 (хотя, конечно, регулярно публиковались и материалы о
жизни русской диаспоры в целом, вне зависимости от поколений).
Звездным часом третьей эмиграции можно считать присуждение Иосифу Бродскому
Нобелевской премии по литературе (как в свое время нобелевское лауреатство
И. Бунина было чрезвычайно значимым для статуса первой эмиграции).
Важнейшей трибуной «третьей волны» эмиграции стал ежеквартальный
журнал «Континент», созданный при участии А.Солженицына и выходивший с 1974
по 1992 год в Париже. Это был журнал, адресованный изначально не столько
эмиграции, сколько читателям в СССР и угнетенным народам Восточной Европы.
Характерной чертой издания была постоянная вовлечённость в проблемы
советской неподцензурной культуры, в судьбы таких писателей, как Варлам
Шаламов и Юрий Домбровский, Владимир Корнилов и Лидия Чуковская. В первых
же номерах «Континента» были опубликованы повести В.Корнилова «Без рук, без
ног» и В.Марамзина «История женитьбы Ивана Петровича». Начиная с четвертого
номера, журнал приступил к публикации глав из романа В.Гроссмана «Жизнь и
судьба» - произведения, обречённого в СССР на вечный цензурный запрет и
уничтожение.
С момента своего создания журнал приступил к публикации
художественных произведений, публицистики, исторических и философских
статей, поступавших из СССР и стран Восточной Европы по каналам самиздата.
Нередко литераторы, чье творчество подвергалось цензурным запретам в СССР
(такие, как Ф.Горенштейн, Г.Владимов, В.Войнович, В.Аксёнов), сначала
появлялись на страницах «Континента» именно как представители неофициальной
русской культуры, гонимые на родине; а затем, после вынужденной или
добровольной эмиграции, становились постоянными авторами и искренними
друзьями журнала. Имена Василия Аксёнова и Фазиля Искандера, к примеру,
впервые можно обнаружить на страницах «Континента» в 1979 году. Сначала
редколлегия предоставила писателям трибуну под рубрикой «Авторы «Метрополя»
в «Континенте», подробно сообщив во вступительной заметке об истории
цензурного запрета текстов, составивших опальный альманах; затем, в ?? 22-
23, была опубликована повесть Ф.Искандера «Кролики и удавы», которая в
Советском Союзе появилась только в период перестройки. В дальнейшем на
страницах «Континента» увидели свет повесть В.Аксёнова «Свияжск» и главы из
романа «Скажи изюм». Из неподцензурных изданий «Континент» представлял на
своих страницах альманах «Московское время» (среди его авторов и участников
- Сергей Гандлевский и Александр Сопровский), а также поэзию Виктора
Кривулина и ленинградские неофициальные издания - такие, как журнал «37».
Тем не менее, младшее поколение, склонное к формальному
эксперименту и эстетическому поиску, мечтало о самостоятельном, независимом
от «Континента» издании. Отчасти эта мечта воплотилась в журнале
В.Марамзина и А. Хвостенко «Эхо», публиковавшем, по преимуществу, авторов
ленинградского самиздата и почти полностью свободном от политики9. Большое
число рукописей для «Эха», издававшегося в Париже в конце 1970-х - середине
1980-х, переправил по тайным каналам из СССР Давид Дар (журналист и
прозаик, одна из крупных фигур ленинградского самиздата).
Подчеркнем еще раз: если «первая волна» стремилась по преимуществу
продолжить на Западе развитие русской литературы классического,
дореволюционного образца (будь то «золотой» или «серебряный» век нашей
культуры), то с третьей эмиграцией часть советской (хотя и антисоветской по
своему пафосу) литературы переместилась на Запад. Точнее назвать ее, как
это делает М.Чудакова, «русской отечественной литературой советского
времени»11, в развитии которой наряду с «печатным литературным процессом»
год от года нарастал «корпус непечатного» 12 . Принципиально важно, что в
1970-80-е годы на Запад выехали многие представители неофициальной, так
называемой «второй культуры», которые никогда даже не предполагали
публиковаться в СССР и не имели ничего общего с советской эстетикой. Им
были близки авангардные традиции русской культуры, поэзия В.Хлебникова и
обэриутов, новейшие постмодернистские тенденции в западноевропейской
литературе и эстетике. Среди таких авторов можно назвать В.Марамзина и А.
Хвостенко, А.Волохонского, И.Бокштейна, Е.Мнацаканову, Н. Бокова, Сашу
Соколова.

Когда в конце 1980-х прежде запрещенные тексты (созданные как на
родине, так и в эмиграции) на волне «публикаторского бума» пришли к
читателю, почти сразу обнаружилось, что объединить разные потоки русской
культуры, воспринять их в целостности очень и очень трудно. В этой ситуации
стало окончательно ясно, что культурная парадигма, в которой выросли и
сформировались литераторы «третьей волны», эстетические критерии созданной
ими прозы и поэзии изначально наиболее близки именно неподцензурной русской
культуре, развивавшейся в 1960-80-е годы в формах самиздата и тамиздата.
Рассуждать о единстве всей русской литературы ХХ века как о неопровержимом
и свершившемся факте нам кажется по меньшей мере странным и методологически
неверным. Соединить И. Шмелева, И. Бунина и В. Ходасевича с Ф. Гладковым,
C. Бабаевским и Е. Исаевым, то есть с советским официозом, создававшимся на
протяжении всех семи десятилетий, не удастся никогда.
Невозможно отрицать, что отечественная литература советского периода
вплоть до конца 1980-х годов также находилась в расколе, была невероятно
многослойной. Даже если рассматривать всю русскую словесность после
1917года (и в метрополии, и в эмиграции) как целостное явление, необходимо
учитывать и соотносить развитие нескольких параллельных литературных
процессов: русского зарубежья, официальной (легальной) советской и
неподцензурной («потаенной») русской литературы. Все три (именно три, а не
две, как принято считать) ветви представляли собой отдельные,
самостоятельные грани русской художественной культуры ХХ века.

ПРИМЕЧАНИЯ
1. Можно назвать лишь несколько учебных пособий: Зубарева Е.Ю. Проза
русского зарубежья (1970-1980-е годы). В помощь преподавателям,
старшеклассникам и абитуриентам. М.: Изд-во МГУ, 2000; Ланин Б.А. Проза
русской эмиграции (третья волна): пособие для преподавателей лит., - М.:
Новая шк., 1997; Литература русского зарубежья (1920-1990): учеб. пособие /
Под общ. ред. А.И.Смирновой. - М.:Флинта: Наука, 2006; Тихомирова Е.В.
Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна. М.: Народный
учитель, 2000.
2. Бунин И. Миссия русской эмиграции // Русская идея: В кругу писателей и
мыслителей русского зарубежья: В 2 т. М.: Искусство, 1994. Т. 1. С.202-203,
204.
3. См.: Писатели-диссиденты: [Материалы к биобиблиографическому словарю] //
Новое лит. обозрение. 2004. ? 66. - С. 386 - 416; ? 67. - С. 418 - 436; ?
68. - С.382 -- 401.
4. Из архива журнала «Континент». Публикация, вступительная заметка и
комментарии Е.Скарлыгиной // Континент. ? 129 (3, 2006). С. 285.
5. Континент культуры. Из архива журнала «Континент». Вступительная
заметка, публикация и комментарии Е.Скарлыгиной // Вопр. литературы. 2007.
? 2. С.322.
6. Хрусталева Н.С. Психология эмиграции: Соц.-психол. и личност. проблемы:
диссертация . доктора психологических наук: 19.00.05. - СПб. 1996. С.96.
7. Третья волна. The third wave / Третья волна: русская литература в
эмиграции. Материалы конференции в ун-те Южной Калифорнии, состоявшейся 14-
16 мая 1981 года /Ann Arbor, 1984. С.33.
8. Перельман В. О теле и духе, или о нашей эмиграции // Время и мы. Нью-
Йорк-Иерусалим. 1985. ? 84. С.120.
9. См.: Скарлыгина Е. Литературный журнал в эмиграции: Парижское «Эхо» //
Вестник МГУ. Серия 10: Журналистика. 2004, ? 6. С.16-25.
10. См. подробнее об этом: Скарлыгина Е.Ю. Газета «Русская мысль» и третья
русская эмиграция // Вестник МГУ. Серия 10: Журналистика. 2008. ?1. С. 121-
129.
11. Чудакова М. Русская литература ХХ века: проблема границ предмета
изучения // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia VI. Проблемы границы
в культуре. - Тарту, 1998. С.197.
12. Там же. С.205.





Глава 2. Русская эмиграция ХХ века и традиция русского «толстого»
литературно-художественного журнала

Если литература Русского зарубежья достаточно хорошо исследована за
последние пятнадцать-двадцать лет (монографии, статьи, энциклопедии по этой
тематике исчисляются уже многими сотнями), то эмигрантская журналистика ХХ
века до сих пор во многом остается сферой непознанного. Достаточно сказать,
что нет не только обобщающей монографии по данной проблематике, но и
научных работ, диссертаций, посвященных важнейшим изданиям русского
зарубежья: «Новому журналу», журналам «Вестник РХД», «Грани», «Синтаксис»,
газетам «Русская мысль» и «Новое русское слово». Лишь в последние годы
появились две диссертации и одна монография, в которых рассматривается
эстетическое наследие журнала «Современные записки» - сокровищницы русской
культуры (издавался с 1920 по 1940 год в Париже, всего вышло 70 номеров)»1.
Кроме того, в настоящее время осуществляется международный научный проект
по публикации материалов редакционного архива «Современных записок» 2.
Известное учебное пособие Г.Жиркова 3, посвященное печати русского
зарубежья, касается только исторического отрезка с 1920 по 1940 год.
Послевоенный период (тем более издания «третьей волны» русской эмиграции,
выходившие в 1970-1980-е годы), практически не исследован. В меру сил автор
данного учебного пособия пытается восполнить этот пробел, занимаясь на
протяжении последних лет изучением ведущего издания третьей эмиграции -
журнала «Континент» В.Максимова.
Эмигрировав в 1974 году, Владимир Максимов сразу же приступил к
созданию «толстого» литературно-художественного журнала. Можно смело
утверждать, что сама модель такого издания была чрезвычайно востребована
русской диаспорой на протяжении всего ХХ века, была как воздух необходима
для саморефлексии и самоидентификации русской интеллигенции в странах
рассеяния. «Толстый» литературно-художественный журнал - это, как говорили
в ХIХ веке, журнал «энциклопедический», предполагающий обязательное
присутствие и равноценность разделов прозы, поэзии, публицистики и
литературной критики. Именно к такому типу изданий и принадлежал журнал
«Континент».
Напомним, что «Континент» издавался с 1974 года в Париже и
задумывался еще в Москве как неподцензурное русское издание за рубежом. Его
редактором вплоть до 1993 года был Владимир Максимов - известный русский
писатель, эмигрировавший под давлением властей в 1974 году во Францию. К
концу этого года, помимо высланного с родины А.Солженицына и уже названного
В.Максимова, в эмиграции находились Наум Коржавин и Виктор Некрасов, Андрей
Синявский и Иосиф Бродский, Александр Галич и Ефим Эткинд. В редколлегию
издания с первого же номера вошли И.Бродский, А.Синявский и А.Галич, а
Виктор Некрасов стал заместителем главного редактора. Спустя год Андрей
Синявский по собственной воле и выбору покинул редакцию, а к постоянным
сотрудникам издания присоединилась Наталья Горбаневская. Cначала она стала
ответственным секретарем, а затем и заместителем главного редактора издания
(сменив на этом посту Вик.Некрасова) 4.
Название журнала предложил Александр Солженицын, имея в виду весь
европейский континент и конкретно - Восточную Европу, социалистические
страны, находившиеся под влиянием и контролем СССР. Он же оказал финансовую
помощь при издании первых двух номеров, обратился с приветствием к новому
изданию и поместил в ?1 неопубликованную главу из романа «В круге первом».
В дальнейшем издание выходило на средства известного немецкого медиамагната
Акселя Шпрингера, высоко оценившего личные качества и авторитет
В.Максимова. При этом «Континент», в отличие от большинства эмигрантских
журналов, имел возможность выплачивать довольно высокие гонорары, что было
немаловажно для авторов. Финансовое благополучие издания сохранялось вплоть
до 1989 года, до смерти А.Шпрингера.
«Третья волна» русской эмиграции была теснейшим образом связана с
жизнью СССР, что заметно отличало ее от двух предыдущих «волн» -
послереволюционной и послевоенной. Литераторы, эмигрировавшие в 1970-е -
начале 1980-х годов, хорошо знали и своих советских собратьев по перу, и
нравы Союза писателей, и особенности идеологической цензуры. Г.Владимов,
В.Войнович, В.Аксёнов, А.Солженицын, В.Некрасов покинули родину в зрелом
возрасте, и большинство произведений, принесших им славу, были созданы ещё
в России. Однако цензурная ситуация в СССР с середины 1960-х годов
складывалась таким образом, что «Раковый корпус» и «В круге первом»
А.Солженицына, «Верный Руслан» Г.Владимова, «Ожог» и «Остров Крым»
В.Аксёнова, «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»
В.Войновича могли распространяться только нелегально. Это важно
подчеркнуть, поскольку создание свободного русского издания за рубежом
предполагало прежде всего публикацию текстов, запрещённых цензурой в России
и странах Восточной Европы. Разумеется, на страницах журнала должны были
появиться не только поэзия и проза, но и публицистика, исторические очерки,
философские статьи, архивные документы и мемуарные свидетельства.
Редакционная политика «Континента» - литературного, общественно-
политического и религиозного журнала, выходившего ежеквартально, - была
связана с открытым противостоянием мировой экспансии коммунизма, с
разоблачительной критикой советской системы и государственного атеизма. Это
был журнал с ярко выраженным «направлением», которое последовательно
выдерживалось как в художественно-публицистической, так и в литературно-
критической составляющей издания. Касаясь сложнейших проблем советской
истории, «Континент» предоставлял трибуну таким известным историкам и
публицистам, как Р.Конквест, А.Авторханов, философам А.Зиновьеву и
А.Пятигорскому, культурологам Б.Парамонову и Г.Померанцу. Тем самым журнал
из номера в номер целенаправленно выполнял как идеологическую, так и
культурно-просветительскую задачу. Постепенно заполнялись белые пятна
российской истории ХХ века, преимущественно советского периода: будь это
пакт о ненападении и секретный протокол, подписанный Молотовым и
Риббентропом в 1939 году, Катынь, массовый голод на Украине 1932-33 года;
уничтожение русского крестьянства в период насильственной коллективизации,
массовые сталинские репрессии, «дело врачей» и т.п. Рассматривая
современную ситуацию в СССР, «Континент» писал о скрытой остроте
национальных проблем, о катастрофическом положении в советской экономике
(здесь особенно надо отметить статьи Игоря Бирмана), о тотальном подавлении
инакомыслия и неусыпной работе цензуры.
Неслучайно «Континент» считался одним из наиболее опасных
антисоветских изданий, ознакомиться с которым могли лишь единицы из числа
«идеологически надежных» историков, литераторов и партийных работников.
Журнал находился в «спецхране» нескольких крупнейших библиотек.
Распространение его в СССР было уголовно наказуемо и каралось по статье 190
УК СССР «за антисоветскую агитацию и пропаганду». Исторические,
публицистические, политологические статьи, появлявшиеся на протяжении 1970-
1980-х годов в «Континенте» под рубриками «Россия и действительность»,
«Восточноевропейский диалог», «Факты и свидетельства», «История», и сегодня
читаются с интересом, поскольку их авторами являются Милован Джилас и
Александр Некрич, Борис Суварин и Ричард Пайпс, Герман Андреев и Михаил
Агурский, Андрей Сахаров и Александр Солженицын.
Уже первый номер «Континента» был встречен с огромным интересом. В
письме А.Суконику (литератору, одному из авторов журнала) В.Максимов писал
31 декабря 1974 года: «Материальный и политический успех на первых порах
прямо-таки ошеломляющ (7.000 экз. русского разошлось, продано более 30.000
немецкого. Около 200, в основном, положительных, отзывов в печати), но мы
не должны заблуждаться - удержаться на этом уровне будет очень трудно, для
этого нам нужно качество, качество и еще раз качество. Будем стараться
общими усилиями» 5. В письме Науму Коржавину (члену редколлегии издания) от
2 сентября 1975 года В.Максимов писал: «Континент» постепенно приобретает
четкие журнальные очертания. Пятый номер - это, примерно, то, что я себе
предполагал в своих издательских фантазиях» 6 . Не забудем, что журнал
реально делали всего несколько человек, но он неуклонно расширял сферу
своего влияния. «Континент» имел постоянных представителей в Германии и в
Англии, в Израиле и в США, причем к началу 1977 года издавался уже на
девяти языках (вдумаемся, каких титанических усилий это требовало от
В.Максимова!): русском, английском, немецком, голландском, французском,
итальянском, испанском, японском и греческом. В 1976 году возник
специальный Фонд «Ассоциации друзей «Континента», который был рассчитан не
на частные вложения отдельных лиц, а прежде всего на участие в нем крупных
культурных и общественных международных организаций.
Свою неустанную и многотрудную работу на посту главного редактора
«Континента» Владимир Максимов осознавал как нравственный долг и служение
отечеству. У него был сложный, резкий характер; как всякий человек со
сложившимися убеждениями он не мог не иметь врагов, но журнал вел очень
твердой рукой и воспринимал его как свое детище. О том, как много времени,
духовных и физических сил требовал от редактора каждый номер «Континента»,
свидетельствует письмо В.Максимова И.Голомштоку от 26 апреля 1975 года, в
котором сказано, что «журнал - трудоемкое, изматывающее мозг дело».
«Человек, делающий журнал, хочет он этого или не хочет, думает о нем день и
ночь. Это, если хотите, его любовь, но и его проклятие. <...> Я, как в свое
дитя, вкладываю в него всё. Я его нянька, и бухгалтер, его сторож, его
пропагандист, его мальчик для битья» 7.
В конце 1970-х - начале 1980-х годов (особенно после публикации в
«Континенте» в 1979 году остро полемичной «Саги о носорогах» В.Максимова) в
очень многих личных письмах, которые Владимир Максимов получал из России,
США, Израиля и других стран, появилось одно и то же главное пожелание:
«Держитесь!», «Крепитесь!», «Не сдавайтесь!». В Бременском архиве, в фонде
В.Максимова, хранится фрагмент письма А.Солженицына Акселю Шпрингеру от
19.08.1979 года, в котором Александр Исаевич подчеркивает: «Я знаю, что
«Континент» находится под сильными атаками левой общественности - но,
надеюсь, Максимов сумеет устоять и к тому же совершить внутреннее духовное
укрепление журнала»8.
«Духовное укрепление» «Континента» А.Солженицын видел в большем
интересе редакции к русской истории («грозной», «затоптанной»,
«невыявленной»), к огромному духовному материку - России. В личном письме
В.Максимову от 23 июня 1979 года он писал: «Я думаю, что оздоровление
Континента - дело трудное, потребует много энергии, может приобрести Вам
новых врагов. Не призываю Вас непременно к этому, но вынужден сказать: за 5
лет Континент очень мало прибавил к пониманию русской истории. А так как я
служу только ей, вот и сужу пристрастно, на том меня и простите. Желаю Вам
перестоять травлю и атаки, и очень хотел бы видеть в Вашем журнале
героические изменения» 9.
Мнение А.Солженицына о журнале было для В.Максимова, безусловно,
очень значимым и важным. Он высочайшим образом ценил этого человека и
писателя, стоявшего, к тому же, у истоков создания «Континента». ?18
(1978, ?4) журнала был посвящен 60-летию А.Солженицына; Колонка редактора
в нем, написанная В.Максимовым, так и называлась: «Итог одного
шестидесятилетия». Здесь же были помещены материалы круглого стола «Что
значит Солженицын для каждого из нас», прошедшего в Париже 19 сентября 1978
года. Разумеется, В.Максимов хотел бы видеть А.Солженицына среди постоянных
авторов журнала. Но этого не случилось, так как Александр Исаевич считал
по-настоящему «своим», близким себе по духу журнал «Вестник РХД». Кроме
того, А.Солженицын весьма резко относился к третьей эмиграции в целом, как
к явлению, о чем и написал в мемуарных «очерках изгнания» «Угодило зернышко
промеж двух жерновов». Фигура Владимира Максимова выведена там
сочувственно, но с известными, весьма серьезными, претензиями.
Как редактор ведущего издания «третьей волны», Владимир Максимов
находился в исключительно сложном положении. Журнал приковывал к себе
пристальное, небеспристрастное внимание как сторонников, так и идейных
противников, называвших «Континент» и его редактора «парижским обкомом»,
над которым есть еще и «вермонтский ЦК» (в лице А.Солженицына). В.Максимов
постоянно выслушивал упреки и обвинения как «слева», так и «справа»,
стремясь занять и сохранить центристскую позицию. Членом редколлегии
издания с самого его основания был Андрей Сахаров, к которому В.Максимов
относился с высочайшим пиететом. Андрей Сахаров и Александр Солженицын, при
всех расхождениях в их взглядах, были для В.Максимова равновеликими
фигурами. Судьба диссидентского движения в СССР, деятельность
правозащитников, жизнь политзаключенных постоянно освещались «Континентом».
И тем не менее многолетняя ожесточенная полемика между лево-либеральным,
западническим крылом русской эмиграции - и её более консервативным,
«правым» крылом - вылилась в открытую вражду между журналами «Континент» и
«Синтаксис», расколовшую «третью волну» эмиграции на два непримиримых
лагеря. Эта вражда была связана также с личным противостоянием
А.Солженицына - и супругов Синявских, Е.Эткинда, Б.Шрагина, Л.Копелева и
других. Так что «Континент» оказался одним из центров идейной,
мировоззренческой борьбы в среде третьей эмиграции.
Опубликовать свою прозу, поэзию или публицистику в «Континенте»
стремились большинство авторов, находившихся в 1970-1989-е годы в
эмиграции. Это было почетно и заметно прибавляло вес писателю, поэту или
публицисту. В подборе круга авторов посильно участвовали и члены
редколлегии, а не только сотрудники редакции. Так, Иосиф Бродский
рекомендовал к печати и сопроводил предисловием стихи Эдуарда Лимонова, и
они были опубликованы в ? 15 (1978, ?1), хотя В.Максимову и Н.Горбаневской
подборка совсем не нравилась. Иосиф Бродский очень высоко отзывался о
стихах Юрия Кублановского, а также рекомендовал для «Континента» прозу Саши
Соколова (чей роман «Школа для дураков» В.Максимов не оценил по
достоинству) и философские, культурологические эссе Джорджа Орвелла.
Василий Аксенов советовал привлечь к сотрудничеству с журналом
молодых, тогда еще только начинавших свой путь в литературе П.Вайля и
А.Гениса. Весьма активным членом редколлегии и постоянным автором издания
был (и остается сегодня, уже в московском «Континенте») Наум Коржавин.
Принято считать, что наиболее сильной составляющей в «Континенте»
была публицистика. Но и литературный отдел издания был, на наш взгляд,
достаточно сильным. Значительную часть публикаций составляли здесь
произведения, запрещенные в СССР не только по политическим, но и по
эстетическим, порой чисто вкусовым соображениям.
Конечно, было бы нелепым утверждать, что в 1970-е - первой половине
1980-х годов из СССР выехали все наиболее значительные авторы. На родине
продолжали работать Булат Окуджава и Фазиль Искандер, Юрий Трифонов и
Андрей Битов, Виктор Астафьев и Валентин Распутин, Федор Абрамов и Василий
Белов, Владимир Тендряков и Борис Можаев, Арсений Тарковский и Давид
Самойлов. Но не будем забывать о цензурных препонах, которые им постоянно
приходилось преодолевать, о целом ряде текстов, написанных «в стол», без
надежды на публикацию. К тому же неверно и исторически несправедливо делать
вид, что изгнание Александра Солженицына, эмиграция Владимира Максимова и
Наума Коржавина, Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, Георгия Владимова и
Фридриха Горенштейна, Владимира Войновича и Сергея Довлатова, Андрея
Синявского и Виктора Некрасова, Александра Галича и Иосифа Бродского не
имели для развития русской литературы никакого значения. Если добавить к
уже названным имена Саши Соколова и Юрия Мамлеева, Юрия Кублановского и
Натальи Горбаневской, если вспомнить, что «Континент» в самые глухие годы
застоя печатал стихи Инны Лиснянской и Семена Липкина, Владимира Уфлянда и
Генриха Сапгира, Геннадия Айги и Сергея Гандлевского, то станет абсолютно
ясным: существовал огромный пласт русской литературы, который мог пробиться
к читателю только благодаря зарубежным, эмигрантским изданиям и
издательствам. Литературная журналистика русского зарубежья и такие
издательства, как «Посев», «Ардис», «Эрмитаж», «YMCA-PRESS» стали
своеобразной «запасной площадкой» русской культуры, гонимой и притесняемой
на родине.
Из наиболее заметных литературных произведений, появившихся на
страницах «Континента», назовем главы из романа В.Гроссмана «Жизнь и
судьба», главы из романов В.Войновича «Москва-2042» и «Претендент на
престол», его же повесть «Шапка»; повесть Ф.Искандера «Кролики и удавы»,
прозу В.Корнилова, Л.Чуковской и В.Марамзина, повесть В.Аксенова «Свияжск»
и главы из романа «Скажи изюм»; прозу Юза Алешковского, Виктора Некрасова и
Фридриха Горенштейна. Несмотря на всепоглощающую редакторскую работу,
Владимир Максимов продолжал писать очень глубокую прозу реалистического
направления, в которой рассматривал сложнейшие «узлы» русской истории ХХ
века: романы «Ковчег для незваных», «Заглянуть в бездну», «Прощание из
ниоткуда», «Кочевание до смерти». И, судя по письмам читателей, хранящимся
в архиве В.Максимова, писатель получал горячие и искренние отклики на свои
произведения.
На страницах «Континента» можно было прочесть статьи о творчестве
Сергея Параджанова и Андрея Тарковского, о театре на Таганке и Юрии
Любимове, о Марке Шагале и Анатолии Звереве, о непростой судьбе Сергея
Эйзенштейна и Дмитрия Шостаковича, о музыкальном искусстве Галины
Вишневской и Мстислава Ростроповича. Здесь увидели свет мемуарные книги
Эрнста Неизвестного «Лик - лицо - личина» и «Трагедия свободы».
Значение разделов «Критика и библиография», «Коротко о книгах» трудно
переоценить. Их чтение давало представление как о книгах, появившихся в
зарубежье, так и о лучших, наиболее заметных изданиях, вышедших в советской
России. Среди постоянных авторов рубрики «Критика и библиография» были
Виолетта Иверни, Наталья Горбаневская, Василий Бетаки, Майя Муравник,
Сергей Юрьенен, Кира Сапгир, Кирилл Померанцев. В сегодняшних, радикально
изменившихся условиях трудно до конца осознать, каким ценным источником
информации для потенциальных читателей в России были два этих литературно-
критических раздела журнала. Ведь они давали представление о книгах,
относящихся ко всей гуманитарной сфере знаний - социологии, истории,
литературоведению, теории культуры, искусствознанию.
Важно подчеркнуть, что «Континент» испытывал постоянный интерес к
тому, что происходит на родине и что там публикуется. Виолетта Иверни, к
примеру, подробно и сочувственно писала о творчестве Валентина Распутина и
Булата Окуджавы, Фазиля Искандера и Варлама Шаламова. Наум Коржавин
посвятил большую статью «Добро не может быть старо» поэзии Олега Чухонцева,
а Наталья Артамонова - прозе Юрия Домбровского. Статьи Льва Лосева подробно
знакомили читателя с эстетическим своеобразием поэзии Иосифа Бродского и
Юрия Кублановского. Владимир Максимов рецензировал и при этом высоко
оценивал книгу Игоря Волгина «Последний год Достоевского» (М., 1986) и
статью Игоря Золотусского «Крушение абстракций», появившуюся в ?1 «Нового
мира» за 1989 год. «Континент» не раз писал (пусть и с известным
скептицизмом) о творчестве Юрия Трифонова и братьев Стругацких.
Несмотря на многочисленные скандалы и ожесточенное выяснение
отношений в эмигрантской среде, Владимир Максимов всякий раз, когда
возникало новое издание «третьей волны» эмиграции, совершенно искренне его
поддерживал. Так произошло с журналом В.Перельмана «Время и мы», с журналом
В.Марамзина и А.Хвостенко «Эхо», с журналом А.Глезера «Стрелец», с газетой
С.Довлатова «Новый американец». Редактор «Континента» считал, что чем
больше появится таких изданий и чем разнообразнее они будут, тем лучше для
общего дела, для русской культуры и литературы. На страницах «Континента»
не раз анонсировались и подробно анализировались перечисленные издания. По-
разному складывались в дальнейшем отношения В.Максимова с теми, чьи издания
он приветствовал и поддержал в начале пути. Но факт остается фактом: такая
поддержка была! И место для рекламы новых изданий «Континент» находил
всегда, несмотря на дефицит журнальной площади. Возникнув самым первым в
среде третьей эмиграции, «Континент» в дальнейшем знакомил читателя со
всеми вновь появлявшимися изданиями - как в Европе, так и в Израиле, в США.
Журналы «Время и мы», «22», «Эхо», альманахи «Стрелец», «Третья волна» по
мере своего возникновения удостаивались подробного разбора. Добавим к
этому, что массу полезной информации содержала постоянная рубрика
«Континента» «По страницам журналов». «Континент» помещал обзоры свежих
номеров «Граней» и «Нового журнала», «Вестника РХД» и сборника
христианского чтения «Надежда», альманахов «Память» и «Минувшее». Учитывая,
что советский читатель, с огромным трудом получивший доступ к «Континенту»,
не имел возможности раскрыть и самостоятельно изучить перечисленные
издания, редколлегия предпочитала помещать их подробные и концептуальные
обзоры. Набранные мелким шрифтом, в конце номера, разделы «Коротко о
книгах», «По страницам журналов» и сегодня поражают своей продуманностью и
информационной насыщенностью. Кроме того, журнал анонсировал и рецензировал
наиболее заметные новинки, появлявшиеся в издательствах «YMKA- PRESS»,
«Ардис», «Посев», «Эрмитаж», «Третья волна». Таким образом, редколлегия
«Континента» осознанно стремилась к созданию единого информационного поля,
которое отражало бы жизнь русской диаспоры за рубежом, её издательскую и
просветительскую деятельность, её культурную миссию.
Сегодня, тридцать пять лет спустя обращаясь к «Континенту» 1970-1980-х
годов, ясно осознаешь, что это был журнал очень высокого уровня. Думается,
что «Континенту» - как ни одному другому изданию «третьей волны» эмиграции
- удалось продолжить лучшие традиции русского «толстого» журнала.
Сотрудники редакции «Континента», сам Владимир Максимов хорошо знали по
своему прежнему, советскому опыту недостатки подцензурного издания. Но
пользуясь преимуществами свободы, они издавали на Западе журнал «с
направлением», твёрдо выдерживая избранную линию, выполняя важнейшую
политическую и историко-культурную миссию. Философские, исторические,
политические материалы, опубликованные «Континентом», ни при каких условиях
не смогли бы появиться на страницах либерального «Нового мира» даже в самые
лучшие его времена. Принципиальное отличие «Континента» от советских
«толстых» литературно-художественных журналов состояло в том, что это было
издание, рожденное и выходящее в условиях политической, мировоззренческой
свободы.
Уникальность судьбы «Континента» состоит ещё и в том, что это
единственное издание русской эмиграции, которое после распада СССР
переместилось с согласия главного редактора на родину и продолжает выходить
до сих пор. С 1993 года (начиная с ?73) журнал издается в Москве, его
главным редактором вот уже семнадцать лет является Игорь Виноградов -
кандидатура, избранная и утвержденная самим Владимиром Максимовым.

Примечания:
1. Жулькова К.А. Литературная критика парижского журнала «Современные
записки». 1920-1940. М., 2001; Лебедева С.Э. Основные направления
литературной полемики русского зарубежья первой волны и их отражение в
журнале «Современные записки». М., 2007; Млечко А.В. От текста к тексту:
символы и мифы «Современных записок». Волгоград, 2008.
2. Вокруг редакционного архива «Современных записок» (Париж, 1920-1940):
Сборник статей и материалов / Под ред.Олега Коростелева и Манфреда Шрубы. -
М.: Новое литературное обозрение, 2010.
3. Жирков Г.В. Между двух войн: журналистика русского зарубежья (1920-1940
годы). / Учебное пособие. СПб.: 1998.
4. См. развернутое интервью, взятое нами у Н.Горбаневской: «Показать,
каким был журнал на самом деле» // Вопросы литературы. 2007. ? 2. С.298-
307.
5. Из архива журнала «Континент». Публикация Е.Скарлыгиной // Континент.
2006. ? 129. С.285.
6. Там же. С. 286.
7. Там же. С. 284.
8. Исторический архив Forchungsstelle Osteuropa (г.Бремен, ФРГ): HA FSO
Bremen. F.2 (Максимов В.Е./ Континент)
9. Там же. F.2 (Максимов В.Е./ Континент).










ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ В ЭМИГРАЦИИ: ПАРИЖСКОЕ «ЭХО»

«Эхо» - весьма необычное издание «третьей волны» русской эмиграции.
Это именно литературный журнал, создатели которого взяли на себя в конце
1970-х годов обязательство публиковать за рубежом литературу самиздата,
преимущественно ленинградского. Это парижское эхо тех процессов, которые
происходили в неофициальной литературе и печати СССР. Журнал являлся
частной инициативой и издавался Алексеем Хвостенко и Владимиром Марамзиным
на личные средства последнего. Название издания было предложено Иосифом
Бродским. На титульном листе каждого номера воспроизводилось стихотворение
А.Пушкина «Эхо», написанное стилизованной вязью.
Не имея никаких дополнительных дотаций и сторонней материальной
поддержки, журнал просуществовал недолго, но оставил след в истории русской
литературной журналистики. В 2002-2004 годах издательство Ивана Лимбаха в
Санкт-Петербурге выпустило трехтомник «Коллекция: петербургская проза
(ленинградский период)», охватывающий литературу ленинградского андеграунда
1960-1980-х годов. Многие тексты, вошедшие в это представительное и ценное
издание, были первоначально опубликованы в журнале «Эхо».
Открывая новое независимое издание, А.Хвостенко в ?1(1978)
подчеркивал: «В поле нашего зрения находится обширный материал, так и не
сумевший просочиться в советскую печать. (А сколько современных русских и
вовсе отказалось от сотрудничества с официальным издателем). Сейчас, на
Западе, находясь в условиях пригодных для свободного издания, мы сочли
своим долгом перед вольным русским искусством и перед нашими друзьями, не
имеющими возможности или не желающими печататься в Советском Союзе,
осуществить его своими средствами. Наше предприятие, мы хотим верить,
вызовет соответствующее эхо. Возвысивший голос - услышит отклик»1. Владимир
Марамзин здесь же декларировал эстетическую программу: «Никаких ограничений
языку и сюжету. Только так можно реализовать свободу. Единственное
руководство - вкус». При этом редакторы журнала готовы «радоваться любым
проявлениям народного характера в литературе: фольклорность, смех, игра,
грамматические вольности и преувеличения, сосуществование низкого и
высокого»2 .
Всего было издано 14 номеров «Эха»: из них первые двенадцать - в
1978 -1980-м годах, когда журнал выходил ежеквартально, а два последних - в
1984 и 1986-ом. В статье, опубликованной в «Континенте», критик Эмиль Коган
отнес «Эхо» к типу тонких журналов и подчеркнул, что появление такого
издания свидетельствует «не только о возникновении у нас (в эмиграции -
Е.С.) культурной среды, но и о её чрезвычайной жизнестойкости. Выпускать
тонкий журнал - сужу по его зарубежным кузенам - всегда добровольная
нагрузка, всегда субботник литератора»3 , - писал Э.Коган, подчеркивая
финансовую самостоятельность издания. «Эхо» - в отличие от «Континента»,
«Граней», «Синтаксиса», «Вестника РХД» и т.п.- было исключительно
литературным изданием, ориентированным прежде всего на авангардную традицию
русской литературы.
«Основное содержание, - анонсировала редакция - литературный процесс
в России в течение последних десятилетий. Проза, стихи, литературная
критика, публицистика. Более двух третей журнала составляют материалы
разнообразного литературного самиздата «оттуда», из России. Многие имена
годами работающих в литературе писателей появляются в печати впервые.
Единственный в эмиграции журнал, регулярно печатающий библиографические
материалы. Публикации, переводы, юмор. Современная лексика»4 . После смерти
хорошо известного ленинградского литератора - Давида Дара, эмигрировавшего
в 1977 году в Израиль, - редакторы «Эха» признались, что именно через него
к ним пришло «не менее трети наиболее интересных рукописей из России», а
его уход из жизни означает, что «оборвалась еще одна связь с домом»5 .
В разделе прозы журнал опубликовал отрывки из романов Юза
Алешковского «Кенгуру» и «Карусель», комическую драму А.Волохонского и
А.Хвостенко, повесть В.Высоцкого «Жизнь без сна», рассказы Рида Грачева,
«Летний день» Олега Григорьева (с рисунками Доротеи Шемякиной), рассказы
В.Марамзина и Юрия Милославского, «Вальс для К.» Д.Савицкого,
разнообразную прозу Елены Шварц, Генриха Шефа, Сергея Юрьенена, Александра
Кондратова. Следует заметить, что рукопись Высоцкого поступила в редакцию в
незавершенном виде и без названия (рабочий авторский вариант заглавия -
«Дельфины и психи» - был неизвестен). Именно редакторы «Эха» дали повести
название «Жизнь без сна», под которым она печатается теперь и в России, и
за рубежом.
В поэтическом разделе «Эха» представлены: Владимир Адмони,
Дмитрий Бобышев, Иосиф Бродский, Анри Волохонский, Владимир Высоцкий, Глеб
Горбовский, Михаил Еремин, Виктор Кривулин, Эдуард Лимонов, Алексей
Лифшиц(его более поздний псевдоним - Лев Лосев), Олег Охапкин, Сергей
Стратановский, Владимир Уфлянд, Алексей Хвостенко, Елена Шварц. В ?14, 1986
опубликована представительная подборка стихотворений Генриха Сапгира и
Игоря Холина.
В жанре эссе журнал познакомил читателя с работами Вадима Делоне,
Иосифа Бродского («Меньше, чем единица», перевод Л.Лосева), Михаила
Хейфеца. Среди архивных публикаций «Эха» - Александр Введенский («Некоторое
количество разговоров, или Начисто переделанный темник», «Кругом возможно
Бог») и Андрей Платонов - «Ювенильное море». Этот выбор также неслучаен, в
нем отразился пристальный интерес издания к авангардной традиции в русской
литературе.
Литературная критика «Эха» - это статьи П.Вайля и А.Гениса о
Венедикте Ерофееве, М.Геллера - об Андрее Платонове, С.Довлатова о
В.Уфлянде, А.Лосева - о И.Бродском и М.Еремине, В.Марамзина - о Владимире
Максимове и Эдуарде Лимонове. Одной из важнейших заслуг издания стала
публикация максимально подробной библиографии Андрея Платонова, включающей
газетные материалы 1920-1940-х годов (составители - А.Киселев, Т.Лангерак,
В.Марамзин).
Журнал неоднократно вступался в защиту гонимых на родине литераторов:
Георгия Владимова, Владимира Войновича, Виктора Кривулина, Михаила Мейлаха,
Константина Азадовского. Как заявил В.Марамзин в первом номере издания,
«Эхо» не занимается специально политикой, тем не менее никогда не забывает
зловещей цифры 1917»6; здесь же он подчеркнул решимость журнала «не
обольщаться никаким социализмом или коммунизмом, с лицом и без того.
Хорошего социализма не бывает, это грамматическая нелепость».
В «Эхе» по преимуществу представлена так называемая «ленинградская
проза», ориентированная на традиции Платонова, Зощенко и обэриутов. Для
этой прозы характерна авторефлексия, идея внутреннего саморазвития и
самоанализа личности, ощущение приватности человеческого существования.
Ленинградских авторов «молодой прозы» 1960-х годов отличали повышенное
внимание к эстетической стороне текста и погруженность в книжную культуру.
Кроме того, в этой прозе вновь воскресал «маленький человек» - традиционный
герой петербургского периода русской литературы. Таким образом, у журнала
«Эхо», генетически связанного с ленинградской неподцензурной культурой,
сразу обнаруживался общий эстетический знаменатель, и это заметно отличало
его от других периодических изданий «третьей волны» эмиграции. В статье
«Выговор «Эха», опубликованной в «Русской мысли», Кира Сапгир (критик и
прозаик именно этой «волны») писала: «Эхо» издают ленинградцы. Отбор
произведений для журнала носит отпечаток странновидения. В выговоре авторов
есть нечто неуловимое, тот акцент, который всегда выдает жителей этого
стройного, странного города. Города, где среди самого большого шума
присутствует молчание. Мандельштам, с его точными, точечными касаниями
самой сути, соединил дугой две точки: город - и страданье «детских
припухлых желёз». И вот этот-то выговор - сквозь непохожую гортань, дает
ломкость - словно отражение улицы в треснувшем зеркале. Такова
ленинградская «городская проза», чудесно проросшая в 60-х годах, как бы на
пустом месте, как бы начавшаяся от нуля»7.
Прежде чем характеризовать отдельные публикации журнала, следует
более подробно рассказать о двух его редакторах и издателях.
Владимир Марамзин с 1964 года вместе с Б.Вахтиным, В.Губиным и
И.Ефимовым входил в неофициальную ленинградскую группу «Горожане»,
выступавшую за обновление литературного языка, за отказ от казенных штампов
и конъюнктуры. Участвовал в одноименном машинописном сборнике и в устных
выступлениях группы; распространял самиздат, в том числе и собственные
произведения. В середине 1960-х он увлекся творчеством А.Платонова, испытал
сильнейшее воздействия стиля этого автора. В.Марамзин был знаком с вдовой
писателя, распространял машинописные копии запрещенного романа «Чевенгур» и
на протяжении нескольких лет работал над подробной библиографией
А.Платонова, которого неофициальная культура в СССР безоговорочно считала
непризнанным гением. В 1972-1974 годах с согласия И.Бродского В.Марамзин
составил машинописное пятитомное собрание его стихотворений. Нельзя не
признать, что для русского читателя оно было в то время уникальным.
В 1974 году В.Марамзин и М.Хейфец (написавший предисловие к
самиздатскому пятитомнику И.Бродского) были арестованы по обвинению в
«изготовлении, хранении и распространении антисоветской литературы». Михаил
Хейфец был приговорен к четырем годам лагеря и двум годам ссылки по статье
70 уголовного кодекса. Владимир Марамзин, после вынужденного признания
своей вины и покаянного письма в парижскую газету «Le Monde», получил пять
лет заключения условно. Как раз во время процесса в журнале «Континент»
была опубликована повесть В.Марамзина «История женитьбы Ивана Петровича»,
ранее включенная в самиздатский сборник «Горожане». В июле 1975 года
будущий редактор «Эха» эмигрировал и оказался первоначально в Риме, куда за
ним приехал редактор журнала «Континент» Владимир Максимов. Именно он помог
В.Марамзину обосноваться в Париже.
Алексей Хвостенко начинал как поэт в неофициальном обществе
«Верпы» (вместе с Анри Волохонским), входил в литературную группу
Хеленукты. В конце 1960-х - начале 70-х активно участвовал в самиздате и
неофициальной культурной жизни Ленинграда, был широко известен в этой среде
как автор и исполнитель собственных песен, а также художник, создававший
картины в стиле авангардной живописи. В поэзии А.Хвостенко заметно влияние
В.Хлебникова и обэриутов. Под общим псевдонимом А.Х.В. им были написаны
вместе с А.Волохонским более 100 песен и несколько пьес. После эмиграции в
1977 году А.Хвостенко выпустил ряд книг, записал несколько кассет и дисков
своих песен. Занимался живописью и графикой, создавал полуабстрактные
картины и работы в духе поп-арта, а также скульптуры из дерева. В 1991,
1994 и 2004 годах приезжал в Россию (в отличие от Марамзина, который ни
разу не побывал на родине), выступал с концертами в Петербурге и в Москве.
Более подробную информацию о В.Марамзине и А.Хвостенко - заметных фигурах
неподцензурной русской культуры - можно получить в литературной
энциклопедии «Самиздат Ленинграда» (М., 2003).
Возвращаясь к журналу «Эхо», следует признать, что одним из его
самых существенных достижений в области прозы стала публикация произведений
Бориса Вахтина. Это рассказы «Сержант и фрау», «У пивного ларька», повести
«Летчик Тютчев - испытатель» и «Одна абсолютно счастливая деревня», а также
философская работа писателя «О чем пророчествовала русская культура?» (?14,
1986). В момент появления в журнале с этими текстами были знакомы,
разумеется, только читатели самиздата. Созданная в традициях модернистской
поэтики, проза Б.Вахтина сознательно нарушает обычную для реализма иллюзию
жизнеподобия. Так, например, повесть «Одна абсолютно счастливая деревня»,
по замечанию Э.Когана, «лишена временного измерения. Былое и завтрашнее,
жизнь и смерть не признают хронологического порядка. Молодые колхозники,
«дремучий дед», заставший ещё нашествие французов, а также погибший в
последнюю войну Михеев - всё спрессовано в едином экзистенциальном
комплексе»8 .
О Борисе Вахтине (1930-1981, Ленинград) - рано ушедшем из жизни
замечательном писателе - стоит сказать подробнее, ибо на родине существует
до сих пор единственный, далеко не полный, сборник его повестей и рассказов
9 . Сын писательницы Веры Пановой, он окончил китайское отделение
восточного факультета ЛГУ и аспирантуру. Автор ряда трудов по литературе
Древнего Китая и Кореи. Как переводчик китайской поэзии был принят в Союз
писателей, возглавлял секцию художественного перевода в ленинградском
отделении СП. С начала 1950-х годов писал прозу, которая распространялась
преимущественно в самиздате. В официальной печати при жизни опубликовал
только три рассказа (в альманахе «Молодой Ленинград» и журнале «Аврора»).
Повесть Б.Вахтина «Дубленка» (1978), посвященная дельцам
советского «черного рынка», увидела свет в знаменитом неподцензурном
альманахе «МетрОполь».
Во время суда над А.Синявским и Ю.Даниэлем (1966) Борис Вахтин вел
записи, которые затем использовались в выпусках «Хроники текущих событий».
Летом 1974 года привлекался в качестве свидетеля по делам В.Марамзина и
М.Хейфеца. Отказался от дачи показаний, что в дальнейшем (как утверждают
составители энциклопедии «Самиздат Ленинграда») помешало ему защитить
докторскую диссертацию. С 1977 печатался на Западе - в журналах «Время и
мы», «Эхо» и «Третья волна», а с 1988 его произведения печатаются и в
России. В 2000 году спектакль по повести «Одна абсолютно счастливая
деревня» был поставлен Московским театром-студией П.Фоменко, год спустя он
удостоился премии «Золотая маска», так что знаменитое произведение
Б.Вахтина включено в современный культурный контекст.
Сопровождая послесловием рассказы Рида Грачёва - еще одного
лидера ленинградской неподцензурной литературы - Владимир Марамзин писал:
«В начале 1960-х я не мог себе даже представить, что мне придется готовить
в набор, вычитывать и править «Адамчика». Этот рассказ Р.Грачева вместе с
рассказами раннего Голявкина, вместе с «Летчиком Тютчевым» Б.Вахтина,
«Митиной оглядкой» Г.Шефа, «Дверью» А.Битова, стихами Горбовского, Уфлянда
и Бродского были для меня той корзинкой, которую набираешь и несешь потом
до конца»10.
Эту самиздатскую прозу отличает повышенный интерес к детали, почти
документально-этнографическая точность в описании российской
повседневности. Но было бы неверным назвать произведения Б.Вахтина или
Р.Грачева гиперреализмом. «Перемещаясь из бокового зрения в фокусный центр
и стыкуясь с трагическим, - подчеркивает критик Э.Коган, - деталь
становится выражением возвышенного, поводом заглянуть в самые проклятые и
неотвязные вопросы жизни. Сгущённый реализм обнаруживает черты реализма
метафизического, унаследованного от обэриутов и Платонова»11 .
Проза Владимира Марамзина стилистически разнообразна, но чаще всего
это сатирические, сюрреалистические тексты с примесью фантастики и абсурда
(например, повести «Блондин обеего цвета», «Тяни-толкай»). В построении
фразы нередко заметно влияние А.Платонова, а также Д.Хармса. В цикле
рассказов «Смешнее чем прежде», опубликованном в журнале «Эхо» (?4, 1978),
В.Марамзина интересует некое массовидное существо, наделенное зощенковской
речью и повадками капитана Лебядкина. Писатель как бы находится в гуще
многоликой толпы, но всегда видит и её атомарные единицы - затравленного
жизнью и замороченного идеологическими клише маленького человека.
В архивах радио «Свобода» сохранилось интервью с писателем, взятое
Дмитрием Савицким - также эмигрантом «третьей волны» и автором «Эха».
«Деформированная лексика и деформированный синтаксис, язык некоего
спятившего бухгалтера - откуда он появляется в твоих рассказах? -
спрашивает Д.Савицкий. - Почему слова занимают не свои места, для чего они
это делают?» Владимир Марамзин отвечает: «Во-первых, в русской литературе
такая традиция всегда была. И, может быть, я её несколько сгустил. Во-
вторых, мне кажется, что такой язык больше привлекает внимания к смыслу, к
тексту. Это пришло ко мне как-то совершенно неожиданно, через моих
учителей»12. Среди близких авторов В.Марамзин называет в этом интервью Юза
Алешковского.
Эстетические и стилевые пристрастия редакторов «Эха» были непривычны
для русской эмиграции и нуждались в разъясняющем критическом комментарии.
Его мы находим, в частности, на страницах «Граней» (? 111\112, 1979), в
заметках Р.Петрова «О журнале «Эхо».
«Нимало не сомневаясь во вкусе Марамзина и Хвостенко, - пишет критик - я
могу с большой степенью вероятности предсказать, что многим русским
читателям в эмиграции он покажется плохим. У всех в памяти приём, оказанный
альманаху «Аполлон-77». Здесь тот же случай. Материал, которым заполнены
три уже вышедших номера журнала - произведения русского литературного
авангарда. Мне хочется выступить в защиту вкуса издателей «Эха»13 .
Далее автор статьи рассуждает об общей кризисности культуры и о том,
что господствующей категорией авангардистской эстетики стала категория
безобразного. Масскульт - удешевленное искусство эпохи массовых
коммуникаций - становится все более распространенным явлением. Последняя
новинка в этой сфере - так называемый попарт - занимается стилизацией,
эстетическим обыгрыванием средств и приемов массовой культуры. «Эти
выделенные здесь три черты (может быть, их и больше, замечает Р.Петров) -
дегуманизация, творчество под категорией безобразного и стилизация
масскульта - сделались неотъемлемыми чертами всякого эстетического
авангарда. В том числе нашего, русского. Под таким углом зрения и следует
рассматривать работу авторов журнала «Эхо»14.
Важным достоинством журнала рецензенту представляется впечатление
слитности, потока, ощущение единой школы. «Не только единый материал, но и
единый стиль. Только в таких формах можно воспроизвести эту жизнь. Никакая
эстетическая гладкость здесь немыслима», - подчеркивает критик. Наиболее
характерным примером ему представляется все та же повесть Бориса Вахтина
«Одна абсолютно счастливая деревня». «Этот писатель - единственный из
авторов «Эха» - ищет альтернативу современной городской отчуждающей
культуре, ищет следы благостности, органики. Конечно, Б.Вахтин говорит не о
реальной, советской колхозной деревне, - это у него скорее этическая
категория, антитеза городской разлагающей культуре, «идеальная» деревня».
В стихах Вл.Уфлянда, продолжает автор статьи, «речь идёт о
деревне реальной, и не его вина, что она предстает как реальность
гротескная, с приставкой «сюр». Стихи Уфлянда - не фантазия, а хроника, не
сатира, а лирика. Речь идёт о том же упадке органического бытия как знаке
эпохи. И если мы заговорим о сюрреализме авторов «Эха» - а мы имеем на это
право, - то подразумевать мы будем самый настоящий реализм, верность
бытовой, повседневной правде. Сюрреальна сама социалистическая
действительность. Можно сказать, что настоящий стиль современной русской
литературы - социалистический сюрреализм» 15 .
Эдуард Лимонов, по мнению Р.Петрова, самый яркий из поэтов,
представленных в первых четырех номерах журнала. Один из его приемов (не
единственный) - стилизация графоманства. Стихи цикла «Русское» написаны как
бы изнутри «масскульта» - самим потребителем эстетической дешевки.
Художественный эффект возникает из-за того, что современная трагическая
проблематика выражена языком провинциального читателя советских газет.
Советская жизнь представлена как гротескная фантасмагория. Значительно
слабее, подчеркивает критик, проза этого автора - «Секретная тетрадь, или
дневник неудачника»(?3, 1978). Перед нами пример искусства маски. Прием
обнажен, Лимонов пытается дать подполье современного западного экстремизма,
описывая душу бывшего советского гражданина».
Публикацию «дневника неудачника» можно с полным основанием
считать скандальной. «Русская мысль» назвала приютившее Лимонова «Эхо»
нужником16 . Эмиль Коган, рассматривая это определение как крайность, тем
не менее весьма неприязненно писал об авторе-провокаторе: «Лимонов
раскрывает нам американское дно. Он падает в него затяжным прыжком. Лимонов
- мазохист и наслаждается падением в бездну. В полете он сбрасывает одну за
другой все одежды и, когда ничего не остается, снимает с себя кожу. И
здесь, как говорится, кончается искусство, но у Лимонова оно только
начинается. Его плаксивые жалобы (не в «Эхо», так в других журналах и
газетах) на Солженицына, Сахарова, Максимова, выманивших его, дескать, из
Харькова в Нью-Йорк, так же смешны и нелепы, как и жалобы на покинувшую его
жену Елену. Не было бы изменницы Елены - не было бы импульса для этого
стриптиза с кровью, который, может быть, принесет нашему «неудачнику» славу
и деньги (на Западе подобная литература в чести). И останься он в Советском
Союзе, сидеть бы ему за порнографию и стонать под всем лагерем. Пришлось бы
трем «искусителям» вытягивать из ямы «одного из лучших современных поэтов»,
а он потом бы оплевывал их в избытке благодарности»17 . Тем не менее саму
публикаторскую стратегию «Эха» критик поддерживает, поскольку видит
сознательную ориентацию журнала на эксперимент в области языка и формы.
Три года спустя, анализируя двенадцать номеров ежеквартальника,
Э.Коган признает, что «Эхо» «уже утвердилось в списке основных литературных
журналов русского зарубежья и приобрело определенный авторитет в кругах,
следящих за развитием современной русской культуры. О том говорит хотя бы
список его прямых подписчиков, частных и университетских, среди которых
сегодня все основные страны, вплоть до отдаленной Австралии или Японии
(кроме, разумеется, московских - хотя туда он тоже доходит, о чем
редакторам известно)»18.
Факт проникновения журнала в Россию подтверждал и Юрий
Кублановский (ныне сотрудник «Нового мира»), эмигрировавший в 1982 году, но
в период перестройки вернувшийся в Россию. В марте 1984 года он писал в
«Русской мысли»: «После более чем двухлетнего перерыва вышел
новый, 13-й номер журнала «Эхо». Предыдущий, 12-й (как и все остальные) я
читал ещё в России, и все мы там были огорчены, когда издание вдруг
прекратилось. «Эхо» в России знают и любят, многие авторы самиздата
(например, отличные ленинградские поэты - Шварц, Стратановский, Миронов)
впервые напечатаны здесь: в этом, как и обозначено на титульном листе,
именно литературном журнале. «Эхо» едва ли не единственный на Западе
русскоязычный журнал, обходящийся без политической публицистики и
совершенно свободный в своих вкусах.
А выразительные фотографии, традиционно предваряющие материалы
в журнале, нередко в России переснимаются; так, например, фото Бродского и
Целкова на Венецианском Бьеннале («Эхо», ?2) можно видеть на книжных полках
и письменных столах и в Питере, и в Москве.
. Будем надеяться, что «Эхо» вновь станет выходить регулярно, его
существование значительно обогащает «ландшафт» русских зарубежных
журналов»19 .
Увы, эти надежды не оправдались. В 1986 году был издан
последний, четырнадцатый номер «Эха». Остается сказать в заключение, что с
полным комплектом журнала можно ознакомиться в Российской государственной
библиотеке.

Примечания:
1. Эхо. Париж. 1978. ?1. С.6.
2. Там же. С.5.
3. Коган Эмиль. Тонкий журнал «Эхо» // Континент. ?20 (1979). С.426.
4. Эхо. 1978. ?2. С.154.
5. Эхо. 1980. ?2. С.34.
6. Эхо. 1978. ?1. С.5.
7. Русская мысль. Париж. 15.10. 1981.
8. Коган Эмиль. Указ. соч. С.427.
9. Вахтин Борис. Так сложилась жизнь моя. Повести и рассказы. Л. 1990.
10. Эхо. 1980. ?2. С.28.
11.Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
12. Архив радио «Свобода». Экслибрис. Косое слово Владимира Марамзина //
Интернет-ресурс. file://C:\Maramzin\Марамзин.htm
13. Грани. Франкфурт-на Майне. 1979. ?111\112. С.533.
14. Там же.
15. Там же. С.534.
16.Сергеев М. Периодика // Русская мысль. 21. 12. 1978.
17. Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
18. Коган Эмиль. Встреча с «Эхом» // Русская мысль. 26.03.1981
19. Кублановский Юрий. «Эхо», ?13 // Русская мысль. 15.03.1984






Глава 4. Газета «Русская мысль» и третья русская эмиграция

Старейшая русская газета в Европе - «Русская мысль», издающаяся в
Париже с 1947 года, была теснейшим образом связана с жизнью русской
эмиграции всех трёх «волн» и представляет собой настоящую сокровищницу
русской культуры.
До 1978 года еженедельник редактировала Зинаида Шаховская - очень
влиятельный и авторитетный представитель первой волны русской эмиграции,
журналист и литератор, автор книг «Отражения» и «В поисках Набокова». При
ней газета уже начала самым подробным образом отражать события из жизни
новой эмиграции: судьбу А.Солженицына и рождение книги века - «Архипелаг
ГУЛАГ»; создание в 1974 году В.Максимовым журнала «Континент»; лишение
Г.Вишневской и М.Ростроповича советского гражданства и т.п. Начиная с
?3219 (31.08.1978), Зинаида Шаховская стала так называемым почётным
директором газеты «Русская мысль», а главным редактором издания (с ?3283)
была утверждена Ирина Иловайская-Альберти - человек, близкий Александру
Солженицыну и его семье. С этого времени «Русская мысль» стала уделять всё
больше внимания общественно-политическим и культурным вопросам, связанным с
положением инакомыслящих в СССР, с развитием в советской России
неподцензурной культуры (самиздата и тамиздата), а также с жизнью заметно
набирающей вес «третьей волны» русской эмиграции. Поскольку первая волна
воспринимала вновь прибывших как чуждых по культуре, советских по
происхождению и жизненному опыту, а вторая (послевоенная) видела в них
прямых конкурентов (готовых советологов и преподавателей западных
университетов), то «Русской мысли» пришлось напрямую заняться налаживанием
диалога и взаимопонимания между тремя разными поколениями русской
эмиграции. И мы видим постоянные усилия, предпринимаемые газетой в этом
направлении. «Русская Мысль» в 1970-80-е годы - с одной стороны, в каждом
номере рассказывает о высших достижениях культуры первой русской эмиграции,
помещает статьи и интервью, связанные с творчеством И.Бунина, В.Ходасевича,
Г.Иванова, М.Цветаевой, русских религиозных философов и великих русских
музыкантов; с другой - знакомит читателя с главами из новых романов
В.Максимова «Ковчег для незваных» и «Заглянуть в бездну», на протяжении
четырех месяцев (с марта до начала июля 1976 года) публикует дискуссионные
материалы о «Прогулках с Пушкиным» А.Терца-Синявского, высоко оценивает его
книги «Голос из хора» и «В тени Гоголя». В газете появляются развёрнутые
интервью с И. Бродским, А.Гладилиным, А.Зиновьевым, В.Аксёновым,
Ю.Кублановским, А.Глезером, В.Войновичем, Г.Владимовым (то есть с каждым
значительным художником, писателем, поэтом и режиссером, оказавшимся в эти
годы в вынужденной или добровольной эмиграции).
Бесспорно, «Русскую мысль» волнует и судьба нонконформистской
культуры в СССР. Во время гастролей театра на Таганке в зарубежных
странах, а также в период идеологической войны, развязанной советскими
властями против Юрия Любимова, газета не раз рассказывает об истории и
судьбе этого уникального творческого коллектива, помещает интервью с Юрием
Любимовым, где речь идёт в первую очередь об искусстве театра, о режиссуре,
а вовсе не о политике. Такое же пристальное внимание уделяется и судьбе
Андрея Тарковского. Сначала еженедельник на протяжении десятилетия поэтапно
рассказывает о фильмах А.Тарковского «Зеркало», «Солярис», «Сталкер»,
публикует беседы с режиссёром об особенностях его работы, о философской
проблематике созданных им шедевров, а несколько лет спустя подробно
знакомит читателя с обстоятельствами эмиграции Андрея Тарковского, пишет о
его неизлечимой болезни и преждевременной смерти.
«Русская мысль» в середине 1970-х и в 1980-е годы постоянно следит
за судьбой Андрея Дмитриевича Сахарова. В период ссылки опального академика
в Горький газета практически в каждом номере рассказывает об исключительно
тяжелом положении, в котором оказались Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а
позднее и о полной изоляции ссыльных от окружающих, об отсутствии какой-
либо информации о состоянии их здоровья. Прорыв немоты в этом вопросе
произойдёт только с приходом к власти в СССР М.Горбачёва и завершением
горьковской ссылки А.Сахарова. «Русская мысль» начнёт подробно освещать
общественную деятельность Андрея Дмитриевича в годы перестройки, его первые
приезды на Запад - и, в частности, в Париж.
Неслучайно эта газета была запрещена в СССР и расценивалась как
крайне антисоветская. Гонения на свободу слова, аресты диссидентов,
цензурные ограничения, связанные с освещением судеб русской культуры в
эмиграции, - обо всём этом писала «Русская мысль», что делало ее враждебной
в глазах советских вождей. Так же, как и в журнале «Континент», постоянной
темой газеты в 1970-80-е годы было правозащитное движение в СССР, борьба за
освобождение из политических тюрем В.Буковского и А.Гинзбурга,
Н.Горбаневской и Э.Кузнецова, П.Григоренко и А.Марченко, Л.Богораз и
З.Крахмальниковой.
Внутри эмигрантской среды вокруг «Русской мысли» также возникали
нешуточные конфликты. Например, в начале 1980-х постоянные читатели газеты
- представители первых двух волн эмиграции - почувствовали себя ущемленными
в правах. На страницах издания состоялась весьма бурная дискуссия по
вопросу о самосознании русской диаспоры. 5 августа 1982 года Ирина
Иловайская в колонке редактора «По поводу истинных «русских» и новых
«советских» с изумлением цитировала письма читателей «Русской мысли»,
полные упреков. «Вы пишете почти исключительно о проблемах советской жизни
и нынешней эмиграции, а это - лжепроблемы, так как об ужасах советской
жизни и о трудностях эмиграции давно все известно»; «у вас пишут только
советские, у вас в редакции - одни советские»: такие и им подобные
претензии предъявляли читатели редактору еженедельника. Рассуждая о
«демаркационной линии», часто и произвольно устанавливаемой представителями
старой эмиграции, И.Иловайская подчеркивала: «Если любовь наша к России -
не ностальгия по навсегда ушедшему прошлому и бесплодная мечта о его
возрождении, а живое и активное явление, то нам необходимо принять тот
факт, что в историю нашей родины входит и советский период. <...> Неужели
же в различии судеб и обстоятельств жизни может быть заложено непреодолимое
деление - на «советских» и «русских» - между людьми, которые по духовному и
умственному складу, по чаяниям, интересам и привязанностям - русские или
русскими хотят быть?»1
Казалось бы, атака недовольных со стороны «белой» и послевоенной
эм????????????????????????????играции была успешно отбита, и работа по
преодолению вражды между разными поколениями русской диаспоры продолжилась.
Однако следующий удар последовал со стороны совершенно неожиданной - из
среды той самой третьей эмиграции, которую газета так опекала. Андрей
Синявский, Кронид Любарский (редактор журнала «Страна и мир», издававшегося
в Мюнхене) и Ефим Эткинд выступили с письмом (расцененным многими как
донос) против «Русской мысли», которое В.Максимов тут же опубликовал для
общего сведения в ? 32 журнала «Континент». Вскоре в поддержку «Р.М.» и
Ирины Иловайской как редактора счёл нужным выступить редактор «Нового
Русского Слова» - старейшей газеты русской эмиграции, издававшейся в Нью-
Йорке. С гневом и нравственной брезгливостью Андрей Седых писал: «Можно
критиковать направление газеты, можно осуждать ее содержание, но ведь это
не критика, а донос, и донос весьма заинтересованный.
Эти люди и понятия не имеют, что значит издавать газету в эмиграции,
при наличии скудных средств, без профессиональных журналистов, со
случайными сотрудниками, которые пишут о том, что их интересует, а не
читателя. И какого это требует труда, и какой жертвенности!
Люди, не выпустившие ни одной газеты, стремятся убить «Русскую мысль»
и оставить русскую эмиграцию в Европе без ее последнего печатного органа.
Хочу заверить Вас в моей солидарности с Вами и газетой, которую я
читаю уже долгие годы и которой я искренне желаю всяческого благополучия»2.
В чём же обвиняли «Русскую мысль» А.Синявский, К.Любарский и Е.Эткинд?
Прежде всего - в монархической направленности и «великодержавном
шовинизме», в том, что рассказам о прежней, дореволюционной России
отводится слишком много газетной площади. Во-вторых, в том, что светская по
замыслу газета якобы превратилась в «Епархиальные ведомости», уделяя
пристальное внимание жизни русской церкви не только в эмиграции, но и в
СССР; в деятельности главного редактора - Ирины Иловайской - прослеживаются
при этом авторитарные тенденции. И, наконец, газета русской эмиграции
воспринимается читателем как сугубо провинциальная и непрофессиональная.
В том же номере «Русской мысли» от 7 октября 1982 года было
помещено открытое письмо представителей «третьей волны» эмиграции (большой
группы писателей, правозащитников, деятелей культуры) с протестом против
выступления А.Синявского, К.Любарского и Е.Эткинда. Расценив нападки на
газету как «обыкновенный донос» и хорошо срежиссированную кампанию по
дискредитации издания, В.Максимов, В.Некрасов, В.Буковский, Н.Горбаневская,
Э.Неизвестный и другие (всего 22 человека) в своём ответе подчеркивали:
«Скорее наоборот, газета, в особенности в последние годы сделалась подлинно
представительной трибуной разных направлений общественной мысли современной
России и ее эмиграции, и не только их одних. <...> К сожалению, некоторые
представители нашей эмиграции наивно (а, может быть, и с лукавым умыслом)
полагают, что понятия «демократия», «плюрализм», «многопартийность»
являются их монопольной привилегией и только одни они определяют, кто и как
должен этими понятиями пользоваться»3.
Сотрудник «Голоса Америки» Людмила Фостер, сокрушаясь по поводу того,
что А.Синявский в последние годы пишет мало художественных текстов, весьма
прямолинейно называла и тайные пружины поведения трех корреспондентов,
обличавших «Русскую мысль». «Что касается возможной
мотивировки авторов «Послания». , - размышляла Л.Фостер, - если оно
мыслилось ими как заявка на фонды для открытия еще одной русской газеты, то
авторам так и следует сказать: мы, мол, хотим выпускать газету с таким-то
профилем, и с такими и такими установками, а не порочить «Русскую мысль».
«Распри между нами - на руку только Кремлю»,4 - подытоживала она.
Спустя годы, уже в начале 1990-х годов, на страницах газеты еще раз
вспыхнет острая дискуссия, связанная с именами Е.Эткинда и А.Синявского, с
их ролью в расколе третьей волны эмиграции на непримиримые лагеря. Назовем
здесь статью И.Иловайской «Нравственные сумерки. Герои этого времени»,
направленную против Синявского-Терца (?3965 от 5.02.1993, с.16); а также
статью Зинаиды Шаховской (?3973 от 2-8.04.1993, с.17), также резко
враждебную по отношению к автору «Прогулок с Пушкиным».
В конфликте, возникшем в среде третьей эмиграции вокруг фигуры
А.Солженицына (точнее - в связи с отношением писателя к Западу), «Русская
мысль» и «Синтаксис», а также «Синтаксис» - и «Континент» оказались по
разные стороны баррикад уже в середине 1970-х годов. Группа литераторов,
близких супругам Синявским и их журналу «Синтаксис», позиционировала себя
как подлинно либеральная интеллигенция в противовес «диктатору»
В.Максимову, авторитарному «Континенту» и «Вермонтскому ЦК» во главе с
А.Солженицыным.
Если в 1970-е годы «Русская мысль» стремилась по возможности
сохранять нейтралитет в такого рода баталиях, то в 1980-е, с приходом
И.Иловайской, в газете ощутимо усилилось влияние крыла А.Солженицын
-В.Максимов. Тем более, что несколько сотрудников «Континента» одновременно
являлись и сотрудниками «Русской мысли» (например, Н.Горбаневская,
В.Бетаки, К.Сапгир). Майя Муравник, Александр Гинзбург, Юрий Кублановский,
сотрудничая с «Русской мыслью», также были близки «Континенту» и
А.Солженицыну. А.Гинзбург на протяжении многих лет входил в редколлегию
издания.

«Русская мысль», таким образом, оказалась включена в систему
периодики третьей русской эмиграции, особенно с середины 1970-х годов. На
страницах газеты регулярно появлялись подробные аналитические обзоры,
посвященные очередным номерам «Континента», «Синтаксиса», а также журналов
«Время и мы» и «22» (выходивших в Израиле). Чуть позже к этому набору
добавились издания А.Глезера - альманах «Третья волна», журнал «Стрелец».
Многообразие русской эмигрантской журналистики, похоже, вызывало у
сотрудников «Русской мысли» искреннее воодушевление. Такого же регулярного,
обстоятельного обзора удостаивались и новые номера старейших изданий
эмиграции, существующих с начала 1940-х годов: «Нового Журнала» (США),
журналов «Вестник РХД», «Грани» и «Посев». «Русская мысль» постоянно
помещала рекламу новых книг, появившихся в эмигрантских издательствах.
Газета не раз писала о подвижнической деятельности Карла Проффера -
владельца частного издательства «Ардис» (США), которое выпустило десятки
прекрасных русских книг, запрещенных в СССР цензурой. Карл Проффер давал
интервью газете, рассказывал о своих издательских планах, о дружбе с
западными славистами и русскими филологами. Не раз гостем еженедельника
становился Вольфганг Казак - профессор Кёльнского университета, известный
славист, который посвятил свою жизнь русской литературе, ее изучению и
пропаганде в Германии. Он также успешно осуществил целый ряд издательских
проектов: в частности, впервые издал на Западе поэзию Геннадия Айги,
которого на родине в то время никто не публиковал; познакомил западного
читателя с творчеством прозаика Владимира Казакова.
Можно прямо сказать, что без подробного чтения «Русской мысли» не
удастся получить не только полного представления о жизни русской культуры в
эмиграции, но и о процессах, происходивших в 1970-е - начале 1990-х годов в
официальной и неофициальной советской культуре. Фильмы С.Параджанова и
А.Германа, Н.Михалкова и К.Муратовой, неоавангардная живопись и поэзия,
театр А.Васильева и А.Эфроса, произведения Ю.Трифонова и «деревенская
проза» в лице В.Распутина и В.Астафьева, песни Б.Окуджавы и его
неоднократные выступления в Париже при полном аншлаге, - можно еще долго
перечислять, о чём писала в то время «Русская мысль».
Ретроспективно очень интересно взглянуть глазами эмигрантов на те
процессы, которые начались у нас в стране с приходом к власти М.Горбачева.
Реакция эмиграции поначалу - полное отторжение и недоверие, убежденность в
том, что «перестройка и гласность» - игры КГБ и Политбюро ЦК КПСС, плод
советской пропаганды, что-то наподобие «операции «Трест». Затем - медленное
«оттаивание», признание происходящих в России судьбоносных перемен, но
крайняя подозрительность по отношению к тем, кто еще вчера олицетворял
советскую культуру (будь это Е.Евтушенко, Г.Бакланов или В.Коротич).
В «Русской мысли» от 20 марта 1987 года (? 3665) находим
полемическое «Заявление для печати», подписанное большой группой эмигрантов
третьей «волны» во главе с Вас.Аксёновым. «Есть информация, будто бы
советские чиновники обратились к некоторым выдающимся деятелям культуры в
эмиграции с предложением вернуться «домой», подобно блудным сынам, и
«прошлое будет забыто», - с возмущением пишут авторы коллективного
послания. «Советская власть, видимо, все еще не в состоянии постичь, что
эмиграция возникла не в результате некоего трагического недоразумения, но
явилась последствием глубочайших разногласий с режимом, не способным
уважать свободу творчества. <...> Кто, к примеру, мешает им опубликовать
наши книги и пластинки, показывать наши фильмы и спектакли, выставлять наши
картины и скульптуры? Так что же они не начали с этого, вместо обещаний
своего никому не нужного «прощения»?»5.
Чуть позже значительная часть третьей эмиграции постепенно
возвращается на родину: сначала своими текстами, фильмами и спектаклями, а
затем и физически, начиная с Александра Солженицына и заканчивая Юрием
Кублановским (возглавляющим ныне отдел поэзии в «Новом мире»).
В ельцинской России начала 1990-х широкими тиражами издают, наконец,
И.Бродского и А.Солженицына, В.Войновича и Г.Владимова, В.Некрасова и Юза
Алешковского, С.Довлатова и Сашу Соколова, В.Мамлеева и А.Синявского,
З.Зиника и Э.Севелу. Практически всем, кто изъявляет такое желание, власти
возвращают советское (российское) гражданство.
Чтение «Русской мысли» второй половины 1980-х, тщательно
фиксировавшей каждый шаг советской «перестройки и гласности», буквально
ошеломляет сегодня тем, как сверхмедленно и сверхтрудно развивался в нашей
стране процесс освобождения общественного сознания от затверженных
идеологических догм и цензурных запретов, от образа врага - в том числе и в
лице русских (советских) эмигрантов. Многое нами уже прочно забыто и
кажется по прошествии лет просто невероятным! Первое публичное упоминание
имени Александра Галича, первый вечер в его память. Первые публикации
«Колымских рассказов» В.Шаламова, первый показ снятого «с полки» фильма
Аскольдова «Комиссар», мучительно трудный путь «Нового мира» к заветной
цели - публикации на родине «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына; обнародование
«Реквиема» Ахматовой и поэмы «По праву памяти» А.Твардовского, возвращение
в русскую литературу имени Виктора Некрасова и его романа «В окопах
Сталинграда». Читая «Русскую мысль», невольно отмечаешь и прямые
несовпадения в оценках знаменитых текстов периода перестройки: восторги на
родине по поводу публикации романа А.Рыбакова «Дети Арбата» - и мрачную
реакцию эмиграции, которая устами В.Максимова называет это произведение
«убогоньким» и не верит в искренность восторгов со стороны таких критиков,
как Бенедикт Сарнов и Станислав Рассадин. В.Максимов утверждает, что его
бывшие друзья «плодят новых бубенновых и бабаевских», и он не понимает,
почему «П.Проскурину отказано в праве писать плохо, а Рыбакову - нет»6.
Однако тогдашние читатели в СССР прекрасно чувствовали разницу между
Рыбаковым и Проскуриным, и роман «Дети Арбата» на протяжении нескольких лет
оставался очень важным, необходимым чтением интеллигенции. Изображение
писателем психологии И.Сталина, внутренние монологи тирана поражали в то
время читателя, не избалованного самиздатом и тамиздатом.
На первом этапе перестройки русскую эмиграцию очень беспокоило
настойчивое противопоставление в советской печати плохого Сталина - и
хорошего Ленина, очередные попытки обелить марксизм и пойти по «истинно
ленинскому пути». Опять-таки устами В.Максимова «Русская мысль» напоминала
русскому читателю о массовых расстрелах без суда и следствия в период
ленинского правления, о том, что именно в это время, на заре советской
власти возник институт заложничества. Владимир Максимов призывал
журналистов и историков в перестроечном СССР «не нагромождать новые
монбланы лжи и отказаться от губительной и развращающей полуправды». В
статье «Культ личности или пороки системы?» он писал: «Сказавши «а»,
советскому обществу придется дойти до конца алфавита, иначе оно будет
обречено остаться слепоглухонемым и закостенеть в историческом
беспамятстве»7. Возглавляемый В.Максимовым «Континент» опубликовал в 1988
году (?55) «Мою маленькую Лениниану» Венедикта Ерофеева - произведение,
которое в то время не решился бы напечатать ни один советский журнал. Это и
стало «договариванием до конца» весьма болезненной и острой темы.

§2. В.Максимов и «Русская Мысль»
Владимир Максимов был одной из важнейших, ключевых фигур в
литературной и политической среде третьей эмиграции.
«Русская мысль» впервые начала писать о Владимире Максимове еще до
его эмиграции. За публикацию за рубежом романов «Семь дней творения» и
«Карантин», запрещенных на родине цензурой, В.Максимов был исключен из
Союза советских писателей. Резко обличительное письмо В.Максимова в
секретариат московского Союза писателей от 15 мая 1973 года появилось на
страницах «Русской мысли» 6 июня того же года. После эмиграции писателя, с
начала выхода журнала «Континент» осенью 1974 года и до переезда издания в
Россию в 1992 году, «Русская мысль» постоянно печатала интервью с
В.Максимовым, обзоры новых номеров журнала и яркую гражданскую публицистику
его главного редактора. В 1978-81 годах на страницах еженедельника
печатались фрагменты новых книг В.Максимова - «Ковчег для незваных» и
«Прощание из ниоткуда». Он был успешен, популярен, критика писала о нем как
о «выдающемся русском писателе», чье творчество «одухотворено христианским
восприятием жизни и любовью к человеку». Неуемный гражданский темперамент
В.Максимова, его энергия и воля на посту главного редактора «Континента»
быстро снискали ему славу великолепного организатора, человека твердого и
решительного.
Владимиру Максимову эмиграция далась тяжело. Он жил только
Россией, мыслями о ней, новостями с родины. При этом никогда не
противопоставлял эмигрантов тем, кто остался на родине, как лучших -
худшим. В эмиграции его угнетали бесконечные распри (в которые он сам был
вовлечен), разобщенность, подозрительность как среди представителей
«третьей волны», так и между различными поколениями русской эмиграции ХХ
века.
В 1979 году В.Максимов опубликовал в ?19 «Континента» нашумевшую
«Сагу о носорогах» - публицистический памфлет, направленный против той
части либеральной западной элиты, которая симпатизировала марксизму и
верила в возможность истинного, гуманного социализма. Поскольку установка
на борьбу с коммунизмом и тоталитаризмом у «Континента» и «Русской Мысли»
была общей, то газета также приступила к публикации этого произведения - в
художественном отношении, на наш взгляд, малоудачного. Первые главы «Саги»
появились в «Русской мысли» уже 25 января 1979 года. В.Максимов со
свойственной ему страстью и запальчивостью писал о стадном чувстве, об
отсутствии самостоятельного критического мышления у значительной части
университетской профессуры во Франции и в Германии, о готовности деятелей
культуры слепо повторять азы марксизма - и забывать при этом, какую цену
уже заплатила и продолжает платить Россия за чудовищный коммунистический
эксперимент. Замысел «Саги» был внутренне связан для писателя с
абсурдистской пьесой Эжена Ионеско (члена редколлегии «Континента», друга
В.Максимова) «Носорог». Поскольку русский писатель думал прежде всего об
инакомыслящих и политзаключенных в СССР, его глубоко задевало равнодушие
западных деятелей культуры именно к русским проблемам, их готовность
уравнять на чаше весов страдания голодных детей в Африке, апартеид - и
коммунистическую деспотию, на которую свободный мир привык закрывать глаза,
начиная еще с 1930-х годов, с тех гимнов, что охотно пропели Сталину
Л.Фейхтвангер, Л.Арагон, Р.Роллан и другие западные интеллектуалы.
Запальчивость, эмоциональность В.Максимова вполне объяснимы и сегодня. Но,
к сожалению, по тону «Сага о носорогах» оказалась произведением весьма
грубым и бестактным. Более того, читатели в разных странах Европы узнали в
целом ряде прекраснодушных западных мечтателей, изображенных в «Саге.»,
абсолютно реальные, конкретные лица - в частности, Генриха Бёлля. На это
стоит обратить особое внимание, поскольку Генрих Бёлль был очень любим
оппозиционной частью тогдашней советской интеллигенции. Напомним, что
именно Г.Белль встретил Александра Солженицына у трапа самолета в день
высылки писателя из страны, именно в его доме провел Александр Исаевич свои
первые дни на Западе. В «Саге о носорогах» и реакции на неё следует искать
истоки конфликтов В.Максимова с Львом Копелевым и Ефимом Эткиндом, а также
с той частью западного истеблишмента, которая связывала с социализмом
надежды на справедливое переустройство человечества. С момента
опубликования «Саги» на В.Максимова обрушился град упреков в авторитарных и
тоталитарных тенденциях, в шовинизме, в неуважении к западным
демократическим нормам и ценностям.
«Русская мысль», адресуясь ко всей русской диаспоре, осознанно
стремилась к объективности и нейтралитету. Уже через две недели в газете
появился отклик читательницы Е.Каннак «По поводу «Саги о носорогах». «Что
такое «стадность западной элиты»? - с горестным недоумением спрашивала она.
- Значит ли это, что французская «элита» послушным стадом следует за чьими-
то теориями, убеждениями, указаниями, - что, наконец, совершенно неверно? И
почему эта «стадность» - социальная?»8 Казалось, сам облик, дух и история
Франции (да и вообще западной демократии) нуждались в тот момент в защите
от инвектив разгневанного русского писателя-эмигранта.
12 июля 1979 года «Русская мысль» перепечатала интервью А.Синявского
газете «Монд», появившееся несколькими днями ранее, 7 июля. «Сагу о
носорогах» известный литератор и критик расценил так: «Очень болезненная
вещь, возмутившая старых и новых эмигрантов». Синявский был задет «тоном
этой вещи, её нетерпимостью», выпадами против ряда западных либералов.
Далее писатель утверждал, что именно из-за подобных настроений в
«Континенте» он и прекратил свое сотрудничество с этим журналом. Рядом с
интервью газета поместила реплику Виктора Некрасова - в те годы заместителя
В.Максимова на посту главного редактора «Континента», - в которой писатель
выражал свое возмущение искажением правды, замалчиванием подлинных причин
выхода А.Синявского из редколлегии издания (прежде всего, глубоко личных).
Втянутая в острую дискуссию, «Русская мысль» была вынуждена уже в
следующем номере предоставить ответное слово А.Синявскому. Обращаясь к
В.Некрасову, вызвавшему его на воображаемый рыцарский поединок, Андрей
Донатович писал: «В литературных и журнальных спорах дуэль и война мне
представляются неуместными. Постараемся, Некрасов, не махать шпагами и
пистолетами, но остаться писателями или просто людьми, наделенными языком,
речью. При этом желательно разговаривать прямо и открыто, а не заниматься
инсинуациями» 9.
Завершая первый раунд уже вспыхнувшего поединка, «Русская мысль»
опубликовала заявление В.Максимова «К читателям!»: «После публикации в
«Русской мысли», «Новом Русском слове», в некоторых западных изданиях и в
девятнадцатой книжке «Континента» моего памфлета «Сага о носорогах» вокруг
него возникло целое кружение из читательских (причем, самых
взаимоисключающих!) писем, газетных (причем, тоже предельно полярных)
откликов, досужих разговоров. Споры, вызванные этой вещью, лучше прочего
свидетельствовали о ее своевременности и качестве. Как это ни странно,
нашлось немало охотников подставить имена (чаще всего намеренно, чтобы
только создать конфликтную ситуацию) под обозначенные мной сугубо
типизированные образы. Спешу заверить своих читателей в том, что автор
здесь ни при чем. Автор не задавался целью обидеть или задеть кого-либо
лично, но, к сожалению, как известно, каждый думает о себе и о других в
меру своей собственной испорченности. Тем не менее, возникшая дискуссия
дает мне благодарный материал для продолжения темы и создания новых и
весьма колоритных типов из породы многообразного носорожьего племени
современности. Что же касается господ, которые, не жалея ругательств,
призывают меня к терпимости и плюрализму, то я советую им, «чем кумушек
считать трудиться, не лучше ль на себя оборотиться». Чувство
ответственности перед своим народом вообще и перед читателем в частности
проверяется не в бесноватой ругани или запугивании литературного
противника, а в собственном творчестве, даже если оно, это творчество, кому-
либо и не по вкусу. На этом полемику вокруг Саги считаю законченной. Во
всяком случае, для себя. Что же касается оппонентов, то они могут
продолжать в прежнем духе. Как говорится, на здоровье. А «Сага» тем
временем будет продолжена.»10. Отметим в скобках, что свое обещание
В.Максимов выполнил и что в дальнейшем «Сага о носорогах» издавалась им в
виде книжки вместе с так называемой «Сагой о саге»: подборкой критических
статей, рецензий, читательских писем и откликов, посвященных нашумевшему
памфлету.
Вскоре развернулся новый, уже журнальный, этап борьбы вокруг памфлета
В.Максимова. В ? 5 «Синтаксиса» были опубликованы сразу три критических
статьи, направленных против «Саги» и ее создателя. Одна из этих статей -
«Наука ненависти» - принадлежала перу Е.Эткинда и была предельно резкой,
так что в «Русской мысли» от 18.10.1979 было помещено специальное
«Заявление от редакции» в связи с данной публикацией. По сути газета уже не
могла отмолчаться и сохранять нейтралитет в разгоравшемся конфликте.
Редакция издания приняла, скорее, сторону В.Максимова, решила поддержать
его. Спустя две недели в «Русской мысли» появилась статья «Эта старая
проказа» Энцо Бетица - сенатора, депутата Европейского парламента, члена
руководства Итальянской либеральной партии, главного редактора газеты «Иль
Джорнале». Оценивая «Сагу о носорогах», Энцо Бетица писал: «Что касается
меня, то я считаю, что сильная моральная пощёчина Максимова тоже прежде
всего служит освобождению: она бьет не по сути Запада, а по его болезни.
Эта серия портретов Запада, с некоторыми восточными прожилками, сочна,
метка, без ретуши, в которой обе мещанские Европы могут отражаться друг в
друге, как два ряда разбитых зеркал, есть своеобразное дополнение в
гротескном ключе к Гарвардской речи Солженицына. Максимов показывает нам во
плоти ту скучную фауну, от которой Солженицын ушел навсегда»11.
В том же номере газеты автор обзора «Периодика» М.Сергеев,
рецензируя ? 5 «Синтаксиса», высказывал критические суждения как о
В.Максимове, так и о его оппонентах: «Приблизительно 1/3 журнала (53 стр.
из 160) посвящена разносу В.Максимова за его «Сагу о носорогах».
Безусловно, «Сага о носорогах» литературно, морально, политически неудачна.
Такие вещи либо пишутся прямо в лоб - с фамилиями и фактами, либо без
фамилий, но и «без личностей», то есть - беря под обстрел скорее поступки и
мотивации, чем людей; либо, наконец, не пишутся вовсе и остаются пикантной
темой для интимного обмена мнениями среди «своих».
Сама публицистическая «хватка» «Саги», - подчеркивал М.Сергеев, -
типично марксистско-ленинская, и никто другой, как последний, учил своих
прозелитов «безответственности», безнаказанности, ненависти» (по отношению
к врагу, разумеется). Так что правильнее было бы Е.Эткинду «ужасаться»
истоками, а не ручейком, который из них вытек. Вдобавок невозможно
отрицать, что подпочва фактов под неудачно выраженной яростью «Саги» -
действительно имеется.
Если отечество не унесешь на подошвах башмаков, то поразившее его
марксистское растление попадает и в эмиграцию: сама «сага» и дискуссия о
ней в «Синтаксисе» тому порукой, - утверждал обозреватель. - В момент,
когда в отечестве началось «движение воды» - за рубежом оказалась группа
«беглецов родной берлоги», которая, конечно, против причинявшихся ей
советской властью утеснений, но всё же не хочет ее свержения, потому что,
страдая навязчивыми идеями, в каждом, не согласном с ее установками
антикоммунисте, видит (или «предвидит») «погромные искушения». Даже в
В.Максимове и даже (о, в особенности!) в «православном аятолле» (как назвал
его один из них) А.Солженицыне.
Чтобы оправдать свою полузащиту недостойного строя, - резюмировал
М.Сергеев, - эта группа сочиняет почти научные («совсем как у Маркса»)
теории об исконной российской несвободе, о том, что при старом режиме
осуществлялось, в конце концов, то же насилие, чуточку меньше, но так же
ссылали, сажали в тюрьмы и даже психушки, вешали, цензурировали, «тащили и
не пущали». Следовательно, никакого смысла нет данную власть свергать,
поскольку «весь народ такой»12.
Следом «Русская мысль» поместила еще одну развернутую рецензию на
? 5 «Синтаксиса». Постоянный обозреватель газеты - В.Малашин - писал:
«Е.Эткинд, Б.Шрагин, Л.Копелев по очереди стараются обвинить во всех
смертных грехах автора «саги». Делают они это длинно, скучно, а главное, не
по существу. Слишком много в этой критике личной вражды. Критики пытаются,
конечно, прикрыть свою вражду к редактору «Континента» борьбой с его
идеями, с его, якобы, советской, тоталитарной сущностью. Но на самом деле
их тон и аргументы свидетельствуют: они сами психологически не освободились
еще от комвласти. Остается надеяться, - подчеркивал обозреватель, что в
будущем «Синтаксис» не станет посвящать очередному памфлету, каким бы он ни
был, целых три или пять критических воплей, портящих журнал»13.
Важно подчеркнуть, что вражда между «Континентом» и «Синтаксисом»
проходила не только по линии Максимов - супруги Синявские (и близкий им
круг), но и по линии Синявские - Солженицын. В.Максимов всегда активно и
убежденно поддерживал А.Солженицына, считая фигуру этого писателя главной,
наиболее авторитетной в диалоге с Западом и в будущем освобождении России.
В одном из интервью В.Максимов подчеркивал: «Солженицын - хотим мы того или
не хотим - является сейчас персонификацией русской литературы. Когда я
говорю - Солженицын, я имею в виду все явление нонконформистской русской
литературы, которую он начал. История сошлась вокруг него, и мы его обязаны
поддерживать. Потому что, если мы будем пытаться его компрометировать,
пытаться его унизить, мы, говоря просто, будем рубить сук, на котором
сидим» 14.
Весь набор обвинений, который выслушивал со стороны западных
политиков Александр Солженицын (буквально после каждого своего выступления
в прессе, после каждого интервью), регулярно воспроизводился борцами с
«русским шовинизмом» и применительно к В.Максимову. Более того, поскольку
Александр Исаевич был далеко, жил и работал в Вермонте отшельником, а
Владимир Максимов был всегда на виду, в центре событий, то недовольство и
претензии, которые обрушивались на него, были, на самом деле, претензиями и
недовольством, адресованными сразу двоим.
Разумеется, В.Максимов не был ни шовинистом, ни националистом, он
на дух не выносил антисемитизма и вообще превозношения одной нации за счет
другой. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно непредвзято
просмотреть хотя бы несколько номеров «Континента» и прочесть публицистику
Максимова в «Русской мысли». В «Открытом письме одному литератору»,
опубликованном в газете в 1976 году, он, к примеру, писал: «Нам всем,
недавним выходцам из России и Восточной Европы, взять бы да и сообща
повиниться в содеянном злодеянии, тем более, что подавляющее большинство из
нас или непосредственно участвовало в нем или является детьми тех, кто его
содеял, а не искать себе мальчика для битья, в данном случае, русский
народ, физическая величина которого была использована для совершения этого
злодеяния». Обращаясь к неназванному литератору, В.Максимов подчеркивал:
«Если из Вашей рукописи будут исключены все места о «врожденных пороках»
русского народа (что, впрочем, относится и к любой другой нации), то она -
эта рукопись может найти своё место на страницах нашего журнала. Ибо
неизменный принцип «Континента»: все народы и нации друг перед другом
равны»15.
Однако, однажды обвиненный в шовинизме и национализме (прежде всего
- из-за претензий к западной демократии, высказанных в «Саге о носорогах»),
В.Максимов до конца дней своих нес этот крест, поначалу пытаясь отрицать и
разоблачать ложные наветы, но затем - махнув рукой и смирившись. В среде
третьей эмиграции он прослыл наряду с Солженицыным ярым борцом с так
называемой русофобией (слово, пущенное в оборот И.Шафаревичем).
К примеру, отвечая на статью В.Максимова «В кривом зеркале»,
опубликованную в «Русской мысли» 11 октября 1979 года, Е.Эткинд в рамках
«свободной трибуны» газеты писал: «В.Максимов решил обрушить свои громы на
русофобию, но неудачно выбрал объект нападения. Может быть, русофобы и
существует не только в его воображении, где вероятно они воют и топчут
копытами вместе со стадами носорогов; но их еще надо найти. Читатель хочет
понять, почему В.Максимов избрал объектом атаки текст, опубликованный
полгода назад им же в «Континенте», посвященный Солженицыну и
принадлежащий мне? Пусть возьмет журнал «Синтаксис» ? 5 и прочтет там мою
статью, которая озаглавлена «Наука ненависти» и посвящена максимовской
«Саге о носорогах». Статья В.Максимова - косвенный ответ на мою. А то, что
он цитирует мои строки, не называя автора - что же, таков его излюбленный
прием: в «Саге о носорогах» тоже никто не назван, иначе автору никаких
дотаций не хватило бы на уплату судебных издержек». Далее Е.Эткинд
подчеркивал, что Герцен смотрел на резко критическую книгу Маркиза де
Кюстина о России положительно, что не мешало ему любить свою родину и быть
истинным патриотом. «В этом споре, возобновившемся через полтора века, я -
с Герценом. А с кем В.Максимов? Неужели с Николаем I, Гречем, Булгариным,
Бенкендорфом и Дубельтом, а также с советскими цензорами?» 16
Видя уже сложившуюся и открытую вражду внутри третьей эмиграции,
Андрей Амальрик спустя месяц писал: «Цель моей статьи - не осудить
национализм, со всем, что в нем есть хорошего, и не прославить демократию,
со всем, что в ней есть дурного, но подчеркнуть необходимость политического
баланса уже сейчас, если мы не хотим нового тоталитаризма в будущем.
Поэтому было бы важно либерально-демократическому крылу эмиграции создать
независимую организацию. Создание нескольких политических групп в эмиграции
сможет способствовать не расколу - ибо раскол уже налицо, но сотрудничеству
- ибо для организаций оно легче, чем для отдельных людей. Основа
сотрудничества - наша историко-культурная общность, сознание, что все мы
дети одной страны, и как бы взгляды одних не были чужды взглядам других, не
следует называть друг друга разными звериными именами вроде бегемотов или
гиппопотамов»17. Как видим, В.Максимов не назван, но подразумевается именно
он и его «Сага о носорогах». Недаром писатель, давая интервью К.Померанцеву
для «Русской мысли», уже в 1978 году говорил как о чем-то свершившемся,
неизбежном по отношению к себе самому: «И, может быть, меня, как это уже
делалось, снова обвинят в мессианизме, в том, что я поклонник «Третьего
Рима».»18.
Втянутая во внутренние распри третьей эмиграции, «Русская мысль» в
конце 1970-х годов неоднократно касалась причин конфликтов между
В.Максимовым и А.Солженицыным - с одной стороны, и супругами Синявскими,
Е.Эткиндом, кругом журнала «Синтаксис» - с другой. Однако газета всегда
абсолютно твердо и осознанно поддерживала неоспоримый для нее авторитет
Александра Солженицына. Характерна в связи с этим полемика между Е.Эткиндом
и А.Солженицыным и ее отражение на страницах издания. В конце декабря 1979
года «Русская мысль» помещает заявление «От редакции», которое мы приведем
целиком:
«Публикуя ответ профессора Эткинда на статью А.И.Солженицына
«Персидский трюк» (РМ ?3283), мы считаем нужным дать нашим читателям
возможность ознакомиться с той частью интервью, данного проф. Эткиндом
немецкой газете «Ди Цайт», на которую ссылается Солженицын в своей статье.
Эткинд:. Нет двух Россий, есть только одна Россия. Когда уезжаешь из
России и знаешь, что то, что говорят здесь, менее важно, чем то, что можно
сказать там, то только и можешь справедливо счесть, что надо оставаться
там, где слово твое - более важное оружие и имеет больше веса.
Журналист: Для Вас лично это - горький вывод, раз Вы сейчас здесь в
Париже. Говорили ли Вы об этом с Солженицыным здесь, на Западе?
Э.: Да. Да.
Ж.: Приходит ли он к такому же горькому заключению?
Э.: Солженицын построил себе идеал. Это идеал некой святой Руси с новым
царем и православной церковью во главе страны.
Ж.: По сути дела, идея сталинистская.
Э.: Не знаю, я бы не сформулировал это так (извините меня) примитивно.
Скорее это - идея ленинская: кто-то управляет страной, и в то же время есть
церковь, создающая идеологию страны. Правительство и церковь: это ведь
существовало и во Франции во времена Людовика ХIII. У Вольтера была одна
идея: заменить кардинала - философом. А Солженицын не хочет философа. И не
хочет кардинала. Он хочет Аятоллу» (Ди Цайт 28.9. 1979)» 19.
Известно, что А.Солженицын воспринял финал этого интервью как прямое
оскорбление (что он и есть Аятолла Хомейни, жестокий тиран и диктатор) и
навсегда разорвал отношения с Е.Эткиндом, хотя в России их связывали
близкие дружеские отношения.
Весной 1980 года в «Русской мысли» появилась обстоятельная работа
Бориса Парамонова (постоянного автора журнала «Континент»): «Религиозная
правда и либеральный миф. О статьях Е.Эткинда против А.Солженицына,
опубликованных в «Новом Русском слове» 13.12.1979 и в «Русской мысли» от
20.12.1979». Защищая А. Солженицына, Б.Парамонов писал: Культура - не
догма, она подлежит осознанию и критике, тем более это относится к такой ее
сравнительно узкой области, как политика и ее деятели. Кстати, у Эткинда в
число этих неприкосновенных вместе с Милюковым попадает и Парвус. Почему?
Что ему Гекуба? Исторический суд, по Эткинду, из недавних наших деятелей
допустим только над Сталиным (интересно, что о Ленине - умолчано). Эткинд
допускает многообразие мнений, он осуждает только нетерпимость. Я бы
добавил к условиям демократической дискуссии еще и точность. Где у
Солженицына можно найти призыв к православной или какой-либо иной
теократии, который приписывает ему Эткинд? Пусть он укажет это. Темы,
поднятые творчеством Солженицына, не могут быть предметом газетной
полемики, они выходят за пределы политической злобы дня. Смешными кажутся
попытки приклеить тот или иной политический ярлык к художнику, тем более
такого масштаба»20.
Так вызревала острая межличностная и межпартийная борьба
представителей «третьей волны» эмиграции. Объединенные на родине общей
ненавистью к Софье Власьевне (советской власти) и Галине Борисовне
(Госбезопасности), в эмиграции они оказались не просто в расколе, а в
жесточайшем противостоянии. Это противоборство сопровождалось взаимными
подозрениями в тайном сотрудничестве с КГБ. 18 июня 1981 года в
редакционной колонке «По поводу споров в эмиграции» В.Рыбаков писал: «Всем
известно, например, что в нашей эмиграции орудуют работники КГБ, и об этом
надо говорить; нужно быть начеку и разоблачать их разнообразную
деятельность. Но необходимо это делать, соблюдая железную логику, не
погружаясь в трясину шпиономании, не путая подозрения и доказательства. Или
же, можно и нужно разбирать ошибки первой, второй и третьей эмиграцией,
поскольку такое исследование дает на всем возможность избежать их в
будущем. Но этот разбор, в котором неизбежны и нужны споры, должен не
разъединять эти эмиграции, а, наоборот, объединять их.
Легко поддаваться своим страстям и создавать в эмиграции свой
искусственный мир, со своими ценностями, врагами и друзьями. С этой
легкостью и нужно прежде всего бороться»21.
В 1980-е годы следы явного противоборства в среде третьей
эмиграции практически исчезают со страниц издания, газета просто перестает
об этом писать. И лишь весной 1993 года в «Русской мысли» сразу в
нескольких номерах (?? 3965, 3969, 3970 и 3973) вновь развернется весьма
ожесточенная дискуссия по поводу причин и истоков возникновения
непримиримых лагерей внутри третьей русской эмиграции. В полемике примут
участие Ирина Иловайская, Зинаида Шаховская, Ефим Эткинд, Александр
Гинзбург и другие.
В середине 1970-х - 80-е годы В.Максимов постоянно выступал на
страницах «Русской мысли» как публицист. В конце марта 1978 года в связи с
лишением гражданства Г.Вишневской и М.Ростроповича от имени редколлегии в
газете был помещен следующий текст: « Дорогие Слава и Галя! <.> Совершенный
советскими правителями позорный акт окончательно отлучает их от
принадлежности к тому, что мы называем Россией. Их сегодняшнее
географическое местопребывание уже никогда не сможет изменить этого
непреложного факта. Живя в собственной стране, они являются куда большими
эмигрантами, чем все их изгнанники вместе взятые, ибо порабощенный ими
народ вычеркнул этих живых мертвецов из списка своих соотечественников и
сограждан»22. Спустя неделю В.Максимов уже от себя лично опубликовал
открытое письмо Г.Вишневской и М.Ростроповичу. Близкое по пафосу
предыдущему, оно было еще более личным и заканчивалось так: «От себя же еще
добавлю, что близкая дружба с вами, какой я неизменно горжусь, и сделалась
для меня той средой, где я чувствую себя т а м, д о м а, в Р о с с и и.
Эмиграция - удел побежденных, мы же - не побеждены, а поэтому в полном
праве переадресовать этот удел своим гонителям»23.
Особенно активен был В.Максимов-публицист в конце 1980-х годов, когда
заинтересованно и ревниво следил за происходящими на родине переменами. В
статье «Кто кого и когда покинул?» писатель открыто выражал свое
возмущение: «Вконец изолгавшийся Евтушенко пеняет в «Огоньке» коллегам-
изгнанникам за то, что они-де бросили страну в самые трудные годы ее
существования, и ставит себя и своих московских приятелей в пример как
героев, разделивших с нею все её победы и горести последних лет.
Георгий Владимов сказал мне недавно по этому поводу: «Это не мы, а
они бросили страну в самую лихую для нее пору.<...>. От себя могу добавить:
бросили ради собственного благополучия, этой единственной родины, во имя
которой они готовы на все.
Мы же никогда не покидали своей родины, ибо мы всегда видели свой
долг в том, чтобы говорить ей в лицо правду о ней самой, где бы мы ни
находились - там или здесь. Поэтому в ответ на снисходительное похлопывание
по плечу моих бывших коллег из Советского Союза могу повторить лишь слова
героя поэмы Бориса Пастернака «Лейтенант Шмидт»:
Я тридцать лет вынашивал
Любовь к родному краю,
И снисхожденья вашего
Не жду и не желаю.
Пусть меня поймут правильно, я отнюдь не сторонник бойкота представителей
советской культуры, приезжающих к нам на Запад. Я только против того, чтобы
они выступали здесь с позиции моральной правоты и определяли, кто тут из
нас достоин их внимания, а кто нет»24.
Борясь со штампом советской публицистики «плохой Сталин - хороший
Ленин», В.Максимов писал в статье «Внимание: новая ложь!»: «Рано или поздно
клубок придется разматывать до конца. И тогда на свет Божий будут вытянуты
все большие и маленькие соучастники этих вакханалий: «ленинская гвардия» -
виновница бессудных расстрелов и основательница института заложников,
красные маршалы, заливавшие невинной кровью Крым, Тамбов и Кронштадт,
жертвы «культа личности», и за страх, и за совесть укреплявшие этот самый
культ, в рядах которых, к слову сказать, далеко не последними числились
отцы многих интеллектуальных радетелей нынешней перестройки»25. Наконец,
желая разоблачить полуправду советских перестроечных публикаций, В.Максимов
написал в конце 1988 года еще одну статью на эту тему: «Изнанка комфортного
мифа. Культ личности или пороки системы?». «На страницах советской печати
набирает силу прямо-таки священная война против сталинского культа личности
и его последователей, - отмечал публицист. - Разоблачения следуют одно за
другим и одно другого хлеще. Войну эту можно было бы только приветствовать,
ведь она врачует одну из самых болезненных язв нашего общества, если бы при
этом ее участники не ссылались на гуманистические идеалы большевистской
революции, якобы преданные Сталиным и его камарильей. Заклинания о
попранных ими «ленинских нормах» не сходят со страниц советских средств
массовой информации. <.> Согласитесь, разрушать памятники одним палачам,
чтобы тут же воздвигнуть монументы другим, далеко не лучшее средство для
восстановления «белых пятен» в нашей истории»26.
Как видим, В.Максимов был не только писателем, редактором
«Континента», но и заметным, темпераментным публицистом «Русской мысли».
Страстным полемистом, втравливающим газету в дискуссии, провоцирующим
недовольство не только советских властей, но и западной «прогрессивной»
интеллигенции. Однако задиристость этого автора воспринималась, очевидно,
как «бродильные дрожжи», необходимые для нормальной, живой и полнокровной
жизни издания. Именно поэтому «Русская мысль» довольно регулярно
публиковала интервью с В.Максимовым, в том числе и как с редактором
«Континента». И всякий раз Максимов говорил: «Если журнал потеряет
ориентир, который я называю Россией, он потеряет смысл своего
существования» 27. На страницах «Русской мысли» В.Максимов высказывался не
только по политическим вопросам: примечательно в этом отношении интервью с
Н.Горбаневской «Только о литературе» (? 3699 от 13.11.1987), где речь шла о
писательском даре и писательском мастерстве, о духовной традиции русской
словесности.
Подобно журналу «Континент», «Русская мысль» середины 1970-х - начала
1980-х годов была весьма плотно связана не только с культурной жизнью
третьей русской эмиграции, но и с важными явлениями культуры на родине, в
советской России. Например, 17 мая 1979 года (?3256) на страницах
еженедельника была помещена очень сочувственная, положительная рецензия
В.Максимова на неподцензурный альманах «МетрОполь», запрещенный в СССР и
изданный в США («Ардис»,1979). Речь шла о художественной новизне текстов,
составивших знаменитый альманах.
В апреле 1981 года в «Русской мысли» был помещен проникновенный,
личностно окрашенный некролог «Памяти Юрия Трифонова». Высоко оценивая роль
этого писателя и масштаб его таланта, В.Максимов подчеркивал: «Он не мыслил
себя вне страны, поэтому заранее отметал всякую мысль об эмиграции. Но, тем
не менее, ему и в голову не приходило покупать себе душевный комфорт ценою
беспринципных компромиссов или гражданского конформизма. Трифонов, правда,
не пошел против течения, но и не пошел по течению, он, если можно так
выразиться, стоял против него - этого течения, что в условиях нашей системы
тоже подвиг»28, - писал В.Максимов.
Искренне поддерживая новые литературные издания в эмиграции, В.
В.Максимов в июне 1979 года высоко отзывался о журнале А.Глезера «Третья
волна». «Последние номера четко выявили перед читателем эстетическое лицо и
общественную позицию журнала, - писал В.Максимов в «Русской мысли». - Это
прежде всего заинтересованное освещение проблем нашего неофициального
искусства, а также связанных с ним литературы и демократического движения.
Журнал намеренно ограничивает свою полемику лишь самозащитой от тех, кто
пытается разложить плодотворный процесс русского нонконформизма,
противопоставить одних другим по принципу «разделяй и властвуй», и в этом,
на мой взгляд, активно проявляется его общественная толерантность в
подлинном смысле этого слова»29.
В статье «Вечная ткань культуры», появившейся в «Русской мысли» в
июле 1981 года, В.Максимов обращал внимание читателей на политизацию,
социализацию и вульгаризацию культуры в современном мире. При этом писатель
настаивал, что свобода «должна быть основана на культуре, и только на ней».
«Если же каждый из нас не найдет в себе силы и мужества преодолеть в себе
смертельное забытье духовного опыта истории и культуры, то я, следом за
Артуром Кестлером, - писал В.Максимов, - могу спросить себя и своих
современников: какого черта мы называем себя интеллигенцией? Нам нет
прощения, потому что наш долг знать, а главное - хотеть знать!» 30. В
дальнейшем В.Максимов еще не раз обращался к важной для него теме
«социальной бесовщины» и «духовной нищеты» человечества.
О Владимире Максимове-прозаике, авторе известных в ту пору романов
«Заглянуть в бездну», «Прощание из ниоткуда», широко писала западная и
русскоязычная пресса. В 1984 году в «Русской мысли» к десятилетию приезда
писателя на Запад была опубликована (в ?? 3505 - 3506) развернутая статья
«Страждущая русская земля и русская душа в творчестве Владимира Максимова».
Молодой французский писатель и литературовед Жан-Пьер Морель подчеркивал:
«В прозе Максимова есть подлинная укорененность веры. Нельзя понять этого
писателя, не увидев, что вся его работа с первой же строки пронизана верой
во Христа. Максимов-мистик не устает утверждать: Бог в сердце каждого
человека. Утверждение это из романа в роман принимает все возможные
интонации, в зависимости от того, кто из героев открывает для себя эту
истину. Преображение земного бытия светом, пришедшим извне, - это, в
сущности, сюжет всех романов Максимова»31.
В начале 1990-х годов, в период правления Б.Ельцина, В.Максимов
воспринял происходящие в России события как крайне разрушительные и опасные
для страны. В те годы он был очень близок с А.Зиновьевым и полностью
разделял мнение философа по поводу распада СССР и радикальных экономических
реформ на родине, приведших к обнищанию большинства населения: «Целились в
коммунизм, а попали в Россию». В это время в Москве была издана небольшая
книга статей и интервью В.Максимова «Самоистребление», пафос которой почти
никто в эмиграции не мог понять и разделить. Именно в начале 1990-х имя
В.Максимова исчезло со страниц «Русской мысли». Редактор газеты
И.Иловайская совершенно иначе (с либерально-демократических позиций)
оценивала и фигуру Б.Ельцина как лидера страны, и трагические события
октября 1993 года. В.Максимов поссорился тогда со многими давними друзьями,
единомышленниками и оказался практически в одиночестве. Тем не менее, когда
в 1995 году Владимир Максимов умер от скоротечного рака, «Русская мысль»
посвятила его памяти целую полосу. К девятому дню кончины газета поместила
прощальное слово сразу нескольких литераторов «третьей волны». Одна из них
- Наталья Кузнецова (литературный критик, супруга Георгия Владимова) -
написала так: «Для меня во всех максимовских прозаических вещах, и сильных,
и проходных, слышится сигнал SOS - «спасите наши души!». Это и делает их
уникальными и не позволяет забыть»32.
Примечания

1. Русская мысль. Париж. ? 3424, 5.08. 1982. С.2.
2. Русская мысль. Париж. ? 3433, 7.10.1982. С.3.
3. Там же. С.4.
4. Фостер Л. Помнить о том, что нас объединяет. // Русская мысль. Париж. ?
3433, 7.10.1982. С.13.
5. Русская мысль. Париж. ? 3665, 20.03.1987. С.8.
6. Русская мысль. Париж. ? 3733, 15.07.1988. С. 12.
7. Русская мысль. Париж. ? 374, 4.11.1988. С.10.
8. Русская мысль. Париж. ? 3243, 15.02.1979. С.12.
9. Русская мысль. Париж. ? 3265, 19.07.1979. С.11.
10. Русская мысль. Париж. ? 3269, 16.08.1979. С.3.
11. Русская мысль. Париж. ? 3280, 1.11.1979. С.15.
12. Там же. С.14.
13. Русская мысль. Париж. ? 3281, 8.11.1979. С.13.
14. Время и мы. Нью-Йорк-Иерусалим. 1986, ? 88. С.181.
15. Русская мысль. Париж. ? 3119, 30.01.1976. С.4.
16. Эткинд Е. Кто с кем? // Русская мысль. Париж. ? 3280, 1.11.1979. С.6.
17. Амальрик А. Возможно ли и нужно ли объединение эмиграции? // Русская
мысль. Париж. ? 3282, 15.11.1979. С.12.
18. Русская мысль. Париж. ? 3278, 8.06.1978. С.5.
19. Русская мысль. Париж. ? 3287, 20.12.1979. С. 14.
20. Русская мысль. Париж. ? 3302, 3.04.1980. С.8.
21. Русская мысль. Париж. ? 3365, 18.06.1981. С.6.
22. Русская мысль. Париж. ? 3197, 30.03.1978. С.10.
23. Русская мысль. Париж. ? 3198, 6.04. 1978. С. 5.
24. Русская мысль. Париж. ? 3724, 13.05.1988. С.7.
25. Русская мысль. Париж. ? 3733, 15.07.1988. С.13.
26. Русская мысль. Париж. ? 3751, 18.11.1988. С.15.
27. Русская мысль. Париж. ? 3361, 21.05.1981. С.14.
28. Русская мысль. Париж. ? 3355, 9.04.1981. С.4.
29. Максимов В. Конференция «Третьей волны» // Русская мысль. Париж. ?
3259, 7.06.1979. С. 12.
30. Русская мысль. Париж. ? 3369, 16.07.1981. С.8.
31. Русская мысль. Париж. ? 3506, 1.03.1984. С. 15.
32. Русская мысль. Париж. ? 4072, 6-12.04.1995. С. 17.









Глава 5. СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ - РЕДАКТОР «НОВОГО АМЕРИКАНЦА»
К истории взаимоотношений С.Довлатова с А.Седых («НРС») и
В.Максимовым («Континент»)

Только в последние пять лет стали появляться материалы, позволяющие
достаточно ясно представить работу Сергея Довлатова в газете «Новый
американец» и его отношения с редакторами двух крупнейших изданий русской
эмиграции - газеты «Новое русское слово» и журнала «Континент». Среди
наиболее значительных назовем здесь книгу: С.Довлатов. «Речь без повода.
или Колонки редактора»1, изданную в 2006 году, а также публикацию переписки
Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым в журнале «Звезда» 2. Несколько
писем, относящихся к этой теме, удалось обнаружить и нам в архиве журнала
«Континент», хранящемся в Бременском университете (ФРГ). Ранее неизданные
материалы из наследия С.Довлатова тем более важны, что подшивки газеты
«Новый американец» нет ни в одной российской библиотеке, да и в Нью-Йорке,
у самих участников событий, имевших отношение к выпуску «Нового
американца», остались лишь случайные, разрозненные номера. Похоже, что
полный комплект газеты сохранился только у Елены Довлатовой, вдовы
писателя.
О том, что Андрей Седых - главный редактор «Нового русского слова» -
относился к журналистской деятельности С.Довлатова очень настороженно и
ревниво, было известно и раньше, но теперь, из собранных вместе «Колонок
редактора» «Нового Американца», вырисовывается вполне подробная и ясная
картина. В частности, в ? 21 еженедельника от 29.06-4.07. 1980 года
С.Довлатов сетует на то, что «самая популярная русская газета в Америке»,
«процветающее коммерческое учреждение с миллионными оборотами», «Новое
русское слово» не только не поддержало «молодое издание», но и «отказалось
дать условия подписки», то есть сделать элементарный шаг навстречу. После
этого, пишет С.Довлатов, «всем авторам «НРС» было объявлено: «Тем, кто
содействует новой газете, печататься в «НРС» запрещается!». В общем: либо -
либо! Кто не с нами, тот против нас! Долой инакомыслящих, к стенке, на
рею!» 3. Постепенно конфликт с А.Седых (или - как склоняли в эмиграции - с
Седыхом) разрастался и приобретал личные черты. Конечно, главной причиной
здесь была боязнь конкуренции со стороны активных молодых людей, недавно
приехавших из СССР. Но не стоит забывать и о том, что А.Седых раздражала
сама шутливо-саркастическая интонация, с которой С.Довлатов рассуждал в
своих «Колонках редактора» о вполне серьезных вопросах эмигрантской жизни и
даже о животрепещущих политических проблемах. Это было не только идейное,
но и стилистическое расхождение, в котором сказались, в том числе, общие
претензии «первой волны» эмиграции - по отношению к третьей. Ибо «третья
волна» принесла с собой и принципиально иной менталитет (сформированный
советской властью), и принципиально новый словарь, раздражавший
представителей «первой волны» излишней грубостью и вульгарностью.
В середине мая 1981 года Сергей Довлатов помещает в «Новом
американце» «Открытое письмо главному редактору «Нового русского слова».
Это не только ответ на статью А.Седых «Кому это нужно?», появившуюся в
«НРС» 28 апреля того же года, но и своего рода манифест молодого поколения
эмиграции. Подчеркивая, что статья А.Седых написана не свойственным тому
языком (в частности, С.Довлатов поименован в ней «вертухаем»), редактор
«Нового американца» задается вопросом: «Что так неожиданно вывело из
равновесия умного, интеллигентного, пожилого господина? Что заставило его
нарушить обет молчания? Что побудило его ругаться и топать ногами,
опускаясь до лагерной «фени»? Чем мы так досадили Вам, господин Седых?» И
тут же отвечает: «Мы досадили Вам фактом нашего существования» 4. «Возникли
новые оценки и новые кумиры, - продолжает С.Довлатов. - И Вы, господин
Седых, забили тревогу <...>. Теперь Вы хитроумно объявляете себя жертвой
политической критики. А нас - советскими патриотами и функционерами КГБ.
Это - уловка. Политическая репутация «НРС» - безупречна. Мы не подвергали
Вашу газету идейной критике. Мы вообще не критиковали общую позицию «НРС».
Мы критиковали недостатки газеты. Ее неуклюжий и претенциозный язык.
Консервативность в оформлении. Ее прекраснодушие и бесконфликтность.
Тусклую атмосферу исторических публикаций»5. Как видим, Сергей Довлатов
высказывает претензии А.Седых как редактор - редактору, и при всём уважении
к мэтру эмигрантской печати (о котором не раз упоминает и в этом письме)
настаивает на независимости и значимости собственного издания. Констатируя,
что «заговор молчания» вокруг «Нового американца» наконец-то нарушен,
Сергей Довлатов пишет: «Я надеюсь, разговор будет продолжен. Честный и
доброжелательный разговор о наших эмигрантских проблемах. Мы готовы к этому
разговору. Готовы ли к нему Вы, Андрей Седых?
Докажите на практике, что Вы - за объединение трех эмиграций.
Засвидетельствуйте это не словами, а делом.
К этому обязывает Ваша репутация» 6.
Этот страстный публицистический текст характеризует С.Довлатова как
человека принципиального, отчаянно смелого, дерзкого и уверенного в себе.
Учитывая многолетний авторитет газеты «Новое русское слово» и ее редактора,
а также почтенный возраст А.Седых, можно легко представить реакцию старших
поколений эмиграции на эту перепалку: «Ах, Моська, знать она сильна.», -
именно так реагировала старая русская эмиграция на выступления «одной
еврейской газеты» (название предпочитали даже не упоминать).
Казалось бы, Андрей Седых мог реагировать на деятельность и
журналистские выступления С.Довлатова вполне индифферентно. В самом деле:
какая серьезная угроза ежедневному «Новому русскому слову» могла исходить
от материально нестабильного, на честном слове выходящего еженедельника
«Новый американец»? И тем не менее раздражение Андрея Седых было велико.
Когда Владимир Максимов - редактор «Континента», ведущего журнала русской
эмиграции в 1970-80-е годы, приветствовал появление «Нового американца» в
первом номере этой газеты, А.Седых выразил В.Максимову свое неудовольствие.
Это видно из ответного письма В.Максимова - А.Седых, которое хранится в
архиве журнала «Континент» в Бремене (ФРГ) и было опубликовано нами в
«Континенте» ? 129 за 2006 год. «Убежден, что нам с Вами беспокоиться не о
чем, - писал В.Максимов 9.02. 1980 года. - Я действительно дал напутствие
новой газете, с пожеланиями учиться у старших и не соперничать, а
сотрудничать с другими русскими изданиями за рубежом. <...>. Всякое новое
издание, на мой взгляд, при всей недолговечности большинства из них, в
какой то степени ослабляет внутриэмигрантское напряжение, отводя от нас с
Вами злобу и ненависть многих несостоявшихся гениев и графоманов. Так пусть
себе тешатся, а получится у них - дай им Бог. Абсолютно убежден, что ни
мне, ни Вам ни одна из этих скороспелок ничем не грозит»7.
Снисходительная интонация по отношению к изданиям-скороспелкам выдает
здесь абсолютную уверенность В.Максимова в прочных позициях собственного
издания и привычку к роли ключевой фигуры в среде третьей русской
эмиграции. Значимость А.Седых и В.Максимова в журналистике русского
зарубежья 1970-80-х годов, в эмигрантской среде этих лет вполне
сопоставимы. Вполне логично возникает вопрос и о взаимоотношениях
С.Довлатова с В.Максимовым.
Прежде всего вспомним, что в «Континенте» в 1977 году, когда
С.Довлатов жил еще в СССР, был опубликован его рассказ «По прямой» (?11),
затем - «Юбилейный мальчик» (1979, ? 19). Так что заочно редактор и молодой
прозаик были к моменту эмиграции С.Довлатова уже знакомы. Будучи
инициатором еженедельника «Новый американец», С.Довлатов сообщил
В.Максимову о своем начинании в личном письме, и главный редактор
«Континента» тут же вполне искренне откликнулся: «Как говорится, безумству
храбрых! Действительно, чтобы начать газету на свой страх и риск, в чужой
стране, в знакомой, но неизученной еще среде, нужно, помимо всего прочего,
отменное мужество. Но я убежден, что побеждают лишь те, кто не боится
рисковать. Уверен, что ваш профессиональный и человеческий уровень (а в
газете это тоже немаловажно) окажется на уровне вашей смелости»8. Такая
поддержка дорогого стоила, и С.Довлатов не мог ее не оценить. Однако в
дальнейшем переписка становится односторонней. Сергей Довлатов отсылает
Владимиру Максимову еще 10 писем в период с 1980 по 1988 (1989?) год (к
сожалению, большинство этих писем нуждается в точной датировке, писатель
почти никогда не обозначал год), но ответа, по-видимому, не получает. Во
всяком случае, в Бременском архиве отпуски писем В.Максимова - С.Довлатову
нам обнаружить не удалось. Хотя и какого-то явного разрыва в их отношениях,
судя по всему, не было. В 1980-е годы в «Континенте» были опубликованы
рассказы С.Довлатова «Представление» (1984, ? 39), «Встретились,
поговорили» (1988, ? 58), а также «Соло на ИБМ» (1989, ? 61). Да и все
письма С.Довлатова - В.Максимову написаны в уважительном, вполне
дружественном тоне.
Что же происходило в отношениях С.Довлатова и В.Максимова? С одной
стороны, Сергей Довлатов был искренне благодарен В.Максимову за публикации
своей прозы, за поддержку «Нового американца» в момент его зарождения. Он
не раз публично и печатно высказывался в том смысле, что «Континент» -
лучший русский журнал»9. Однако в названном выше «Открытом письме Андрею
Седых» в мае 1981 года позволил себе очень резкие высказывания о редакторе
«Континента» и его человеческих качествах: «Владимир Максимов -
талантливый, сильный, искренний человек. При этом - чудовищно нетерпимый и
деспотичный. Открытая дискуссия с Александром Зиновьевым не предвещает ему
триумфа. Полемика с Абрамом Терцем и вовсе гиблое дело. Максимов (как и Вы,
- обращается С.Довлатов к А.Седых) предпочитает либо не замечать своих
оппонентов, либо унижать их» 10. Разумеется, такая оценка не могла не
обидеть Владимира Максимова: тем более со стороны человека, которому он
старался помогать.
Очевидно, аналогичные высказывания были допущены С.Довлатовым и ранее,
поскольку уже в письме от 6 января 1981 года Виктор Некрасов урезонивает
Сергея Довлатова: «Я весь ваш - не делайте только глупостей,
опрометчивостей etc. Помирились же с Орловым и Меттером - помиритесь же и с
Максимовым. Он ведь очень хороший человек, но жуть какой ранимый. Вы его
где-то цапнули, а он до сих пор истекает кровью.»11. Чуть позднее, в марте
того же года, В.Некрасов сообщает С.Довлатову, что В.Максимова «страшно
задела» статья Янова «Конформизм и эмиграция», опубликованная в ? 52
«Нового американца»12. «А он (Максимов - Е.С.) - немыслимо ранимый, не то
что раны, а жалкие царапины расчесывает и превращает в гнойники. Я все это
перерос и на все плюю. А он - нет.<...>. Очень меня огорчает, что пробежала
между вами - или еще бежит - кошка. Черкните ему что-нибудь - хуже не
будет .». Завершает это письмо Виктор Некрасов с грустной самоиронией:
«Голубь мира, малость уже общипанный, жмет Вашу руку» 13. В ответном письме
В.Некрасову С.Довлатов сообщал 28 марта 1981 года: «Максимову написал.
Возможно, не то, что следовало. Извиняться и каяться нет причины. Уважение
и любовь к Максимову - безусловны»14. А спустя две недели объяснял Виктору
Некрасову свою редакторскую стратегию и позицию: «Готова небольшая и
корректная статья против Янова. Это - полемика. Обычное явление в нашей
газете.
Еще раз повторяю - мы немедленно, вне всякой очереди опубликуем все,
что сочтут нужным прислать - Максимов и его друзья.
Поймите, я не чувствую вины перед Максимовым. Я не могу каяться в
несовершенных преступлениях. Я не буду пытаться ему угодить, как бы глубоко
ни почитал его и как бы ни был заинтересован в его расположении» 15.
Как видим, Сергей Довлатов отстаивает демократические принципы своего
издания и право на полемику, пусть даже самую острую, между различными
ветвями и идейными течениями русской эмиграции. Касаясь даже такой
авторитетной фигуры, как Александр Солженицын, С.Довлатов пишет в «Новом
американце» ? 32 (15-20.09. 1980): «Голос Солженицына звучит на весь мир. А
значит, голоса его критиков и оппонентов тоже должны быть услышаны. Этому
принципу следует наша газета. <...> Слишком горек наш опыт, чтобы бездумно
разделять любые идеи. Принимать на веру самые убедительные доктрины.
Поспешно обожествлять самые яркие авторитеты. Мы прозрели и обрели слух.
Переиначивая буквари, нам хочется сказать:
МЫ - НЕ РЫБЫ! РЫБЫ - НЕМЫ!
А у нас есть право голоса. Право на критику. Право на собственное
мнение.
Мы восхищаемся Солженицыным и потому будем критически осмысливать его
работы.
Слишком ответственна функция политического реформатора. Слишком дорого
нам будущее России!» 16.
В качестве редактора Сергей Довлатов не раз характеризовал «Нового
американца» как «газету, не боящуюся дискуссий, не уклоняющуюся от критики
и самокритики», газету демократическую, предполагающую разнообразие мнений
и свободу их высказывания.
Выступая в 1981 году на конференции в Лос-Анджелесе, посвященной
русской литературе «третьей волны» эмиграции, Сергей Довлатов подчеркивал
непохожесть газеты «Новый американец» на другие эмигрантские издания и так
объяснял собственную позицию: «Больше года выходит наша газета. Больше года
я слышу: И чего вы смеетесь? Над чем потешаетесь? В Афганистане - трагедия.
Академик Сахаров томится в Горьком. И вообще, мир на грани катастрофы.
Да, мир на грани катастрофы. И привели его к этой грани угрюмые люди.
Угрюмые люди бесчинствуют в Афганистане. Угрюмые люди хватают заложников. И
гордость России, академика Сахарова, мучают тоже угрюмые люди.
И потому мы будем смеяться. Над русофобами и антисемитами. Над
воинствующими атеистами и религиозными кликушами. Над мягкотелыми голубями
и твердолобыми ястребами.
А главное, заметьте, - над собой» 17.
Остается только сожалеть, что жизнь газеты «Новый американец» продлилась
совсем недолго - чуть менее двух лет (с января 1980 по февраль 1982 года).
Журналистскую мечту о независимом, остром, искрящемся юмором издании Сергею
Довлатову удалось реализовать лишь на короткое время. Увы, победила проза
жизни - отсутствие необходимых средств, а также вечные, непреодолимые
конфликты и раскол в среде русской эмиграции. Хочется верить, что газета
«Новый американец» перестанет быть для всех нас «Невидимой газетой», что ее
комплект (хотя бы в виде ксерокопий) появится в крупнейших российских
библиотеках.

Примечания:
1. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. - М.: Махаон,
2006.
2. Переписка Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым. Публикация Елены
Довлатовой // Звезда, 2006. ?9. С. 91-101.
3. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. С.159.
4. Там же. С.201.
5. Там же. С.205.
6. Там же. С.207.
7. Из архива журнала «Континент». Публикация и комментарии Е.Скарлыгиной
// Континент. ? 129 (2006, ? 3). С. 291.
8. Там же. С. 287.
9. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. С.189.
10. Там же. С.203.
11. Переписка Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым // Звезда, 2006. ? 9.
С.95.
12. Статья А.Янова - многолетнего оппонента А.Солженицына - была
направлена против опубликованных в «Новом журнале» (? 137, 138) и
«Континенте» (?20) статей М.Агурского, М.Бернштама и Б.Парамонова.
13. Переписка Сергея Довлатова с Виктором Некрасовым // Звезда, 2006. ?9.
С.96.
14. Там же. С.97.
15. Там же. С.98.
16. Довлатов С. Речь без повода. или Колонки редактора. С.190.
17. Там же. С.196.




















ГЛАВА 6. «НОВЫЙ ЖУРНАЛ» И ЕГО РЕДАКТОР
§1.«НОВЫЙ ЖУРНАЛ» (США) В 1960-80-е годы. Связь с Россией.

«Новый Журнал», издающийся с 1942 года по настоящее время в Нью-Йорке,
сыграл во второй половине ХХ века заметную роль не только в сохранении
культурного наследия первых двух «волн» русской эмиграции, но и в
публикации на Западе «потаённой» русской литературы, созданной на родине
уже при большевистском правлении. Связь с Россией, получение текстов из-за
«железного занавеса» по нелегальным каналам особенно активно осуществлялись
в период редакторства Романа Гуля - с 1959 по 1986 год.

Как известно, публикация произведений, созданных в СССР, но
запрещённых советской цензурой (так называемый тамиздат), началась в «Новом
Журнале» ещё в 1958 году, когда в кн.54 появились главы из «Доктора Живаго»
Б.Пастернака. В это время поэт подвергался на родине ожесточённой
идеологической травле, об опубликовании романа в советской России не могло
быть и речи. Знание о том, что главы из «Доктора Живаго» появились в
авторитетном журнале русской эмиграции, служило ему в ту пору моральной
поддержкой. Спустя годы в кн.83 «Нового Журнала» была опубликована подборка
документов «Б.Пастернак и Союз Советских писателей» - стенограмма
заседания, на котором великого поэта шельмовали и исключали из писательской
организации.
Во второй половине 1960-х годов, когда после суда над И.Бродским (1963
год), уголовного процесса по делу А.Синявского и Ю.Даниэля (1966 год),
вторжения советских войск в Чехословакию (1968) стало абсолютно ясно, что
от оттепели с её надеждами и дыханием свободы не осталось и следа, что
вновь наступают идеологические «заморозки», «Новый Журнал» начал довольно
регулярно и целенаправленно публиковать тексты, которые в советской России
запрещались и распространялись только в самиздате. Это замечательная проза
Лидии Чуковской: повесть о репрессиях 1930-х годов «Софья Петровна» (кн.83-
84) и мемуарные записи «Памяти детства» (кн.128), рассказ А.Солженицына
«Правая кисть» (кн.93), «Моя маленькая лениниана» Венедикта Ерофеева
(кн.182), главы из романа А.Кузнецова «Бабий Яр», изъятые при публикации на
родине цензурой (кн.97). Одной из важнейших акций «Нового Журнала» стала
объёмная, продолжавшаяся на протяжении десяти лет, публикация «Колымских
рассказов» Варлама Шаламова (кн.85 -125). В юбилейном обращении «К 45-летию
Н.Ж.» (кн.162) Роман Гуль вспоминал о том, что Варлам Шаламов передал
западному корреспонденту 600-страничную рукопись своей лагерной прозы для
«Нового Журнала» со словами: «Мы устали бояться». Столь отважных среди
советских литераторов было, конечно, совсем немного. Писателя, решившегося
на передачу текстов в тамиздат, на родине неизбежно ожидали идеологические
«проработки» и преследования. Как минимум это было расторжение всех
литературных договоров и исключение из Союза писателей, как максимум -
прямое давление и шантаж со стороны КГБ, постепенное «выдавливание» в
эмиграцию (наиболее характерный пример - судьба Владимира Войновича и
Георгия Владимова). Даже В.Шаламова в связи с публикацией «Колымских
рассказов» за рубежом советские власти вынудили выступить в «Литературной
газете» с ритуальными обвинениями в адрес западных издателей1. Аналогичные
эпизоды, связанные с появлением в советской печати вымученных текстов-
отречений, были в литературной судьбе Б.Окуджавы, братьев Стругацких,
В.Войновича, А.Гладилина.
Редколлегия «Нового Журнала» учитывала эти печальные реалии советской
жизни. Большинство текстов, переданных в «Новый Журнал» из-за железного
занавеса, полученных из СССР «с оказией», по нелегальным каналам,
печатались со специальным предуведомлением от имени редакции. Например,
подборка стихотворений о. Дмитрия Дудко, подвергавшегося на родине
репрессиям, сопровождалась следующим редакционным пояснением: «Эти стихи
православного священника мы получили из-за железного занавеса и печатаем их
без ведома и согласия автора, в чём приносим ему наше извинение»2 . Были и
другие формы защиты авторов из СССР. В кн.80 «Нового Журнала» под рубрикой
«Проза из СССР» помещены рассказы без указания авторства. Аналогичная
рубрика существовала и для публикации поэтических текстов - «Стихи из СССР»
(кн.69, 71, 80). В разделе «публицистика» в кн.78-79 «Послание из СССР на
Запад» опубликовано под псевдонимом ИКС.
В связи с преследованиями Александра Солженицына на родине и
откровенной клеветой советской печати в его адрес «Новый Журнал»
опубликовал статью Лидии Чуковской - автора многих «открытых писем» и
публицистических обращений, циркулировавших в самиздате: «Ответственность
писателя и безответственность «Литературной газеты» (кн.93). Здесь же
помещена большая подборка документальных материалов «Дело Солженицына» со
вступительной статьёй и комментариями Аркадия Белинкова. В следующей, 94-ой
книге, «Новый Журнал» поместил читательские отклики на произведения
А.Солженицына, распространявшиеся в СССР в списках.
В разделе «Литературоведение» не раз публиковались статьи и рецензии,
посвящённые гонимым на родине авторам, запрещённым произведениям. Весьма
интересна и содержательна статья Марка Альтшуллера «Москва-Петушки»
В.Ерофеева и традиции классической поэмы», появившаяся в «Новом Журнале» в
1982 году (кн.146), когда это произведение в СССР всё ещё оставалось
принадлежностью самиздата и расценивалось цензурой как антисоветское. О
жанровой природе некоторых произведений братьев А.и Б.Стругацких, также
переданных в тамиздат (таких, как «Сказка о тройке», «Гадкие лебеди»), еще
в 1970-ом году написал Джон Глэд в статье под названием «Возрождение
антиутопии в произведениях А.и Б. Стругацких» (кн.98). О неофициальной
поэзии, развивавшейся преимущественно в формах самиздата, для «Нового
Журнала» писал Вадим Крейд (заметная фигура ленинградского андеграунда; в
1990-е годы был главным редактором «НЖ»). Это статьи «Стратановский и
ленинградская поэтическая школа» (кн.155) и «О поэзии Алексея Цветкова»
(кн.167).
Поскольку литературный самиздат был изначально теснейшим образом
связан с самиздатом политическим, важной миссией «Нового Журнала» стала в
1970-е годы публикация документов и материалов, имеющих прямое отношение к
развитию диссидентского движения в СССР. Например, в кн.106 было
обнародовано «Последнее слово» Вл. Буковского на суде 5 января 1972 года, в
кн.180 осуществлена выборочная публикация «Из писем генерала Петра
Григоренко» - известного правозащитника, принудительно помещённого в
психиатрическую больницу. Когда в 1968 году Андрей Амальрик - наиболее
активный в то время «связной» с Западом - передал за границу один из
важнейших документов правозащитного движения - трактат академика Андрея
Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и
интеллектуальной свободе», - «Новый журнал» поместил дискуссионную статью
Георгия Адамовича «На полях брошюры академика Сахарова» (кн.96). В этом же
номере было опубликовано открытое письмо Петра Григоренко в журнал «Вопросы
истории КПСС», распространявшееся в СССР в самиздате: «Сокрытие
исторической правды - преступление перед народом!». В связи с арестом
Александра Гинзбурга (составителя первого самиздатского альманаха
«Синтаксис», уже отсидевшего за это лагерный срок и арестованного повторно
за составление «Белой книги» по делу А.Синявского и Ю.Даниэля), в кн.131
журнала была помещена подробная биографическая справка, представившая и
русской эмиграции, и западному общественному мнению этого знаменитого
диссидента.
Таким образом, «Новый журнал» участвовал в распространении правдивой и
независимой информации о положении в СССР, о диссидентском движении,
помогал очень многим людям преодолеть зашоренность сознания, поддерживал их
в стремлении к независимому гуманитарному знанию.
Конечно, на территорию СССР «Новый Журнал» проникал в небольших
количествах и с гораздо большими трудностями, чем периодические издания
«третьей волны» эмиграции. Широкого «хождения» «Нового Журнала» как в
писательской, так и в диссидентской среде не наблюдалось. Объясняется это
не только географическими причинами (всё-таки ввезти нелегальную литературу
из Европы было несколько проще -например, поездом, в личном багаже), но и
ожесточённым противостоянием двух сверхдержав, особой степенью враждебности
советских властей и КГБ по отношению к США. Представители литературного
официоза в СССР испытывали к «Новому Журналу» нескрываемую идеологическую,
классовую ненависть. В одном из писем Романа Гуля цитируется высказывание
Сергея Михалкова о «Новом Журнале» как об «эмигрантском литературном
вертепе» 3 .
Вопреки бдительности и ненависти властей определённое число номеров
«Нового Журнала» всё же проникало в СССР по нелегальным каналам, прежде
всего в багаже иностранных дипломатов, который, как известно, не
досматривался. Легально с номерами «Нового Журнала» можно было ознакомиться
лишь в «спецхране» крупных научных и публичных библиотек, по специальному
запросу-разрешению, который мог раздобыть далеко не каждый. Но и в недрах
спецхрана «Новый Журнал» имел особую степень секретности: на титуле каждого
номера ставились два шестигранника - специальных ограничительных знака.
В небольшой брошюре сотрудницы Библиотеки Российской Академии наук
К.В.Лютовой, изданной в 1994 году в Санкт-Петербурге 4, сообщается о том,
что даже в спецхран этой крупнейшей научной библиотеки «Новый Журнал»
поступал в урезанном, искорёженном цензурой виде. «Ни одно издание
специальных фондов не подвергалось таким купюрам, как «Новый журнал», -
подчёркивает К.В.Лютова. - В некоторых номерах было вырезано более половины
страниц, а чтобы читатели не узнали, что именно было уничтожено, обычно
вырывалось и оглавление. Так, к примеру, в ? 111 (1973) отсутствуют
страницы 35-36; 84-130; 151-174; 163-197; в ? 118 (1975) вырезаны страницы
108-163, 169-222 и т.д. К счастью, пишет К.В.Лютова, в конце 90-х годов
Библиотеке через фирму «Русский библиофил» в Париже удалось приобрести
комплект «Нового журнала» за прошлые годы. Изувеченные номера «Нового
журнала» сохраняются как вещественное доказательство деятельности советской
цензуры» 5.
Проверяя сегодня по неизувеченным, полноценным номерам «Нового
Журнала», что же именно было столь варварским способом уничтожено цензурой
в названных К.Лютовой номерах, обнаруживаем, что в кн.111 это публикация
Лесли Милн «К биографии Булгакова», содержащая письма Булгакова
Правительству СССР и лично Сталину; статья А.Иванова «Демографические
процессы в США и в СССР»; письма М.В.Добужинского. В кн.118 - это статья
Т.С.Ходорович «Что делают с Л.И.Плющем (известным диссидентом,
правозащитником - Е.С.) в психбольнице», поступившая в журнал по каналам
самиздата; автобиографические записи В.Вейдле и А.Ремизова, письма И.Бунина
к Ф.Степуну и статья М.Агурского «Неонацистская опасность в Советском
Союзе», также полученная редколлегией через самиздат.
И всё-таки тексты литературного и политического самиздата попадали на
страницы «Нового Журнала» гораздо реже, чем на страницы «Континента» или
«Граней»: ведь редколлегия сознательно избегала излишней политизации
издания. Изначально, с момента основания, «Новый Журнал» и издания «третьей
волны» русской эмиграции, возникшие в 1970-е годы, ставили перед собой
разные задачи. «Континент» был задуман и, начиная с 1974 года, выполнял
свою миссию как антикоммунистическое издание, как журнал, противостоящий
мировой экспансии коммунизма. Издавая «Континент», В.Максимов стремился
опубликовать прежде всего писателей-современников, чьи тексты по
идеологическим причинам запрещала советская цензура, дать слово всем
изгнанникам подсоветского мира. «Потаенная» литература 1920-х -1930-х годов
была к тому времени в значительной степени опубликована именно «Новым
Журналом». Редколлегия этого издания осознавала своей главной задачей
сохранение преемственности русской литературы и культуры, преодоление
пропасти между литературой русского зарубежья - и русским читателем, жившим
в СССР. С момента своего создания «Новый Журнал» обратился к наследию
Серебряного века, публикуя художественные тексты и письма М.Волошина,
З.Гиппиус, Е.Замятина, Н.Клюева, Л.Лунца, Д.Мережковского, Н.Гумилева,
В.Ходасевича, М.Цветаевой. Здесь печаталась проза И.Бунина, Б.Зайцева,
В.Набокова, А.Ремизова, М.Осоргина, Г.Газданова. На страницах «Нового
Журнала» были впервые опубликованы запрещённые в СССР пьесы М.Булгакова
«Багровый остров» (кн.93) и Н.Эрдмана «Самоубийца» (кн.112), повести
Д.Хармса «Старуха» (кн.106) и Б.Пильняка «Заштат» (кн.134).
Журнал стал связующим звеном между русским литературным зарубежьем и
либеральными культурными кругами внутри России. Это серьёзное, издающееся
на высоком уровне издание по мере сил способствовало сближению двух ветвей
русской литературы ХХ века: той, что создавалась на родине, - и той, что
рождалась в эмиграции. В конце 1980-х отпала потребность советского
общества в самиздате и тамиздате, затем исчез и сам Советский Союз. После
смерти Р.Гуля (1986) выпуском номеров журнала четыре года занималась
редакционная коллегия, а в 1990-ом году «Новый Журнал» возглавил писатель
Юрий Кашкаров (из новых эмигрантов), которого именно Р.Гуль привел в свое
время в редакцию. После скоротечной смерти Ю.Кашкарова журнал в 1994
возглавил поэт и литературовед Вадим Крейд, представитель «третьей волны»
русской эмиграции. В настоящее время «Новый Журнал» по-прежнему регулярно,
раз в квартал выходит в Нью-Йорке; его редактором в 2004 году стала Марина
Адамович - литературный критик и эссеист, выпускница факультета
журналистики МГУ.
Примечания:
1. См.: Литературная газета. 1972. 23.02.
2. Новый Журнал. 1974, ? 115. С.177.
3. Новый Журнал. 1995, ?200. С. 283.
4. Лютова К.И. Спецхран Библиотеки Академии наук. Из истории секретных
фондов. СПб., 1994.
5. Там же. С.143.

§ 2. РОМАН ГУЛЬ - РЕДАКТОР, ПРОЗАИК, КРИТИК


Одно из старейших и наиболее значительных периодических изданий
русской эмиграции на протяжении почти тридцати лет (1959-1986) возглавлял
Роман Борисович Гуль - эмигрант «первой волны», незаурядная и яркая
личность. Его имя, бесспорно, уже вошло в историю русской культуры, хотя и
не слишком хорошо известно в современной России. Объясняется это тем, что
жизнь русской эмиграции на протяжении всех советских лет или замалчивалась,
или изображалась в обличительных тонах.
«Новый Журнал» на протяжении десятилетий формировал литературный
процесс русского Зарубежья, публикуя на своих страницах лучшие
произведения, создававшиеся в среде русской эмиграции. Авторами «Нового
Журнала» были И.Бунин, В.Набоков, Г.Газданов, М.Осоргин, М.Алданов,
Б.Зайцев и другие знаменитые писатели, критики, публицисты первой волны
русской эмиграции. В 1960-1980 гг. на страницах этого издания появлялись
как произведения современных авторов зарубежья, так и тексты из
литературного наследия: проза, поэзия, статьи и переписка А.Белого,
Вяч.Иванова, Л.Шестова, П.Флоренского, З.Гиппиус, Е.Замятина, Вл.Ходасевича
и т.д.
Период редакторства Р.Гуля - не только самый продолжительный, но и
наиболее плодотворный в истории «НЖ». Роман Гуль осознавал ведение
«толстого» журнала в эмиграции как особую миссию, служение русской
культуре. Это был человек очень непростой судьбы. Первую мировую войну он
прошел офицером, в 1917 -1918 годах участвовал на стороне белых в
гражданской войне на Дону, под командованием генерала Корнилова (о чём
написал автобиографическую книгу «Ледяной поход», которую в 1923 году даже
издали в Москве). В эмиграции он жил сначала в Берлине, где в 1921-23 годах
работал секретарём редакции журнала «Новая русская книга». Был участником
сменовеховского движения, членом берлинского Союза русских писателей и
журналистов; в июле 1923 - июне 1924 года редактировал литературное
приложение к газете «Накануне» (после отъезда предыдущего редактора -
Алексея Толстого из эмиграции на родину). Газета сменовеховцев писала о
жизни в СССР, её литературное приложение стремилось ознакомить эмиграцию с
молодой советской литературой и с творчеством писателей-эмигрантов, лояльно
настроенных по отношению к советской власти. Роман Гуль помещал здесь свои
очерки о М.Зощенко, В.Катаеве, Н.Никитине, Ю.Тынянове. В конце 1920-х годов
он неоднократно встречался в Берлине и дружил с Константином Фединым, был
хорошо знаком с Николаем Никитиным и Мих. Слонимским, Ильёй Груздевым и
Юрием Тыняновым. Эта живая связь с Россией прервалась с началом тридцатых
годов и укреплением авторитарной власти Сталина.
После того, как в Германии к власти пришли нацисты, Роман Гуль летом
1933 года подвергся аресту (как русский эмигрант, написавший книгу о
русских террористах), но вскоре был освобождён и сумел перебраться в
Париж, где опубликовал документальное повествование о своём трехнедельном
пребывании в концлагере: «Ораниенбург»: Что я видел в гитлеровском
концентрационном лагере» (1937). В 1950 году Р.Гуль переехал в Нью-Йорк,
спустя два года стал сотрудником и секретарём «Нового Журнала», а с 1959 и
до своей кончины в 1986 году был его бессменным главным редактором. В целом
можно сказать, что в послевоенные годы Роман Гуль становится очень
влиятельной и заметной фигурой в русском Зарубежье. Он приобретает всё
большую известность как редактор, литературный критик и писатель - автор
мемуарной трилогии «Я унёс Россию. Апология эмиграции», созданной в поздние
годы жизни.
Именно в период редакторства Р.Гуля заметно оживляются связи «Нового
Журнала» с Россией, возрастает интерес к подлинной русской культуре,
создававшейся в СССР вопреки жёсткому идеологическому давлению. Как будто
само провидение способствовало тому, чтобы Р.Гуль возглавил «Новый Журнал»
в исторический промежуток, обозначаемый в современной российской
историографии как период от «оттепели» до перестройки. Вплоть до середины
1950-х советская Россия представлялась русским эмигрантам царством лжи,
тоталитарного зла, территорией огромного концентрационного лагеря. Прямые
контакты с советскими писателями были практически исключены, о «потаённой»
русской литературе - произведениях М.Булгакова, А.Платонова,
О.Мандельштама, А.Ахматовой было почти ничего не известно.
На протяжении тридцати лет Роман Гуль почти в каждом номере «НЖ»
печатал литературно-критические статьи, рецензии, обзоры, которые позднее
собрал в двух книгах: «Одвуконь»: Советская и эмигрантская литература. (Нью-
Йорк, 1973) и «Одвуконь-два»: Статьи. (Нью-Йорк, 1982). Столь непривычное и
оригинальное название он почерпнул в толковом словаре В.Даля: ехать
одвуконь - это значит «ехать с подручной или запасной лошадью». Поясняя
свою мысль, Р.Гуль писал, что « .после большевицкого переворота русская
литература пошла одвуконь. Часть её осталась в своей стране, а часть
выбросилась на Запад, став русской эмигрантской литературой. «Подручная,
запасная лошадь» оказалась очень нужна. Без неё бы - останься вся русская
литература в большевицком рабстве - большевики бы её всю задушили»1.
Отмечая, что именно так, одвуконь, русская литература прожила уже полвека,
Роман Гуль, тем не менее, с абсолютной уверенностью утверждал: «Но когда-
нибудь настанет день - и непременно настанет! - когда вся полувековая
халтура «инженеров человеческих душ» отомрёт, а творчество советских
писателей, кто несмотря ни на что оставался духовно свободным, сольётся с
творчеством русских свободных писателей-эмигрантов. И тогда русской
литературе не нужно уже будет «ехать одвуконь»2 . Эти слова - воистину
пророческие - были написаны Р.Гулем в 1973 году, в период тотального и
беспросветного господства цензуры в СССР. Сегодня, когда все прежде
запрещённые тексты - как писателей, продолжавших работать на родине, так и
представителей всех трёх волн эмиграции - полностью опубликованы, когда
русская литература ХХ века воспринимается как единое целое, подвижнические
усилия Р.Гуля и его твёрдая вера в русское Слово вызывают ещё большее
уважение.
Роман Гуль не раз подчёркивал, что редакция «НЖ» всегда давала
возможность высказаться всем, кому дорога свободная русская культура.
«Исключались всегда и исключаются поныне только сторонники тоталитарных
идеологий, то есть сторонники массовой антикультуры»3, - писал он. А
поскольку в СССР господствовала именно тоталитарная идеология, редколлегия
«НЖ» пыталась ей по возможности противостоять, хотя и избегала излишней
политизации издания. Рукописи, поступавшие из СССР по тайным каналам
самиздата-тамиздата 4, «Новый Журнал» печатал со специальным
предуведомлением, что тот или иной материал «из-за железного занавеса»
публикуется без ведома и согласия автора. Это далеко не всегда
соответствовало действительности, но редакция была прекрасно осведомлена об
обстановке в СССР и старалась защитить литераторов, решившихся на передачу
текстов за океан. Одной из наиболее значительных культурных акций «Нового
Журнала» стала публикация на протяжении десяти лет «Колымских рассказов»
Варлама Шаламова (напомним, что в СССР они начали печататься только в конце
1980-х). На страницах «Нового Журнала» впервые увидели свет повести
Д.Хармса «Старуха» и Б.Пильняка «Заштат», пьесы М.Булгакова «Багровый
остров» и Н.Эрдмана «Самоубийца». Здесь была опубликована запрещённая
советской цензурой проза Лидии Чуковской, а также произведения бежавших из
СССР Анатолия Кузнецова и Михаила Дёмина (между прочим, троюродного брата
Юрия Трифонова, с которым известный прозаик сумел встретиться в Париже во
время одной из своих заграничных поездок).
«Новый Журнал», как уже было сказано, одним из первых опубликовал в
1958 году главы из романа Б.Пастернака «Доктор Живаго». И вскоре Роман Гуль
написал глубокую, обстоятельную статью об этом романе, не утратившую своего
значения и сегодня, - «Победа Пастернака». Для того, чтобы понять, как был
растроган и воодушевлён такой поддержкой Борис Пастернак, надо воскресить в
памяти атмосферу беспрецедентной травли и клеветы, созданную в то время
вокруг поэта на родине. Роман Гуль искренне считал, что шум, поднятый за
рубежом вокруг романа «Доктор Живаго» - это не политическая кампания, а
«.как бы всеобщее пожатье - всем свободным Западом - руки русского
писателя, совершившего чудо написания в полицейском тоталитарном
государстве духовно высокой и совершенно свободной книги»5 . Определив
роман «Доктор Живаго» как «литургическую симфонию», «роман-притчу» и «роман-
проповедь», Р.Гуль подчёркивал, что Б.Пастернак оказался поразительно
свободен внутренне, творчески, и именно в этом коммунистический режим
увидел главную для себя опасность.
Борис Пастернак написал о бытии как о чуде. Восторженное удивление
перед гармонией и красотой мира, созданного Богом, рождают, по мысли
Р.Гуля, «пропасть между Пастернаком и всей советской литературой». Автор
романа «говорит языком человека из другого духовного мира, и говорит с
такой художественной силой и такой духовной заразительностью, что в
атмосфере плоского и вульгарного мировоззрения, одобренного «партией и
правительством», взгляды Доктора Живаго были бы равносильны попытке взрыва
этого мировоззрения»6. Рождение такого произведения «при полном отсутствии
кислорода свободы» в СССР Р.Гуль расценивал как победу Бориса Пастернака и
новое возвращение русской литературы в лоно мировой. Автор «Доктора Живаго»
воспринял такой отзыв о романе благодарно и радостно. В письме Жаклин де
Пруайяр 22 декабря 1959 года Борис Пастернак писал: «Скажите Гулю, что его
статья обо мне превосходит своей красотой и глубиной всё, на что я надеялся
и что заслужил» 7 .
Интерес Романа Гуля к русской культуре простирался «поверх барьеров»,
он преодолевал границы. Главным было «продолжение свободной русской
культурной традиции, утверждение свободы человека и великой ценности
исторической России». С огромным уважением писал Р.Гуль об Анне Ахматовой
(в частности, о «Реквиеме», на публикацию которого в период хрущёвской
«оттепели» твёрдо надеялся) и Марине Цветаевой; о М.Булгакове-драматурге в
связи с выходом в Москве в 1965 году однотомника его пьес. Привлекала
внимание критика и новейшая советская литература. Р.Гуль положительно
отзывался о романе В.Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), вокруг
«новомирской» публикации которого в СССР развернулись ожесточённые споры и
длительная идеологическая кампания; о стихах Булата Окуджавы и его повести
«Будь здоров, школяр!»; восторженно писал о А.Солженицыне - начиная с
первых произведений и до «Августа четырнадцатого» - как об «исключительном
явлении» и «необыкновенной духовной радости»8 .
В 1960-ом году, отмечая выход в свет сотой книги «Нового Журнала»,
Роман Гуль подчёркивал, что всегда стремился к духовной перекличке со всеми
теми русскими людьми, кто, живя под игом однопартийной диктатуры, остаётся
всё-таки духовно свободным. «Отстаивая гражданскую, политическую и
творческую свободу человека, видя Россию культурно неделимой частью Европы,
- писал Роман Гуль - «Новый Журнал» боролся и будет бороться с
антикультурой деспотического большевизма, этого - по слову П.Б.Струве -
«соединенья западных ядов с истиннорусской сивухой»9 .
Тем не менее, преследований со стороны советской власти и КГБ было
отнюдь не достаточно для того, чтобы заслужить признание Р.Гуля-редактора.
Из тех, кто подвергался на родине гонениям, а затем составил «третью» волну
русской эмиграции, Роман Гуль сначала искренне симпатизировал Андрею
Синявскому (Абраму Терцу), хорошо отзывался о его книге «Мысли врасплох».
Однако затем резко разошёлся с писателем из-за публикации «Прогулок с
Пушкиным» - книги, написанной, по оценке Р.Гуля, «нарочито похабно,
нарочито по-блатному»10. Статью, посвященную этому произведению, Роман Гуль
назвал неожиданно грубо: «Прогулки хама с Пушкиным». Сочувствуя судьбе
Аркадия Белинкова, высоко ценя его книгу о Тынянове, Р.Гуль тем не менее
наотрез отказался печатать в «Новом Журнале» статью «Страна рабов, страна
господ», широко ходившую в СССР в самиздате, ибо в ней, используя эзопов
язык и вполне прозрачные политические намёки, Аркадий Белинков, по мнению
редактора «НЖ», обвинял русский народ в извечно присущем ему рабстве.
Текст, в котором пороки тоталитарного коммунистического правления
переносились на всю историческую судьбу России, Роман Гуль решительно
отверг.
Ведение «Нового Журнала» на протяжении многих лет требовало
подвижнических, самоотверженных усилий. Опубликованная несколько лет назад
переписка Романа Гуля и Михаила Карповича (историка, профессора Кембриджа,
возглавлявшего «НЖ» до 1959 года)11 даёт ясное представление о том, в каких
трудных условиях создавался каждый номер журнала в начале 1950-х годов: это
и острая нехватка средств, и отсутствие нужного количества сотрудников (по
сути журнал делали два человека); наконец, чисто технические проблемы,
связанные с перепечаткой рукописей и отправкой их по почте. Недаром Роман
Гуль всегда считал своим долгом публично поблагодарить каждого, кто
оказывал реальную помощь журналу. Например, он не раз подчёркивал, что
Светлана Аллилуева (с которой Гуль и его жена на протяжении нескольких лет
состояли в дружеской переписке) из гонорара за книгу «Двадцать писем к
другу» выделила пять тысяч долларов на поддержку «Нового Журнала».
Лишь годы спустя, в самом начале 1970-х, Р.Гуль в одном из частных
писем сообщал корреспонденту о более-менее благоприятной ситуации,
сложившейся вокруг журнала. И о признании со стороны не только русского, но
и американского читателя. «Теперь положение журнала - стало, по-моему,
гораздо прочнее. Помогают этому, конечно, и Кочетов, рекламирующий меня в
своих романах, и С.Михалков, на весь Союз называющий Н.Ж. «эмигрантским
литературным вертепом»12 .
Поясним для молодого читателя, плохо знакомого с советскими реалиями,
что Всеволод Кочетов - одиозная фигура, редактор журнала «Октябрь», ведшего
на протяжении 1960-х годов ожесточённую идеологическую борьбу с «Новым
миром» А.Твардовского. Во всех своих сочинениях он резко отрицательно, с
позиций убеждённого сталиниста изображал не только эмиграцию (в то время
ещё было живо слово «белоэмигранты»), но и интеллигенцию вообще. Хотя имя
редактора «НЖ» открыто не называлось, Роман Гуль имел здесь в виду, скорее
всего, повесть Вс.Кочетова «Чего же ты хочешь» (1969), на которую Сергей
Смирнов откликнулся знаменитой литературной пародией «Чего ж ты хохочешь?»

«Новому Журналу», его роли и значению в жизни русского Зарубежья
Р.Гуль посвятил немало страниц в книге «Я унёс Россию». При этом Р.Гулю как
редактору были чрезвычайно важны любые свидетельства о том, что издание
проникает в Россию, что за океаном, на родине, у журнала есть читатель.
Каждый такой факт он с удовольствием отмечал. В мемуарах Р.Гуль
рассказывает о том, как был получен устный отзыв Анны Ахматовой на
публикацию в кн.46 «НЖ» воспоминаний А.Гумилёвой - свояченицы знаменитого
поэта: «много напутала и наврала». С гордостью отмечает, что известный
учёный-славист, академик В.В.Виноградов в книге «Проблема авторства и
теория стилей» неоднократно ссылался на статьи, опубликованные в «НЖ».
Подчёркивает, что «НЖ» регулярно читал А.Твардовский - редактор «Нового
мира», и И.Зильберштейн - редактор «Литературного наследства». В один из
приездов Евгения Евтушенко в США он увёз с собой на родину много книг «НЖ».
И даже «правоверный» советский прозаик Ф.Панфёров, получивший во время
командировки в Лондон весь тогдашний комплект «НЖ», заперся в гостиничном
номере и читал день и ночь. Журнал, как передавали Р.Гулю очевидцы,
Панфёрову очень понравился, особенно он хвалил поэзию Ивана Елагина -
прекрасного русского поэта, эмигранта «второй волны», до сих пор
недостаточно известного на родине. Несколько книг «идеологически чуждого»
издания Панфёров также увёз с собой в Москву.
Дарование Р.Гуля было многогранным. Помимо редакторской работы,
регулярных выступлений в качестве литературного критика и публициста он
писал прозу - историческую и, как уже было сказано выше,
автобиографическую. В русской истории его интересовали личности, имевшие
отношение к революционному движению. Одной из сложнейших проблем он считал
зарождение и нравственное оправдание революционного террора в России. В
1929 году Р.Гуль опубликовал в Берлине исторический роман «Генерал БО», в
последующих переизданиях получивший название «Азеф». Главными действующими
лицами здесь были известный провокатор Е.Азеф и террорист Б.Савинков -
автор «Воспоминаний террориста», книг «Конь Бледный» и «Конь Вороной»,
опубликованных под псевдонимом В.Ропшин. Всадники Апокалипсиса являлись
многим русским авторам, пережившим революцию и гражданскую войну: свою
первую художественную автобиографию, увидевшую свет в Нью-Йорке в 1952
году, Роман Гуль - словно с оглядкой на Б.Савинкова-Ропшина - назвал «Конь
рыжий». Это очень искренняя книга, в которой автор не только рассказывает
об одинаковой жестокости белых и красных, об ужасах братоубийственной
войны, но и пытается понять причины краха Белого движения. Наблюдая сцены
бессудных расстрелов и крайнего озлобления со стороны белых офицеров,
автобиографический герой Р.Гуля с отвращением признаётся: «Вот это и есть
гражданская война», - думаю я, глядя на свалившихся на траву окровавленной
кучей расстрелянных. И я чувствую, что в т а к о й в о й н е я
участвовать не могу»13 .
В романе «Скиф» (1931) Р.Гуль написал о теоретике анархизма М.Бакунине
и императоре Николае I. Тогда же, в начале 1930-х, им были завершены
историко-публицистические книги «Тухачевский, красный маршал» и «Красные
маршалы: Ворошилов, Будённый, Блюхер, Котовский». Будучи сам участником
гражданской войны, Р.Гуль испытывал пристальный интерес к тем, кто сражался
на стороне красных, вёл за собой массы и победил в жесточайшей исторической
схватке. Исследуя историю «красного террора», Р.Гуль написал книгу
«Дзержинский. (Менжинский, Петерс, Лацис, Ягода)», изданную в Париже в 1936
году. Если в начале 1920-х, находясь уже в эмиграции, Роман Гуль какое-то
время поддавался иллюзиям и ложным надеждам, не решаясь до конца оборвать
связи с родиной, пусть даже советской (отсюда и его «сменовеховство»), то
десятилетие спустя занимал абсолютно твёрдую и последовательную
антисталинскую, антитоталитарную позицию. Книги о терроре и чекистах были
написаны человеком именно таких убеждений, но масштабов сталинского
«большого террора» он тогда предвидеть, конечно, не мог.
Россия на протяжении всей жизни Р.Гуля оставалась его главной болью и
главной любовью. В статье, посвящённой 25-летию «НЖ», Роман Гуль писал: «По-
моему, в эмиграции мы живём более-менее благополучно только потому, что у
нас как-то нет времени задуматься о том, как страшно это наше безвоздушное
существование, как страшна всегда всякая эмиграция, а затянувшаяся на
полвека - в особенности. <.> Нас спасает - как ни банально это звучит -
только духовная связь с Россией. С какой Россией? С советской? С Советским
Союзом? Нет! С другой, с той вечной Россией, которой мы - сами того не
сознавая - ежедневно живём, которая непрестанно живёт в нас и с нами - в
нашей крови, в нашей психике, в нашем душевном складе, в нашем взгляде на
мир. И, хотим мы того или не хотим - но так же неосознанно - мы ведь
работаем, пишем, сочиняем только для неё, для России, даже тогда, когда
писатель от этого публично отрекается»14 .
Роман Гуль застал лишь самое начало радикальных перемен в СССР,
связанных с горбачёвской перестройкой и гласностью. Но миссию редактора
«Нового Журнала» - главное дело своей жизни -сумел выполнить до конца.
Русская литература больше не имеет идеологических границ и рубежей. «НЖ»,
отметивший в 2002 году своё 60-летие, продолжает выходить, побивая все
рекорды долгожительства русского «толстого» журнала в эмиграции. Прочесть
его теперь - от первого до последнего, самого свежего номера - может
абсолютно свободно любой желающий.
Примечания:
1. Гуль Р. Одвуконь. Советская и эмигрантская литература. Нью-
Йорк, 1973. С.3.
2. Там же.
3. Гуль Р. Я унёс Россию. Апология эмиграции. Т.3. Россия в
Америке. М., 2001. С.181.
4. Подробнее о публикации материалов самиздата на страницах «НЖ»
см. в кн.: Е.Ю.Скарлыгина. Неподцензурная культура 1960-1980-х
годов и «третья волна» русской эмиграции. М.: ф-т
журналистики, 2002.
5. Одвуконь. С.44
6. Там же. С.53.
7. Новый мир. 1992. ? 1. С.180.
8. Одвуконь. С.6.
9. Там же. С.183.
10. Глэд Дж. Беседы в изгнании. М., 1991. С.45.
11. См.: Новый Журнал. ? 226. С.21-63.
12. Новый Журнал. ? 200. С.283.
13. Гуль Р. Конь рыжий. Нью-Йорк, 1975. С.130.
14. Гуль Р. Одвуконь. С.170.




























СОДЕРЖАНИЕ

Введение
с.3 -13
Глава I. Третья русская эмиграция в контексте отечественной
культуры 1960-80-х годов и культуры русского зарубежья
с.14-25

Глава II. Русская эмиграция ХХ века и традиция русского «толстого»
литературно-художественного журнала
c.26-38


Глава III. Литературный журнал в эмиграции: парижское «Эхо» с.39-
51


Глава IV. Газета «Русская мысль» и третья русская эмиграция
с.52-80

Глава V. Сергей Довлатов - редактор «Нового американца»
с.81-89

Глава VI. «Новый Журнал» (США) и его редактор
с.90-109